Элли и арфист

Я говорил, смиренно глядя на ее носки. Я сказал им, что не возражаю, если она уйдет и вернется позже, потому что иногда для принятия решения требуется время. Но независимо от того, вернется она или нет, арфа принадлежит ей, Элли Джейкобс, эксмурской домохозяйке. Это ее арфа, и так будет всегда. Я никогда не забираю подарки обратно. Арфа будет стоять здесь, в моем амбаре, и ждать ее. Она будет стоять здесь и ждать, сколько потребуется. На мой взгляд, это прозвучало недостаточно убедительно, поэтому я добавил: арфа будет ждать, пока море не высохнет (что когда-нибудь произойдет, если предоставить ему достаточно времени) и звезды не упадут с неба (что когда-нибудь произойдет, если предоставить им достаточно времени). Однако эта арфа никогда, никогда не будет принадлежать никому другому. Я ни за что не позволю другому человеку на ней играть. Так что, если она не вернется, арфа будет лежать здесь нетронутой до тех пор, пока не наступит конец света (что когда-нибудь произойдет, только, скорее всего, ждать придется довольно долго). И это было бы печально. А вот если она вернется и сыграет на арфе, это будет гораздо менее печально. Я добавил, что она может даже играть здесь, если ей так будет удобнее и она не захочет забирать арфу домой. Возможно, добавил я, арфа не идеально вписывается в интерьер дома эксмурской домохозяйки; возможно, она будет мешать вытирать пыль и пылесосить. Арфы иногда так поступают.

Наверху у меня маленькая уютная комнатка, в ней гораздо теплее, чем в остальной части амбара. Я предложил Элли на случай, если она сочтет нужным, использовать эту комнатку для игры на арфе, пока я занят изготовлением новых арф. Снизу я ее даже слышать не буду. У меня есть несколько самоучителей, и я мог бы их ей предоставить. У меня есть знакомая учительница игры на арфе, и я мог бы предоставить и ее. Все необходимые ингредиенты были на месте. Отдать ей арфу был мой выбор. Ей оставалось только пересмотреть свой выбор касательно того, принять арфу или нет. Я надеялся, что она еще раз все обдумает. Я был бы так счастлив, если бы она все обдумала еще раз. К этому моменту я сказал все, что хотел сказать. И замолчал.

Ее носки были совершенно неподвижны. Я слышал отдаленный грохот трактора и щебетание ласточек над крышей. Солнце светило через среднее окно чуть ярче, чем раньше. Лучи падали на арфу, и вишневое дерево светилось.

Наконец Элли Джейкобс произнесла:

– Если бы арфа осталась здесь, а я время от времени приходила на ней играть… в этом не было бы ничего плохого… не так ли? – Это звучало так, словно она разговаривала сама с собой, а не со мной. Я посмотрел ей в лицо, чтобы понять, хочет она получить ответ или нет. На ее ресницах сверкали крошечные капельки воды. Я решил, что ответ ей все-таки нужен и, возможно, даже окажется полезен. Я решил прибегнуть к такому трюку, когда задаешь вопрос, ответ на который настолько очевиден, что его не нужно произносить. Только она это уже сделала, и мне оставалось лишь повторить определенные слова, просто чтобы подчеркнуть их.

– Плохого? Что плохого в игре на арфе?

Она улыбнулась, отвернулась и, не проронив ни слова, пошла к машине. А потом села в нее и уехала.

Но я чувствовал, что она вернется.

4

Элли

Автомобиль едет, раскачиваясь, по аллее. Перед глазами все плывет. Я сама не своя – то плачу, то хохочу как сумасшедшая. Машину я веду на автопилоте. Наверное, мне вообще не стоило садиться за руль.

Обычно со мной такого не случается. Как будто я через волшебный портал ввалилась в чью-то жизнь. Мое существование каким-то образом трансформировалось во что-то яркое и светлое, наполненное резвящимися красками. Когда я проснулась сегодня утром, жизнь была совсем не такой.

В нынешнем состоянии я не могу вернуться домой и предстать перед Клайвом. Прогулка на природе – вот то, что мне нужно. Нужно найти какое-нибудь высокое место. Высокие места всегда помогают думать, а подумать мне сейчас необходимо. Я нажимаю на педаль газа и выезжаю на дорогу, ведущую к маяку Данкери.

