Светлейший. Первый игемон империи

Медаль в память взятия Азова. 1696 год. Надпись на реверсе: «Молниями и волнами победитель»

И по сей день Алексей Семенович Шеин остается первым генералиссимусом в военной истории России. Впрочем, Меншиков впоследствии оспаривал приоритет Шеина, не без оснований утверждая, что первым генералиссимусом русской армии является именно он – Александр Данилович. Аргументом в пользу Меншикова, получившего это звание 12 мая 1727 года, служил тот факт, что в Уставе русской армии в 1696 году такого воинского звания еще не существовало, и Петр фактически присвоил это звание Шеину в обход Устава, как бы «в порыве восторга».

Восторги – восторгами, а дело делать надо. Уже к 23 июля Петром «со товарищи» был разработан строительный план новых азовский укреплений. Ведь многие стены и башни крепости серьезно пострадали от обстрелов русской артиллерии.

Поскольку у Азова не было большой и безопасной гавани для речного и морского флотов, в конце июля был найден удобный залив на Таганьем мысу. Именно там через два года были основаны порт и город Таганрог.

Впрочем, по завершении Азовских походов, несмотря на их очевидный успех, вскоре стала ясна недостаточность полученного результата: выход в Черное море был невозможен, пока Османская империя и ее вассальное Крымское ханство удерживали Керченский пролив. Без завоевания Крыма мечты о Черном море (а тем более о Средиземном) можно было забыть. Да и для морских походов воронежские суда были слабоваты. Для дальнейших кампаний требовался большой, современный военно-морской флот. Дело это было крайне непростое, недаром все предыдущие русские цари – и Иван Грозный, и Борис Годунов, и первые Романовы, Михаил и Алексей, – с ним не справились. В отличие от сухопутного вооружения в военно-морских навыках и снаряжении страна отставала от европейских держав лет на двести минимум. Необходимо было привлекать специалистов из Европы (и как можно скорее учиться самим), изыскивать немалые финансы, концентрировать на верфях «рабочие руки». А где все это взять?

Азовский флот под Азовом в 1696 году. Гравюра А. Шконебека, 1700 год

Тем не менее в октябре 1696 года Боярская дума – под серьезным нажимом Петра и нескольких его сподвижников из русской знати – «приговорила» (то есть приняла официальное решение): «Морским судам быть!» Петром заранее была выверена вся программа военного судостроения. После этого Боярская дума не смогла уклониться от утверждения «царского прожекта». «Приговор» же был таков: в самые ближайшие годы следует спустить на воду 52 боевых корабля! (А в итоге их количество было даже увеличено до 77.) Разумеется, для финансирования этого небывалого проекта потребовались новые повинности и налоговые сборы. А для того чтобы жертвы эти не оказались напрасными, – и ещё кое-что было надобно.

Странствие «учимых»

В самом начале своего правления Пётр l поставил задачу выхода к Чёрному морю с целью доступа к рынкам Средиземноморских стран. Начало царствования Петра совпало с периодом военных действий Священной лиги с Османской империей. Священная лига, основанная в 1684 году папой Иннокентием Xl, состояла из Священной Римской империи, Венецианской республики и Речи Посполитой. В 1686 году к Священной лиге присоединилось Русское царство. Крымские походы русской армии против турок 1687 и 1689 годов под предводительством фаворита царевны Софьи князя Василия Голицына были крайне неудачны. Критика этих губительных походов и продолжение войны с Турцией стали приоритетами внешней политики молодого Петра. Ближайшими и наиболее перспективными направлениями были выбраны турецкие крепости, находящиеся в устье Дона и низовье Днепра – Азов, Кызы-Кермень, Эски-Таван и Аслан-Кермен на Днепре. На днепровском направлении русскими войсками командовал 43-летний белгородский воевода Борис Петрович Шереметев.

В кампании 1695 года русско-украинское войско взяло у турок три крепости (30 июля – Кызы-Кермень, 1 августа – Эски-Таван, 3 августа – Аслан-Кермен). Имя Шереметева стало известно всей Европе. При этом Азов так и не взяли. Нужна была помощь союзников. Летом 1696 года Азов пал, но этот успех показал, что дальнейшая война с Османской империей возможна только при объединении усилий всех стран – участниц Священной лиги.

