Полная версия
Сказать честно, именно побитой собакой Таня себя и ощущала.
Но, сиди-не сиди, а задница замерзла, зубы выбивали чечетку, а само тело тряслось, точно у припадочной.
Ужасно болел живот.
Ледяной ком шевелился, точно живой, кололся острыми гранями, напоминая о том, что время пошло.
Часы тикают.
Тик-так.
Кое как приподнявшись, девушка, отсвечивая голым задом, на полусогнутых, потащилась к кустам, надеясь на то, что они, все еще покрытые слегка пожелтевшей листвой, послужат какой-никакой, а защитой от дождя.
Ноги шлепали по раскисшей грязи – шлеп, шлеп. Таня морщилась, но брела. А куда деваться? Останешься на берегу, простынешь, заболеешь и сдохнешь от пневмонии.
Сдыхать не хотелось. Наоборот, хотелось выжить и отомстить.
Им.
Злобным, похотливым ублюдкам, утопившим ее в реке.
Утопившим-утопившим. Таня не обольщалась. Она и в самом деле утонула, а уж, что с ней случилось дальше, походило на историю из фантастического романа.
Старик водяной.
Гигантский рак.
Русалки, на русалок не похожие, а похожие на страшилищ из Чернобыльского моря, мутировавших в невесть кого.
Боль, свившая гнездо в ее теле.
Но, она жива.
Вопреки всему.
Даже, здравому смыслу.
А, значить – сжать зубы и идти. Выжить.
И, отомстить.
*
Озерки спали сладким сном.
В дождливую погоду, вообще, спится хорошо. Даже пожилым людям с ноющими суставами, бессонницей и прочими замудреными хворями.
Татьяне очень повезло.
Она, словно тать, прокралась задворками, отворила калитку и, серой тенью, шмыгнула в родную дверь.
Засов – а, в Озерках, как и раньше, двери запирали на засовы, был поддернут способом, известным еще с детских лет, двери распахнулись, и девушка ввалилась в родительский дом.
Мокрая.
Грязная. Голая.
Она тащила свою сумку, с упорством хомяка, делающего стратегические запасы на зиму.
Сумку она отыскала в кустах, куда ее, по всей видимости, забросили Танины обидчики.
Там же, у потухшего кострища, валялись пустые бутылки, использованные шприцы и презервативы.
Подонки даже не попытались скрыть следы преступления.
Были уверены в своей безнаказанности.
Грязные твари.
Самоуверенные ублюдки.
Девушке пришлось быть очень аккуратной, чтобы не пораниться о битое стекло или иглу.
Наскоро заглянув в сумку, она убедилась в том, что насильников не прельстили ее скромные вещи. Они даже не ограбили свою жертву, оставив нетронутыми портмоне и документы.
Вероятно, перепились до свинячьего визга.
Пришлось топать так, как была – босой, голой и замерзшей.
Таня попыталась набросить на плечи свой пиджак, но только зря испортила вещь, намочив ее. Дождь лупил с такой силой, что ткань, мгновенно напитавшись влагой, перестала служить защитой от промокания.
Удивительное дело, но девушка была благодарна этому дождю – жители Озерков сидели по домам и опасались нос высунуть наружу.
Да и рань стояла страшенная – ночь ещё окончательно не сдала своих позиций, а серый рассвет медленно пробивался сквозь сырую хмарь дремавшего утра.
Родители еще не выходили из своей комнаты.
Разумеется, они не ждали Тань в такую рань.
Повезло.
Девушка смогла пробраться в свою бывшую комнату, наскоро обтереть тело полотенцем и набросить на себя халат.
Успела.
– Таня? – мама очень удивилась, обнаружив дочку прямо в доме, нежданно-негаданно. – Но, как? Автобус же еще..
– Попуткой добралась. – легко соврала Татьяна. Слова сами по себе слетели с языка и девушке первый раз было совсем не стыдно врать матери. – Промокла вся. Дождь сумасшедший. Льет, как из ведра. Ни зги не видно. Хорошо, водитель попался с пониманием – подвез чуть ли не к самой калитке.