Я оставляю машину на стоянке и поднимаюсь по каменистой тропинке к пирамиде из камней. Ветер треплет волосы и развевает пурпурные пучки вереска. Я вдыхаю прохладный морской воздух и свежий, торфяной аромат болот.

Если я приняла решение, которое, как я думаю, я приняла, то как я объясню это Клайву? Безусловно, я люблю Клайва, а Клайв любит меня, но есть много всего, чего мы друг в друге не понимаем. Я не понимаю его увлечение футболом и финансами. Он не понимает, зачем я езжу с блокнотом в Эксмур и пишу стихи – стихи, которые никто никогда не прочтет. О коре, облаках, паутине и бегущих ручейках.

Клайв любит, чтобы все было незатейливо и просто. Клайв любит, чтобы все укладывалось в определенные рамки. Мои стихотворения в эти рамки не вписываются. А моя нынешняя ситуация – в которой кто-то, с кем я едва знакома, подарил мне арфу, – находится далеко за их пределами.

Размахивая руками, я иду все быстрее и достигаю вершины в рекордно короткий срок. Открывшиеся виды потрясают своей суровой красотой: зеленые пастбища, чередующиеся с коричневыми клочками вересковых пустошей, короткие боярышники, растворяющиеся в небе далекие холмы, зубчатые края береговой линии, которая то возвышается над морем, то ниспадает и тянется к нему. Сегодня море грифельно-серое, пронизанное тысячами танцующих нитей, синих и серебристых. Оно будто отражает одолевающее меня ощущение того, что в этом мире все-таки возможны самые удивительные вещи.

Мои мысли мечутся от Клайва к Дэну, от Дэна к Клайву. Возвращаются к Дэну и пытаются разобраться в произошедшем. Дэн на вид сама невинность, но кое-что, что я заметила в его мастерской, подсказывает мне, что мне следует соблюдать осторожность.

Я произношу его имя, пробуя его на языке:

– Дэн.

Я прислушиваюсь к звуку, его уносит ветром в море.

– Дэн, эксмурский арфист! – чуть громче произношу я. На этот раз звук эхом отдается в моей голове, и одновременно с этим в мысли закрадываются сомнения. Медленно, пока эхо еще продолжает звучать, я понимаю, что эта фраза преобразовала сама себя в нечто совершенно иное: Дэн, эксмурский сердцеед.

* * *

Клайв встречает меня в дверях встревоженным поцелуем.

– Ты не больно-то торопилась. Все в порядке?

– Все хорошо, – отвечаю я. – Я съездила в Данкери подышать свежим воздухом.

– Неудивительно, что у тебя такой взъерошенный вид. – Я пощупала свои волосы. – Так тебе удалось вернуть арфу? – спрашивает он.

– Ага. – Я ловлю его взгляд. По крайней мере, это правда.

Он похлопывает меня по спине.

– Горжусь моей девочкой! Я знаю, что эта арфа тебе понравилась, но принять ее было бы неправильно, ты сама так сказала! – Я проталкиваюсь мимо Клайва на кухню. Он следует за мной. – И это было бы не совсем практично, не так ли, детка?

– Да, не совсем.

– Думаю, этот паренек очень обрадовался своей арфе, потому что наверняка уже успел понять, какую глупость совершил. Теперь он сможет ее продать.

– М-м-м.

– Он выручит за нее хорошие деньги, и кто-то другой будет ценить эту арфу. Кто-то, кто сумеет извлечь из нее максимум, кто-то, кто умеет на ней играть. Как настоящий музыкант.

Я не в восторге от последних трех слов.

Могу ли я представить себя, играющей на арфе? Если честно, пункт про арфу присутствовал в моем списке «успеть до сорока» только потому, что вызывал в мыслях приятный образ. Это манящая экзотическая картинка, мечта наподобие тех, что остаются туманными и аморфными, поскольку вы полагаете, что они навсегда останутся несбыточными. Но теперь, если я не поостерегусь, эта мечта запросто воплотится в жизнь. А я должна признаться, что я очень, очень не хочу быть осторожной. Осторожностью я сыта по горло.

– И помни: будь начеку, – произносит Клайв. – Бродишь по болотам в одиночестве. Знакомишься со странными мужчинами, которые делают тебе не менее странные предложения…

– Да, знаю, я немного сумасшедшая. Но ты бы меня не любил, если бы я была нормальной, не так ли?

Такой разговор у нас уже был. И я точно знаю, какой за моим вопросом последует ответ.

– Я бы любил тебя любой, Эл.