Петр ясно понимал, что Османская империя легко не смирится с потерей Азова. А выход на черноморский простор требует еще более серьезной кампании. Без сильных союзников здесь не справиться.

Необходимо искать союзников в Европе. Лучше всего создать антитурецкую коалицию в Юго-Восточной Европе. Для этого надо было договориться с основными политическими игроками. Признанный лидер европейских государств того времени – Франция и её король Людовик XlV были заняты борьбой за испанский престол. Польский король Ян Собеский умер в 1696 году, что значительно снизило антитурецкие позиции в Польше. Поэтому Пётр планировал посетить Варшаву, Вену, Ватикан и Венецию. Венеция в данном случае рассматривалась как место с непревзойденными строителями морских галер, которых Пётр планировал использовать на первом этапе войны и строительства кораблей. Амстердам и Лондон рассматривались как столицы ведущих морских держав. Особое место уделялось Мальтийскому ордену, имеющему большие навыки вооруженного противостояния Османской империи.

Летом 1698 года в самое, может быть, необычное государство Европы, созданное на острове Мальта рыцарями Суверенного военного ордена госпитальеров Святого Иоанна, прибыл посланец Петра I – Петр Андреевич Толстой. Боярин по поручению царя изучал ратное дело. Глава ордена – Великий магистр – разрешил ему осматривать оборонительные сооружения острова и оснастку боевых кораблей. Толстой даже принял участие в морском сражении с турками, о чем ему было выдано соответствующее свидетельство. Этот боевой опыт был, может быть, самым главным в его поездке: Петр искал в лице ордена христианских воинов-рыцарей будущих союзников в борьбе с магометанами. Не успел стольник Толстой вернуться в Москву, как на Мальту прибыл еще один русский корабль – на этот раз с посольством, возглавляемым ближним боярином царя Борисом Петровичем Шереметевым. Его миссия была составной частью «Великого посольства», которое возглавлял сам царь Петр I, подписавший указ, в котором так была указана задача Шереметева: «Ради видения окрестных стран и государств и в них мореходных противу неприятелей Креста Святого военных поведений, которые обретаются во Италии даже до Рима и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры». Борис Петрович был торжественно встречен и дважды принят Великим магистром Раймондом де Перейлосом. В знак уважения к России Великий магистр возложил на царского посла украшенные бриллиантами орденские знаки и, таким образом, Б. П. Шереметев стал первым русским православным почетным кавалером католического Ордена Св. Иоанна Иерусалимского.

И Борис Петрович Шереметев тоже будет рваться на борт военного судна госпитальеров, чтобы ввязаться в бой с иноверцами. В его подчинение будут переданы две боевые галеры, что, безусловно, показывает степень доверия русскому военачальнику.

Следом за ним рассчитывал лично побывать у рыцарей и Петр I.

Чтобы заручиться поддержкою в войне против Турции, подтвердить серьезность намерений уже существующего союза – Священной лиги, и наконец, укрепить дипломатическими методами положение России, и было организовано Великое посольство, маршрут которого предполагал, помимо прочего, и визит на Мальту. Путь в «страну святых чудес», старую добрую Европу вместе с Петром ожидал и Александра Меншикова.

Наш герой упомянут царём уже в самом начале первого письма, отправленного Петром с одного из постоялых дворов дьяку Андрею Андреевичу Виниусу. Список московских волонтеров 1697 года, отправившихся в чужие края, возглавляет сам Петр (он обозначен в этом списке как десятник Петр Михайлов), а в подотчетном «Михайлову» десятке среди знатных дворянских фамилий значится и Меншиков.

Интересно рассмотреть в сравнении с судьбой Александра Меншикова жизненный путь другого важнейшего сподвижника Петра I – Бориса Шереметева.

