Ненадежный рассказчик

У моей мамы была младшая сестра Ольга. Я ее очень любила. Жила она с мужем и сыном в бабушкином доме. Перекошенная деревянная избушка, рассчитанная на двоих хозяев, стояла внизу холма. «Под горой» – коротко назывался этот район. Первый этаж, который принадлежал маминой семье, со временем почти полностью погрузился в землю. Окна лишь на треть пропускали через себя свет. Три комнаты, холодная кухня и прихожая. Вот и весь дом. Уровень пола был такой разный, что в темноте нужно было аккуратно ступать, чтобы не споткнуться о порог и не разбить себе лоб.

На втором этаже жила пожилая пара: муж с женой и их старая собака дворняжка. Вся шерсть этой дворняжки была седая и, казалось, живым оставался лишь ее умный взгляд, встречающий и провожающий каждого, кто заходил во двор.

Пока была жива бабушка, я приезжала туда только с мамой. Бабушка чем-то болела и постоянно лежала на высокой кровати с перьевым матрасом. Каждый приезд мама пересаживала высохшее бабушкино тело с кровати на кресло и выносила перину на улицу, чтобы ее взбить. Мама что-то ласково рассказывала бабушке, а мне маленькой было неприятно и непонятно, почему мы должны проводить здесь столько времени. Иногда нам приходилось оставаться ночевать, чтобы не оставлять бабушку одну. Чем болела бабушка, я не знала, да мне было и неинтересно.

Потом у Ольги подрос сын и мы с ним играли во дворе. Но больше мне нравилось просто быть с Ольгой. Она обладала каким-то невероятным умением проживать эту жизнь со смехом. Ни от кого больше я не слышала столь литературного мата. Даже обычный поход в магазин в ее рассказе звучал как самая смешная история на свете. Худая, маленькая, с хрупкими руками и огромной копной вьющихся каштановых волос. Ольга была невероятно живой. Несмотря на все невзгоды, выпавшие на ее долю, я ни разу не видела, чтобы Ольга плакала. Она не жаловалась на отсутствие денег, чем отличалась от моей мамы. Ее легкий характер и наша небольшая разница в возрасте делали ее самой близкой из всей маминой семьи.

Меня называли «Жихаркой», сравнивая с героиней сказки, за мою хрупкость и небольшой вес. «Мы из породы гончих», – говорила мне Ольга, подмигивая карими глазами.

После смерти бабушки Ольга продолжала жить в доме. Дальнюю, плохо отапливаемую комнату часто занимали студенты, приехавшие с Крайнего Севера на сессию. На вырученные деньги да зарплату мужа, который постоянно отсутствовал по причине командировок, семья держалась на плаву.

– Оль, а кто это? – спросила я, когда неизвестная курящая женщина пошла спать в дальнюю комнату, а мы укладывались спать в комнате, где когда-то лежала бабушка.

– Это наша тетка с Севера, – ответила Ольга, расстилая мне простыню на диване.

– А что у нее с животом?

Ольга звонко расхохоталась, и я поняла, что спросила какую-то ерунду.

– Она ждет ребенка, – ответила Ольга.

– Так ведь нельзя же курить! – выпучила я глаза, не понимая, как можно курить, когда ты ждешь ребенка.

– Она еще и пьет, – продолжая улыбаться, ответила Ольга. – Все, давай спать, много будешь знать, скоро состаришься.

Ольга умерла вслед за папой. У нее были больные почки и рожать второго ей запретили. Она не послушалась и родила дочь. Состояние ее ухудшалось. Перед отъездом в институт я видела, как ее худые ноги становятся похожи на большие бревна.

– Оля, тебе больно? – спрашивала я, видя, как к вечеру она все больше сидела.

– Нет, не переживай! Зато смотри, как смешно, – и Ольга нажимала пальцем в ногу. На этом месте еще долго оставалась вмятина. Мне почему-то не было смешно.

Мне не сказали о ее смерти. То ли боялись за мое состояние, то ли не захотели тратить деньги еще и мне на дорогу. Узнала я уже потом, когда приехала на каникулы. Удивительно устроена наша память: сейчас, сидя на диване в больнице, я могла как будто дотянуться рукой до тех воспоминаний.

Отчаянно хотелось плакать, но память об Ольге будто дала мне сил. Я вернулась в палату. Анжелика тихонько сопела, на ее губах играла улыбка. Я гладила ее мягкие пушистые волосы. «Мы со всем справимся», – уже без слез подумала я, свернулась клубочком на краешке кровати и уснула тревожным сном.

