Последнее испытание

Стерн еще раз внимательно осмотрел послание.

– Пинки, это письмо было отправлено в июле.

– Ага, верно. – На лице внучки Стерна появляется выражение, которое много раз видели те, кто знает ее достаточно хорошо, оно означает что-то вроде «ну да, я напортачила». Девушка опускает красивые зеленые глаза и упирается взглядом в пол. – Но ты же знаешь, мне никогда не присылают почту в офис.

– Понимаю, – говорит Стерн. – Письмо было у тебя на столе?

– По крайней мере, так говорит Вондра. Она нашла его на днях, потому что нам пришло уведомление о просроченной оплате счета за услуги «Лабораторий Элстнера».

– Ясно. Такие тесты дорого стоят, Пинки.

– В больнице ты сказал, что я могу потратить на это тысячу.

Этот момент в памяти Стерна не сохранился – видимо, она все же восстановилась еще не полностью.

– Тысяча долларов за подобные тесты – это очень сходная цена, Пинки.

– Ага. Вообще-то они стоили дороже.

Разумеется, спрашивать, насколько дороже, не имело смысла. Дело было сделано, а прирожденная бережливость Стерна на внуков не распространялась. Что ж, в любом случае Марта, которая редко оставляла безнаказанными подобные вольности Пинки, рано или поздно покажет ему счет.

– А ты подумала, что делать дальше – после того, как получила эту информацию? – интересуется Стерн.

– Я пойду к этой женщине из полиции округа Гринвуд – пусть проверит, сколько у них зарегистрировано белых «Шевроле Малибу» 2017 года выпуска.

Стерн кивает. Он знает, что белых «Шевроле Малибу» 2017 года выпуска даже в местной базе данных найдется сотни, если не тысячи, а это означает, что любые попытки дальнейшего расследования окажутся бессмысленными. Но затеи Пинки так часто заканчиваются неудачей, что старый адвокат решает не высказывать свои соображения вслух.

– Что ж, мне будет интересно узнать, что скажут в полиции, – говорит он вместо этого.

Пинки улыбается – она явно рада, что ей удалось избежать упреков за слишком большую трату денег на анализ краски. Стерн ласково пожимает ее руку, моет тарелку, из которой ел суп, и отправляется в спальню с ноутбуком – он собирается перед сном просмотреть кое-какие материалы перед завтрашним заседанием суда.

9. День третий: эксперты

В качестве следующего свидетеля гособвинение приглашает в зал суда доктора Бониту Роджерс. Фелд задает ей необходимые вопросы, чтобы подтвердить ее квалификацию в качестве эксперта-патологоанатома. Затем она сообщает, что изучила протоколы вскрытий всех семи умерших пациентов, перечисленных в тексте обвинения, а также их истории болезни. Исходя из всего этого, доктор Роджерс пришла к мнению, что все семеро умерли в результате тяжелой аллергической реакции на «Джи-Ливиа».

Стерну и раньше приходилось встречаться в зале суда с доктором Роджерс. Ей сорок с небольшим лет. У нее хорошая фигура, ярко-рыжие, словно шерсть орангутана, волосы, большие зеленые глаза и очень белая кожа. Свидетели с яркой, приятной внешностью, как и красивые юристы, часто дают одной из сторон процесса преимущество – хотя бы потому, что они без труда завладевают вниманием присяжных и легко удерживают его. Однако за долгие годы адвокатской работы Стерн понял, что патологоанатомы, которым в их профессиональной деятельности приходится иметь дело главным образом с мертвыми людьми, нередко социально не адаптированы. Что касается доктора Роджерс, то положительное впечатление, которое она производит поначалу, обычно быстро проходит.

– Доктор Роджерс, – обращается к ней Стерн, с трудом поднимаясь со своего места, чтобы приступить к перекрестному допросу. Учитывая возраст адвоката, судья предложила ему задавать вопросы свидетелям сидя. Не обращая никакого внимания на то, что его ответ вызвал в зале смешки, Стерн совершенно искренне заявляет о своих опасениях, что сидя он будет хуже соображать.

– Мистер Стерн, – улыбается доктор Роджерс, давая понять, что узнала его и без представления. Для присяжных это своеобразный сигнал о том, что на их глазах сейчас произойдет очередной эпизод схватки, которая продолжается уже очень давно.

