Последнее испытание

Лидируя таким образом в счете, Стерн понимает, что сейчас ему лучше всего сесть на место. Но у него есть ощущение успеха, которое он часто испытывал при удачном для него перекрестном допросе.

– Что ж, давайте еще раз все проясним, мистер Капеч, – говорит он. – Пациенты, которым диагностировали немелкоклеточный рак легких второй стадии, очень серьезно больны, и, к сожалению, существует вероятность того, что недуг убьет их – независимо от применяемой методики лечения.

– Я не могу не согласиться с этим утверждением, – заявляет Бруно.

– И вы в своих свидетельских показаниях просто сравниваете, что произошло с теми пациентами, о которых мы говорим, с прогнозами по поводу того, что могло случиться с ними, если бы их лечили традиционными методами, существовавшими до появления «Джи-Ливиа».

– Верно.

– Вы согласны, что тот факт, что благодаря употреблению «Джи-Ливиа» им в среднем удалось прожить год, – это лучший выбор для таких пациентов в целом, даже несмотря на то, что в отдельных случаях были зафиксированы острые аллергические реакции?

Фелд заявляет протест на том основании, что, по его мнению, вопрос не имеет отношения к делу, но Сонни его отклоняет. Когда она смотрит на стол обвинения, лицо ее заметно мрачнеет.

– Да, мистер Стерн, статистика первого года намного лучше, – говорит Капеч. – Но, как вы знаете, обычно мы приходим к каким-то определенным выводам, базируясь на данных за пять лет. Поскольку «Джи-Ливиа» изъяли с рынка, у нас нет более долгосрочной статистики, даже единичные отчеты по этому вопросу редкость. Так что неизвестно, у скольких еще пациентов могла бы возникнуть аллергическая реакция с летальным исходом.

Стерн делает паузу. В том, что только что сказал Капеч, что-то не так.

– Под «единичными отчетами» вы подразумеваете отчеты о ходе лечения и состоянии каких-то отдельных пациентов, а не результаты целенаправленного исследования?

– Именно так.

– То есть вы хотите сказать, что располагаете какими-то единичными отчетами по поводу более продолжительного использования «Джи-Ливиа»?

– Нет, мне лично не доводилось их видеть.

Стерн знает, что это неправда. Они с Капечем в прошлом говорили не только о болезни самого Стерна, но и еще о шестерых пациентах, которых начали лечить с помощью «Джи-Ливиа» позднее – в конце 2013 и начале 2014 года. Пятеро пациентов, включая самого Стерна, еще живы.

– Но, доктор, вы хорошо знакомы по крайней мере с одним отчетом по поводу состояния пациентов, которые принимали «Джи-Ливиа» и прожили больше пяти лет, не так ли?

– Нет, не так, – заявляет Капеч и с самым решительным видом отрицательно качает головой.

– Разве вы не знакомы с моей историей болезни, доктор Капеч?

– Протестую! – резко выкрикивает с другой стороны подиума Фелд. То же самое делает и Мозес, находящийся за спиной своего помощника. В голосе федерального прокурора явственно слышно такое же возмущение, которое при открытии процесса вызвало у него упоминание Стерном гражданских исков, связанных с новым препаратом.

Стерн вертит головой. Существует железное правило, согласно которому юрист, участвующий в процессе, не может выступать перед присяжными в качестве свидетеля. Признавая свою неправоту, адвокат смотрит на Капеча и помахивает рукой.

– Я отзываю вопрос, – говорит он. – Продолжения не будет.

– Мистер Стерн! – возмущенно восклицает Сонни.

Только сейчас, как следует оглядев зал, адвокат понимает, насколько неверно он оценил серьезность ситуации. Судья, кажется, вот-вот испепелит его взглядом.

– Выведите присяжных из зала, – обращается Сонни к Джинни Тэйлор, заместителю начальника группы судебных приставов, одетой в синюю униформу. Присяжные быстро выходят за дверь. Стерн понимает, что утратил контроль над ситуацией. Из-за тягостных воспоминаний о том времени, когда ему только что поставили диагноз, а также личного знакомства с Капечем и частных бесед с ним за пределами здания суда он чересчур увлекся диалогом с доктором.

