Светлейший. Первый игемон империи

Как гласит народная мудрость, «умный учится на чужих ошибках». Поэтому неудачи Крымских походов Софьи и Голицына о многом сказали юному Петру. В ту эпоху подвластные Москве земли от Крыма и Черного моря вообще отделяли огромные незаселенные пространства, бездорожье, отсутствие опорных крепостей, поэтому военные походы против последнего осколка Золотой Орды и стоявшей за его спиной могущественной Османской империи требовали тщательной организации и колоссальных финансовых вложений. Стратегический гений Петра подсказал ему единственно правильное решение.

Наиболее близкой к Москве турецкой цитаделью был Азов. Завладев им, Россия получала выход в Азовское море, а значит, возможность атаковать восточное побережье Крыма в обход считавшегося неприступным Перекопа, а также штурмовать с моря и суши Керченский пролив, за которым уже Черное море.

Часть войска Петр отправил под командованием боярина Шереметева непосредственно против Крыма, чтобы нейтрализовать татарскую конницу, которая могла бы прийти на помощь турецкому гарнизону. Основное войско под командованием Гордона пошло на Азов. Несколько позднее, чтобы не обогнать пешее войско, вниз по течению Дона двинулись и струги, груженные припасами, мортирами, ядрами. На одном из этих стругов находились царь, Франц Лефорт и расторопный царский адъютант Александр Меншиков.

«В марсовом ярме»

Значение легендарных Азовских походов Петра как первых шагов на долгой и многотрудной дороге к утверждению страны в статусе великой морской державы трудно переоценить. Но важны они были и для биографии нашего героя: именно в этих походах бомбардир Преображенского полка Александр Меншиков получил боевое крещение.

Хотя взятие Азова еще не выводило Россию напрямую к берегам Черного моря, одержанная здесь победа обещала открыть большие перспективы, приблизить Россию к достижению заветной цели и окрылить Петра.

В первой военной кампании молодого царя на его стороне выступила украинская Гетманщина во главе с Мазепой, а противниками, помимо Османской империи, являлись Крымское ханство и Тарковское шамхальство – молодое государство, возникшее на северо-востоке Дагестана после крушения более древнего кумыкского государственного образования. Тарковское шамхальство обладало очень важными стратегическими позициями в самом Дагестане и влияло на экономические и торговые связи с Россией и несколькими другими государствами.

Первый Азовский поход, впрочем, не позволил решить все задачи, которые ставил перед собою русский царь. Главным достижением кампании было занятие русскими двух каланчей, стоявших на противоположных берегах в устье Дона, выше Азова. На этих сооружениях турками были укреплены стальные цепи, препятствовавшие движению кораблей по Дону в море. Так что ликвидацию этих цепей, перекрывавших для нас Дон в течение нескольких сотен лет, можно было уже считать большим шагом вперед.

Вдохновленное удачным рейдом Шереметева, в результате которого был взят важнейший опорный пункт крымцев за пределами полуострова – Кизикерман, в апреле 1695 года царское войско от Всехвятского моста на Москве-реке двинулось на Азов. Во главе каравана, растянувшегося на несколько верст, на высокой корме царского струга Петр, Франц Лефорт, Автоном Головин и Алексашка Меншиков, «еще не нюхавшие пороху», покуривали трубки, всматривались в пустынные неведомые берега, балагурили и спорили о том, кто из них первым войдет в басурманский Азов, освобожденный от врагов Христовой веры.

Надо признать, что до подхода к самому Азову каких-либо конкретных тактических действий начинающими полководцами запланировано не было. На струге Петра царила беспечность, поддерживаемая веселыми рассказами Меншикова. Что за крепостца Азов и как воевать ее, никто не понимал. Думалось: на месте будет видно, авось разберемся.

Главнокомандующего как такового не было, походом командовал военный совет из трех «енералов»: шотландца Патрика Гордона, швейцарца Лефорта и русского боярина Автонома Головина. Сам царь формально числился в этом походе капитаном бомбардирской роты Преображенского полка.