– Скажите, доктор Роджерс, существует ли методика лечения пациентов от острой аллергической реакции?

– Варианты такого лечения есть. Но прежде чем их применять, врач должен установить, что именно происходит с пациентом. Поскольку не было никаких должным образом сделанных предупреждений о том, что «Джи-Ливиа» может вызывать острую аллергическую реакцию, это очень усложнило процесс выяснения, в чем проблема.

Представители обвинения специально пригласили в суд лечащих врачей вчера – каждый из них заявил, что они были крайне озадачены тяжелым состоянием пациентов и не могли определить, чем оно вызвано.

Опрашивая доктора Роджерс, и обвинение, и защита ступают по очень тонкому, хрупкому мостику, проложенному над весьма опасными водами. Прокурор и его люди включили в текст обвинения всего семь случаев смерти пациентов. Между тем к моменту, когда «Джи-Ливиа» изъяли из торговой сети, набралось уже более ста человек, причиной смерти которых предположительно мог стать анафилактический шок. В обвинении Мозес перечислил лишь семь наиболее очевидных эпизодов летального исхода, происшедших в ходе клинических испытаний. В каждом из них смерть была стремительной – при том что у пациентов вырисовывались вполне ясные перспективы прожить дольше, чем предполагалось изначально. Мозес решил, что именно в этих случаях показания лечащих врачей и родственников умерших должны произвести наиболее глубокое впечатление на присяжных. (Кирила не обвиняют в убийстве за все двенадцать случаев внезапной смерти во время клинических испытаний – потому что часть из них имела неясную этиологию.) Любые показания доктора Роджерс, напрямую относящиеся к остальным смертям, случившимся после одобрения препарата, кроме тех семи, которые были отобраны прокурором и произошли в ходе клинических испытаний, будут вызывать протест со стороны защиты по поводу нарушения процессуальных норм. Другими словами, адвокаты будут протестовать против попыток судить Кирила за совершение преступлений, не включенных в текст обвинения. Это означает, что представители защиты при перекрестном допросе не должны совершать ничего такого, что могло бы сделать уместным для прокурора и его людей упоминание о множестве других смертельных случаев.

– Скажите, доктор Роджерс, вы ведь не имеете специальной подготовки как аллерголог, верно?

– Верно.

– Что ж, в таком случае, если дальше среди вопросов, задаваемых вам, окажутся такие, ответы на которые лежат вне вашей профессиональной компетенции, пожалуйста, так и скажите.

После употребления Стерном слова «компетенция» свидетельница бросает на него неприязненный взгляд. Адвокат между тем продолжает:

– Изучали ли вы как эксперт возможность того, что у умерших пациентов могли возникнуть аллергические реакции, не имеющие отношения к препарату?

– Я прочла их истории болезни.

– Но перед тем, как сделать заключение, вы не проводили никаких специальных исследований?

– Верно.

– Действительно ли некоторые пищевые продукты могут вызывать серьезные аллергические реакции, которые проявляются не сразу, а лишь через некоторое время, и притом совершенно внезапно?

– Да, такое случается.

– А вот, к примеру, аллергические реакции после употребления в пищу моллюсков – они могут развиваться таким образом, как это было в случае с пациентами, о которых идет речь?

– Я имею общее представление о таких вещах, но, как вы справедливо заметили, мистер Стерн, я не аллерголог, – говорит доктор Роджерс и позволяет себе легкую саркастическую улыбку.

– Известно ли вам, чтобы кто-либо из семи пациентов, которые, как вы утверждаете, умерли вследствие приема препарата «Джи-Ливиа», употреблял в пищу моллюсков – ну, скажем, за двадцать четыре часа до смерти?

– Сомневаюсь, – ухмыляется доктор Роджерс.

– Сомневаетесь в чем? В том, что вам что-то об этом известно, или в том, что они ели моллюсков?

– Что они ели моллюсков.

– Какие у вас для этого основания?

– Об этом ничего не сказано в их историях болезни.

– Тем не менее ваше заключение в значительной степени базируется на том, что лечащие врачи не поняли, что имеют дело с аллергической реакцией. Следовательно, у них не возникало причин спрашивать о том, что пациенты употребляли в пищу, верно?