– Я тоже люблю тебя, милый, – поспешно произношу я.

Клайв достает из холодильника пиво и осторожно открывает его, с наслаждением предвкушая, как зальет его себе в горло за просмотром ярких моментов последней игры «Бристоль Сити». Я изучаю его профиль; длинный, орлиный нос, мощную линию подбородка и редеющие песочно-каштановые волосы. У него квадратные плечи и накачанные руки. Его синяя толстовка плотно обтягивает грудные мышцы. Ему сорок один, но выглядит он моложе. Клайв симпатичный мужчина. В нем есть решимость и сила, которые всегда меня привлекали. Он моя скала, а я его… ну… его моллюск.

Нужно вернуться к разговору об арфе. Но почему это так сложно? Почему на открытой вересковой пустоши я кипела от радости, а теперь, когда я дома, вся ситуация кажется чреватой проблемами? Что сложного в том, чтобы продолжить уже начатый разговор? «Милый, я решила регулярно наведываться в Амбар «Арфа», чтобы учиться играть. Арфиста это устраивает; он даже считает, что мне следовало бы это делать».

Но нет. Слова отказываются выходить из моего рта.

На стуле у окна лежит Телеграф. Главная колонка посвящена террористическим атакам. Я вяло беру со стола сегодняшнюю почту: счета – оставлю их Клайву – и письмо от благотворительной организации о сборе средств. Письмо обклеено фотографиями бледных детей, находящихся за решеткой, и страшными историями о торговле людьми. Я протягиваю его мужу.

– Нет, Эл, извини. Мы не можем позволить себе и дальше жертвовать на благотворительность.

Я запихиваю письмо в мусорное ведро, но перед глазами до сих пор стоят ужасные образы. Я вдруг чувствую себя жутко уставшей. Чтобы немного успокоиться, я включаю радио, но тут меня настигает рассказ о калечащих операциях на женских половых органах. Клайв корчит гримасу. Я выключаю радио.

Сколько же людей в мире страдают. А я переживаю из-за чрезмерно щедрого подарка.

Я представляю себе арфу, прекрасную арфу, мою арфу. Дэн был непреклонен. Он сказал, что она будет стоять там вечно и никто к ней не притронется.

Если только я не вернусь и не сыграю на ней.

Принимать решения для меня стресс. Мне гораздо проще находиться в ситуации, когда я могу подчиниться чужой воле. Но теперь воля Клайва и воля Дэна будут тянуть меня в противоположные стороны.

Я думаю о родителях, которые железной рукой управляли моей жизнью на протяжении многих лет. Мама в свое время этого бы не одобрила, в этом нет сомнений. Она не одобряла практически все. А папа, который умер ровно год назад? Как бы он отнесся к моему затруднительному положению с арфой? Ранняя его версия повела бы себя разумно и строго, но более поздняя, более болезненная, более задумчивая, более симпатичная версия – версия, которая велела мне выбрать мечту и следовать за ней? Я не уверена.

Возможно, дело не столько в арфе, сколько в самом Дэне.

Потому что Дэн – мужчина. «Какой он мужчина?» – спрашиваю я себя. Поразительно красивый – я не могла этого не заметить. Но какой он человек? Безусловно, он не из той породы людей, к которой я привыкла.

Пока Дэн готовил бутерброды, я воспользовалась моментом и побродила по Амбару «Арфа». Как и сами арфы, все помещение было завалено опилками; на полу лежали целые горы опилок, а в воздухе витали их крошечные частички. Фрагменты лишайника, еловые шишки и перья также валялись в самых неожиданных местах. На подоконниках длинными, извилистыми линиями были разложены блестящие монетки. За ними стояли стеклянные тарелки с камешками. Верстак был завален инструментами и нарисованными тонким карандашом схемами. Над верстаком висела широкая пробковая доска, усыпанная фотографиями. Фотографиями женщин. Симпатичных и по большей части молодых. Некоторые позировали с арфами; да и вообще все очень много позировали. В центре расположилась блондинка с потрясающими голубыми глазами, одетая в топ с глубоким вырезом.

– Элли, посмотри на себя! Ты улетела за много миль отсюда! Все еще мечтаешь стать арфисткой?

– Вовсе нет, – отвечаю я, краснею и перехожу к действиям. Я начинаю открывать все шкафы подряд в поисках продуктов для готовки. – Думаю, пора готовить ужин. Острая паста болоньезе, согласен?