– Повезло. – мать пожала плечами. – Давай, обмойся, пока отец спит, а я блинчиков настряпаю, как ты любишь.
Уговаривать девушку не пришлось. Она и сама была рада смыть с себя всю грязь, налипшую за долгий путь к родному дому.
Хорошо еще, что мать не обратила внимания на лицо дочери – свет в комнате Таня зажечь поостереглась, а в коридоре было темновато. Опять же, возраст – очки мама не одела, а без очков она видела так себе.
Хотя..
Девушка зло усмехнулась, наклонившись над тазиком с чистой, горячей водой.
– Хозяин-водяной, помоги! Меня омой-умой, ненужное сокрой.
Она три раза повторила заветные слова, торопливо обмылась и стремительно вернулась в комнату.
Подскочила к зеркалу, взглянула и замерла.
Татьяна Сидорова никогда не считалась красоткой – высокая, спортивного телосложения, слегка угловатая, с волосами неопределенного, тускло-каштанового цвета и глазами мутного бутылочного стекла, она проигрывала своим, более броским одноклассницам. Даже ненавистная Любка Самохвалова, так ловко сманившая Таниного парня, выглядела более эффектной, яркой, да и вела себя соответствующим образом.
В зеркале отразилась совсем другая Татьяна.
Возможно, всему виной была та самая, заговоренная водица. Кто знает?
Глаза Татьяны горели яркими зелеными фонарями. Нет, даже не так – они светились, словно драгоценные изумруды, прихотливо изгибались точеные брови, лицо приобрело необыкновенный прозрачно-фарфоровый оттенок, а губы, словно ягода-малина, призывно манили, склоняя к поцелуям своей порочной припухлостью.
Таня облизала эти самые губы и прищурила глаза – словно хищная тигрица глядела из нее из зеркала, а не скромная простушка Сидорова.
Волосы легли на плечи мягкими локонами. Они пушились и искрились рыже-каштановым, ярким шелком, вкусно пахли шампунем и выглядели так, словно Татьяна, всего лишь полчаса назад вышла из самой дорогой парикмахерской.
– Чудеса! – прошептала девушка, любуясь собственным отражением. – Спасибо тебе, дедушка!
Внезапно ей вспомнился кадр из старой-старой сказки, еще советских времен. Там, помнится, некий царь-государь тоже влез в долги к водяному хозяину и тот напоминал о задолженности, высовывая руку из колодца и грозя ею забывчивому должнику.
Хоть вся история и казалась девушке фантастическим розыгрышем и чем-то нереальным, только вот насиловали и били ее те подонки, по-настоящему.
Она прекрасно помнила, как болело распухшее лицо, как жгло между ног и в попе, как трудно было дышать, потому что, здоровяку Сереге казалось забавным наблюдать за тем, как жертва корчится, задыхаясь от нехватки кислорода. И под ребра ей напинали от всей души.
Теперь, от всего этого ужаса не осталось и следа. Нет, боль, как и обида, как и омерзение от того, что случилось, никуда не делась. По-прежнему Татьяну слегка подташнивало, ныли лицо и тело, саднило и тянуло в интимных местах, но уже не так остро. Да и внешних проявлений не осталось – синяки и шишки куда-то пропали. Во всяком случае, в зеркале они не отражались, что очень порадовало девушку.
Страшно было бы представить, что случилось бы с отцом и матерью, рассмотри они в подробностях раны родной дочери.
Инфаркт-не инфаркт, а потрясений бы хватило, равно, как и слез, и молчаливых упреков.
Типа – мало нам было истории со сбежавшим кавалером, так ты в новую ухитрилась вляпаться, да еще с такими последствиями!
Хорошо, что обошлось.
Спасибо водяному.