– Видимо, да, – отвечает доктор Роджерс. – Но чтобы все семеро ели именно моллюсков – таких совпадений не бывает.

– Но ведь и многие другие продукты и вещества могут вызывать внезапные и фатальные аллергические реакции, разве не так? Например, лесные орехи. А еще пестициды. Список очень длинный, верно? А вы не можете знать наверняка, не была ли вызвана аллергическая реакция семерых умерших пациентов чем-то другим, а не препаратом «Джи-Ливиа». Так ведь?

Доктор Роджерс неохотно соглашается.

– Вы только что признали, что у врачей не было причин для того, чтобы рассматривать возможность аллергической реакции на «Джи-Ливиа», поскольку их не предупредили. Помните? Это произошло только что.

– Да, помню.

– Что такое листок-вкладыш, доктор Роджерс? Вам знаком этот термин?

– Конечно. – Лицо свидетельницы обвинения чуть перекашивается в презрительной гримасе. – Листок-вкладыш, или, сокращенно, ЛВ, – это инструкция мелким шрифтом, которая находится в лекарственной упаковке.

– Я хотел бы показать вам листок-вкладыш к препарату «Джи-Ливиа». Он указан в представленном суду защитой списке как вещественное доказательство номер 1.

Следуют еще несколько подготовительных процедур и пояснений, после которых Стерн просит доктора Роджерс прочитать вслух фразу, появившуюся на демонстрационном мониторе.

– «Джи-Ливиа» является препаратом, содержащим моноклональные антитела. Случается, что моноклональные антитела вызывают у пациентов аллергическую реакцию, – произносит свидетельница.

Как ни удивительно, эту фразу в инструкции к препарату обнаружила Пинки. Хотя она не в состоянии уложить документы в файл в нужном порядке, но при этом обладает невероятной способностью с поразительной скоростью прочитывать большое количество страниц текста, напечатанного мелким шрифтом.

– Получается, что аннотация содержит вполне однозначное предупреждение о возможности аллергических реакций на «Джи-Ливиа».

– Я бы так не сказала.

– Вот как? Почему же нет?

– Это стандартная фраза, мистер Стерн. Один из множества тех побочных эффектов лекарств, о которых вы слышите в телерекламе, – его не надо воспринимать слишком буквально.

– Но ведь если бы кто-то из ваших пациентов внезапно выдал непонятную для вас реакцию, вы бы не стали пренебрегать возможностью заглянуть в листок-вкладыш, чтобы попытаться найти объяснение там?

– Не уверена, что, когда пациент находится в критическом состоянии, это подходящий момент для того, чтобы изучать восемь страниц микроскопического текста.

– Так да или нет, доктор Роджерс? Хороший врач заглянет в листок-вкладыш, если у него возникнет подозрение об аллергической реакции?

– Хороший врач, вероятно, заглянет. Но если он этого не сделал, это не делает его автоматически плохим врачом. Как мне кажется.

– Пойдем дальше. Вы сказали мне, что на случай, если доктор обнаружит серьезную аллергическую реакцию, существуют методики лечения. Пожалуйста, опишите их.

Доктор Роджерс рассказывает о применении массированных доз антигистаминных препаратов и эпинефрина.

– Если бы эти методики были применены, они могли бы спасти кого-либо из семерых пациентов, чьи имена перечислены в тексте обвинения? – интересуется адвокат.

– Это невозможно утверждать наверняка, мистер Стерн.

– Я ведь не сказал – «наверняка спасли бы», я спросил – «могли бы спасти»? – уточняет Стерн. Чем более явным становится нежелание доктора Роджерс сотрудничать с защитой – а оно все очевиднее, – тем лучше для адвокатов. – Скажите, описаны ли в медицинской литературе случаи, когда пациентов с симптомами, отмеченными у больных, о которых идет речь, лечили антигистаминами, эпинефрином или прочими стимуляторами – и они бы выжили?

Стерн весьма осторожен и нарочно заводит речь об описанных в литературе случаях, а не о других пациентах, проходивших лечение препаратом «Джи-Ливиа». Врачи, проявившие бдительность, спасли сотни людей, которым назначали «Джи-Ливиа». Но упоминание об этом могло бы спровоцировать обсуждение вопроса о других смертях больных, использовавших это лекарство.

Доктор Роджерс, отвечая на вопрос адвоката, говорит, что такие случае есть.

