Элли и арфист

Я едва слышно хихикнула. Клайв убежден, что Эксмур кишит чудаками, что, возможно, это мне на руку.

– Нет. А жаль, правда. – Я под впечатлением от своей актерской игры. Это идеальный баланс между сожалением, иронией и беспечностью.

Он качает головой и закатывает глаза.

– Такое могло произойти только в Эксмуре!

Клайв даже не догадывается о происходящем. Он не подозревает, что в ту минуту, когда он выезжает на работу, я каждый день отправляюсь в свое собственное путешествие, чтобы посвятить себя тайному увлечению.

Когда я прихожу в амбар, Дэн обычно работает над своим текущим проектом – арфой в средневековом стиле из платана. Он радостно приветствует меня, но мы перекидываемся лишь парой фраз, после чего я поднимаюсь наверх. Я немного перебираю струны, прислонив один из самоучителей игры на арфе к деревянному бруску, так, чтобы я могла его видеть, и хмуро смотрю на ноты на странице. Иногда стук молотка или шум машин снизу прерывают мою робкую игру.

Около двенадцати ко мне заходит Дэн с бутербродами. Всегда бутерброды, всегда нарезанные треугольниками и разложенные на тарелке в геометрическом порядке. Он ни разу не предложил мне горячего напитка, хотя из кухни часто доносится аромат кофе. Дэн словно следует определенным моделям поведения, но по-прежнему остается для меня загадкой. Я понятия не имею, что творится у него в голове, и его странные комментарии часто застают меня врасплох. Но я поняла, что мои первоначальные подозрения совершенно не обоснованы. Дэн не лжет. Я уверена, что эти фотографии на его пробковой доске – просто фотографии людей, которым он продал арфы, потому что ему нравится представлять себе, как на каждой из его арф кто-то играет. Вряд ли он виноват в том, что все покупательницы женщины и все привлекательны (особенно та, что в центре).

Я начала играть на арфе несколько недель назад, и единственный человек, которому я об этом рассказала – моя самая близкая подруга, Кристина. Она принадлежит к числу людей, которых Клайв назвал бы эксцентричными. Она одевается в длинную струящуюся одежду, обычно ярких размытых цветов. Эта одежда либо органическая, либо сделана из шерсти яка. Кристина владеет небольшим магазинчиком в Порлоке, где продает серьги, кулоны и другие безделушки, которые делает сама. Место, где она живет, – крошечный скрипучий домик в деревне в пяти милях отсюда. Я навещаю как можно чаще, потому что, какой бы жизнерадостной она ни была, я знаю, что ей одиноко.

– Элли, слава богу, ты здесь! – воскликнула она и прижала меня к себе, держа в руках чашку чая и блинчик, в ту минуту, когда я вошла к ней. – Я страдаю от Алекс-абстинентного синдрома.

Кристина забеременела в шестнадцать лет. У нее родился обаятельный, но довольно безответственный Алекс. После рождения сына у Кристины было два мужа, ни один из них не горел желанием становиться его отцом. Сейчас Алексу восемнадцать, и недавно он отправился в Эксетер вкушать радости университетской жизни.

– Как у него дела? – спросила я.

– Грубит преподавателям и терпеть не может писать эссе.

Я слушала ее ворчание, ела оладьи, пила чай, гладила ее кошку и пыталась представить, каково это – иметь восемнадцатилетнего сына. Как изменилась бы моя жизнь, если бы я была матерью. Я всегда предполагала, что у меня будут дети, но они все отказывались материализоваться, и поскольку этого до сих пор не произошло, я понимала, что это вряд ли произойдет сейчас, когда мне почти тридцать шесть. Клайв, кажется, не возражает («Главное, чтобы ты была счастлива, детка»). Никто из нас не горит желанием обращаться за медицинской помощью, так что я полагаю, что этот вопрос закрыт. Моя сестра говорит, что дети – это больно, но приятно. Иногда, когда я играю с маленькими племянниками и племянницами, я ощущаю, что в моей жизни есть огромная, ничем не заполненная, дыра. Но отец однажды сказал мне, что бесполезно размышлять о том, как что-то могло сложиться иначе, поступи ты по-другому, потому что уже ничего не изменишь. Менять можно только то, что будет.

Я встряхнула головой, прогоняя грустные мысли, и поделилась с Кристиной своими новостями об арфе.

– Молодец, Элли! Я всегда знала, что в тебе скрывается творческая натура.