«Хотя, – кривовато усмехнулась Татьяна, уронив голову на руки и прикрыв лицо, сражаясь с внезапным желанием разреветься – громко, всласть, по девчачьи, – визита к гинекологу избежать не удастся. Мало ли чем могли наградить ее эти подонки?»
Таня уселась на кровать, жадно принюхалась – пахло маминой стряпней. Сразу же захотелось горячих блинов, с маслицем и густой, домашней сметаной.
Девушка сглотнула слюну и задумчиво уставилась в окно.
Разглядывать дождь.
Три службы задал ей водяной.
Таня собиралась управиться с первой быстро, не затягивая.
*
Черный петух.
Петухов Татьяна терпеть не могла – ни черных, ни красных, ни пестрых, ни самых обычных, белых.
Когда-то в далеком, сопливом детстве, маленькую Таню такая вот птичка испугала до полусмерти. Это только кажется, что петух безобиден и прост. На самом деле, всё обстоит далеко не так. Птица эта задириста, воинственна и коварна.
Вот и петух Сидоровых от чего-то очень сильно невзлюбил хозяйскую дочку, которой тогда едва исполнилось шасть лет. То ли птице не понравилось, что Таня по утрам заходит в курятник с корзинкой и собирает еще теплые яйца, то ли то, что девочка очень любила играть со смешными, желтенькими, пушистыми цыплятами, но только однажды, подкараулив ребенка, петух с воинственным клекотам напал на девочку и жестоко расклевал ей ногу. Сильно, до крови.
У Тани даже шрам остался. Некрасивый шрам на лодыжке, который всякий раз напоминал ей о том, что не всякая птица беззащитна.
Сейчас Сидоровы держали пяток курочек-несушек, но петуха в курятнике не водилось. Старый он совсем стал, вот и отправилась жилистая птица в лапшу, а новым как-то родители Татьяны обзавестись не удосужились.
Да и недешевое это удовольствие – элитный петух-производитель. Дорогое. Цены на ферме Самохваловых кусались, вот и обходились куры Таниных родителей без петуха, словно гарем без падишаха.
Но на ферме у Самохваловых обитала всякая птица – и гуси, и утки, и куры с петухами, причем, совершенно разных расцветок и пород. Поговаривали, что Самохваловы выписали откуда-то из-за границы небывалых элитных птиц, несущих чуть ли не страусиные яйца.
Так что, Татьяна надеялась на то, что за приобретением черного петуха, дело не станет.
Деньги у нее имелись.
Мама вызвалась прогуляться по поселку с Татьяной. Она всё утро охала и ахала, никак не могла налюбоваться новой, похорошевшей дочерью, которая, вопреки насмешкам местного люда, ухитрилась неплохо пристроиться в «этом ихнем городу».
И все, благодаря отцовой сестре, тетке Валентине.
«Обязательно надо ее отблагодарить. – подумала Танина мама. – Зарубим пару уток и курочку, что пожирнее. Пусть Валюша побалует себя вкусненьким».
– Ты стала такой красоткой. – мама ласково провела натруженной рукой по густым волосам дочери. Совсем взрослая. – Волосы красишь, небось? Цвет красивый, яркий.
– Не крашу, сами по себе такие. – Татьяну в данный момент волновала покупка черного петуха, а не разговоры о собственной, стараниями водяного улучшенной внешности. – Шампунь, бальзам и ополаскиватель – вот и вся хитрость.
По Озеркам мама с дочкой шествовали степенно, показываясь и похваляясь. Особенно старалась Танина мать, Светлана Антоновна, набросившая за ради такого случая на плечи нарядную цветастую шаль.
Соседи переглядывались, перешептывались и таращились на Таньку Сидорову, брошенку, удивленными глазами.
– Похорошела-то у тебя, Светка, дочка. – сплевывая шелуху от семечек, соседка, Зося Гаврилова, без всякого стеснения рассматривала Таню, так сказать, во всех подробностях. – Ишь ты, совсем барыня городская! Не скажешь, что еще недавно лаптем щи хлебала и бегала за… Ох, и пожалеет же Димка, как увидит тебя, Танька! Все руки себе изгрызет, по самый локоть! Они и без того с Любкой лаются, а тут еще ты заявилась, вся из себя такая красивая.