– Приношу свои извинения, ваша честь, – обращается адвокат к судье. Он пытается как-то объясниться, но Сонни отрицательно трясет седовласой головой:

– Нет, мистер Стерн. Я предупреждала вас о том, что больше не потерплю никаких нарушений процедуры. Вы знаете, что состояние вашего здоровья никак не должно фигурировать в этом деле. Если вы не в состоянии соблюдать правила, я отдам распоряжение о том, чтобы защиту по этому делу вела миссис Стерн – говорю вам об это прямо.

Ссоры с судьями – неотъемлемая часть работы судебных адвокатов. Но в данном случае столь острая реакция, да еще исходящая от Сонни, которую он считает добрым другом, вызывает у Стерна ощущение, словно его пронзили копьем. Он понимает, что существует риск проиграть дело Кирила, и идет на это. Но потеря контроля над собой – такой позор для адвоката, что воспоминания об этом случае будут мучить его до самой смерти. Чувствуя слабость в ногах, огорченный и сконфуженный, Стерн тяжело опускается на свой стул за столом защиты. К барьеру выходит Марта, за ней следуют Фелд и Мозес. Говорит Фелд, а раздосадованный федеральный прокурор оглядывается, чтобы бросить сердитый взгляд на Стерна. Тот внезапно с болью в душе осознает, что, возможно, и отношения с Мозесом оказались навсегда испорченными.

Хотя Марта, со своей стороны, считает Мозеса другом, отношения между федеральным прокурором и Стерном носят в первую очередь профессиональный характер. При этом они до сих пор глубоко уважали друг друга. Разумеется, как и все прокуроры, Мозес в основном придерживается обвинительных позиций. Но он всегда старался быть объективным и внимательно выслушивал аргументы Стерна, которые тот высказывал от имени своих клиентов. Два года тому назад после назначения Мозеса на должность федерального прокурора Стерн в интервью пел ему дифирамбы, делая упор на то, что Мозес хорошо проявил себя, почти десять лет проработав на посту первого помощника. К тому же Стерн был одним из немногих членов профессионального сообщества юристов, кого не удивлял тот факт, что Мозес – республиканец.

Детство Мозеса прошло в переулках вокруг Грэйс-стрит. Воспитывали его мать и бабушка. Что же до отца, то его Мозес практически не знал, поскольку тот мотал тридцатилетний срок в тюрьме в Рудьярде. Словом, детство у Мозеса выдалось не из легких. Достаточно сказать, что, когда он и сестра были еще детьми, матери не раз приходилось укладывать их обоих плашмя в ванну, чтобы в них не угодила шальная пуля во время перестрелок, нередко случавшихся в коридорах и на лестничных площадках их жилища. Миссис Эпплтон работала по две смены на местном заводском сборочном конвейере, чтобы заплатить за учебу обоих детей в католической школе, а в выходные они вместе с ней посещали мероприятия церковной общины «Река Сион». Мозес был одним из тех двенадцати мальчишек в своем классе, которые окончили среднюю школу. Затем он записался в Корпус морской пехоты. После завершения службы он, воспользовавшись законом о правах военнослужащих, поступил в колледж, а потом в университет на вечернее отделение юридического факультета. Соответственно, учился он по вечерам, отработав перед этим целый день водителем посылочной службы «Ю-Пи-Эс». Мозес выработал для себя систему взглядов относительно того, как люди его круга, начинающие с нуля, должны честно добиваться своих целей. Главными принципами он считал упорство, трудолюбие и следование существующим правилам, актуальным для подавляющего большинства людей. Еще он считал крайне важным элементом существование справедливой системы поощрений. Исходя из этих воззрений, он до сих пор, несмотря на свою занятость на должности федерального прокурора, преподает раз в неделю в начальных классах школы «Сент-Грегори», которые в свое время посещал и сам.

Сформулированные им самим жизненные принципы сделали Мозеса настоящим джентльменом. Когда судья Клонски сказала Стерну, что он может проводить перекрестный допрос свидетелей сидя, Мозес заявил, что если Сэнди примет такое решение, то его поддержат и представители обвинения. То, что Мозес явно пришел к выводу, что Стерн на старости лет потерял совесть, заставляет старого адвоката чувствовать себя как нашкодивший школьник. Он буквально сгорает от стыда.

Тем временем Марта, понимая, насколько болезненно переживает случившееся ее отец, бросается на его защиту.

