Полная версия
Теща хрипела. Это были предсмертные хрипы перебитой гортани, но Пашка так и не понял этого.
Внезапно, туча закрыла луну и в комнате стало темно.
Пашка заорал, в ответ, заорал, заплакал Вовка, заскулил, словно брошенный в непогоду щенок.
– Мария Сергеевна, – закричал Павел, выхватывая из кармана зажигалку и пытаясь рассмотреть нападавшего в ее неверном свете – отзовитесь. Это я, Павел!
– Х-хозяиннн… – неожиданно раздалось из темноты и Павел, подняв зажигалку повыше, отшатнулся в сторону, пытаясь увернуться от чьих-то длинных рук с растопыренными пальцами, которые, о, ужас, заканчивались черными, очень острыми когтями. – Приш-ш-шел, хоз-зяин!
Но Пашка не хотел быть ничьим хозяином. В этот жуткий миг он совершенно позабыл о том, что притащил в квартиру тещи старый башмак, в который, по уверению Тамары, должна была вселиться сущность, способная выжить упрямую тёщу из трехкомнатной квартиры.
Но и в страшном сне не могло привидеться парню, что эта самая сущность нападет на старую женщину и на ее малолетнего внука.
Подобная дичь не укладывалась в голове, а лохматая тварь, сверкая влажными, умопомрачительно острыми клыками, надвигалась на Павла из темноты и вкрадчиво шептала:
– Хозяин-н-н… приш-шел!
Зажигалка полетела прочь, выбитая сильной лапой этого самого существа, которое, по всей видимости, боялось огня. Она упала на кровать, прямо на женщину, к этому времени уже переставшую хрипеть и затихшую. Огонь попал на гусиный пух, выпавший из разорванной подушки, мгновенно занялся, разгорелся и пополз дальше, по простыням, по рубашке, перепрыгивая на ковер, а затем и на шторы.
Лохматое существо взвыло и зверски оскалилось, надвигаясь на Павла.
– Хозз-яин-н-н! – вопило существо. – Огонь! Убить!
И прыгнуло прямо на остолбеневшего Пашку, который, опомнившись, задыхаясь от едкого дыма, подхватив на руки сына, пытался пробиться к выходу.
Но, не тут-то было.
Длинная, когтистая лапа неведомого чудовища схватила Павла за ворот рубашки и притянула к себе. Над самым ухом клацнули острые зубы, отхватив прядь волос и кусок кожи. Стало горячо и больно, по лицу потекла теплая струйка кожи, а существо, не отставая, второй лапой вцепилось в волосы и потянуло, сдирая их с головы мужчины, вместе с кожей.
Из последних сил Павел толкнул сына вперед и закричал Вовке:
– Беги! Беги прочь сынок!
Существо, а это и был домовой, одичавший, обезумевший от одиночества, темный и полный к ненависти ко всему живущему, зарычал и вцепился клыками в теплое, живое тело человека, который принес его в этот дом, обнадежил и предал, отдав новое жилище ненавистному огню.
Теперь предателю предстояло заплатить за содеянное. Одичавший домовой, вкусив крови, не собирался никого щадить.
– Убить! – завыло существо, подтягивая к зубастому рту орущую от ужаса, жертву. – Убит-т-ть!
Маленького Вовку буквально вышвырнула из страшной квартиры сильная отцовская рука. Мальчишка ревел в голос, подвывая от страха, а дом уже просыпался.
Пожар в квартире Марии Сергеевны усилился, по подъезду распространился запах гари, пополз темный, вонючий дым.
– Что случилось? – двери напротив распахнулись, из них высунулась растрепанная молодая женщина в одном халате и домашних тапочках. Она, сразу же заметила Вовку и унюхала дым.
– Матвей, хватай детей и документы! – закричала она дурным голосом, обращаясь к кому-то из своих домочадцев. – Горим! Пожар! Спасайтесь! – и, не возвращаясь в квартиру, сцапала за шиворот плачущего соседского мальчика. – Пойдешь с нами. Не убегай, сгоришь!