– Правильно ли будет сказать, что вероятность смерти пациентов от аллергической реакции благодаря применению этих методик была сокращена?

– Ну разве что вероятность. – Доктор Роджерс явно не понимает, что слово, которое она употребила только что, очень многозначно и может толковаться по-разному. Для того чтобы обвинение Кирила в убийстве признали обоснованным, члены жюри присяжных должны быть уверены, что подсудимый понимал «большую вероятность» смерти пациентов. – Да, можно сказать, что вероятность такого исхода уменьшается.

Стерн делает паузу и склоняет голову набок, тем самым давая понять присяжным, что ответ, который они только что услышали, очень важен. Затем адвокат снова садится на место.

Следующий свидетель обвинения – доктор Бруно Капеч. Решение обвинения остановить выбор на нем кажется более удачным. Он врач-онколог и эпидемиолог. Его вызывали в суд для того, чтобы он рассказал, каков процент выживаемости у больных раком. Кроме того, его задача объяснить, какие у семерых пациентов, перечисленных в обвинении, были перспективы прожить дольше, если бы их не лечили препаратом «Джи-Ливиа». Неприятной деталью для защиты в данном случае является то, что Капеч, как и Кирил, – один из ведущих и наиболее авторитетных профессоров медицинского факультета Истонского университета. Сторона обвинения привлекла его к процессу в надежде продемонстрировать, что люди, близко знакомые с подсудимым, настроены против него. Пафко предупреждал Стернов, что, как нетрудно догадаться, они с Капечем недолюбливают друг друга, хотя это не имеет прямого отношения к клиницистике, а скорее связано с враждой внутренних группировок из-за назначения нынешнего декана медицинского факультета.

Тем не менее, поднимаясь на свидетельскую трибуну, Капеч посылает Кирилу короткую улыбку. Ему примерно лет пятьдесят пять. Это седой тучный человек с черной бородкой клинышком. Говорит он с ярко выраженным израильским акцентом, грассируя и растягивая гласные. Капеч рассказывает, где и какое образование получил, а также о том, что имеет все необходимые дипломы и сертификаты в трех различных областях науки. Затем, отвечая на вопросы Фелда, свидетель коротко, но достаточно исчерпывающе рассказывает, как определяется процент выживших при онкологических заболеваниях. Выясняется, что среди пациентов с немелкоклеточным раком легких второй стадии этот процент различается в зависимости от возраста, расы, пола, количества затронутых недугом лимфатических узлов и момента постановки диагноза. Оказывается, что, к счастью, процент выживших растет. Говоря обо всем этом, Фелд и Капеч по ходу дела проясняют, какие методы лечения применялись до появления «Джи-Ливиа» – речь идет о хирургических операциях и последующей химиотерапии с применением одного из нескольких разработанных для этих целей препаратов. Все это Стерн испытал на себе.

Затем Капеч переходит к перспективам выживания семерых пациентов, имена которых включены в текст обвинения. По его словам, согласно последним данным Национального института здоровья, 52 процента пациентов с раком второй стадии могут прожить двадцать месяцев или больше, а 36 процентов могут протянуть даже до пяти лет. Исходя из всего того, что он сказал раньше, Капеч прогнозирует, что в среднем каждый из семи пациентов, о которых идет речь, вполне мог бы прожить более долгий срок, чем тот, на который указывают данные статистики.

У Марты обычно лучше получается работать со свидетелями, дающими показания на сугубо профессиональные темы. Но Стерны решили, что перекрестный допрос Капеча будет вести в основном Сэнди, которому приходилось встречаться с Бруно на различных мероприятиях, проводимых Истонским университетом. Стерн всегда оказывал финансовую поддержку университету, диплом которого изменил его жизнь. После создания препарата «Джи-Ливиа» он перечислил на счет медицинского факультета несколько внушительных сумм в виде частных пожертвований. Адвокату несколько раз доводилось беседовать с Капечем, заместителем декана факультета, на нескольких приемах, проводившихся с целью сбора средств. Разумеется, всякий раз в этих беседах неизбежно затрагивалась тема состояния здоровья самого Стерна. Когда адвокат встает, чтобы приступить к перекрестному допросу, Капеч тепло ему улыбается.