Татьяна лишь плечами пожала – о Димке она не задумывалась. Пока ей нужен был лишь черный петух.
– Есть петушок, как не быть. – тараторила молоденькая птичница, обряженная в линялый халат. – Вы, теть Свет, своим несушкам кавалера покупаете? Возьмите лучше пестрого – он у нас бойкий, на курочек ласково поглядывает, а Черный – дурной совсем, так и норовит кого клювом долбануть.
Татьяна взяла обоих.
Туго скрученные птицы были водворены в корзину и, если пестрый лежал и не трепыхался, то черный, так и косил желтым глазом и пытался дотянуться хоть до кого-нибудь острым, почти орлиным клювом.
– Зачем тебе петух, Татьяна? – мать, ласково поглаживала пестрого по гребешку. Этого петуха Таня подарила родителям и обошелся он ей недёшево. Но мама подарку обрадовалась.
– Нужен он мне. – коротко ответила Татьяна. – В подарок купила. Отдарюсь за услугу.
– Петухом? – мать всплеснула руками. – Нашим, кому, поди? А чего петухом? Могла бы и деньгами отблагодарить.
– Так надо, мама. – Татьяна не стала развивать дальше петушиную тему. – Ой, а кто это там? – девушка воспользовалась возможностью избежать дальнейших расспросов, не очень для себя приятных. – Из знакомых кто? Не признаю никак.
Неподалеку образовалась чья-то массивная фигура, обряженная в спортивный костюм цвета взбесившейся фуксии. Фигура напоминала из себя гусеницу, на которую кто-то, с большим трудом, натянул нечто яркое и эластичное.
Фигура качала блондинистой головой и визгливым голосом общалась с телефоном.
Кажется, Татьяна догадалась, кто это.
– Любка Самохвалова. – подтвердила мать ее предположения. – Вернее, – женщина осторожно взглянула на дочь. – Савельева она теперь. Димки твоего жена. Видать, кому-то из поставщиков звонит. Ишь, как надрывается.
– А, она изменилась. – Татьяна, прищурив глаза-изумруды, внимательно рассматривала разлучницу. – И не в лучшую сторону.
– Ну, Любка, она всегда при теле была, – довольно хмыкнула Светлана Антоновна. – а, как мальчонку родила, так и вовсе, поползла, словно квашня из бадьи. Раздобрела до безобразия. Неудивительно, что злые языки болтают о том, что Димка на других заглядываться начал.
– А, он, заглядывается? – равнодушным голосом спросила Татьяна.
На самом деле, равнодушным. Перегорело у нее все к Димке за эти годы, а уж после нынешней ночи, так и вовсе – все страдания юношеские мелочью казались и глупостью несусветной.
– Да, кто ж его знает? – хмыкнула мать. – Только вот, болтают еще, что Любка всю посуду в доме переколотила, да часть – на Димкиной голове разбила. Ему даже к фельдшеру бежать пришлось, на другой конец Озерков.
– Милые бранятся, только тешатся. – равнодушно уронила Татьяна, ускоряя шаг. Встречаться с соперницей что-то не хотелось.
Но, не свезло – Любка их уже заметила.
Глаза бывшей одноклассницы расширились. Она хорошенько вгляделась, взметнулись вверх набитые брови, перламутровый ротик образовал буковку «О» и Самохвалова, то бишь, Савельева, припустилась к ним со всех ног.
– Сидорова? – скорчив недовольную рожу, воскликнула она. – Чего притащилась? Из города выгнали? Или тебя и там жених бросил?
На самом деле глаза Любки метали громы и молнии. Было с чего – вот, не походила Сидорова на брошенную невесту. Она, эта Сидорова, здорово изменилась – и фигура, и лицо, и взгляд такой – уверенный, холодно-оценивающий.