Борис Петрович – представитель влиятельного боярского рода. Его предок Василий Андреевич Шереметев – московский дворянин служил у Московских князей Ивана III и Василия III. Во время царствования Ивана Грозного был назначен в 1534 году воеводой в Новгород. Фамилия Шереметевых ведёт свое происхождение от общих с Романовыми предков и долгое время при последних представителях династии Рюриковичей Шереметевы занимали при дворе почти равные положения с будущими венценосцами. Борис Петрович был старше и царя, и его ближайшего товарища на два десятка лет, его молодость и начало карьеры пришлись на годы, которые по большому счету можно назвать междуцарствием – промежуток от смерти Алексея Михайловича (Тишайшего) в 1676 году до отстранения правительницы Софьи Алексеевны от власти в 1689 году.

Начал свою службу Борис Петрович в 13 лет комнатным стольником при дворе отца Петра – Алексее Михайловиче. Был воеводой и наместником. В 1682 году в возрасте 30 лет получил боярский титул. Был на дипломатической службе, в 1686 году договаривался с поляками о заключении мира.

Пока Петр и Меншиков еще только учились военному искусству вместе с «потешным» войском, Шереметев уже командовал крупными отрядами в столкновениях с турками и крымцами и принимал участие в переговорах с поляками о вечном замирении, которое должно было гарантировать спокойствие на западной границе для свободы рук в решении вопроса о выходе к морям. Во время первого Азовского похода в 1695 году Б. П. Шереметев во главе отдельного корпуса сумел своими операциями в низовьях Днепра не только отвлечь значительные силы неприятеля от основного театра военных действий, но и лишил его нескольких важных крепостей.

29 декабря 1701 года в сражении при Эрестфере (50 км от Тарту) русская конница генерала Б. П. Шереметева разбила шведский корпус генерала В. А. Шлиппенбаха. Это была первая победа русских войск над шведами. Борис Петрович стал генерал-фельдмаршалом и кавалером ордена Андрея Первозванного. По поручению Петра I известие о воинском звании и орденские знаки вручил Шереметеву лично Александр Данилович Меншиков. Перехватив стратегическую инициативу, зимой 1702 года русские войска заняли крепости Мариенбург, Нотебург, Ниеншанц. (Нотебург был переименован в Шлиссельбург.) В 1703 году вся Восточная Лифляндия оказалась под русским контролем.

Что до Шереметева и Меншикова, то после Великого посольства их заслуги множились, а карьерный рост происходил стремительно. И если на первых порах Шереметев был впереди за счет более благоприятного старта, то уже при Полтаве их положение сравнялось – в этот день триумфа над шведами генерал-фельдмаршал граф Шереметев командовал всей русской пехотой, а генерал от кавалерии князь Меншиков всей русской регулярной конницей.

Формальное равенство закрепил опять же итог Полтавы – Меншиков был произведен в генерал-фельдмаршалы.

Обучение Петра и Меншикова на верфях Ост-Индской компании в Голландии. 1697 год

Взаимоотношение между этими безусловно выдающимися людьми, патриотами России, характеризует обращение Бориса Петровича к своему младшему по возрасту товарищу в письме А. Д. Меншикову от 1 декабря 1709 года: «Светлейший князь, генерал-фельдмаршал, мой особливый благодетель и брат…»

Соратничество и весьма возможное в перспективе соперничество оборвала скоропостижная смерть Бориса Петровича в 1719 году. Впрочем, впоследствии соперничество продолжалось – но уже в памяти потомков память об этих двух выдающихся сподвижниках Петра I, и если великий русский поэт А. С. Пушкин в своей бессмертной «Полтаве», противопоставив «благородного» Шереметева и «счастья баловня безродного» Меншикова, все же очевидно отдал первенство по его же определению «полудержавному властелину», то выдающийся скульптор М. О. Микешин в своем памятнике «Тысячелетие России» места для Александра Даниловича парадоксальным образом не нашел, запечатлев в бронзе из всех «птенцов гнезда Петрова» только и именно Шереметева.