– Сэнди, – говорит он. – Мне сказали, что сегодня я должен называть вас «мистер Стерн».

– Ну а я буду называть вас доктором Капечем.

Свидетель кивает и даже позволяет себе короткий жизнерадостный смешок.

– Что ж, – приступает к делу адвокат, – позвольте мне расспросить вас о первой из смертей пациентов, о которых мы здесь говорим. Я имею в виду мистера Герберта Колкитта, джентльмена из Миссисипи. Сколько еще мог бы прожить мистер Колкитт, если бы ему не назначили лечение с помощью «Джи-Ливиа», а продолжали применять один из стандартных методов терапии, которые вы описали?

Капеч, который, по-видимому, не прочь блеснуть красноречием, по сути повторяет свою оценку среднего срока, который мог бы прожить мистер Колкитт, – тридцать семь месяцев.

– Насколько я понимаю, это означает, – говорит Стерн, – что, согласно данным исследований и принимая во внимание все возможные методики, которые вы перечислили, из тысячи, к примеру, таких пациентов, как мистер Колкитт, половина прожила бы больше тридцати семи месяцев, а половина – меньше.

– Да.

– Но давайте все же поговорим конкретно о мистере Колкитте. Сколько еще времени прожил бы он?

На лице Капеча появляется снисходительная и терпеливая улыбка.

– Я не могу сказать, сколько еще проживу сам, – говорит Капеч (он растягивает слово и произносит «прожи-и-ву-у»), – да и вы тоже, мистер Стерн. Я знаю только, каковы данные исследований.

– Вы хотите сказать, что не знаете, сколько еще мог бы прожить мистер Колкитт?

– Я уже ответил на ваш вопрос.

– То есть получается, что вы этого не знаете, доктор, правильно?

Фелд заявляет протест – он не желает, чтобы Стерн задавал свидетелю этот вопрос, а тот на него отвечал. Существует правило, принятое для того, чтобы суды не тянулись вечно: в ходе процесса юрист может задавать тот или иной конкретный вопрос только один раз.

В разговор вмешивается судья:

– Свидетель, вы знаете точно, сколько времени прожил бы мистер Колкитт, если бы ему не было назначено лечение препаратом «Джи-Ливиа»?

– Конечно, нет, – заявляет доктор Капеч, после чего снова переводит взгляд на Стерна.

– А теперь, мистер Капеч, скажите, сколько пациентов с раком второй стадии, которых лечат тем или иным традиционным методом, сколько из них проживают меньше тех четырнадцати месяцев, которые прожил мистер Колкитт?

– Откровенно говоря, я не знаю. Если хотите, могу посмотреть.

– Пожалуйста, посмотрите.

В профессиональной компетентности Бруно не сомневается даже Кирил. Но Капечу нечасто приходится выступать в качестве свидетеля, и он не знаком с судебными процедурами и порядками. Вместо того чтобы поискать нужную информацию в стопке книг и бумаг, которые он взял с собой в зал суда, он опускает руку во внутренний карман пиджака, достает телефон и, потыкав в него пальцем, довольно долго молча смотрит на экран устройства. Между тем Стерн замечает, как двое присяжных, которые, судя по всему, решили действовать заодно, переглядываются. Эти двое, афроамериканец средних лет и парень помоложе с длинными волосами, стянутыми на затылке в хвост, язвительно улыбаются. Вероятно, им кажется забавным, что эксперт, имеющий научные регалии, ищет нужные ему данные в теле-фоне.