***

Из больницы нас выписали ровно через двадцать один день. Согнутые в коленках и разведенные в стороны ножки фиксировал гипс, который начинался от пояса и доходил до щиколоток. Лишь небольшой вырез для памперса и немного пространства у пояса. Весил этот гипс больше, чем Анжелика. От бессонных ночей, плохой еды и стресса я потеряла ощущение времени. Вернувшись домой, я не испытала радости, лишь слабое облегчение, что теперь я могу спать, вытянувшись в полный рост.

Анжелика быстро освоилась с новым положением, начала ловко ползать на руках, подтягивая то одну, то другую сторону гипса. Несмотря на все мои ухищрения, за три месяца гипс из белого превращался в почти черный, запах имел отвратительный, потому что полноценно искупать дочь не представлялось никакой возможности. Вскоре Анжелика научилась раскачивать кроватку самостоятельно, упираясь ступней в стену. Легко скользя по линолеуму, кровать выезжала на середину комнаты, и из-за занавески, которая у нас была вместо двери, выглядывало счастливое лицо дочери.

Днем я укачивала Анжелику и быстро бежала на остановку, где стоял хлебный киоск. Продавщица приветливо улыбалась мне, как старой знакомой. Иногда, если покупателей было мало, мы перекидывались несколькими фразами. Приходя домой, я неизменно ставила чайник на плиту и доставала из пакета наисвежайшее пирожное медовик. Это была моя маленькая тайна, то, о чем не знал никто. Такой торт я любила есть у жены папиного брата, который вместе с бабушкой помог мне закончить институт.

А спустя несколько месяцев Таня привезла мне письмо. Она поступила в институт на два года позже нас и жила в нашем блоке. Поэтому, увидев письмо, адресованное мне, решила приехать его передать. Мы мало общались с Таней в пору моей учебы. Сейчас я была рада видеть ее. Худая, угловатая блондинка – всем видом она как будто отрицала свою принадлежность к женскому полу. Глаза ее были необыкновенного ультрамаринового цвета. Одевалась Таня всегда в брюки или джинсы, коротко стриглась. Много курила и, выпивая, не давала спуску в споре никому. Я часто удивлялась, как с такой подростковой заносчивостью она еще не попала ни в какую неприятность.

Сердце радостно подпрыгнуло, когда я взяла в руки письмо. На конверте, в строчке «от кого», я увидела написанное старательным почерком имя: Булгаков Максим. Обратный адрес я запомнила на всю свою жизнь.

Напоив Таню чаем и проводив ее, я торопливо открыла письмо. Оно было довольно толстым. Максим объяснял, почему уехал, не попрощавшись: у папы были какие-то неприятности, и они вынуждены были скрыться всей семьей. Но сейчас у него все хорошо, он учится в Санкт-Петербурге, встречается с девушкой Леной, потому что с Кирой у него не сложилось. В этом письме было столько жизни. Казалось, что мне навсегда закрыт доступ ко всему, чем было наполнено это письмо: свободе, молодости, радости.

Максим, наверное, даже не представлял, сколько значили для меня его письма. Своими шутками и анекдотами, приключениями и рассказами о летних каникулах он на миг выдернул меня из той боли, с которой мне приходилось жить. Он напомнил мне обо мне самой, оставленной в такой, кажется, далекой институтской жизни. О том, что ту меня кто-то любит, продолжает ценить и делиться со мной. И я ответила. Писала, что и у меня все хорошо, дочь растет, с Кириллом все нормально. Я не позволяла черной разрушительной силе настоящего испортить то светлое, что сочилось через письмо ко мне.

Через девять месяцев гипс с Анжелики сняли и заменили на шину. Перекладина с двумя держателями не позволяла ребенку сводить ноги. Само приспособление стоило дорого, но главное, что его нужно было где-то заказывать и ждать. Поэтому Кирилл с отцом сделали это устройство сами. Врач одобрительно кивнул, увидев их изобретение.

К тому моменту, казалось, уже все смирились с положением дел. Кирилл стал меньше пить, ссоры случались реже. Да и в потоке переживаний за дочь я перестала реагировать на ядовитые замечания родителей. Я начала усиленно заниматься с Анжеликой. Вырезала из цветной бумаги кружки и квадраты, учила ее различать цвета и формы. Я покупала развивающие наборы, много читала, ставила Моцарта и Баха. Стали появляться первые звуки, однако до речи было еще очень далеко.