– Папа! Папа! – рыдал Вовка в голос. – Там папа, бабушка и чудовище!
Но женщина уже ничего не слышала – она громко кричала и тарабанила в соседские двери, поднимая людей с постели и приказывая им покинуть дом. Вовку она крепко держала за руку, словно опасаясь, что мальчик попытается вырваться и броситься в огонь.
Двери в жилище Марии Сергеевны она захлопнула, надеясь на то, что огонь удастся локализовать в пределах одной квартиры.
Очень скоро все жители этого подъезда оказались на улице и, задрав головы вверх, наблюдали за тем, как из окон квартиры на третьем этаже валят темные, вонючие клубы дыма.
Мила, примчавшаяся на такси к дому своей матери, обнаружила перепуганного Вовку, закутанного в чей-то чужой, клетчатый плед.
– У вашей матери горит. – женщина, вытащившая мальчика из дома, протянула Миле пластиковый стаканчик с водой. – Наверно, проводка. Старый человек, что вы хотите..
– Это не может быть так, в квартире недавно сделали дорогой ремонт. – пролепетала Мила, прижимая к себе Вовку и ощупывая на предмет повреждений. – Живой? Нигде не болит? Все хорошо, малыш. А, где бабушка и.. папа? Он не приехал?
– Бабушку убило страшилище… – снова завыл Вовка, внезапно пугаясь и вспоминая весь тот ужас, который ему довелось пережить. – Она лежала на кровати и хрипела, а папа бросился на страшилище и пропал.
Мила зарыдала, зарывшись лицом в макушку сына, пропахшую гарью, а, подоспевшие к этому времени пожарные, деловито оттеснили толпу прочь от дома.
Никем не замеченная, в стороне стояла одинокая женская фигурка.
Это была та самая красотка Тамара.
Она кривила губы и с ненавистью наблюдала за тем, как пожарные сражаются с огнем.
Она знала, что Павел мертв, как и мертво то самое существо, которое он притащил из заброшенного дома.
Тамара ненавидела своего любовника. Когда-то Пашка заставил Тамару сделать аборт. Тогда, он еще не был женат, и Тамара надеялась на то, что любимый рано или поздно сделает ей предложение.
Операция прошла неудачно. Тамаре сказали, что она больше никогда не сможет стать матерью.
Помнится, Пашка утешал ее, как мог, а потом, взял и женился на Людмиле.
У них родился сын, а Тамара осталась ни с чем.
Женщина очень быстро нашла себе мужа, но не спешила рассказывать Василию о своем горе. Василий был хорошим человеком, любил Тамару и надеялся, что очень скоро и у них народятся свои собственные дети. Тамаре было горько обманывать его, но, так уж решила судьба.
С Павлом женщина сохранила отношения, довольствуясь ролью любовницы и лелея мысли о мести.
Бабушкой Тамары была цыганка. Она-то и рассказала внучке о том, как можно отплатить неверному возлюбленному, используя нечистую силу.
Абсолютно сухими глазами Тамара наблюдала за тем, как из подъезда выносят тела, накрытые белой простыней. Ее не трогали крики маленького Вовки и плач Людмилы.
Против них она ничего не имела, но и жалеть никого не собиралась.
Она отомстила, удивляясь тому, что ее план, такой неверный и непредсказуемый, привел к нужному результату.
– Пойдем домой дорогая. – муж положил на плечи жены свои руки, прижал к груди ее тонкую фигурку. – Жаль, Павла.. Бедняга, как же он мечтал о том, что будет жить в этой квартире, избавившись от надоедливой тещи. Кто же мог подумать, что так получится?
«И, в самом деле, кто? – криво усмехнулась Тамара. – Кто же мог подумать?»