Кошка (которая, как я подозреваю, понимает больше, чем показывает) посмотрела на меня зелеными глазами.

– А ты что думаешь, Мява?

Большую, ленивую кошку Кристины с черепаховым окрасом зовут Мява, потому что Кристина утверждает, что это честно, когда животные в состоянии произнести свое имя. Мява дернула кончиком хвоста и дважды произнесла свое имя, что, однако, особой пользы не принесло.

– Кристина, я по уши влюблена, – призналась я. – В арфу. И в равной степени я ее боюсь. Я не понимаю ни слова из самоучителей по игре на арфе и понятия не имею, что я делаю, но звук этого инструмента! Он как глоток свежего горного воздуха… или луч солнечного света, колышущийся на воде. Как зеленая травка на опушке леса. Даже если я просто вожу пальцами вверх-вниз по струнам, это… вааауууу!

Мои руки закружились в воздухе, пытаясь донести до нее смысл сказанного.

– Элли, я так за тебя счастлива! – улыбнулась Кристина. – Тебе требовалось что-то подобное. Все это творчество чертовски важно. Каждый раз, когда я начинаю скучать по Алексу, я заставляю себя начать новый проект, и это всегда помогает.

– Да! Здорово, что у тебя есть твои украшения. – В тот день на Кристине была пара самодельных сережек. Они поблескивали бледно-жемчужно-зеленым цветом на фоне темных волос. – Ты умница, что создаешь такие великолепные вещи.

– Ты тоже создаешь великолепные вещи! Ты сочиняешь великолепные стихи, – похвалила меня она не на сто процентов искренне. (Кристина прочитала несколько моих стихотворений. Она меня всегда хвалит, но я знаю, что она о них невысокого мнения). – А теперь еще и на арфе играешь! – Она закурила сигарету, и я сочувственно погладила Мяву по голове: эта кошка проводит слишком много времени за пассивным курением.

– Но это же музыка, – благоговейно прошептала я Кристине. – Музицируют талантливые люди, а не такие, как я!

Она неодобрительно хмыкнула.

– Насколько я вижу, у тебя есть для этого все необходимое: пальцы, большие пальцы. Чувствительность. Арфа.

– Да, пальцы у меня есть; чувствительность – возможно! Арфа – да, сейчас есть! Но мне не хватает кое-чего важного.

– Дай угадаю, – сказала она. – Уверенности в себе.

– Да, но я не это имела в виду. Есть еще кое-что, чего мне не хватает.

Она выдохнула облако дыма.

– Продолжай.

Я нахмурилась:

– Одобрения мужа.

Подруга пренебрежительно махнула рукой:

– Незначительная деталь. Неважная. С этим разберешься потом. Со временем.

* * *

Со временем. Когда, спрашиваю я себя, мне это сделать? Это вопрос деликатный, и для его обсуждения необходимо выбрать подходящий момент. Я слабачка, и я это знаю. Клайв великолепен, но иногда, когда я делаю глупости, за них приходится дорого платить.

Как в тот раз, когда мы с Клайвом пошли в бадминтонный клуб и закончили тем, что играли в паре с Сарой (местная красотка) и Терри (местный ходячий флирт). Терри осыпал меня довольно дерзкими комплиментами, я флиртовала в ответ – совсем чуть-чуть, – потому что знала, что он безобиден. Вдруг я ощутила такой сильный удар по плечу, что пошатнулась. Клайв ударил меня ракеткой. Повисло короткое ошеломленное молчание, после чего со стороны Клайва посыпались извинения:

– О, боже, Эл, детка! Ты в порядке? Мне так жаль! Даже не знаю, что произошло. Я думал, что волан летит в этом направлении… Я уверен, что так оно и было! Я думал, ты отскочишь в сторону. – Тем временем волан находился в руках Сары и никуда не летел.

После игры мы отправились в паб. Я не пострадала, но, похоже, всем нам нужно было расслабиться и успокоить нервы. Флирт сошел на нет, и об ударе больше никто не вспоминал.

В минуты сомнений я до сих пор задаюсь вопросом, был ли это случайный удар?

* * *

Слишком много струн! Как научиться в них разбираться? Красные струны – это C, черные – F, а по поводу остальных остается только гадать. Признаю: гадать приятно. Я изо всех сил сосредотачиваюсь и пытаюсь сыграть первую строку песни «Danny Boy». У меня почти получается.