– Ням-ням! Будет здорово!

Мне удается найти луковицу. Разрезаю ее пополам и начинаю снимать кожицу.

Может ли быть так, что Дэн – талантливый актер, мужчина, который соблазняет уязвимых женщин, даря им арфы? Идея абсурдная, но, возможно, Клайв прав. Возможно, осторожность не помешает.

– А-а-а, так уже лучше. – Клайв вздыхает, отрываясь от пивной бутылки, и на его лице появляется улыбка. – Позови, если понадобится помощь, Эл. Я буду в гостиной.

Он исчезает, включает телевизор, и до меня доносится рев фанатов. Наверное, «Бристоль Сити» забил гол. Когда закончится матч, Клайв перейдет к повтору Доктора Кто. После этого он поужинает острой пастой. Надеюсь, болоньезе получится как надо.

Ведь его жене ох как трудно сосредоточиться.

5

Дэн

Я думал об этой песне. Той самой, в которой поется о деньгах. Иметь деньги должно быть смешно в мире богатых людей[3]. Я не богатый человек, но, по правде говоря, все равно считаю деньги смешными. Я говорю об этом Томасу в понедельник утром, когда он останавливается у меня во время обхода. Томас – валлиец, почтальон, высокий, худой, долговязый мужчина и мой друг.

Томас скрещивает перед собой длинные руки.

– Ты имеешь в виду смешные в смысле странные или смешные в смысле «ха-ха-ха»?

– И то, и другое, – говорю я.

Он прислоняется к своему фургону. На нем синие шорты (он носит шорты всегда, в любую погоду; у него очень, очень волосатые ноги) и толстовка психоделического зеленого цвета с желтыми полосками по краям.

День прозрачный и ясный. Томас не спешит доставлять письма.

– Почему? – спрашивает он.

Я отвечаю, что, на мой взгляд, деньги работают как-то наперекосяк.

– И все-таки я тебя не понимаю, дружище, – говорит он. – Что значит – наперекосяк?

Я подробно все объясняю, начиная с азов. Монетка в один пенни – это, безусловно, красота в чистом виде, не так ли? Вид у Томаса растерянный, поэтому я объясняю и это тоже. Пенни – очень желанный предмет. У него небольшой, приятный, идеальный размер. Его цвет напоминает закатное солнце – он бронзовый, яркий, блестящий. По краю у него очаровательный приподнятый ободок. Гравировка на реверсе представляет собой решетку, интересное решение. Эта гравировка напоминает верхнюю часть арфы, что еще интереснее. Мне никогда не надоедает смотреть на пенни. Я бережно храню все свои монетки по одному пенни, натираю их уксусом и раскладываю на подоконнике амбара, где они отражают солнечный свет. Каждый пенни – произведение искусства. Красивее монеты в мире нет.

Томас смотрит на меня, скривив рот.

Монета достоинством в два пенни, продолжаю я, хотя и обладает такой же приятной глазу медной яркостью одного пенни, но не настолько идеальна по размеру. Другие монеты (с этим-то он наверняка согласится, не так ли?) не очень удачны с точки зрения цвета. Однофунтовые и двухфунтовые монеты всегда силятся выглядеть яркими, но у них не получается. Пенни всех затмевают. Пенни, безусловно, лучшие. Тем не менее никто, похоже, их не ценит.

Томас поглядывает на часы. Я продолжаю.

Пяти-, десяти- и двадцатифунтовые банкноты смешны. Как они могут стоить в сотни раз дороже монет? Я, конечно, люблю бумагу – бумага великолепна, сделана из деревьев, а кто усомнится в величии деревьев? Но бумажные деньги – это тонкие полоски не самого лучшего качества. А новые банкноты вообще делаются из какого-то мерзкого и скользкого материала. С какой стати они считаются более важными, чем крепкая и блестящая монета?

Томас открывает дверцу своего фургона и садится внутрь. Из задней части авто доносится лай его собак, американских овчарок, очень крупных и слюнявых тварей. Я продолжаю объяснять свою теорию Томасу через открытое окно.

Еще более нелепой, чем бумажные деньги, является маленькая карточка, сделанная из самого отвратительного вещества, известного человеку: пластика. А люди, судя по всему, ценят его превыше всего остального.

Томас качает головой, глядя на меня из окна фургона.

– Кредитная карта, – говорит он, – потрясающее изобретение!

Я спрашиваю, почему.