Пока Капеч ковыряется в смартфоне, продолжая тыкать в него пальцами и листать страницы, Стерн внезапно осознает, насколько это для него странно – беседовать о немелкоклеточном раке легких второй стадии как о чем-то, касающемся других людей. Ведь он сам, по сути, один из составных элементов той самой статистики, о которой они толкуют со свидетелем. Когда слово «рак» впервые было произнесено Алом Клементом, это походило на то, как если бы совершенно не страшный вымышленный монстр из книги комиксов вдруг выдохнул в воздух облако ядовитого черного тумана. В тот момент Стерн почувствовал, что задыхается, и ощутил колющую боль в сердце. Именно это короткое слово люди используют, чтобы обозначить катастрофическое, смертельное заболевание. Стерн знал, что рак – это не только некие физические симптомы, но и внутреннее состояние страха и тревоги. Когда же через несколько дней он окончательно осознал, что за диагноз ему поставлен, и смирился с ним, худшим оказалось то, что он понял – он не только умирает, но и сама смерть его будет тяжелой и мучительной. Лечение, применявшееся при наличии у пациентов злокачественных новообразований, было почти таким же ужасным, как пытки заключенных на тайных базах ЦРУ. Химиотерапия с ее постоянным состоянием дурноты и бесконечными приступами рвоты. Болезненная хирургия, уродующая пациента… Ему стало жаль Хелен, которая, как он понимал, будучи человеком верным и самоотверженным, будет вынуждена столкнуться со всем этим. Ему хотелось попросить ее поступить с ним так, как поступали со стариками и больными в древней Спарте, – отвезти его в горы и оставить там. Но, пожалуй, худшим из всего было понимание, что сам он не решится уйти добровольно, а будет, как и большинство людей, барахтаться и цепляться за жизнь до последнего.

– По данным Национального института онкологии, из пациентов со всеми формами рака легких и бронхов сорок семь процентов остаются в живых в течение года, – заговорил наконец доктор Капеч.

– А пятьдесят три процента умирают раньше?

– Да. Но у пациентов с немелкоклеточными формами рака легких показатели выживаемости выше, чем у больных с мелкоклеточной разновидностью. А восемь из девяти видов рака легких относятся как раз к немелкоклеточным. Тридцати процентам пациентов она диагностируется именно на второй стадии заболевания. Соответственно, исходя из имеющихся данных, я бы сказал, что – это, конечно, приблизительная оценка – менее тридцати процентов онкологических больных со второй стадией рака легких умирают, прожив менее четырнадцати месяцев.

– Вернемся к мистеру Колкитту, джентльмену из Миссисипи. Выходит, существовала тридцатипроцентная вероятность того, что он не прожил бы те четырнадцать месяцев, в течение которых оставался живым благодаря применению «Джи-Ливиа». Примерно так, правильно?

– Ну да, примерно так. Но давайте справедливости ради все же скажем, что речь идет о вероятности, составляющей от двадцати пяти до тридцати процентов.

Капеч старается быть справедливым и беспристрастным. Однако его готовность жонглировать цифрами – это еще один аргумент для присяжных в пользу того, чтобы счесть его показания неубедительными.

Стерн внимательно, оценивающе смотрит на Капеча. Тот явно наслаждается тем, что является для окружающих признанным авторитетом. Однако при всех его трениях с Кирилом трудно представить, чтобы Бруно был способен нарочно исказить статистические данные. У Стерна создается впечатление, что, если он попросит Капеча самому высказать свое мнение, а не будет оспаривать те высказывания, которые свидетель уже сделал, то доктор Капеч скорее будет исходить из своего в целом дружеского расположения к адвокату. Юристов обычно учат во время перекрестного допроса не затрагивать вопросов, ответа на которые они сами не знают и не могут предсказать. Но интуиция подсказывает Стерну, что в данном случае у защиты есть возможность набрать кое-какие очки.

– Значит, доктор Капеч, вы как специалист можете сказать, что мистер Колкитт или любой другой пациент, которому диагностировали вторую стадию немелкоклеточного рака легких, с большой вероятностью прожил бы больше, чем четырнадцать месяцев?

– Я не могу говорить о «большой вероятности» такого развития событий, – уточняет Капеч. – О хороших шансах на это – да. О большой вероятности – нет. Конечно, все это семантика, но для меня большая вероятность – это, скорее, восемьдесят пять – девяносто процентов.

Присяжные пока еще ничего не понимают, потому что их еще не успели проинструктировать по поводу некоторых тонкостей законодательства. Поэтому сейчас обмен репликами между Стерном и Капечем, должно быть, кажется им какой-то малозначительной пикировкой. Но дело в том, что отсутствие большой вероятности того, что умершие пациенты прожили бы дольше, если бы им не назначили созданный Пафко препарат, означает следующее: Кирил не совершал, просто не мог совершить убийство. Ведь убить призрака невозможно. Все, точка – главный медицинский эксперт гособвинения только что фактически засвидетельствовал, что Кирил невиновен. Быстро обернувшись, Стерн видит, как Марта поднимает ладонь к губам, чтобы скрыть улыбку.