В нашей исторической памяти Великое посольство, эта поездка Петра «со товарищи» за границу, связано прежде всего не с поиском союзников против Турции и вообще не с дипломатическими переговорами в Европе, а с тем, что Петр в этом непредставимом для всех прежних царей путешествии научился строить корабли. И действительно, это было так. Переговоры с европейскими монархами кому сегодня интересны? А вот современные знания и умения, полученные «десятником Михайловым» и его спутниками, сделали Россию через каких-то десять – двадцать лет могучей империей, вывели ее, по сути дела, в сверхдержавы XVIII века.

Вместе с Петром в Голландии на верфях Ост-Индской компании изучал чертежи и расчеты, сам рассчитывал и чертил, а затем орудовал топором и рубанком Александр Меншиков. И аттестаты плотников-кораблестроителей они получили вместе.

Из Голландии отправились в Англию – осваивать судостроение на более высоком уровне, учиться проектированию современных парусных бригов, фрегатов и шхун. Там же, не отставая от Петра, Меншиков усваивал фортификацию и артиллерийское И право же, становится смешно, что иным недругам Александра Даниловича, а впоследствии «либеральным историкам» приходило в голову всерьез рассматривать версию о его неграмотности. Кораблестроение, фортификация, артиллерия, геодезия, архитектура, промышленность – как все это мог бы освоить человек, не сумевший ничему обучиться с тех веселых дней торговли пирогами? И как такой человек мог бы удержаться в ближнем окружении Петра, образованнейшего человека России? Да и как Петр мог позволить кому-то рядом с собой учиться спустя рукава и остаться неграмотным. Задача, которую Пётр ставил перед своими облучающимися соратниками, лучше всего характеризует надпись, которую он велел выгравировать на своей печати: «Аз бо есмь в чину учимых и учащихся мя требую».

Голландские корабельные мастера заслуженно чтились среди лучших в мире, и полученный от них аттестат плотника требовал интеллектуальных трудов, которые навряд ли были под силу человеку, не привыкшему хотя бы иметь дело с бумагой и знаками на ней.

Тогда еще ценилась цеховая солидарность, навыками гордились, даже кичились, профессиональные объединения являли собой довольно замкнутый круг, в который не всякого принимали, чтобы не падала цена мастерства в глазах общества (а прежде всего – заказчика, готового за мастерство платить). Впустить в число умельцев недоучку кто бы решился? Тут уже собственная репутация на кону, засмеют ведь: что ж у тебя за выученик-неумеха, как же ты не смог ему тайны ремесла передать, да знаешь ли ты сам-то эти тайны в достаточной мере? Так что для известного корабела было меньшим злом отказать могущественному иноземному владыке, нежели одарить его фаворита незаслуженным дипломом. Знатных по крови хватает, знатных умельцев – всегда меньше.

Хватка в учении, переимчивость подданных очень волновали царя. Он понимал, как много будет зависеть от этих качеств тех, кто должен был стать принципиально новой элитой практически новой страны. Вот он отправляет, например, на учение Петра Толстого – человека фамилии знатной, но снабжает его инструкцией, которая дает понять, что за границу Толстой послан не из-за происхождения и не для того, чтобы там полюбовались на русского аристократа. Нет, послан он «для науки и воинских дел», обязан по возвращении владеть судном, знать чертежи и карты, компасы, снасти, инструменты, паруса – словом, «прочие признаки морские». Особая награда обещана «командированному», если не только научится пользоваться этими «признаками», но и осилит кораблестроение. То есть будет знать, как «на пустом месте» возвести парусную громаду. Тем же озаботил Петр и Меншикова. По словам историка Александра Брикнера, тот был назначен царем овладеть деланием мачт – и преуспевал в конкретной этой работе лучше всех.

А вот кто чему учился и выучился прежде, еще дома, – царя, который «учимый и учащий», занимало, похоже, мало. Не исключаю, что наоборот: «табула раза», чистый лист был ему даже симпатичнее. На чистый лист новые знания занесутся без помарок, вычеркиваний и подчисток – легче будет вперед разобрать. Петр, как известно, шутил, что российский желудок крепок и все переварит. И подбирал себе соучеников, видимо, именно по «крепости желудка» – того, который в голове: по способности бесстыдно чужое схватить, усвоить и к своей, российской, нужде пристроить. А «неполный желудок» уместит, сами понимаете, больше и охотней. Сытое брюхо – оно, как считает русский народ, «к учению глухо», сытость ко сну тянет. Уж это-то допетровская Русь – с ее традицией непременного послеобеденного дремотного отдыха – хорошо знала. Пресыщенность знаниями к тому же ведет.