Анжелике было около полутора лет, когда я попросила у мужа билеты на поезд в родной город. Мне захотелось увидеть сестру и маму. К моему удивлению, он дал свое согласие и деньги. Поездка получилась не из легких. Анжела весила уже достаточно много, однако шины на ногах не позволяли ей вставать, приходилось все время носить дочь на руках. Но тяжелее оказались взгляды моих друзей, знакомых и родственников. В них читались недоумение, страх, сочувствие, жалость. Никто не произносил ни звука.

Я приехала к бабушке. Папина мама всегда была женщиной серьезной. Мы, внуки, глядя на пожелтевшие от времени фотографии, шутили, что бабушка с юности была бабушкой. Со снимков на нас смотрели все те же серьезные глаза, что и сейчас. Казалось, даже платок, прикрывающий сейчас уже совсем седую косу, оставался прежним. Я никогда не видела бабушку смеющейся. Она неистово верила в Бога и тайком от моего папы, в то время деятельного активиста, имеющего партбилет, покрестила меня в старой церкви, наказав скрывать от папы простой алюминиевый крестик на белой нити.

Анжела улыбалась, увлеченно помогая бабушке кидать семена в деревянную коробку. Скоро начнется дачная пора, которая будет кормить потом три семьи. И несмотря на то, что семьи поредели, внуки разъехались, есть варенье и соленья стало некому, бабушка продолжала заниматься рассадой.

– Отдай ее в детский дом, – вдруг сказала бабушка, глядя на меня так обыденно, будто предлагала чаю. – Ты еще молодая, тебе всего двадцать два, родишь здорового ребенка. Она тебе всю жизнь сломает. Она же умственно отсталая, – слова казались безжалостными. Словно остро отточенные стрелы каждое впивалось и приносило боль. В этот момент я ощутила, будто меня предали.

– А ее куда? – кивнула я на увлеченную семенами дочь, – на помойку?

Я не смогла смотреть на бабушку. В этот момент она из родного и близкого человека превратилась в ту вереницу врачей, которые мне не раз предлагали сделать это. Разговаривать больше я ни о чем не хотела.

– Нам пора, – сказала я, – быстро одевая Анжелику.

Потом, когда мы уже вернулись в Новосибирск, я написала бабушке очень длинное письмо, в котором благодарила за все, что она для меня сделала. За то, что научила шить и вышивать, и кажется, даже готовить научила она. Я благодарила за те деньги и возможность доучиться и получить высшее образование. Я не написала только одного: что не могла простить ей этих слов.

В поезде на обратном пути я поняла, что на моей стороне нет совсем ни одного человека. Ни одного. Есть только я и Анжелика. Благодаря этой поездке я осознала, насколько все плохо. Особенно, увидев на весах отметку «39» – за полтора года я похудела на девять килограмм. Эта цифра напугала меня, и я решила взяться за питание, раз уж кормить грудью больше не было необходимости. И второе, что я решила точно: я обязательно разведусь с мужем. Я никогда больше не дам в обиду себя и свою дочь.

Глава 7. У Бога на руках

– Попей-ка с нами чайку, – предложила Варвара Андреевна, когда я пришла забрать Анжелику, – я как раз чай заварила травяной.

Варвара Андреевна и Фекла Степановна жили по соседству с нами. Познакомились мы на похоронах бабушки Кирилла. Я иногда к ним забегала. Когда предложу купить им что-нибудь в магазине, когда совсем ненадолго оставлю Анжелику, если мне нужно сбегать в поликлинику или магазин.

Они были ровесницами, по семьдесят восемь лет. Обе сухонькие старушки, тихонько доживающие свой век. Крепкий деревянный дом требовал постоянного труда. Хозяйство почти полностью лежало на Варваре Андреевне. В двенадцать лет Феклу Степановну укусил энцефалитный клещ. Парализовало правую сторону. Рука висела словно плеть, нога волочилась. Правая же сторона лица напоминало тесто, которое норовило сползти вниз. Бог не дал Фекле Степановне ни мужа, ни детей. А у Варвары Андреевны был и прочный брак, и дети были. Однако муж умер, а дети к ней не приезжали.