*
– Ваш муж убил вашу мать. – Милка молча вслушивалась в слова следователя, но не слышала почти ничего. – Из-за квартиры. Убил и решил скрыть следы преступления, устроив пожар. Все просто, поверьте моему опыту – убивали и за меньшее. Вам еще повезло, что он пощадил вашего сына.
– Мой сын все время твердит про чудовище. – робко заикнулась Людмила, которой было трудно примириться с мыслью о том, что ее Пашка – убийца, избавившийся от тещи ради квартиры.
– Не было никакого чудовища. – устало вздохнул следователь. – если, конечно, не считать чудовищем вашего мужа. Дети – очень впечатлительны. Покажите сына психологу и забудьте обо всем, как о страшном сне.
Мила, точно сомнамбула, поднялась со стула и вышла в открытую дверь. В коридоре ее дожидались друзья – Тамара и Василий, и маленький Вовка.
Жизнь продолжалась. Надо было думать о ремонте, решать вопрос с переездом и школой для Вовки. А, что до чудовища?
Грустно улыбнувшись, Людмила решила показать сына хорошему психологу. Против хорошего специалиста никакое чудовище не устоит.
Лишняя
Маринка очень не любила ходить по этой тропке, особенно вечером, по темноте. А сейчас и был вечер, темнота и поздняя осень.
В ноябре, последнем из осенних месяцев, темнеет рано. Вот, только что, еще серенький день прекрасно справлялся со своими обязанностями, как, бац – и на город упала тьма.
Фонари в этом районе встречались редко. Вернее, фонарных столбов было в избытке, только, вот, не на каждом имелись лампочки, а из имевшихся, горела едва треть.
На гаражах лампочек и вовсе не было.
Нет, Маринка обманывала – на входе, возле небольшой будки из пеноблока, обшитой металлическим профилем, в которой коротал время своего дежурства местный сторож, фонарь имелся, а, вот, дальше.. Дальше путь лежал по темноте, среди невысоких построек из кирпича и железа.
Маринка много раз ходила этой тропинкой, но, вот так, как сегодня, почти никогда.
В этом году их второй класс, почему-то перевели во вторую смену и уроки заканчивались тогда, когда на небе всходила ранняя, по, осеннему бледная и неприветливая, луна.
Маринка задрала голову вверх и с отвращением отбросила в сторону косичку, едва не стянув при этом нарядный белый бант.
– Какая глупость, эти банты. – с раздражением подумала второклашка осторожно пробираясь среди хитросплетения тропинок, хаотично петляющей среди беспорядочно построенных гаражей. – Никто давно не носит банты. Все носят красивые заколки с изображением супергероев. А, еще лучше – стрижка! – Маринка на мгновение зажмурилась, представляя себя с модной стрижкой – пышное каре, подбритые височки и никакой челки. – Каре, как у Таньки Замятиной из пятого-б. Такая прелесть. Мне обязательно пойдет.
Девочка вздохнула, поправила сползшие лямки школьного рюкзачка и ускорилась – оставалось быстро пробежать через самое неприятное место, пару раз свернуть, перепрыгнуть через небольшую канавку и выйти на оживленную улицу, где горели фонари и ходили люди. А там до дома, рукой подать. К маминому приходу, Маринка, как раз успеет вскипятить чайник и сделать домашнюю работу.
Неприятное место располагалось в самом центре гаражного кооператива. Впрочем, это когда-то, может быть, и был кооператив, а теперь, на хаотичную застройку власти махнули рукой. До поры, до времени. До тех пор, пока место на окраине не потребовалось каким-нибудь заезжим толстосумам, решившим выстроить еще один торговый центр или очередной жилой комплекс с безумно дорогими квадратными метрами.
Но, пока что, кирпичные коробки и коробки из проржавевшего железа, оставались на своих местах, разделенные извилистыми тропками узких дорожек. Разумеется, владельцам этой, совсем не элитной недвижимости было лень ходить по накатанным дорогам. Гораздо легче пробираться до собственного гаража окольными путями, значительно срезая путь.