На одном из перевалочных пунктов в Паршине царская свита отписала в Москву князю Ромодановскому, оставшемуся приглядывать за столицей: «Мин хер кениг… Холопи твои генералы Автоном Михайлович и Франц Яковлевич со товарищи – в добром здоровии, и нынче из Паншина едем в путь в добром здоровии же… В марсовом ярме непрестанно труждаемся, и про твое здоровье пьем водку, а паче – пиво…»

Соавторам коллективного послания кое-как удалось поставить свои подписи под письмом: «Франчишка Лефорт… Олехсашка Меншиков… Петрушка Алексеев…»

Впрочем, когда караван причаливал к Митешовой пристани невдалеке от Азова, уже никто не шутил, и даже трубки потушили. Каждый, от простого солдата до московского царя, ощутил близость смертельной опасности.

На выжженных полях, за которыми маячил Азов, валялись мертвые лошади да разбитые, сгоревшие телеги. Это войско Гордона, пришедшее по суше первым, переведалось уже с ногайской конницей. Та налетала, как правило, из-за холмов с тыла, с фланга, осыпала русских горящими стрелами. Проносясь по касательной, секла кривыми саблями, хватала, что плохо лежит, и снова уносилась за холмы.

Следуя от Митишевой пристани к Азову, царь и Меншиков вовсю крутили головами, ожидая нападения ногайцев. Но Гордон – в честь царского прибытия – выставил усиленные дальние дозоры, держал наготове запорожских казаков Мазепы, расставил легкие пушечки: чуть что – бить по холмам картечью. И татары в этот раз не сунулись. До лагеря Гордона добрались без происшествий.

Отсюда уже были видны каменные высоченные азовские стены и башни. Настоящая цитадель!

Вся численность московского войска, прибывшего и по суше, и на стругах по Дону, составила 31 000 человек. В азовской цитадели сидел всего-то семитысячный турецкий гарнизон под командованием Хасана Арслан-бея. Но колоссальные стены и узкие частые бойницы цитадели обеспечивали туркам значительное преимущество. Кроме того, с тыла московскую рать продолжала щипать татарская конница – и сколько тысяч всадников там было, одному Богу известно. А с моря в Азов продолжали прибывать подкрепления.

Гордон принял на себя непосредственное командование полками, вставшими против азовской цитадели с юга (у него имелось примерно 9500 воинов, 43 дальнобойные пушки и 10 мортир). Артамон Головин со своими полками встал с восточного, правого, фланга (у него было 7000 солдат и стрельцов), с этой стороны находилась и ставка Петра (то есть, по всей вероятности, здесь был и Меншиков). Под рукой царского друга Франца Лефорт оказалось самое сильное войско – около 13 000 человек, 44 тяжелые пищали и 104 мортиры. Лефорт встал с запада от крепости – на левом фланге. С 2 июля начались осадные работы…

Петр приступил к обязанностям первого бомбардира Преображенского полка и одновременно фактического руководителя всей кампании. Разумеется, чтобы совмещать столь разнородные обязанности, требовался волевой, компетентный и распорядительный адъютант. Им и был Меншиков.

Итак, Петр и трое полководцев – Гордон, Головин и Лефорт – начали обсуждать, как одолеть им азовские стены. Из Турции морем, галерами и шнявами, заходившими в устье Дона, велась бесперебойная поставка продовольствия и боеприпасов в Азов, посему было понятно, что взять крепость измором не получится. Меншиков вызвался с малым отрядом совершить разведывательный рейд по окрестности. Воротившись, доложил, что к ногайцам прибыло подкрепление, а стало быть, теперь нельзя исключить и совместной атаки конных степняков и осажденных турок, которые могут решиться на вылазку из крепостных стен.

Лефорт тут же начал настаивать на штурме. Все согласились с ним. Решили атаковать с двух флангов и по центру одновременно. Идти в лоб выпало Гордону. Петр со своими бомбардирами два дня обстреливал из единорогов и малых мортир стены и город. Затем, перед сигналом к штурму, поскакал с Меншиковым к ставке Гордона.

Грянули барабаны, заревели трубы… С развернутыми знаменами главная колонна Гордона двинулась на ворота. Петр усилил эту колонну, как мог: придал ей несколько рот своей гвардии – преображенцев и семеновцев, да еще казаков и стрельцов.