Как так сложилось, что эти двое встретились и начали коротать свою жизнь вдвоем, мне было неизвестно. Летом я видела их около магазина – они торговали аккуратными пучками лука и укропа, специально выращенными на своих двух с половиной сотках для продажи. В большой комнате их дома стояли кровать и диван. В углу располагался внушительных размеров иконостас, тут и там стояли лампады. Бабушки были религиозны, молились, держали строгий пост. Все их молитвы были об одном: чтобы Бог поскорее послал им смерть.

Варвара Андреевна ставила на стол старые фарфоровые кружки, не дожидаясь моего согласия. Фекла Степановна одной рукой ловко наливала в розетку варенье. Круглый стол, стоявший около окна, был покрыт когда-то белой, а сейчас сероватой вязанной крючком скатертью.

– Я расскажу тебе притчу. – Фекла Степановна присела за стол и пододвинула ко мне поближе чашку.

«Одна Душа не хотела рождаться.

– На Земле очень много болезней и бед, – говорила она. – Там люди вынуждены страдать, проживая свою нелегкую жизнь.

– Не бойся, – отвечал Бог, – ведь я всегда буду с тобой рядом. Я не дам тебе упасть, даже если тебе будет совсем плохо.

И Душа согласилась. Жизнь человека на земле была сложна. Он терял близких, его предавали. Суровые испытания приводили его в отчаяние. Много раз он испытывал безнадежность и страх. И вот, когда его тяжелая жизнь закончилась, и Душа снова оказалась перед Богом, она не могла сдержать свой гнев.

– Ты же мне обещал быть рядом! – возмущалась Душа. – Мне было так плохо, я не хотела жить, я проходила через такие страдания, через которые многие не проходят.

– А давай-ка посмотрим, – ответил Бог, разворачивая сверток. – Это твой жизненный путь. Вот, смотри, – указал он на следы, – вот твои следы, а рядом мои.

– А это? – Душа ткнула на отрезок, где были видны только одни следы. – Вот здесь и здесь. Ведь это были самые тяжелые периоды в моей жизни, – плакала Душа. – Где был ты?

– Это мои следы, – улыбнувшись, ответил Бог, – Я нес тебя на руках».

Когда я возвращалась в тот день домой, мне казалось, что притча была про меня. Хотелось попросить у Бога что-то для бабушек, однако очень странным было бы просить смерти для них. Я не понимала, отчего Бог не слышит их молитвы. Жили они еще очень долго.

Глава 8. Ноябрь 2020

Солнце медленно поднималось. Оно еще не достигло того положения, при котором палило в полную мощь, раскаляя стены крепости Арк и превращая воздух в огнедышащего монстра, поглотившего город. Однако лучи уже достаточно сильно успели нагреть дороги и мостовые. Наступила чилля и город ждало сорок самых знойных и безветренных дней в году.

Молодой парень сидел на каменной ступеньке, ощущая под собой этот жар. Жители еще мирно спали в своих домах. Жизнь крепости забурлит совсем скоро – работу старались сделать до обеда, чтобы в то время, когда солнце начнет испепелять все вокруг, можно было укрыться за стенами своих домов и мастерских.

Парень чувствовал пустоту и презрение к самому себе. Его взгляд упал на обувь. Сшитые в дорогой мастерской туфли, украшенные драгоценными камнями и шелковыми нитями, плотно облегали его узкие, как у молодой девушки, ступни. У него было все: богатство, успех у женщин, положение в обществе. Всего двадцать один год. Его жизнь была наполнена пустыми гулянками, развлечениями и огромным количеством спиртного. Ей больше нечем было удивлять. «Что меня ждет?» – раздумывал он, лениво переводя взгляд с одного носка обуви на другой.

Перед его глазами стояло отвратительное лицо старухи. Причем не самой старухи, а огромной бородавки на ее громадном кривом носу. «Как можно быть такой страшной?» – думал парень. В кармане дорогого костюма он чувствовал склянку с мутной зеленой жидкостью. За ней-то он и приходил к старухе. Старуху-колдунью знали и боялись все в крепости. Ее дом находился в самом отдаленном и глухом уголке, мало кто отваживался заходить туда и уж тем более встречаться лицом к лицу с хозяйкой странного жилища. Однако парню было все равно, его не страшило ее проклятье, и он не боялся смерти. Он ее искал. Искал и на полях сражений, однако отец не пускал его в серьезный бой, опасаясь за здоровье матери, которая может не пережить смерти любимого сына.