На пороге появляется Дэн. У него серьезное лицо, и он явно собирается сказать что-то важное. Я жду, что будет дальше. Не слишком ли открыто и нагло я пользуюсь его великодушием? Не слишком ли часто прихожу? Может, я мешаю ему своими неумелыми, утомительными попытками поупражняться в игре на арфе?

Он внимательно смотрит на мои ноги, затем медленно поднимает взгляд на мое лицо.

– Элли, у меня к тебе вопрос.

– Спрашивай! – легкомысленно произношу я.

Он прочищает горло.

– Вопрос у меня такой: ты любишь сливы?

Люблю ли я сливы?

– Да, очень. А что?..

– Сливы, – повторяет он, как будто от этого слова зависит будущее Вселенной. – Их много. Этих слив. Несколько сотен. На моем сливовом дереве. За домом. Несколько сотен – это гораздо больше того, что я смогу осилить. А я не люблю, когда что-то портится. Поэтому я подумал, что тебе стоит забрать сливы домой. Для тебя и твоего мужа.

Дэн не знает, что Клайв не знает. Это слишком долго объяснять…

Дэн выводит меня на улицу к небольшому, обнесенному забором лугу за амбаром. Земля там неровная, на ней растут три дерева. В одном конце стоит крошечный сарайчик, набитый бревнами. У живой изгороди, протянувшейся вдоль заднего двора, порхают и щебечут малиновки и угольные синицы. Сентябрьское солнце струится по траве, пронизывая зелень золотом.

– Мой сад! – объявляет Дэн.

– Какой славный! – восклицаю я.

Одно из деревьев – высокая вишня, другое – яблоня, и вид у нее такой, будто все ее плоды уже собрали. Ветви третьего дерева низко прогибаются под тяжестью слив красивого янтарного цвета с розовым румянцем. Воздух наполнен их ароматом.

– Нам нужен труг, – говорит Дэн. – К счастью, труг у меня есть.

Он исчезает в сарайчике, а через мгновение выныривает оттуда с традиционной овальной корзинкой для сбора фруктов и овощей.

Мы принимаемся за работу. Сливы такие спелые, что из них сочится липкая жидкость, а вокруг кружат пчелы. Я полагаю, что у Дэна не так много родственников, с которыми он мог бы поделиться урожаем. До сих пор во время своих визитов я ни разу не встречала здесь кого-то еще. Однако пару раз он упоминал о своей сестре Джо. Интересно, каково ее влияние на его жизнь. Он намекает на то, что оно значительное, но я знаю, что у Дэна есть своя голова на плечах и никто ему не указ.

– Ты как? Привыкаешь к своей арфе? – спрашивает он, как делает каждый день.

– Да, – отвечаю я. – Сплошное наслаждение и восторг. Но пальцы продолжают путаться. Я начисто лишена координации, и, кажется, я безнадежна. Самоучители помогают, но мне было интересно, не мог бы… не мог бы ты показать мне основные приемы?

Он качает головой.

– Я не играю на арфе. Я их только делаю. Если хочешь, могу научить тебя самостоятельно настраивать арфу, – просияв, предлагает он.

– Думаешь, мне необходимо этому учиться? Для меня она всегда звучит как надо.

– Это потому, что я каждое утро настраиваю ее перед твоим приходом.

Я тронута, и уже не в первый раз.

– О, Дэн! А я и не знала! Спасибо! И да, пожалуйста, я буду рада, если ты научишь меня настраивать арфу.

Мы пережевываем пару слив и выплевываем косточки. Такое ощущение, будто Дэн при этом собран и метит в определенное место.

– Я надеюсь, что они прорастут и у меня станет больше сливовых деревьев, – объясняет он.

– Тебе нужно больше слив?

– Нет, но для окружающей среды чем больше деревьев, тем лучше. – Он бросает взгляд на корзинку. – Пока у нас сорок три сливы. Сколько бы ты хотела собрать?

Я поражена до глубины души. Я не знала, что он их считал.

– Еще сорок три! – смело отвечаю я.

Дэн одобрительно улыбается. Солнечный свет касается его щеки, и когда он тянется вверх, чтобы собрать плоды с верхних веток, я в очередной раз отмечаю, до чего же он красив. Если бы Вселенная спланировала все по-другому… Если бы я не была замужем… Если бы он смотрел на меня так, как смотрю на него я…

– Мне только что пришла в голову мысль! – восклицает он, перекатывая в ладони сливу. – Эта мысль посещала меня и раньше, но я все о ней забывал. А вот теперь вспомнил! Можно я поделюсь с тобой этой мыслью? – У него такое лицо, словно его посетило озарение.