И пусть мы достоверно не знаем степень предварительной подготовленности Меншикова к освоению наук, но не можем сомневаться, что некая подготовка у него была, а главное – была она умножена природной хваткой. Как говорится, искрой Божьей. Тлела эта искра в нем, и вот – вспыхнула. Разгорелось пламя. Так трут занимается от искры, выскочившей из-под кресала. Благо и трут подвернулся в путешествии достойный: знания-то сплошь новые, не всякому русаку прежде доступные. На что отечественные поморы мастера были ладить суда, да не такие все-таки. Овладеть тем, что другим не далось, – это же как раз для честолюбивого Александра.

«Наш народ, яко дети неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят…» – скажет однажды Петр, оправдывая личный произвол, с коим многие годы вынужден был дворянских недорослей и прочих «учимых» чуть ли не носом в умные книги тыкать, наказывать за неуспевание в заморских «борзостях», каковые никак не могли «превзойти» иные из посланных за знаниями. А в этом путешествии царя наверняка не могло не радовать, что Данилыча и неволить не приходится.

Учебные записки Петра I во время его обучения на верфях в Голландии. 1697 год

Данилыч учился – и выучился. «Переваривал» – и «переварил». И потом во всех вышеперечисленных областях, требующих высокой образованности (если не сказать учености), генерировал и успешно воплощал стратегически значимые для Российского государства «прожекты», воинские или мирные.

Вместе с Петром Меншиков в составе Великого посольства присутствовал на торжественных приемах во дворцах европейских монархов, затем – внимательно осматривал арсеналы и монетные дворы, фабрики и мануфактуры, академии и университеты. Смотрел не только на то, на что хозяева перстом указывали: отойдет ото всех, да еще раз глянет, и с одной стороны зайдет, и с другой, и с исподу, да еще, так сказать, «персты вложит» – не боясь их, персты, испачкать.

Заметно, что в эту «учебную» пору Меншиков переживает определенное увлечение Западом. Примерно как любознательный ребенок может увлечься той самой азбукой, если она – с картинками. Во всяком случае, даже уличавшие его в недостаточной образованности отмечали, что царский фаворит успел выучить иностранные языки. Точнее, один – немецкий. И, видимо, учил его на слух, в живых диалогах с иноземцами. В 1710 году датский посол Юст Юль записал: «Князь Меншиков говорит порядочно по-немецки, так что понимать его легко, и сам он понимает, что ему говорят».

Уж если в детские годы «Алексашка» и впрямь не получил пристойного образования, то теперь, рядом с Петром, этот одаренный человек с лихвой восполнил все пробелы ранних лет и стал одним из первых европейски образованных людей в своей стране. По меньшей мере, можно с уверенностью утверждать, что кругозор и эрудиция Меншикова, как и всех людей из царского «ближнего десятка», за время посольства расширились необычайно. И едва ли по знаниям теперь могли с ними соперничать их земляки, оставшиеся в стенах белокаменной Москвы.

Последний стрелецкий мятеж

В иных искусствах Меншиков даже опережал своего высочайшего друга. Так, еще в Польше, при дворе короля Августа II, Александр перенял у разудалых шляхтичей манеру танцевать мазурку, не снимая шпор и сабли. Не усмехайтесь «пустяковому» примеру. Это было, в общем, довольно сложно. Шпоры в танце рвали платья дам, сабля тоже мешалась – того и гляди, самому тебе ноги заплетет. Лишь для опытного и ловкого кавалера это не было препятствием. Напротив, вызывало восторг окружающих – шпоры красиво звенели, а сабля сияла и в особые моменты щекотала дам эфесом. И только Александр за пару вечеров сумел этим искусством овладеть.