И вот, после очередного кутежа, все еще под изрядным хмелем, парень нашел жилье старухи на окраине города. В нем пахло нищетой и безнадежностью. Именно это он и ощущал в своей душе. Парень протянул старухе холщовый мешочек с золотом. Она быстро схватила его и куда-то исчезла, а когда вернулась, протянула парню грязную склянку с зеленым содержимым.

Он посмотрел на мостовую. Кое-где голосили петухи. Иногда пробегала какая-нибудь молоденькая служанка, торопясь купить творог, молоко и горячие булочки своим хозяевам к завтраку. Парень одним движением достал склянку, выпил зеленую прохладную жидкость до последней капли, встал и потихоньку пошел к мосту. Он пересек дорогу и вдруг упал замертво. Проезжающая повозка приняла его за пьяницу, которых в то время можно было встретить по утрам то тут, то там.

Этот парень уже не узнает, что хорошенькая служанка, с которой он развлекался девять месяцев назад, узнав о его смерти, через неделю ранним утром поставит корзину с новорожденной девочкой на крыльцо богатого дома. Его дочь будут воспитывать чужие люди, они будут любить ее, дадут образование, но он об этом никогда не узнает.

Вот так закончится еще одна моя жизнь…

В моей душе было пусто от увиденной картины. Молодой парень не вызывал сострадания, однако внутри поднималось чувство вины. Я не справилась! Я оставила ее одну, не решила свои задачи, предала все надежды, которые сама же на себя и возлагала.

– Эта дочь, подкинутая в корзине – это душа Анжелы? – обратилась я к той Силе, которая позволила мне увидеть эту картину.

– Да.

– Кто ее мать? – Вопросы роились в голове, их было слишком много. – Как это связать с тем, что я уже увидела?

– Тебе не нужно этого знать, ты видишь только то, что необходимо.

Глава 9. Первая победа

В кабинете Валентины Андреевны все оставалось неизменным. Как, впрочем, и сама хозяйка кабинета. Даже люди в очереди к ней казались знакомыми.

Вот уже несколько минут Валентина Андреевна хмурила в задумчивости лоб, будто пыталась дотянуться в памяти до какой-то информации, лежащей на очень высокой полке. Однако было видно, что нужная информация все время ускользала от нее. Оттого вид врача становился еще напряженнее. То, что она нас не забыла, не вызывало сомнений. Валентина Андреевна силилась вспомнить, чем же все-таки закончилась история с атопическим дерматитом. С этой целью она уже не первый раз перелистывала раздувшуюся от бесчисленных приемов карту. Найти свои же записи среди мелко исписанных листов было сложно.

– Нам нужна справка в садик, – напомнила я ей.

– Да-да, сейчас, – рассеяно ответила она, все еще пытаясь отыскать свои записи после 1999 года.

– А как вы вылечили атопический дерматит? – сдалась наконец Валентина Андреевна. – По последним моим записям у Анжелики был сильнейший атопический дерматит.

– Гомеопатией, – коротко ответила я.

Это слово вызвало на лице Валентины Андреевны невероятное количество эмоций. Ее глаза округлились, ноздри стали шире и мне показалось, она даже стала пурпурной. Руки слегка дрожали, и она суетливо то открывала карточку, то закрывала ее вновь. Справившись со всем этим шквалом эмоций, она положила карточку на место и прямо взглянула на меня.

– Мамаша, вы в своем уме? – грозно проговорила она. – Вы хоть понимаете, что это не лечение, а шарлатанство! Вы вообще соображаете, что делаете?

Спорить с Валентиной Андреевной не хотелось. Мало того, ее гнев почему-то вызывал во мне смех, и я очень старалась сохранить серьезный вид. Но надо было все-таки что-то ответить.

– Валентина Андреевна, – как можно мягче произнесла я, – но ведь аллергии больше нет. А разве не это главное?

Самообладание вернулось к Валентине Андреевне, и она открыла карту уже на нужной странице. Старательно написала на новом листочке «Дерматолог» и начала писать дежурные фразы, которые требовали от врачей их инструкции.

– Вы идете в садик, я правильно понимаю?

– Да, собираем справки.

– Инвалидность есть?

– Нет, – ответила я, надеясь, что она не начнет развивать эту тему.