– Конечно!

– Ты могла бы брать уроки игры на арфе у моей девушки!

– Твоей девушки?..

– Ну да! – Его руки начинают как-то странно подергиваться. – Ты должна брать уроки у Косули!

– У косули?

– Да! – подтверждает он. – Моя девушка – Косуля. Она живет в Тонтоне. Отсюда до нее двадцать три запятая и одна мили. Думаю, она будет рада тебя учить. – По его лицу пробегает тень. – Но, возможно, тебе придется платить за уроки. У нее странное отношение к деньгам.

– Разумеется, ей нужно платить. – Меня беспокоит вовсе не денежный аспект. – Можно я ей позвоню? – спрашиваю я.

– Да, конечно. Ее номер… – И он выдает мне набор цифр, очевидно, в надежде, что я его запомню.

– Не мог бы ты записать его для меня?

Собрав восемьдесят шесть слив, две большие корзинки с верхом, мы возвращаемся в амбар. Дэн ведет меня к доске с фотографиями женщин, играющих на арфе.

– Это она! – говорит он, указывая пальцем.

Это обжигающая сексапильная блондинка, чей образ преследовал меня с самого начала.

7

Дэн

Моя сестра Джо устроила все это, потому что ей хочется, чтобы я продавал больше арф. Впервые порог моего амбара переступил радиожурналист.

У него были рыжие волосы, и он часто моргал. Из бородавки на левой щеке росли тоненькие волоски. Волосы в носу тоже были рыжие. На нем были джинсы, черные, и куртка, кожаная. Радиожурналист сказал, что мы выйдем в эфир после того, как он сосчитает: три, два, один. Он поднял напротив моего лица три пальца.

– Три, два, один, – одними губами произнес он, а затем совсем иным голосом продолжил: – Рад знакомству, мистер Холлис! Так это ваша мастерская?

Да, сказал я, моя мастерская.

– Должен признаться, это то еще местечко. Старый амбар в конце аллеи с резким подъемом, в милях от какой бы то ни было цивилизации – последнее место, где ожидаешь наткнуться на частный бизнес. Внутри все как в деревенском сарае, низкие балки и пара скамеек. Но куда ни бросишь взгляд, всюду арфы: арфы самых разных форм и размеров. Замысловатые и красивые! Кажется, вы здесь неплохо устроились, мистер Холлис. Как давно вы здесь обосновались в качестве эксмурского арфиста?

Двадцать три года назад, ответил я.

– Двадцать три года! Довольно долго! Но должен признаться, что, глядя на вас, в это трудно поверить. Вы не выглядите настолько старым.

Я сказал ему, что мне тридцать три.

– Ясно. То есть, по моим подсчетам, вы открыли свой бизнес, когда вам было всего десять лет. Это так?

Я ответил «да».

– И в столь нежном возрасте вы были в состоянии изготавливать арфы?

Я сказал «да».

– Должно быть, овладеть этим навыком было довольно сложно.

Я сказал «да».

– У вас был кто-нибудь, кто мог вам помочь?

Я сказал «да».

– Дайте-ка угадаю. Может быть, это был добрый дядюшка, мастер в столярном деле? Сосед? Хотя нет, соседями здесь и не пахнет. Это был ваш отец?

Я ответил «да». Это был мой отец.

– Ах, вот как! Значит, он был арфистом еще до вас?

Я сказал «да».

– И вы всегда знали, с самого начала, что пойдете по его стопам и будете изготавливать арфы?

Я задумался. Я бы точно знал ответ, если бы вопрос не был таким загадочным. Все зависело от временного нахождения исходной точки. Если за исходную точку принять момент моего рождения, то ответ был отрицательным. Я не слишком отчетливо помню, как появился на свет, но почти уверен, что, когда это произошло, изготовление арф не являлось для меня приоритетом. Возможно, исходная точка пришлась на мой первый день рождения, когда мне исполнился год. Не думаю, что у меня имелись большие амбиции по изготовлению арфы. Если, с другой стороны, исходная точка возникла позже, когда я начал желать чего-то большего, чем детское питание и чистый подгузник, то ответ вполне мог бы быть положительным. Я собрался объяснить все это журналисту, но на меня уже посыпались новые вопросы:

– Не могли бы вы рассказать нам немного о том, как складывался ваш путь мастера – изготовителя арф? Как вы влюбились в эту профессию? Поддерживал ли вас отец на этом пути? Как вам удавалось совмещать работу и учебу в школе?