Любка вспомнила про отвисший зад и обвисший живот, про тройной подбородок вспомнила и попыталась не ударить в грязь лицом – разом втянула все свои телеса и застыла, выпучив глаза от натуги.
– Петушков вот прикупили. – пожала плечами Танька-зараза. – Хорошие у вас петушки, холеные. Не зря нахваливают.
Любка сверлила соперницу подозрительным взглядом, пыхтела и трясла бюстом.
– Зачем тебе петух? Ты же городская? – удивилась она.
– В, подарок. – Татьяна выдавила из себя улыбку, искусственную и насквозь фальшивую. – Одного – родителям, другого.. Другого, кому надо.
И, подхватив с земли корзину с птичками, неторопливо двинулась прочь. Светлана Антоновна поспешила следом. Спину Татьяны обжег, полный ненависти и недоверия взгляд Савельевой.
– Даже и не думай, Сидорова! И не смотри на моего мужа Димку! Мой он и больше ничей! Помни – ребенок у нас, сын! Уматывай в свой город, пока цела, а не то я тебе все волосы повыдергаю и не только на голове!
Татьяна хмыкнула, развернулась, смерила Любку насмешливым взглядом, с головы до ног.
– В иных местах, знаешь ли, давно принято делать эпиляцию. Гигиена, опять же.. Но, тебе, кажется, про то неизвестно?
Светлана Антоновна только ахнула, прикрыв рот ладонью, Любка побагровела, едва не задохнувшись от ярости, а Татьяна, очень даже повеселевшая, почти танцуя, двинулась дальше по дороге.
Настроение у девушки улучшилось и на краткий миг она позабыла об ужасах прошедшей ночи.
Гибкая психика, не иначе. Или, психотерапия от дедушки водяного.
Димка Савельев, никем не замеченный, выглядывал из-за стены сарая.
Он намеревался встретиться с Надюшкой, той самой молоденькой птичницей, устроившейся на ферму недавно и еще не знакомой с крутым нравом Димкиной жены, которая успела опротиветь супругу, точно горький полынный чай.
Он даже подарок приготовил для симпатичной девчонки – коробку вкусных конфет и бутылку шампанского, рассчитывая полакомиться и иными прелестями, присущими молодому упругому телу.
Но появление Татьяны, его давнишней симпатии, спутало все планы.
Как она изменилась – и внешне, и внутреннее. Стала настоящей красоткой, девчонкой-огоньком. Даже не огоньком, а пламенем, на которое хотелось лететь, точно глупому мотыльку. А, этот ее взгляд! А, глаза! А, поворот плеч!
Димка пребывал в полном восторге.
Молоденькая птичница была мгновенно забыта – никуда она от Димки не денется, а вот Татьяна в любой момент может укатить обратно, в этот свой город.
Конечно же она его до сих пор любит! Любит-любит, как же иначе? Он, Димка, красавчик каких поискать. Не зря Любка его к каждой юбке ревнует.
Ничего, он, Димка изыщет способ встретиться с Татьяной наедине.
И она ему не откажет.
Только не Татьяна, пролившая столько слез в тот день, когда Любка Самохвалова вышла замуж за него, за Димку. Говорят, что брошенная им Танька ревела белугой, словно царевна Несмеяна.
Она ни за что не откажется от встречи с ним. Он же мачо. Он снова сможет покорить сердце Татьяны и откусить от сладкого пирога.
А, Любка? Что, Любка? Пусть сидит дома, нянчит сына и радуется тому, что Димка вообще ложится с ней в одну постель и, пусть и через силу, но исполняет супружеский долг.
Да кому она нужна эта Любка, когда есть такая замечательная Татьяна?
Гори она, толстуха безобразная, синим пламенем!
*
Петух предчувствовал недоброе.
Вещало его петушиное сердце о том, что красивая молодая девушка тащит его к реке с вполне определенными целями. И цели эти, ему, петуху, не сулят ничего хорошего.