Вот и Маринка решила срезать. Обходить скопление гаражей было далеко, а девочка и без того сильно устала. Во-первых, тяжелый ранец оттягивал плечи, а, во-вторых, она упала на физкультуре во время прыжка в длину. Вроде и приземлилась правильно, и мягкие маты смягчили падение, а, поди ж, ты – в неудачно согнутой ноге что-то хрустнуло и стало больно на неё наступать. Вот и теперь Марина, слегка прихрамывая, ковыляла среди гаражей, пытаясь подсветить собственный путь тусклым огоньком мобильного телефона.
Мама давно собиралась купить дочке маленький фонарик, для удобства, но, все, как-то забывала. Сейчас этот самый фонарик Маринке, ой, как пригодился бы.
Девочка шмыгнула носом и подула на озябшие ладошки – вечером было холодно, но рукавички Маринка не носила. Стеснялась. Ноябрь – это еще не зима. Одноклассники могли жестоко обсмеять мерзлячку, а быть обсмеянной Маринка не хотела.
Где-то неподалеку послышались голоса, визгливый женский смех и шум мотора.
Девочка испуганно втянула голову в плечи – ей не хотелось ни с кем встречаться, особенно, с незнакомыми людьми. Мама всегда тщательно инструктировала Марину, запрещая ей разговаривать с посторонними.
– Никаких конфет, Марина. – строгим голосом говорила она. – Не смей брать никакого угощения из чужих рук. Это очень опасно. И не вздумай принимать предложения и садиться в машину, даже, если тебе предложит это кто-то из наших знакомых. Запомни – люди бывают безжалостны к слабым. Многие из них совсем не такие добренькие, как нам кажется. Ошибешься и жестоко пожалеешь о собственной доверчивости. Помнишь, как Наташка Селина пропала? Из девятого подъезда? Нашли её убитой, только по весне, когда снег сошел. Она, небось, тоже думала о людях слишком хорошо и чем это закончилось? Ничем хорошим.
Наташку Марина помнила. Бабки над подъездом еще долго судачили, вспоминая, как шибко убивалась Наташкина мать, причитая по дочке-студентке. И хоронили Наташку в закрытом гробу, потому что смотреть на то, что от нее осталось, не было никакой возможности.
Шум мотора стих, стихли и посторонние голоса, а Марина, тихой мышкой шмыгнув за угол, продолжила путь.
Сейчас она шла по почти что безопасному месту – узкая тропка, проложенная неизвестно кем, петляла среди густого кустарника, выросшего позади стен кирпичных гаражей.
Дворники сии мусорные насаждения не уничтожали, потому, как не забредали дворники в этот глухой уголок.
Воняло кошатиной и какими-то еще, отвратительными ароматами, но девочка не обращала на неприятные запахи никакого внимания. Её мысли были отданы мечтам и горячем чае с сухариками и большой шоколадной конфетой, которая дожидалась ее дома.
Маринке осталось пройти, всего ничего – свернуть за угол, пробежать мимо нескольких ржавых полувагонов, превращенных рачительными хозяевами в жилища для железных коней, перескочить через канавку, свернуть к выходу и выйти на оживленную улицу, по которой даже сейчас ходит великое множество людей, спешащих по своим неотложным и важным делам.
Вынырнув из зарослей, Маринка поправила лямку рюкзака и внезапно застыла на месте – по спине девочке прошелся холодок, словно кто-то поцарапал кожу острой сосулькой.
Тихие, вкрадчивые шаги она расслышала сквозь страх, заложивший уши, словно ватные тампоны.
Девочка оглянулась, пронзительно вскрикнула и затихла – на голову обрушился страшный удар и весь мир померк.
Для Маринки, навсегда.
*
Мишка Селищев неспешно шагал по улице. Шел, разглядывая витрины магазинов, весело насвистывал и помахивал пластиковым пакетом со вкусняшками. Вкусняшки предназначались жене Машке и трехлетнему сыну, карапузу Жорке, в котором сам Мишка души не чаял.