– Ваша честь, – говорит она, – я убедительно прошу вас не проводить опрос доктора Капеча в отсутствие присяжных. Не сомневаюсь, вы сможете выяснить, что доктор Капеч сказал суду неправду.

Внезапно Фелд поднимает руку в знак того, что хочет что-то сказать.

– Когда я готовил Бруно к представлению свидетельских показаний, он заявил мне, что знаком с состоянием здоровья Сэнди. Я предупредил его, что эта тема не должна затрагиваться в зале суда. Я совершенно не понимал, какое это может иметь отношение к делу. Но Бруно, похоже, неправильно меня понял. Так или иначе, я хотел попросить доктора Капеча скорректировать его свидетельские показания в ходе повторного опроса.

Сонни закрывает глаза, давая понять, что изо всех сил пытается разобраться в происходящем. Затем она резко встает с места и выходит из зала, бросив через плечо:

– Мне нужно пять минут.

Марта подходит к столу защиты и шепотом коротко говорит что-то на ухо Кирилу. Затем она берет отца за локоть и тоже выводит его из зала суда. Они минуют две пустые комнаты и оказываются рядом с ореховой скамьей со спинкой, стоящей в конце облицованного белым мрамором коридора.

К этому моменту настрой Стерна предсказуемо меняется – чувство вины в его душе уступает место возмущению, особенно в связи с объяснениями, озвученными Фелдом. Стерн чувствует, что головомойка, полученная им от судьи, прежде всего и главным образом объясняется его возрастом. Будь он лет на сорок моложе, Сонни отнеслась бы к этому эпизоду внимательнее.

– Послушай, что я тебе скажу, Марта. Если Сонни попытается снять меня с процесса, я обращусь в апелляционный суд.

– Этого не случится, папа. Сонни просто не в духе от всего того, что происходит в зале. Думаю, она ненавидит дела об убийствах. Когда Капеч ответил насчет большой вероятности, она посмотрела на Мозеса так, как будто хотела прикончить его самого. Я едва удержалась, чтобы не рассмеяться вслух.

До Стерна доходит, что речь идет о том самом моменте, когда ему показалось, что Марта пытается скрыть улыбку. Но сейчас Стерна больше волнует собственная судьба, чем судьба его клиента.

– Я вовсе не страдаю деменцией, – говорит он, – и считаю возмутительным, если кто-то предполагает обратное.

– Пап, конечно, ты не страдаешь деменцией. Если бы я считала иначе, я бы своими руками забаррикадировала перед тобой двери в зал суда. Твое мнение, твои аргументы, опыт и знания – все это по-прежнему поражает и восхищает меня. Но твой самоконтроль в той ситуации, которая возникла в ходе процесса, когда Капеч внезапно разочаровал тебя, – это совершенно другой вопрос. После смерти Хелен ты плакал при людях в десять раз чаще, чем после смерти мамы. Я радовалась тому, что ты стал менее закрытым. Но сейчас положение таково, что ты должен пообещать мне: как только почувствуешь, что тебя заносит, ты немедленно прекратишь свое выступление и передашь слово мне. Просто дай мне понять это взглядом.

Стерн кивает. Он в состоянии принять предложение Марты. Больше всего остального его угнетает тот факт, что его умение держаться в определенных рамках, которое всегда безотказно защищало его, словно невидимая броня или скафандр, подвело, когда Капеч не оправдал его ожиданий.

Когда Стерн и Марта снова оказываются в зале суда, Джинни, заместитель начальника группы судебных приставов, стоит в своей синей униформе около задней двери, держась за ручку. Это означает, что судья вот-вот выйдет из кабинета и вернется на место.

– Ну, – говорит Сонни, устраиваясь в своем кресле, – я попросила стенографистку зайти ко мне и прочитать часть стенограммы вслух. Так вот, должна сказать, что нарушения имеют место со всех сторон. Мистер Фелд, я согласна с тем, что следовало бы, чтобы исправить положение, попытаться опросить свидетеля повторно. Но раз вы знали, что ответы доктора Капеча под присягой не соответствуют истине, а в особенности то, что он неверно понял инструкции, полученные от вас, вам следовало сразу же подойти к боковым перилам или же просто встать и поправить его. Мистер Стерн, я понимаю, что вы находились в трудном положении, но вы тоже должны были подойти к боковым перилам для консультации, прежде чем задать вопрос, который выходит очень далеко за общепринятые рамки.