Именно тогда и удалось захватить две «каланчи». Так в войске называли каменные башни, возвышавшиеся на обоих донских берегах. Алексашка подсказал «господам генералам» кликнуть добровольцев, пообещать по десяти рублев за взятие каланчей. Вызвалось до двухсот донских казаков, им в подкрепление отрядили солдат (вёл их Меншиков – ему Петр сказал: «Сам присоветовал, вот сам и отвечай!»), и ночью, подобравшись к одной каланче, подорвали железные ворота. Ломами отвалили гнутое железо, ворвались. Турок там было около тридцати человек, половину зарубили, половину скрутили. В каланче насчитали пятнадцать пушек. Бомбардир Меншиков тут же приказал их развернуть – и палить через Дон по каланче, что напротив. Палили так, что из второй каланчи турки сами ушли. Половину солдат Меншиков сразу туда отрядил – на пяти лодках.

«Дело было великое, – так написал об этом Алексей Толстой в своем романе. – Дон свободен».

А вот штурм самого Азова захлебнулся – янычары дрались выше всех похвал, защищая свою самую северную крепость.

В начале августа полки Лефорта, которым было придано 2500 донских и запорожских казаков, снова двинулись на Азов, но и эта попытка не принесла желаемого результата. В осадном лагере воцарилось уныние: после неудачного штурма в русском войске недосчитались около 1500 человек – убитыми и тяжелоранеными.

План осады и покорения Азова русской армией в 1695 и 1696 годах

Чем дольше шли сражения, тем очевидней становилось всем несовершенство русской армии. И прежде всего, стрелецкого войска. Да, оно побеждало при царе Алексее Михайловиче, отце Петра, и поляков, и мятежных казаков Стеньки Разина, но явно не было готово к войне с армиями двух воинственных империй, оттеснивших Русь от двух морей. Стрельцы с большим запозданием, как будто нехотя, повиновались приказам, ломали строй. И в целом взаимодействие между разнородными подразделениями русского войска осуществлялось из рук вон плохо. «Русские янычары» воевали по-своему, полки иноземного строя – по-своему, казаки – по-своему. Дисциплина и воинский дух были в самом зачатке.

Но что было хуже всего, стрельцы со времен Ивана Грозного выродились в отдельное сословие, даже некую касту. У каждого было подворье, хозяйство, сады-огороды, батраки… А главное, стрельцы все больше превращались в отдельную политическую силу, к которой всё чаще шли на поклон различные боярские и княжеские кланы в своей борьбе за власть: заигрывали, соблазняли вооруженных людей. «Российским янычарам», не в меру избалованным столичными привилегиями, уже казалось дикостью идти на смерть здесь, под немилосердным южным солнцем, в тысячах верст от своих богатых, огороженных высокими частоколами дворов. Как там пел народ о Стеньке, в конце концов стрельцами побежденном? «Нас на бабу променял»? Вот-вот…

Увы, не были они уже той силой, которая сначала завоевала для Ивана IV Казань и Астрахань, а потом на протяжении четверти века вполне успешно противостояла армиям сразу нескольких сильных европейских стран. Безнадежно ушло их время: в каждом штурме они первыми теряли отвагу и силу натиска, начинали пятиться…

Возможно, именно тогда Петр и понял, что ему необходима как воздух новая армия. И, возможно, привела Петра к этим мыслям особенно заметная на фоне бесполезных стрельцов отчаянная храбрость Алексашки Меншикова. Петр видел, как Алексашка с криком, с обнаженной шпагой, проскакал сквозь отступающее стрелецкое войско в сторону турецкой крепости, многих вдохновил своим примером, увлек за собой – и тем самым остановил беспорядочное бегство штурмовой колонны. Видел и окровавленную шпагу Алексашки. Тот законно хвастался своими подвигами – как заколол турецкого агу, отобрал османское имперское знамя… «Уж ага у меня на шпаге, а все верещит, ятаганом машет! Вот какие у турок начальники!» – такие слова вложил в уста Меншикова Алексей Толстой в своем «Петре Первом», описывая этот эпизод Азовского похода.

Фантазия выдающегося русского прозаика, разумеется, при этом опиралась на глубочайшее изучение доступных тогда документов эпохи. Как мы знаем, русские прозаики со времен Пушкина и Льва Толстого при описании исторических событий работают даже скрупулезнее иных ученых-историков – ведь литераторам надо описать реалистично и зримо, в движении, каждую деталь той или иной исторической сцены. Поэтому русский исторический писатель кропотливо изучает не только документы, относящиеся непосредственно к событию, но и всю эпоху в мельчайших нюансах – исторические костюмы, нюансы зодчества, вооружения, религии, культуры и, конечно, не ошибиться в языковых характеристиках народа и его правителей. Именно поэтому мы считаем себя вправе приводить здесь, по мере надобности, и некоторые фрагменты исторических романов, ставших классикой (разумеется, ссылаясь на источник).