Птица яростно билась в корзине. Одна. Вторую-то Татьяна матери в руки сунула и пообещала родительнице, что к обеду вернется непременно. Точно-точно. Вот управится со своими срочными делами и вернется.
А что за дела такие, не сказала. Легонько шлепнула петуха по гребню, чтоб не трепыхался и неспешно отправилась дальше по дороге.
Вниз.
К реке.
Никем не замеченный, Димка Савельев, прячась за деревьями и домами, побежал за Татьяной.
Вернее, это он так думал, что незамеченный. Кому надо, тот Димкины маневры углядел и за телефон схватился, чтобы обо всем происходящем Любке доложить. Любка – человек в Озерках заметный. Глядишь, в благодарность, в следующий раз скидочку сделает, когда по весне за цыплятами-утятами пора настанет идти. А, что? В Озерках народ небогато живет, любой копеечке рад.
О том, что за ней бывший женишок увязался, Татьяна не знала. Не нужен ей этот Димка и даром теперь. Перегорело у нее все давно, одна зола на сердце осталась, да и та пеплом рассыпалась.
Затребовал с нее водяной, в счет первой службы, черного петуха. Прям, аж в лице изменился хвостатый дед, когда о петухе том речь зашла. Чем-то дорог был ему именно черный петух. Может быть любил водяной дед курятину, да не нежную молоденькую курочку, а именно, брутальное петушиное мясо?
Голову ломать Татьяна не стала – сказано, неси петуха, значит, петуха и отнесет.
Служба эта, простая. Спасибо, дедушка водяной, что взял деньгами. Не так уж это и дорого оказалось, за волшебную-то водичку.
Добежав до реки, девушка воровато оглянулась, но никого не заметила. Очень не хотелось Татьяне, чтобы ее застукали за неприглядным занятием – утоплением петуха. Так и ведьмой прославиться недолго. «Брошенкой» её уже обзывали, ведьмой прослыть девушка не желала.
Димка, притаившись неподалеку, с недоумением наблюдал за тем, как Татьяна, вытащив из корзины петуха, ловко и деловито, свернула шею несчастной птичке. Петух и рыпнуться не успел, как для него закончились все радости жизни.
Татьяна наклонилась над водой, что-то зашептала, тихо и скоро, затем, выпрямилась и, неожиданно сильно швырнула мертвую птицу, отправив тушку в недолгий полет.
Волной плеснуло на берег, и петух утонул. Р-раз, и нет его, словно корова языком слизала.
Татьяна удовлетворенно кивнула головой – водяной принял подношение. Ей даже послышался довольный, старческий, дребезжащий смех.
Со вторым заданием было сложнее управиться, но Татьяна надеялась на то, что ей повезет.
Ну, или она сама организует это везение.
Было неудобно выступать в качестве воровки, но, жизнь, она заставит – не так раскорячишься. Поговорка такая есть, её Татьяна в каком-то фильме слышала.
Девушка отвернулась от реки и медленно начала подниматься на бугорок, мечтая о вкусной маминой стряпне.
В животе урчало. Отвыкла Татьяна в своем городе от длительных пеших прогулок, вот аппетит и нагулялся.
– Таня? – такой знакомый и родной голос прозвучал словно гром среди ясного неба. – Танюша моя?
Таня опешила – на нее, из-за зеленых зарослей дикого орешника, смотрел Димка. Тот самый Димка Савельев, любовь, как ей когда-то думалось, всей ее жизни.
–Танюша. – повторился Димка и выпрыгнул из зарослей, схватив девушку за руки. – Девочка моя, какая ты стала…
– Какая? – Татьяне совсем не понравился взгляд бывшего жениха. Был он каким-то липким, жадным и неприятным. Этот взгляд, словно облапал девушку, намекая на совсем уж неприличные мысли давнего ухажера.
– Красивая. – восторженно выдохнул Димка, взгляд которого затуманился. – И пахнет от тебя сладко-сладко… Цветочным медом.