– Я согласен, – выпаливает Стерн и сопровождает эти слова чем-то вроде небольшого поклона. – Подобное не повторится.

– Хорошо. И, честно говоря, пробежав стенограмму, я пришла к выводу, что по крайней мере часть показаний доктора Капеча можно считать не относящейся к делу. Но давайте пока оставим все как есть и займемся повторным опросом свидетеля обвинения.

После того как доктор Капеч снова занимает свое место на свидетельской трибуне, он уже не может обсуждать свои предыдущие показания ни с представителями обвинения, ни с представителями защиты. Таким образом, для того, чтобы повернуть ситуацию в свою пользу, Фелду нужно, чтобы Капеч точно понимал подоплеку каждого вопроса. Доктор неплохо справляется с этим, если учесть его нехватку опыта выступлений в суде в качестве свидетеля.

– Когда вы отвечали мистеру Стерну на его вопрос о «большой вероятности» – такую формулировку можно считать общепринятым медицинским термином?

– Нет. Ничего подобного. Отвечая, я просто излагал свои собственные впечатления.

– И вы, разумеется, употребляли это словосочетание не в качестве формулировки, имеющей юридическую значимость?

– Нет, нет, конечно, нет. Я ведь, в конце концов, врач, а не юрист.

Когда Капеч покидает свидетельскую трибуну, судья напоминает присяжным, что они ни с кем не должны обсуждать ход процесса и дело, которое на нем рассматривается. Затем Сонни объявляет перерыв до следующей недели. По решению присяжных слушания будут возобновлены в понедельник, учитывая, что дело Кирила привлекает большое внимание общественности и СМИ. Что же касается Сонни, то она никогда не проводит слушания по пятницам – этот день она отводит для рассмотрения прошений и ходатайств по сотням других дел, значащихся в ее календаре.

После окончания заседания Стерн берет Кирила за рукав и говорит, что хочет встретиться с ним в своем кабинете.

– Приезжайте один, – тихо добавляет адвокат.

Пафко быстро кивает, словно зная, какой именно будет тема предстоящего разговора. Он говорит, что позаботится о том, чтобы Донателлу отвезли домой, а после этого приедет к Стерну.

Спустившись, Стерн видит Ардента, который стоит у обочины рядом с машиной. Адвокат снова совершенно обессилен – слишком тяжел груз эмоций, которые он пережил во время стычки с Сонни. В конце концов он приходит к выводу, что Фелду досталось от нее больше, чем ему. Но это не имеет значения, потому что он знает: прежний Сэнди Стерн, адвокат с безукоризненной репутацией, придумал бы какой-то филигранный ответ на ложные заявление Капеча и не стал бы нарушать веками сложившееся правило, согласно которому юрист, участвующий в процессе, не может выступать на нем в качестве свидетеля. Сидя в салоне автомобиля, Стерн вынужден признать неприятную правду, предчувствие которой уже давно темным облачком собиралось в глубине его души: все это больше не для него. Марта права. Ему ни в коем случае нельзя было соглашаться представлять интересы Кирила.

Но он уже сидит в вагоне поезда, идущего с огромной скоростью. Ради Кирила и ради себя самого он должен сконцентрировать все еще остающиеся у него силы, физические, интеллектуальные, душевные, собрать в кулак волю и дисциплину. Он больше не должен допускать глупые ошибки, проявлять некомпетентность и балансировать на краю пропасти. Да, он больше никогда не будет прежним. Но у него есть долг – перед Сонни, Мартой, Мозесом, самим собой, а самое главное – перед Пафко. А значит, он просто обязан показать им всем лучший вариант себя.

10. Кирил

Как он познакомился с Кирилом Пафко? Поскольку дело «Соединенные Штаты Америки против Пафко» привлекало большое внимание общественности, люди время от времени задавали Стерну этот вопрос, но он не мог точно вспомнить, как именно это произошло. Это случилось более сорока лет назад. Оба они – и Стерн, и Пафко – эмигрировали из Аргентины, оба с молодыми женами, оба набирали авторитет в своих профессиональных сообществах. Присутствовало между ними еще кое-что общее, но об этом обычно не говорили вслух: оба оказались достаточно практичными, чтобы жениться на женщинах с большим состоянием. Многие считали, что им просто необходимо познакомиться, но у Стерна по поводу их первой встречи осталось лишь одно, хотя и довольно яркое воспоминание: Кирил, высокий, красивый, холеный, пересекая большую комнату, направляется прямо к нему с самоуверенной улыбкой и, протягивая руку, приветствует его так, как принято это делать в Буэнос-Айресе: «Че, пибе», то есть «Салют, малыш».