Отчаянность Меншикова была вполне возможна – и вполне объяснима. Удивительной показалась бы она скорее уж у кого-нибудь из родовитых. Тот же Иван Тихонович Посошков, сам из простых – сын ремесленника, вышедший в купцы и водочной торговлей наживший себе дома в Новгороде и Москве, обращал внимание государя на дворян, «что попечение о том не имеют, чтоб неприятеля убить, а о том лишь печется как бы домой быть, а о том еще молятся и Богу, чтоб рану нажить легкую, чтоб не гораздо от нее поболеть, а от великого государя пожаловану б за нее быть, а на службе того и смотреть, чтоб где во время бою за кустом притулиться…». С такими людьми, держащимися, по словам Посошкова, принципа «Дай бог великому государю служить и сабли из ножен не вынимать», славы не добудешь и интересы Отечества не отстоишь. Что им слава, что им Отечество – у них хозяйство есть, его бы не потерять. А Меншикову саблю в ножнах оставлять было незачем, потому что терять ему было нечего. Может, и не бывало на его плечах лотка с «пирогами с зайчатиной», но и богатства не было за его плечами. Терять нечего, а приобрести в бою кое-что можно. Даже – многое.

Как знать, может, тогда-то юный русский царь, ставший свидетелем первых ратных подвигов «своего Алексашки», и возмечтал впервые, чтобы только из таких воинов, как его верный друг, состояла вся русская армия.

А Меншиков умел уже не только геройствовать, но и думать. Из своего боевого опыта он быстро делал выводы, которые были бы большой удачей и для маститого полководца. Своими наблюдениями он поделился с Петром и тремя генералами на военном совете и заслужил похвалу многоопытного Гордона.

– Вооружение у них способнее нашего, – утверждал Меншиков, когда ему дали слово. – Ятаганы – бритва! Пока ты его шпагой али бердышом, он три раза голову снесет. Так что, покуда мы стен не проломаем, – турок не одолеть. Стены надо ломать. А солдатам вместо длинного оружия – ручные бомбы да казачьи шашки!..

В этом монологе, также взятом нами из романа А. Н. Толстого, определенно есть большая доля авторской фантазии, но суть размышлений лучших солдат и командиров русского войска передана, думается, точно.

«Ломать стены» можно было только минами – вести подкопы. То есть предстояла очень долгая, опасная (прямо возле стен коварного и сильного врага) работа. При этом продовольствие у русского войска было уже на исходе, и следовало вдобавок с опасной работой еще и поторопиться.

На 25 сентября был назначен окончательный штурм крепости. В этот день Семеновскому и Преображенскому полкам, поддержанным казаками Мазепы, удалось захватить две башни и ворваться в город. Вести штурмовые колонны Петр поручил на этот раз своему бывшему стольнику Федору Апраксину.

На одну из взятых башен Азова вскарабкался и Меншиков. Жаль, в пылу боя не было времени и оглянуться, видят ли снизу его Петр и Лефорт?!

Турки, однако, успели перегруппироваться, и Апраксин, не поддержанный стрелецкими частями, вынужден был отступить.

Штурм Азова в 1695 году. Схватка Меншикова в рядах русской гвардии с янычарами в проломе стены

В первых числах октября было принято решение осаду с крепости снять. Русские покинули свой лагерь. Но 3000 стрельцов были оставлены в захваченных оборонительных каланчах, названных «Новосергиевским городом». Эти каланчи сыграют неоценимую роль во время второго Азовского похода.

…Одаренность Петра как военачальника и его умение анализировать просчеты и поражения, чтобы использовать опыт для достижения желаемого результата, отмечались не раз. Неудача первого Азовского похода, обусловленная в том числе и отсутствием морского флота, подтолкнула царя начать масштабное строительство кораблей на верфях в Воронеже. Город выгодно располагался на лесистом берегу реки, которая была притоком Дона. И лес-то какой – всё больше дубравы, самое то для судостроителя.