Я спросил, на какой вопрос, по его мнению, мне лучше ответить в первую очередь.

– Ну, может быть, вы поведаете нам о том, как вы впервые поняли, что хотите быть арфистом? – Он вскинул брови. Они были очень кустистыми и рыжими.

– Естественно, – ответил я. – Впервые я понял, что хочу быть арфистом, когда мне было семь с половиной лет. Была суббота, двенадцатое июня, и в саду летали зеленые стрекозы. На мне были новые, купленные мамой ботинки, но они сильно сдавливали мне пятки. На камне у ворот росло четыре разных вида мха. На завтрак у нас была яичница. Погода была умеренно хорошая.

– Ясно, – сказал он. – Здорово, что вы поделились с нами этими подробностями. Так что же конкретно произошло, отчего в вашей голове засела идея заняться арфами? Вас вдохновила арфа, которую смастерил ваш отец?

Я ответил, что нет. Мой отец в те времена арфами не занимался. Он вообще крайне редко изготавливал музыкальные инструменты и в основном работал с деревом. Чаще всего он вырезал чаши, подсвечники и статуэтки и продавал их туристам. Он также создавал кое-какую мебель. Мою маму дерево не интересовало, зато она была заинтересована в бесплатной няньке – в том, чтобы я постоянно находился под присмотром отца.

Я был проблемным ребенком и далеко не всегда выполнял то, что должен был. Во взбудораженном состоянии я размахивал руками и издавал странные звуки, и ей это не нравилось. Она сказала, что если я пообещаю не издавать странных звуков и не размахивать руками, то смогу отправиться в «Страну историй» в Далвертоне.

«Страна историй» проходила там по субботам утром. Меня и еще пятерых детей усаживали на мешки с фасолью в деревенском клубе и заставляли слушать истории, которые читала грузная седовласая женщина. Я сидел на мешке с фасолью с синими и желтыми пингвинами. Мне было крайне трудно не издавать странных звуков и не размахивать руками, когда приходила рассказчица, но я этого не делал, потому что хотел, чтобы мне разрешили приехать сюда снова на следующей неделе и через неделю, а тогда больше всего мне хотелось жить в «Стране историй» и слушать истории вечно.

– Это очень интересно, – вмешался журналист, – но я уверен, что слушателям хочется узнать о процессе изготовления арф.

– Да, – промолвил я. – Именно об этом я и собираюсь рассказать. – Далее я объяснил, что именно в «Стране историй» я встретил свою первую арфу. Однажды, в день зеленых стрекоз, неудобных туфель, четырех видов мха и яичницы, мама, как обычно, высадила меня, и я зашел в клуб и сел на свой желто-синий мешок с фасолью с пингвиньей расцветкой. И там передо мной, среди других мешков с фасолью, лежал самый красивый предмет, который я когда-либо видел.

Он напоминал лебедя, и сердце, и ткацкий станок, и парусный корабль, и орешник, и крыло, и зыбь волны, и танцующую женщину, и игру света на поверхности воды – и все это одновременно. И он был сделан из дерева! Мы, дети, смотрели на него во все глаза.

К нам вышла женщина, другая, не наша обычная рассказчица. У нее была белая кожа и невероятно длинные волосы. Она сказала, что сегодня она на замене и расскажет нам историю, которая будет перемежаться небольшими музыкальными интерлюдиями на арфе. От волнения я не смог удержаться, замахал руками и издал тихое бульканье, но никто, казалось, не возражал. Когда женщина заиграла, у меня перехватило дыхание. Я понял, что у арфы не только самое красивое тело, но и самая красивая душа. И голос – самый мягкий и сильный голос, который я когда-либо слышал.

– Я до сих пор помню историю, которую дама рассказала нам в тот день, – сообщил я журналисту. – Хотите, я вам ее расскажу?

– Пожалуй, не сейчас, – он посмотрел на микрофон. – Вернемся к изготовлению арфы.