– Ну, приятель, – отвечает он, – в основном потому, что с ней можно приобрести потрясающие вещи.

Я спрашиваю его, какие такие потрясающие вещи.

– Например, потрясающие большие дома и, э-э… потрясающий отпуск за границей.

Но для чего, спрашиваю я, мне большой дом? Большие дома трудно убирать, трудно отапливать, в них трудно ориентироваться. Если бы у меня был большой дом, я бы тратил уйму времени на то, чтобы ходить из одного конца в другой, а я не хочу бродить так много внутри, если можно гулять снаружи. И зачем мне отпуск за границей? Отпуск за границей – это лишние хлопоты, смена часовых поясов, солнечные ожоги и диарея. Гораздо веселее можно провести время, оставаясь дома в своем амбаре, делая арфы и полируя пенни.

– Занимайся чем угодно, лишь бы это делало тебя счастливым, приятель, – отвечает Томас, разворачивает фургон и уезжает по аллее.

Моя сестра Джо говорит, что мне следовало бы беспокоиться о деньгах. Она утверждает, что все беспокоятся о деньгах, особенно те, у кого их нет. Она говорит, что, глядя на меня, ей всегда хочется кричать и рвать на себе волосы, хотя я сомневаюсь, что это правда; по мне, так ее волосы выглядят ухоженными. У Джо много представлений о том, что я должен (и не должен) делать. Она ведет себя в точности как мама.

Но все равно Джо добрая. Она создала для меня на компьютере веб-сайт. Я увидел это однажды, когда она привезла свой ноутбук. Мой сайт называется «Эксмурский арфист». Надпись в начале гласит: «Добро пожаловать в Амбар «Арфа». На сайте размещено двадцать пять фотографий моих арф, которые Джо сделала на свой очень хороший и очень большой фотоаппарат, и рядом с каждой фотографией указана цена. Там также есть снимок, на котором я изображен в профиль, с токарным станком в руках. На нем я склоняюсь над наполовину сделанной арфой. Еще там есть вторая моя фотография, на ней у меня застенчивое лицо: Джо настояла на том, чтобы разместить ее на сайте, потому что, по ее мнению, я красавчик, и это заставит женщин покупать мои арфы. Женщинам, по-видимому, нравятся арфы, изготовленные застенчивым на вид арфистом.

Джо сначала сказала, что я должен обзавестись деревянной табличкой и повесить ее в конце аллеи, а на табличке написать: Амбар «Арфа». Эксмурский арфист. Арфы высшего качества, местного производства. Что я и сделал. Я изготовил табличку из соснового дерева и вырезал буквы тонким, витиеватым шрифтом.

На следующий день в мой амбар пришли семь человек. Они купили у меня четыре арфы. «Как хорошо», – подумал тогда я. Но позже Джо сказала, что увидела две арфы из четырех на eBay. Затем Джо добавила, что если я не знаю, как продавать свой товар за достойные деньги, то было бы лучше, если бы люди не знали, что здесь располагается мастерская. Она велела мне снять табличку. Что я и сделал.

Спорить с Джо бесполезно.

Я не помню, сколько денег я получил за те четыре арфы. Меня это не интересовало. Я делаю арфы, потому что мне нравится делать арфы, а не потому, что я люблю зарабатывать деньги. Джо этого не понимает. Она указала на моем сайте адрес своей электронной почты, чтобы люди, пожелавшие купить арфы, сделали это через нее. Я не против. Конечно, нет. До тех пор, пока мне позволено изготавливать арфы.

Я не сказал своей сестре Джо о том, что подарил арфу женщине в вишневых носках, которую впервые увидел в своем амбаре. Что-то мне подсказывает, что моя сестра этого не одобрит.

* * *

Сегодня я ходил в лес и считал поганки. За время своего пребывания там я насчитал в общей сложности триста семнадцать грибов. В основном они были белесыми, телесного или чернильного цвета. Некоторые из них походили на блюдца, а некоторые – на миски для пудинга. День выдался сырой, но им это не мешало, как и мне. Завершив подсчет, я сел на замшелый пень и некоторое время слушал звуки Эксмура: то, как шуршит белка, как стучит дятел, как на землю падает желудь, как воркует вяхирь, как мяукает канюк, как жужжат пчелы, как где-то вдали блеет овца, урчит комбайн и как где-то не очень далеко урчит мой живот.