В этот период центр управления государством практически переместился из Москвы в Воронеж. Петр бывал в городе более десяти раз, издавал указы и принимал важные государственные решения. Именно здесь через несколько лет Петр даст поручение Меншикову строить крепость на Балтике (по макету самого царя), которая известна нам сегодня как Кронштадт. На реке Воронеж в течение пятнадцати лет строились парусные многомачтовые красавцы-корабли для первого в истории нашей страны регулярного военно-морского флота.

Да как споро принялась Россия за дело! Если первая галера сошла на воды реки Воронеж 2 апреля 1696 года, то 27 мая на волнах качались уже 22 галеры, в сопровождении мелких суденышек вошедшие в Азовское море. А всего менее чем за год, ко второму азовскому походу, там смогли сладить более двухсот кораблей. С их помощью и удалось взять наконец неприступную прежде крепость Азов. Со временем в Воронеже появилась и Немецкая слобода, как в Москве, были построены дома для Меншикова (уже князя) и Апраксина (уже графа).

День 2 апреля 1696 года, когда в торжественной обстановке были спущены на воду большие гребные суда – галеры «Принципиум», «Святой Марк» и «Святой Матвей» – и стал днем основания Военно-морского флота России. Конечно, это были ещё не полноценные корабли, а всего лишь речные суда ограниченной мореходности, которым ставилась задача пройти через устье Дона и блокировать Азов, не позволяя туркам перебрасывать к нему подкрепления и припасы водным путем. Для этого требовалось прежде всего нарастить в кратчайшие сроки флот количественно, ради чего не жалели ни сил, ни средств.

Личный состав флота под командованием Франца Лефорта был укомплектован 4225 солдатами. Численность сухопутной армии составила теперь 75 тысяч человек (в два раза больше численности войска первого похода). В состав армии на этот раз вошли и донские казаки – около 5 тысяч человек. Главнокомандующим сухопутными войсками был назначен боярин Алексей Шеин. Общее руководство походом по-прежнему осуществлял сам Петр I.

Меншикову пока, как видим, серьезный пост не доверен. Он, конечно, рвется в бой, готов в любом ответственном деле покрыть себя славой, но… То ли его оттесняют родовитые, то ли сам Петр еще не набрал достаточно авторитета, чтобы, вопреки традиции и недовольству знати, вручить сыну конюха важную должность. А, может быть, просто царю лучше пока храброго и преданного, сметливого и наблюдательного Меншикова держать при себе. В первые годы царствования так безопасней, спокойнее.

Азовский атаман

Второй поход начался с прорыва русских кораблей и «лодочного флота» в Азовское море. Там Петру удалось отбить все атаки турецкого флота, который вновь попытался прийти на помощь осажденному Азову. Верится, что Меншиков не мог не принимать участие в этих баталиях. И уж, конечно, наблюдал за происходящим, все примечал и оценил, что такое блокада большой крепости с моря. Этот опыт вскоре понадобился Александру в Северной войне.

К слову, в ходе боевых действий по взятию Азова впервые русской армии удалось добиться взаимодействия флота и армии. Одновременно с действиями парусных и гребных судов у стен крепости сосредоточились и сухопутные войска.

Командование войсками на этот раз было приведено в больший порядок. Боярин Алексей Семенович Шеин (в первом походе он командовал петровской гвардией – Преображенским и Семеновским полками, которые показали себя с лучшей стороны, даже ворвались в Азов, но не были поддержаны стрельцами и казаками и вынужденно отступили) разделил свое войско на три «генеральства» (дивизии по-нашему). Гордон и Головин, по сути, сохранили посты. Третью дивизию принял генерал Ригимон. Лефорт теперь возглавил флот.

Меншиков с его народной смекалкой подсказал Петру: пообещать всем крепостным и холопам, добровольно вступающим в войско, свободу. Царь издал высочайший указ – и войско тут же выросло вдвое, достигнув 70 000 человек. Причем в него влились не согнанные силком, а добровольцы, то есть по определению наиболее решительные и отважные люди.

К войску присоединились запорожские и донские казаки, а также калмыцкая конница.

И вот 16 мая 1696 года русское войско обложило с суши цитадель Азова.

Еще с прошлогоднего взятия каланчей Меншиков был на отличном счету у донских казаков. Предприимчивый и веселый Александр быстро находил общий язык с представителями этой свободолюбивой «воинской касты». Именно он 20 мая 1696 года и повел их лодки и галеры на штурм каравана турецких грузовых судов в устье Дона. В итоге были уничтожены 2 огромные османские галеры и 9 малых судов, а одно небольшое плавсредство захвачено. Эта геройская вылазка, впрочем, осталась без вознаграждения – генералы уже начинали ревновать к «дерзкому выскочке». Говорили Петру: «Грузовые баржи захватил, подумаешь! Вот тоже – Стенька Разин! И что ему теперь – за это орден дай?»