Правда, в дальнейшем странствии, уже при дворе датского короля, это привело к нехорошему казусу. Меншиков решил и на торжественном балу у датского посла блеснуть этой польской особой манерой. Для датчан такие танцевальные вольности были в новинку, они стали перешептываться, удивленно приподняли брови. Тогда Петр недолго думая подошел к Александру и так заехал ему в челюсть и в нос, что кровь обагрила жабо и манжеты танцора. Об этом происшествии повествует в своем «Дневнике» Иоганн Корб.

Возможно, столь жесткая реакция Петра объяснялась даже не уроном, нанесенным посольскому престижу, а просто неуместностью лихих экзерциций в такой момент. Датчане могли не знать, что за момент такой, но Петр-то знал: он был взвинчен грозными известиями о Стрелецком мятеже, пришедшими из Москвы. Дома бунт – а Алексашка тут перед дамами вытанцовывает да эфесом, видите ли, дебелых датчанок щекочет…

Путешествие по Европе пришлось прервать, надо было срочно возвращаться на родину, не доделав всего, что было намечено. Не попали на Мальту, Петр не увиделся с Папой Римским… Мятеж был подавлен, когда царь был еще в дороге. Но розыск он положил себе провести лично. Из-за того, что не всех целей Великого посольства удалось достичь, царь был особенно гневен. Он был убежден, что на бунт подбила «русских янычар» сестра, царевна Софья. Не иначе как это она, злыдня, желая вернуть себе власть, сорвала план Петра сплотить всех, кого можно, в борьбе с Османами. Мало ли, что в Новодевичьем монастыре заперта – чай, не на Луне ее келья. Вот только доказательства того, откуда ветер дует, отсутствовали.

Подозрения Петра пали, как ни странно, на генералиссимуса Шеина, который разгромил стрельцов под Новым Иерусалимом. Разгромил – и молодец. Но зачем поспешил сразу же расправиться над их вожаками? Именно они, зачинщики бунта, могли бы пролить свет на участие царевны Софьи в этой новой крамоле. А мертвые – они уже ни на кого не покажут, унесли тайну в сырую землю, и не докопаешься. Петр предположил, что Шеин неспроста казнил вожаков, не дождавшись царского расследования. Да не получил ли генералиссимус за свое «поспешание» богатую мзду от заинтересованных лиц? Петр уж собирался пытать самого Шеина. «Сдеру с тебя кожу до ушей!» – кричал он, ударяя шпагой по стене в вершке от лица генералиссимуса (так пишет первый русский историк Иван Голиков). Даже ближайшие сподвижники, Лефорт и Ромодановский, не могли успокоить государя. Спасая Шеина, хватали царя за руки, тут и им, доброхотам-защитникам, тоже досталось на орехи – князь-кесарь Ромодановский был ранен той же шпагой в руку, Лефорт осыпан кулачными ударами. И только Меншиков сумел привести царя в чувство. Наделенный недюжинной физической силой, ненамного ниже Петра ростом, Меншиков обхватил царя сзади, приподнял и унес другую комнату. Оттуда долго слышались звуки борьбы, брань Петра и увещевания Меншикова. Наконец, через несколько минут Петр вышел успокоенным и даже выпил мировую с Шеиным. Какие нашел Александр Данилович аргументы, которым внял Петр? Что было Меншикову до судьбы Шеина, столь не ладившего с ним во время Азовских походов? Получил ли Меншиков затем свою «долю» от кое-кого за избавление полководца от пытки? Вот уж это до сих пор покрыто мраком неизвестности. Но спасение Шеина говорит нам об одном – о небывалом влиянии Меншикова на царя Петра уже в 1698 году, до Северной войны, в которой Александру Даниловичу еще предстоит так отличиться, что ценность его для государя станет особой. И не только об этом, но и о человеческой и мужской порядочности Меншикова, который не воспользовался случаем отомстить своему хулителю.

Впрочем, дерзость Меншикова не прошла для него даром. Петр во время государевой «разборки» заставил его собственноручно отрубить головы двадцати заговорщикам. Проверял ли Петр таким образом преданность и верность самого Данилыча, его готовность буквально на всё для царской безопасности и пользы? Или это был такой вид наказания? Едва ли в наш «век смягчения нравов» мы это сумеем понять.