Кирил в то время прибыл в Три-Сити в качестве профессора, чтобы преподавать на медицинском факультете университета. Он тогда только что окончил Гарвард и уже завоевал известность и авторитет в профессиональном сообществе медиков. Юридическая карьера Стерна также шла в гору. К тому времени он уже перестал охотиться за клиентами в коридорах суда первой инстанции округа Киндл, чем вынужден был заниматься поначалу, после того как оставил богатую практику, которую первое время обеспечивала ему юридическая фирма его тестя. Однако он тогда еще не избавился от типичных иммигрантских опасений по поводу того, что его попытки сделать карьеру и достичь успеха могут оказаться напрасными. Поскольку родители его жены, Клары, всегда испытывали смутные подозрения по поводу истинных мотивов его женитьбы на их дочери, Стерн умолял супругу не принимать от них ни цента. Однако эта позиция делала еще более жесткой необходимость его собственной финансовой и профессиональной состоятельности. Между тем во время выступлений в суде ему в решающие моменты далеко не всегда удавалось найти самые точные английские слова. Понимал он и то, что его акцент зачастую вызывает недоверие у судей, полицейских и, что самое неприятное, у потенциальных клиентов. Всякий раз, когда он терпел неудачу, он особенно ясно ощущал, что наличие у него троих детей накладывает на него повышенную ответственность за благосостояние семьи. Так же остро, как другие люди нуждались в пище, воде, крыше над головой, Стерну требовалось чувство уверенности в завтрашнем дне, в своем будущем.

Между тем Кирил уже успел добиться колоссальных успехов. Поначалу Стерну казалось, что между ними очень мало общего. По причине того, что в свое время испытывал неприязнь к отцу, Стерн избегал общения с представителями медицинской профессии. Пафко, помимо всего прочего, был хорошим спортсменом. Год за годом он удерживал чемпионский титул в одиночных соревнованиях по теннису в загородном клубе, в котором состояли также тесть и теща Стерна. Сам же Стерн имел весьма смутное представление даже о том, как правильно держать ракетку. Но, пожалуй, больше всего его раздражала уверенность Кирила в том, что его все обожают. Что и говорить, он умел пользоваться своим обаянием, в меру приправленным иностранным шармом.

Алехандро и Кирила не сблизило даже то, что оба они были аргентинцами. Как-никак они являлись выходцами из совершенно разных социальных слоев. Напряженность в Европе, которая началась в 80-х годах XIX века и в итоге вылилась в Первую мировую войну, привела к миграции сотен тысяч европейцев в Аргентину, которая в те времена считалась страной больших возможностей, способной соперничать в этом смысле с США. Семья Пафко, которая занималась виноделием и имела виноградники неподалеку от Братиславы, уехала из Словакии в Аргентину в 1919 году, почти за десять лет до того, как Стерны бежали из Германии, напуганные поднимавшейся в стране волной антисемитизма. Пафко поселились в провинции Мендоса и снова стали процветающими виноделами. У Стернов обустройство на новом месте шло тяжело. Отец Алехандро, не слишком успешный врач, переезжал вместе с семьей с места на место. Умер он довольно рано, оставив семью на грани бедности.

Существенный импульс сближению Стерна и Пафко придали их жены, Клара и Донателла. Они во многом были похожи – обе рожденные и выросшие в достатке, с хорошим образованием, умные и рассудительные. Обе имели музыкальное образование. Обе раз в месяц после ланча посещали концерты симфонических оркестров и всегда с нетерпением ждали этого.

Летом семьи Стерна и Пафко нередко проводили время вместе. Эти случаи участились после того, как Стерны стали то и дело посещать загородный клуб. Несмотря на свое изначальное нежелание общаться с Кирилом, Алехандро не мог не оценить его чувство юмора и искусство рассказчика.