И я продолжил рассказ о том, что произошло, когда я вернулся домой из «Страны историй». А произошло вот что: я побежал прямиком к отцу и сказал, что он должен изготовить арфу. Он решительно заявил, что, мол, сынок, это легче сказать, чем сделать. Я приставал к нему каждый день в течение всего следующего года, и в конце концов он ее сделал. Естественно, его первая арфа получилась не слишком удачной. Но процесс его заинтересовал, и в результате на следующий год он изготовил еще одну арфу, и я ему в этом помог. К тому времени, когда он изготовил свою третью арфу, он купил этот амбар, а я смастерил свою собственную арфу. Мне было десять лет.

– Совсем мальчишка! – заметил радиожурналист. – Должно быть, ваши родители очень вами гордились.

– Почему? – удивился я.

– Я уверен, что так оно и было. Если бы мой сын в десять лет сам изготовил арфу, я бы им гордился. Однако я такого даже представить себе не могу. Он вечно сидит за своими компьютерными играми, и мне никак не удается его отвлечь, мелкого проказника! А ваш отец, очевидно, очень вас вдохновлял. Вы не возражаете, если я спрошу: он еще жив?

– Нет, – ответил я. – Он погиб в автомобильной аварии, когда мне было шестнадцать.

– О, мне так жаль! А ваша мама? Она жива?

– Она умерла через несколько месяцев после отца. Она умерла в больнице, после неудачной операции. В тот год мне было очень грустно.

– Еще бы! Ничего удивительного! Для подростка это большой удар. А другие родственники у вас остались?

Я ответил, что у меня есть старшая сестра Джо. Я рассказал ему, как после смерти родителей Джо какое-то время жила со мной здесь, в Амбаре «Арфа», и помогала мне со всем управляться. Я упомянул, что коммерческая сторона моей деятельности по-прежнему в руках Джо. И что она намного умнее меня. Я умею только изготавливать арфы. Она умеет зарабатывать деньги.

– Понятно. Сколько арф в год вы производите?

Я ответил, что все зависит от года, но обычно не более тридцати шести.

– Всего-то! И насколько я полагаю, вся древесина у вас местная, из эксмурских лесов и окрестностей?

Я ответил утвердительно.

– И в отделке каждой арфы вы используете эксмурскую гальку?

Я ответил, что это действительно так.

– Я вижу, что все находящиеся здесь арфы, какими бы красивыми они ни были, довольно небольших размеров. Вы думали о том, чтобы увеличить масштабы и начать изготавливать настоящие арфы?

– Настоящие арфы?

– Извините, возможно, я использую неправильную терминологию. Я имею в виду большие арфы, классические, те, что мы видим в оркестрах.

– Это не настоящие арфы! – сказал я.

– Я вас не совсем понимаю.

Здесь в знаниях радиожурналиста был явный пробел, и я задумался о том, понимает ли он меня вообще и хочу ли я, чтобы он меня понял. И пришел к выводу, что не хочу.

Он почесал затылок.

– Гм-м… несмотря на то, что все эти годы вы создавали кельтские арфы, у вас не возникло желания попробовать изготовить классическую, концертную арфу?

Я ответил, что нет.

– Вы не считаете, что было бы здорово увидеть, как на одной из ваших арф играют Моцарта в Карнеги-холле?

Я ответил, что нет.

– Значит, вас не интересуют классические арфы?

Я ответил, что нет.

Он потер свою бородавку.

– Признаюсь, я удивлен. Почему так, мистер Холлис?

Я решил объяснить ему это с помощью аналогий и риторических вопросов. Мой ответ выглядел так:

– Зачем принимать таблетки сахарина, если вместо этого можно сосать органические медовые соты? Зачем довольствоваться скаковой лошадью, если можно завести единорога?

Он тихо рассмеялся.

– А, кажется, я уловил вашу мысль. Что ж, было приятно с вами побеседовать, мистер Холлис. Желаю вам всех возможных успехов в изготовлении арф. Если кому-нибудь из вас захотелось приобрести эксмурскую арфу, пожалуйста, не пытайтесь связаться с мистером Холлисом напрямую, так как у вас ничего не получится. Вместо этого обратитесь к сестре мистера Холлиса, Джо, адрес электронной почты которой вы найдете на нашем веб-сайте. Она будет рада поговорить с вами на деловом языке. Не так ли, мистер Холлис?

Я ответил, что да, это так.

8

Элли

И снова виденье, и снова тот день,Когда мы в саду, где падает тень,Блестящие сливы срывали в корзину,И день золотился неотразимо…

Я комкаю лист со стихотворением, швыряю его в мусорное ведро и беру в руки телефон.