Машку Мишка любил.
Да и как не любить ему было ту, которую знал еще сопливой девчонкой, игравшей в куклы в дворовой беседке?
Машка, конечно, была глупой и по-бабьи бестолковой. Как не считать ее глупой, коли она, Машка, не дождалась с армии такого завидного жениха, как Мишка? А ведь Мишка предупреждал ее и даже уговаривал, но синеглазая девчонка лишь смеялась и кокетливо отнекивалась.
– Нет, Мишка, – говорила Машка навязчивому ухажеру. – не уговаривай. С армии я тебя ждать не стану. У меня жених есть, Артемом зовут. Мы с ним обязательно поженимся, в самом скором времени, а ты себе другую найдешь, еще лучше, чем я.
Но Мишке не нужно было лучше, ведь он любил Машку. Давно любил, с самого первого класса, с того самого дня, как приметил веселую, синеглазую девушку со светлыми локонами, непослушными и всегда растрепанными.
Мишка ушел в армию, а Машка вышла-таки замуж за своего Артёма.
«Артем, с ломтём. – писала Мишкина мать сыну в армию. – Хороший парень, видный. Машка за ним, как за каменной стеной. Пузатая уже. Говорят, девочка будет. Ты, сынок, забудь ее, вертихвостку. Ты у меня, парень авантажный, не какая-то там тюха, таких Машек себе еще сто штук найдешь!»
Мишка честно пытался забыть школьную любовь, даже из города уехал. Далеко уехал, на Дальний Восток. На заработки.
Заработал там себе денег, на квартиру. Свою собственную жилплощадь, да только никого он на ту жилплощадь приводить не захотел. Так и стояла квартира пустая, а Мишка продолжал по вахтам мотаться.
Уже и мать совсем отчаялась внуков дождаться, Машку «ведьмой» обзывала, вслед плевалась и не здоровалась.
А затем случилось то, что случилось – на шахте, где Машкин муж, Артем, работал, произошел обвал. Привалило работяг, насмерть засыпало, а среди них и Машкин муж оказался.
Остались Машка с Маринкой без мужика. Одна – вдовой, вторая – сироткой.
Мишкина мать от радости чуть не ошалела.
– Поделом тебе, – кричала. – Вертихвостка! Это тебе наказание за то, что сыночка моего присушила, змеюка пустоглазая!
А Мишка, как про происшествие то услышал, так сразу в город вернулся. Чего не вернуться, коли Машка снова свободной женщиной стала. Поплачет-оплачет, да и позабудет про своего Артема. Он, Мишка, теперь и не голодранец – хозяин, с собственной квартирой, да и машину купить может для своей семьи. Машку-то, с ребенком, родственники погибшего мужа из дома выгнали. Пришлось ей с девчонкой к матери вернуться, а там втроем совсем тесно жить было.
На этот раз Мишка решил не спешить, обождать. Пусть время пройдет и горе поутихнет. Туда-сюда и притупится боль от потери, Машка снова улыбаться начнет и перестанет плакать по ночам.
Со своей матерью Мишка вдрызг разругался – как прослышала она про то, что сын решил на школьную любовь вновь свое внимание обратить, так разозлилась. Квартирку Мишкину она уже почти своим имуществом считала, квартирантов пустила, денег с них получала и жила, не тужила. А, тут, сын вернулся и жениться надумал. И, на ком – на ведьме, проклятой! Мало того, что вдовая баба, так еще и с прицепом.
– Не нужны мне чужие дети. – заявила Мишкина мать. – Женишься на Машке – прокляну!
Мишка и сам сомневался – вот не нравилась ему чужая девочка по имени Марина, никак не нравилась. Очень уж она на папашу своего похожа была. Мишка был готов любовь свою школьную на руках носить, но чужой ребенок ему был без надобности. Корми, пои его, одевай, обувай, внимание уделяй. Ему, Мишке, может своего хочется. Пацана! Он и имя ему уже придумал – Жорка! Георгий Михайлович Селищев. А, что? Красиво звучит и солидно.