Затем в какой-то момент они внезапно, словно под воздействием удара молнии, воспылали дружескими чувствами друг к другу. В обществе это объяснили взаимным притяжением, вызванным славой, снизошедшей на них обоих. Их дружбу укрепляло, помимо прочего, еще и то, что вокруг лишь немногие понимали, что это такое – внезапно обрушившаяся на человека известность. Стерну в 1986 году выпало защищать первого заместителя окружного прокурора округа Киндл. Подсудимого, женатого мужчину, обвинили в убийстве своего коллеги, который якобы раньше был его любовником. Это дело, наложившись на очередные выборы местного окружного прокурора, да еще с учетом всех пикантных подробностей, получило общенациональный резонанс – о нем говорили от побережья до побережья. Стерн многократно видел в газетах собственные фото, на которых он тащил в суд коричневые коробки с документами, сгибаясь под тяжестью ноши. О нем упоминали в своих материалах «Тайм» и «Пипл». Вскоре он понял механизм работы американских прессы и телевидения. Реакция одних СМИ привлекала внимание других, так что известность того или иного фигуранта публикаций росла лавинообразно. Популярность принесла Стерну поток новых клиентов – топ-менеджеров корпораций. Затем к нему обратился архиепископ местной католической церкви, которого Стерн спас от тюрьмы, несмотря на многочисленные махинации с его стороны с целью скрыть весьма неблаговидный факт: у его преосвященства в результате романа с четырнадцатилетней девочкой родился ребенок. Стерн стал привыкать к тому, что его представляют незнакомым людям как «знаменитого адвоката». Иногда, когда незнакомец казался человеком с чувством юмора, а также в присутствии жен, сначала Клары, а затем Хелен, Стерн стал в таких случаях шутить: «О, не придавайте этому значения. У меня нет фанатов, которые ходят за мной толпами».

Момент славы для Кирила наступил в 1990 году, когда ему присудили Нобелевскую премию. Стерн искренне радовался и за Кирила, и за Истонский университет, и за округ Киндл, который отчаянно боролся за то, чтобы его перестали считать «второсортным местечком». Кирил воспринял обрушившуюся на него славу как нечто совершенно заслуженное. В отличие от Стерна, его отношение к «медным трубам» было однозначно восторженное. Если известность считать своеобразным наркотиком, то Кирил, можно сказать, подсел на него. Он месяцами мог раз за разом пересказывать историю о том, как в момент, когда он на следующий день после объявления в Стокгольме о присуждении ему премии, вошел в «Мэтчбук», фешенебельный ресторан в центре города, все посетители встали и устроили ему овации. Появление «Джи-Ливиа» породило новую волну всеобщего признания и восхищения. Она продолжалась до того момента, когда «Уолл-стрит Джорнэл» в своем материале описал Кирила как мошенника.

Вскоре после того, как Стерн, несколько придя в себя в машине, добрался до своего офиса, приехал Пафко – как всегда, любезный и обходительный.

– Сэнди, если вы считаете, что должны объясниться по поводу инцидента с судьей, то, пожалуйста, не надо. Я знаю, что вы с ней друзья. Но и для меня, и для Донателлы совершенно очевидно, что она – очень вспыльчивый человек.

Понимая, что в ходе судебного заседания совершил ошибку, Стерн пока не пытался вычислить, как раздражение Сонни по отношению к нему могло повлиять на присяжных. Кирил, возможно, был прав, и внешне могло показаться, что все дело в ее вспыльчивости. Но сейчас Стерну хотелось поговорить не о реакции судьи.

– Кирил, я просил вас встретиться со мной без Донателлы, чтобы мы могли еще раз поговорить об Иннис.

Адвокат имеет в виду доктора Иннис Макви, которая долгое время была любовницей Кирила. Она ушла из «ПТ» в январе 2017 года, после того как препарат «Джи-Ливиа» одобрили, а у Кирила закрутился роман с сорокалетней Ольгой Фернандес, директором по маркетингу.

– Понимаю, – с некоторой осторожностью произносит Пафко. – А что с ней такое?

– Она наконец согласилась встретиться со мной. Завтра я лечу во Флориду, чтобы с ней повидаться. Я хотел, чтобы вы об этом знали. Пинки я попросил собрать в базе данных «ПТ» личные данные Иннис – чтобы у меня была возможность как можно лучше подготовиться к встрече.