Объяснять ей, почему нет инвалидности, не хотелось. Желая помочь, почти каждый врач предлагал мне оформить инвалидность. Пенсия была немалая, а денег нам не хватало. Анжелика часто болела простудными заболеваниями, осложнения были то на уши, то на нос. Росли аденоиды. В общем, денег на лекарства уходило много. Пенсия по инвалидности могла бы снять часть расходов. Когда я пришла домой и рассказала Кириллу о том, что нам предлагают оформить инвалидность, его ответ меня удивил. Но возражать я не стала и больше к этому вопросу мы не возвращались. «Если ты оформишь инвалидность – это будет не моя дочь».

Меж тем Анжелика росла. Очень медленно, но росла. Разницу было видно по детям друзей. Сначала они немного отличались по росту и развитию. Потом друзья стали отдавать нам детскую одежду, а еще позже, чтобы дорасти до одежды их детей, приходилось ждать год, а порой и два.

После того, как сняли шины, дочь начала вставать. Собственно, попытки встать она предпринимала уже в шинах, но врачи строго запрещали давать нагрузку на неокрепшие головки бедер. Почти в четыре года она ходила довольно хорошо, не бегала, но все чаще коляску я оставляла дома и все реже носила Анжелику на руках. Занятия с логопедом, несмотря на их регулярность, не приносили никаких результатов. Отдельные звуки она произносила почти все, но собрать их в слова, а уж тем более предложения, Анжелике не удавалось. Были короткие фразы, и как любой матери, понимающей ребенка без слов, мне казалось, что Анжелика вполне может объяснить всем, что ей необходимо. Я как-то свыклась с постоянными болезнями, соплями, кашлем. Мне казалось, так живут все.

Садик был недалеко от нашего дома. Однажды, прогуливаясь с Анжеликой мимо него, я решила заглянуть на удачу. Видимо, удача в этот день решила мне улыбнуться. Садик пустовал, в нем делали ремонт. Стояло лето и детей распустили по домам. Я без особой надежды спросила у охранника, как можно увидеть заведующую. К моему удивлению, он указал на дверь и пропустил нас.

Разговор с заведующей не занял много времени, но, выйдя из сада, я летела на крыльях. Это была моя первая победа! Анжела улыбалась, видя, как радостно я рассказываю ей, что скоро она будет играть с ребятами в разные игры, общаться и гулять.

С тех пор, как я пообещала себе развестись, я продумала шаги, ведущие к этой цели. Нет, я не витала в облаках. Чтобы уйти от мужа с ребенком на руках, без поддержки, мне нужно было устроиться на работу. Я нисколько не питала иллюзий, что мне кто-то позволит хоть что-то унести. Отношение его родителей мне было известно. Муж же настолько был под их влиянием, что на разумный исход и легкий развод я даже не надеялась. Поэтому в тот день, когда дела с садиком так легко сложились, в мою жизнь пробралась надежда.

***

Сентябрь в тот год стоял на удивление теплый. Каждое утро солнце заглядывало сквозь ставни дома и сразу становилось понятно: вот и сегодня продлится лето. Часы показывали 7:30 утра. Я смотрела на Анжелику и улыбалась. Она была в платье в бело-синюю клетку с огромными желтыми подсолнухами, с тоненьким желтым атласным пояском. Белые, совсем недавно купленные туфли, с белыми носочками на ее крошечных ножках. Прямая густая челка скрывала неровный лоб, немного торчащее ушко не портило ее милоту. Живые глаза икрились словно капельки на солнце.

– Ну что, моя хорошая, пойдем в детский сад! – торжественно объявила я.

Дорога заняла всего пятнадцать минут. Одна я прошла бы ее в два раза быстрее. Однако торопиться было совершенно некуда.

Няня нам показала шкафчик с вишенкой на дверце, я помогла Анжелике переодеть сменную обувь и направилась вниз. Со второго этажа лестница была только одна. Передо мной спускались две женщины, занимая всю лестницу. Подгонять их я не хотела.

– Ну как у тебя настроение? Готова к работе? – спросила одна у другой.

– Мне сегодня в группу добавили инвалидку! Она ни говорить по-человечески, ни ходить нормально не может! И отказаться от нее я не могу. Так как ты думаешь, какое у меня настроение будет?

Улыбка медленно сползла с моего лица и все воодушевление вмиг исчезло. Я поняла, что речь идет об Анжелике. Ответить нашей новой воспитательнице я ничего не могла. Наверное, я бы тоже была не очень рада, если бы под мою ответственность отдали ребенка с явными признаками задержки в развитии.