Но, как известно, беда не приходит одна.
Уж на что подружки, раньше Машке завидовавшие, втихую перешептываться стали о том, что невезучая она, после того, как Артема в шахте прибило, так теперь уже и в голос заговорили, что Машка, мол – магнит для бед и несчастий и связываться с такой, как она, себе дороже.
Маринка пропала. Шла-шла девчонка со школы, да и не дошла. Машка с работы вернулась, а дома и нет никого. Пока по улицам бегала, голос надрывала, пока к соседям стучала, пока в полиции заявление писала, времени сколько прошло.
Как в воду девчонка канула, только рюкзак школьный и нашли. В луже грязной, за гаражами валялся.
Здесь уж Мишка не утерпел и на материны слова и причитания внимания не обращая, явился к Машке. Ей, после второй потери, ну одной, совсем никак нельзя было быть. Она после смерти Артема себе все глаза выплакала, а, уж, когда Маринка, дочка, пропала, так и вообще, на тень себя прежней похожа стала.
Мишка и подсуетился – вместе с ней в полицию ходил, вместе с Машкой и другими людьми неравнодушными город прочесывал, по подвалам, да по «заброшкам» лазил, все пропавшую девочку искал.
Но, впустую.
Исчезла Марина, как будто и не было ее никогда. Осталась одна фотография в траурной рамке. Даже на кладбище городском хоронить некого было.
Так и числилась Марина в пропавших – ни живая, ни мертвая.
А Мишка на Машке женился. Через полгода после пропажи Марины, не взирая на материн визг и угрозы, женился. Свадьбу они сыграли тихую, скромную, но Мишке тот праздник и не нужен был совсем. Главное ведь, что? Что любовь его первая, синеглазая, вновь улыбаться начала, смеяться, его, Мишку, мужем называть.
А через девять месяцев, как по заказу, родился он, Георгий Михайлович. Богатырь, весом в четыре с лишним килограмма, синеглазый карапуз, похожий на Мишку и Машку одновременно.
И началась жизнь. Та самая, настоящая. О которой Мишка мечтал, еще тогда, перед армией.
*
– Тук-тук. – Мишка открыл двери своим ключом. – Есть кто дома? Ждут ли меня с работы?
Он мог бы и не задавать этого вопроса, потому что, на звук открывавшейся двери выскочил Жорка, мусоливший во рту совершенно новую, яркую машину, а с кухни, поспешно отряхивая белые от муки, руки, выглянула Мария, улыбаясь.
– Ждем, конечно, ждем. Проходи, пирожки готовы, с картошкой и капустой, как ты любишь Мишаня.
Мишаня расплылся в улыбке. Так его только Машка называла и больше никто. Мать, та, больше, «Мишкой» кликала, а теперь, так и совсем, только «дураком», да «неблагодарным гадёнышем» прозывала.
– Пирожки – это хорошо, пирожки, мы любим. – произнес Мишка, аккуратно убирая уличную обувь на, положенное ей место и переобуваясь в тапочки. – Не так ли, Георгий Михайлович? – и протянул сыну, купленную в супермаркете вкусняшку. – Держи, тебе сынок, от зайчика.
– От зайсика .. – Жорка счастливо заулыбался и принялся шуршать пестрым фантиком. – Люблю зайсика.
Машка неодобрительно нахмурилась.
– Ужинать будем, а ты Жорке весь аппетит перебьешь, конфетой-то.
– Ничего страшного от одной конфеты не случится. – Мишка обнял жену, целуя в, белую от муки, щечку. – У нас, Селиных, аппетит – о-го-го, какой! Потому-то мы и богатырем растем! Не так ли, сынок?
– Ужинать, богатыри вы мои. – Машка ласково потрепала вихрастую макушку Селина-младшего. – Давайте, бегом!