Когда я вернулся в Амбар «Арфа», увидел женщину в вишневых носках, эксмурскую домохозяйку по имени Элли Джейкобс. Она неподвижно ждала у двери. Когда она обернулась и увидела меня, ее лицо сказало о многом, но сама она произнесла:

– О, здравствуйте, мистер Холлис! Рада видеть вас снова. Я как раз собиралась идти домой. Извините, что вторгаюсь. Я не была до конца уверена, что вы имели в виду, когда говорили об арфе… Когда вы сказали, что вы не против, если я буду приходить сюда учиться играть?

Я объяснил, что всегда имею в виду то, что говорю.

– О, здорово! Какое облегчение! Можно мне войти? Или сейчас вам неудобно?

Я сказал, что мне всегда удобно, достал ключи и открыл Амбар «Арфа». Предполагается, что помещение нужно запирать, если внутри него находятся тридцать семь драгоценных арф, а ты вышел на час или два считать поганки.

– Как приятно снова оказаться здесь! – воскликнула она. Носки на Элли сегодня были не вишневые, а синие. И синий хлопковый шарфик в тон. Когда она двигалась, он трепетал. Я наблюдал за его трепетанием, когда она переходила от арфы к арфе. Затем Элли остановилась перед моей пробковой доской с фотографиями и стала внимательно ее рассматривать. Я решил, что она задаст вопрос, но она промолчала. Я ждал.

Наконец она обернулась и произнесла:

– Итак, э-э… арфа, которую я увозила на днях домой… Гм… Где она?

Я сказал, что перенес ее в верхнюю комнатку, которая теперь является ее комнатой для занятий, и спросил, не хочет ли она, чтобы я ее туда проводил.

– Да, пожалуйста, – ответила она.

Я повел ее вверх по деревянной лестнице (семнадцать ступеней) в ее новую комнату для занятий, которая раньше была моей кладовой. Если пройти через нее, попадешь в мою спальню, а рядом с ней находится моя ванная комната. С другой стороны от комнаты для занятий располагается кухня, где я готовлю бутерброды и все остальное. До всего этого можно добраться, поднявшись по семнадцати ступеням деревянной лестницы. Я спросил Элли, не против ли она подняться по семнадцати ступеням, и она ответила, что нет. Затем она сказала, что беспокоится о том, что никогда раньше не играла на арфе и не сумеет правильно воспользоваться таким прекрасным инструментом. Я ответил, что она играла на арфе шесть дней назад, когда впервые вошла в Амбар «Арфа». Она согласилась, но подчеркнула, что то была лишь пара нот и она совершенно не знала, как это делается. Я понимаю, каково это – совершенно не знать, как что делается, поэтому я ощутил к ней сочувствие и сообщил ей об этом. Затем она сказала, что, поскольку игра на арфе значилась в ее списке, а я был так любезен, что предоставил ей эту возможность, по отношению к ней и ко мне было бы справедливо, по крайней мере, попробовать. Я сказал, что полностью с ней согласен. И она ответила, что если она не станет арфисткой, то надеется, что я не буду чувствовать себя подавленным. Я заверил ее, что нисколько не буду чувствовать себя подавленным, если она будет иногда заходить сюда и дергать за струны. К этому времени мы достигли самой верхней из семнадцати ступеней.

– О, Дэн! – только и промолвила она. И добавила: – Я могу звать вас Дэн, не так ли?

Я ответил, что может, и она повторила:

– О, Дэн! Она еще прекраснее, чем прежде!

Элли говорила об арфе. Я поставил ее у окна на маленький табурет из вишневого дерева, чтобы инструмент находился на нужной высоте, когда она будет сидеть и играть.

Она обернулась и увидела книги, оставленные мною на столе. Она стала брать их одну за другой и читать названия: «Как играть на кельтской арфе: пошаговое руководство»; «Легкие мелодии для начинающих арфистов»; «Руководство Харпера»; и, наконец, «Хватит ли у вас смелости?»

Она подошла к инструменту и так нежно коснулась пальцем струны, что арфа едва слышно зашептала.

Я сказал, что ей следует поиграть сейчас. Я добавил, что под словом играть я подразумеваю не игру профессиональных музыкантов, которую можно слышать, когда они находятся на работе, а то, как играют дети, когда им весело. Она кивнула, и ее голубой шарфик затрепетал.

Я спустился вниз и оставил ее одну.

6

Элли

– Не повстречала ли ты еще каких-нибудь странных мужчин, предлагающих тебе арфы?