«Ты – пчела, я-пчеловод…– хмыкнула девушка, припомнив навязчивый попсовый мотивчик. – Эх, как же не вовремя.»
– Приехала. – Димка продолжал крепко держать Татьяну за руки, пребывая в полной уверенности, что бывшая пассия находится в полном восторге от того, что он, Димка, оказывает ей знаки внимания. Да она же была влюблена в него, как кошка, бегала за ним по пятам, каждое слово ловила раскрытым ртом. И до этого-самого у них дело дошло – пришлось парню попотеть, утешая нервную девственницу, но оно того стоило. Пухленькая Любка привлекала Димку своими округлостями, куда больше, чем угловатая Татьяна, да только до него, до Димки, кто-то успел надкусить сладкий плод. Но теперь.. Теперь этих двух и сравнивать было глупо. Опостылевшая толстуха-жена и такая вот красотка городская!
– Моя девочка, – Димка облизал тонкие губы. – я знал, я знал, что ты меня не забыла. Иди же ко мне, моя курочка, давай немного попроказничаем.
Димка восторженно выдохнул и потянулся за поцелуем. Сейчас он вопьется в эти губки, ягодки-малинки, обнимет девушку, прижмет, задерет вверх короткую юбку и…
В штанах стало тесно-тесно, так тесно, как уже давно не бывало. Жена не вызывала подобных чувств, молоденькая Наденька тоже, черт, да любая девушка в округе, во всем, Татьяне проигрывала!
– Отстань! – пощечина больно обожгла лицо охальнику. – Со своей женушкой миловаться будешь, Савельев! – и разгневанная Татьяна брезгливо сморщила точеный носик, словно что-то неприятное унюхала. – Топчи своих курочек в другом месте, а на меня напрыгивать нечего.
Димка оторопел – это сейчас, что было? Это она ему, Димке, по морде?
Дожидаться пока бывший женишок в себя придет, Татьяна не стала, прочь пошла, походкой кинодивы, как говорится: от бедра.
Но Димка не понял, следом увязался. Подбежал, злой весь, потный, запыхался. Рожа красная, след от пощечины, еще красней.
– Ах, так! – закричал он на Татьяну и снова за руку, хвать. – Возомнила из себя! Городская стала, мля.. Я для тебя не гожусь уже? Ну, это мы еще посмотрим! Ты чего это, там, у реки устроила? Петуха зачем утопила?
Татьяна слегка растерялась – он, что, все видел? Следил? Разболтает теперь по всем Озеркам! Мужики, они вообще, языками трепать любят, не хуже баб базарных, а этот еще и в морду получил.
– Мой петух, что хочу, то и делаю. – дерзко заявила Татьяна, сверкнув глазами-изумрудами. А еще, она сама себе удивлялась. Она – и так смело с Димкой разговаривает? А он ведь ее бросил ради другой, да еще на все Озерки ославил. И, насмешничал! – Строптивый больно. Счастья своего не оценил, за что и поплатился – отправился на дно, раков кормить.
Димка Савельев хмыкнул – так он и поверил! Нет, он на это не купится. Знает он, чем Татьяну прищучить!
– Может быть ты – ведьма? – коварно ухмыльнулся Димка и рывком притянул к себе девушку. – Ну, точно – ведьма! Набралась там, в своем городе, всякого, вот меня к тебе и тянет. Присушила? – и жарко дыхнул прямо в нежную шейку. – Всем расскажу про то, как ты петуха в реке топила, обряд колдовской творила, меня привораживала, чтоб, значится, я Любку с дитем бросил и из семьи ушел. Скажу, что за этим самым ты и приехала в родные места. Смотри, Танька, – пригрозил Димка, чувствуя себя победителем. – так и будет, если сегодня под вечер ко мне не придешь. Слышишь, Танька, не шучу я! – а сам так под юбку рукой и лезет, оглаживает шершавыми ладонями по ягодицам и сжимает жадно.