В конце мая 1696 года русский флот вошел с Дона в Азовское море и тем самым лишил осажденных снабжения продовольствием, боеприпасами и людскими резервами, которые шли сюда по Черному морю из метрополии. Подошедшая турецкая военная флотилия не решилась вступить в бой с «дикими варягами», лодки которых заполонили устье Дона и всю прибрежную морскую гладь.

А Меншиков затаил нешуточную обиду на «господ генералов». И 17 июля, выждав только завершения подготовительных осадных работ, самовольно повел полторы тысячи донских (и часть запорожских) казаков на приступ. Ворвавшись в крепость, казаки «атамана Меншикова» сумели засесть в двух ее бастионах. Оттуда Александр отправил Петру и Шеину вестовых с требованием поддержать его почин – «пока османы не опомнились!».

Шеин требовал расстрела Меншикова «за самовольство», бомбардир Петр в гневе даже выпустил одно ядро по бастиону, занятому «атаманом». Но, остыв сам, урезонил и Шеина – мол, для того, чтоб Алексашку расстрелять, его сперва надобно вызволить. И Шеин отдал приказ начать массированный обстрел Азовской крепости и готовить общий штурм.

Через день, 18 июля, турки выслали парламентеров. Лишенные подвоза провизии и боеприпасов, да еще и потерявшие два бастиона, они выразили общее согласие покинуть крепость – но с условием, что им разрешат забрать свои семьи, а также всё имущество, которое они смогут вынести. Петр великодушно согласился с условиями турок. На башнях крепости спустились османские знамена.

Утром 19 июля начался исход турок из Азова. Восемь русских полков выстроились в две шеренги от крепостных ворот к реке. Бей Азова вручил Петру ключи от крепости. 16 турецких знамен склонились перед русским царем и главнокомандующим Алексеем Шеиным.

Одно отравляло Алексею Семеновичу Шеину жизнь – беззаконное геройство Меншикова. Будь это кто-то другой, а не любимец Петра, Шеин точно казнил бы его перед строем без лишних раздумий. Сейчас на это требовалось получить «высочайшую санкцию». А Петр был явно склонен замять происшествие – мол, победителей не судят. Он хоть и пожурил Александра, не наградил очередным повышением в звании (что было бы прямым оскорблением для Шеина) и даже наложил штраф в два бомбардирских жалованья, был настолько окрылен победой, что приказал о самовольстве Александра больше никому не поминать. Как ни крути, а Меншиков весьма содействовал победе! Если б не его дерзновение, как знать, может, месяцы еще сидеть бы под Азовом всем войском.

Но Шеин мимо Меншикова проходил мрачнее тучи – всем своим видом указывал Петру, как пагубно для армейской дисциплины оставлять такую страшную вину без наказания. На праздничном пиру стал даже поминать, как под ногами у него мешались «незваные бомбовые командоры» и что из-за этого – потерь в два раза больше, чем могло быть. И вообще в европейских армиях за такие действия одна награда – скорый суд и расправа на месте!

Петр понял, что само собой раздражение командующего не развеется, Шеин уязвлен в самое сердце подвигом Меншикова, к которому сам не причастен. И Петр не был бы Петром, если бы не придумал гениальный выход. Он здесь же, на пиру под стенами Азова, присвоил боярину Шеину звание генералиссимуса! Высшее воинское звание в Европе, про которое на Руси еще и не слыхали. У первого русского генералиссимуса голова закружилась от счастья, полководец разом перестал быть «униженным и оскорбленным» Меншиковым и судьбой. В конце пира Петр приказал Шеину и Меншикову обняться в знак забвения прошлых обид. Пьяные воины обнялись. Меншиков поклялся более не самовольничать, Шеин велел ему – вплоть до Москвы – ехать в казацком армяке, вывернутом наизнанку, с надписью «последний Стенька Разин», и на этом успокоился. Обиженный Меншиков едва не разъярился снова, но Петр, обняв его, шепнул, что Шеин пьян зело и наутро ничего не вспомнит. Так и вышло.