*
Нельзя сказать, что Мария была недовольна своей теперешней жизнью. Всё у неё, вроде бы, было хорошо – любящий муж, кроха-сын и достаток в доме. Разве что, свекруха-гадюка, жизнь отравляла, так Машка старалась на вопли полусумасшедшей старухи не обращать внимания. Понять ее было можно – глодала женщину обида на то, что сын, кровиночка родная и единственная, променял мать на непутевую девку, да к тому ж, ещё и вдову. Не такой виделась Мишкиной матери невестка, да только не ей решать.
Первый раз Машка рано замуж выскочила, сразу же после школы. За Артёма, парня, жившего по соседству. Был Артём старше самой Марии на три года, как раз успев вернуться из армии к её выпускному. Он-то синеглазую и симпатичную соседскую девчонку давно приглядел и рассусоливать не стал, сразу женился, а то, на такую хорошенькую девчонку много желающих отыщется. Тот же Мишка Селин, который на Машку с пятого класса облизывался.
И жили они с Артёмом хорошо, ладно. Да и как иначе, коли у них всё по любви случилось? Дочка росла, умница, красавица, на папу похожей. Говорят, коли дочка на отца похожа, то быть ей счастливой.
Но, врут люди, про счастье-то – вначале, мужа Машка потеряла, затем, дочери лишилась. Чуть с ума не сошла от горя, хорошо хоть Мишка помог, поддержал в трудную минуту. Иначе, совсем пропала бы Машка – в слезах утонула бы или, на дне стакана стала бы утешения искать.
– Пусть у тебя всё хорошо будет, деточка. – шептала Маря, ласково гладя дрожащей рукой фотографию дочери. – Может быть ты где-то сейчас, далеко-далеко от меня. Ничего, что далеко – главное, чтобы, живая.
Очень хотелось верить Марии в то, что Маринка жива. Что люди чужие просто позарились на девочку и украли ребенка. Хотелось верить женщине в то, что ее дочка живет, в школу ходит, дышит воздухом и играет на детской площадке.
Случаются же чудеса в жизни? Может быть, когда-нибудь, отыщется Маринка? Вернется домой, прибежит по дорожке и обнимет свою маму?
Мишка жену не расхолаживал, но и пустых слез не одобрял. И строго-настрого запретил Машке рассказывать сыну о том, что у него когда-то была сестра.
– Умерло – так, умерло. – говорил Мишка. – Хорошо, коли отыщется. Тогда Жорке все и расскажем. А так, незачем ребенка травмировать. Мал он еще.
Машка и не рассказывала, хотя и чувствовала в словах мужа какую-то неправильность. Холод и равнодушие чувствовала. Но ведь Мишка и не обязан был любить Марину. Она ему совсем чужая. Артёма дочка, не его, не Мишкина.
*
– Чего смурная такая, – поинтересовалась Лариска Колесникова, толкая Машку локтем в бок. – кислая, как трехдневная простокваша? Мишка что учудил? Не говори, все равно не поверю – он у тебя золото!
– День рождения у Мариночки через три дня был бы. – шмыгнула носом Машка, проворно расставляя по полкам пакеты с крупой. – Совсем уже большая была бы девочка. Помощница.
– Ну, да. – туманно ответила Лариска. – Время летит, и мы за ним не успеваем. А, хочешь, – женщина воровато осмотрелась по сторонам – не подслушивает ли кто их разговор. – сведу тебя с тёткой одной. Говорят, она в землю на три метра смотрит, любую судьбу предсказать может, про любого человека правду скажет.
– Экстрасенс, что ли? – хмыкнула Машка, которая регулярно телевизор смотрела. И про экстрасенсов передачи тоже, хотя, Мишка подобные шоу категорически не одобрял. Ну, Машка и не смотрела их, когда муж дома был. Только, муж в смену работал и время на просмотр передач у Машки имелось.
