Безумная ведьма

Эсфирь не успевает осознать, почему взгляды вдруг устремились на неё. Вышеупомянутые галлюцинации берут верх. Кажется, стены дрожат. Она резко дёргает руками, но металл оставляет на запястьях ожог. Вокруг всё рушится. Оглушительный грохот, и потолок осыпается на хрупкие плечи. Дыхание становится рваным. Почти булькающим. Яркий крик полощет по ушам, но она не может понять кто кричит. Одно единственное слово простреливает сердце и застревает в гортани: «Нет!».

Нет. Нет. Нет!

Хочется обхватить голову ладонями и раздавить к чёртовой матери, как грецкий орех. Чтобы по скорлупе поползли трещины, а потом и вовсе всё разлетелось крошками. Наручники мешают, оставляя в кистях адскую боль. Грудную клетку раздирает. На коже появляется без малого миллиард трещин, кровоточащих, гниющих. Горячо. Больно. Невыносимо. И этот крик, постоянный, непрекращающийся. Крик, от которого раскалывается глазная склера.

Что-то ледяное касается области под скулами, запуская приятную рябь охлаждения по щекам.

– Голос… Сосредоточься…

До сознания доносятся обрывки чарующих звуков. Становится непривычно… спокойно? Вой внутри головы утихает, грудь больше не борется с невидимыми иглами за право дышать, жар охлаждается… пальцами?

– Моём… слушай…

Расфокусированный взгляд блуждает по кабинету, не на шутку испугав женщину в халате. Ручка в её руке разломилась пополам ещё с первым криком осуждённой.  Врач-старикашка настороженно нащупывает внутри кармана кнопку-вызов охраны. Медбрат замер, широко распахнув глаза, как в забвении наблюдая за манипуляциями доктора Тейта. А последний уже сидит на столе, упираясь широко расставленными ногами в железный стул Эсфирь. Щиколотками он крепко фиксирует бёдра, чтобы она перестала вырываться и наносить себе увечья. Широкая спина в чёрной водолазке закрывает собой обзор для «врачебного консилиума». Он старается перехватить блуждающий взгляд, но, хотя попытки вырваться уже существенно снизились, она начинает мотать головой из стороны в сторону. Очередной вой Эсфирь словно даёт трещину на его сердце, но резкую боль в груди Гидеон объясняет себе не иначе, как отзвук межрёберной невралгии. Чего юлить, с такой профессией у него самого нервы ни к чёрту.

Он укладывает ладони под её скулы, легонько прижимая большие пальцы к щекам. Невесомые постукивания по коже заставляют девушку замолчать. Не боясь «ведьмовского взгляда», как окрестили медсёстры врождённую гетерохромию пациентки, он смотрит прямиком в глаза. Разорвать контакт не позволяет.

– Приглушите свет, – чуть ли не на распев требует Гидеон, не отрываясь от разноцветных глаз.

– А свечей, случаем, не достать? – фыркает медбрат, вернувший контроль над ситуацией.

– Да, будь так добр. И засунь их себе в…

– Гидеон! – взвизгивает женщина.

Очередной крик полощет по ушам.

– Не слушай её. Так о чём я? – нараспев протягивает врач. – Ах, да, засунь их себе в зад, – пациентка снова начинает брыкаться. – Тихо-тихо, сосредоточься на моём голосе. Только я. Слышишь, только я, – Гидеон, словно дьявол-искуситель, заманивающий невинную душу в сладкий плен, начинает покачиваться из стороны в сторону.

Свет всё же приглушают. Гидеон запоздало осознаёт, что зачем-то прикоснулся к пациентке руками. Это с огромной вероятностью могло повлечь усиление приступа вплоть до ударов или чего похуже, но… Он сидел и выводил невесомые круги большими пальцами по сухой коже. Ей явно не дают нужное количество воды, хотя, о какой воде может идти речь, когда она выглядит, как живой скелет. Гидеон чуть хмурится: как только он получит шефство, нужно будет обязательно провести терапевтическое обследование.

– Моргни, если слышишь меня.

Он не рассчитывает на ответ, но лёгкое шевеление длинных ресниц говорит об обратном. Слышит.

– Где ты находишься?

В кабинете становится так тихо, что слышно, как из коридора доносится чей-то приглушённый смех.

– Склеп. Огонь. Больно. Невыносимо. Моя любовь…

– Ты потеряла кого-то дорогого? – Гидеон дёргает плечом, будто приказывая никому не шевелиться.

– Камелии. Не знал. Не мог. Сердце. Боль.

– Никто больше не причинит тебе боли. Ты в безопасности, слышишь? Больше никто не причинит тебе боли. Ты знаешь, где находишься?

– Хал…Авс… Могила. Заживо.

– Так, Австрия. Ты в Австрии. Зальцбургская клиника. Меня зовут – Гидеон Тейт. Я твой врач. Я помогу тебе. Ты мне веришь?

Она замирает в его руках, глядя прямиком в глаза. В них бушующим приливом разливается океан. И она тонет, захлёбываясь, только потому, что никогда не умела плавать.

– Да, – едва различимый шёпот доносится до ушей.

На мгновение она затихает, дыхание выравнивается, даже прикрывает глаза. Стоит Гидеону отнять руки, как рыжая склоняет голову на бок, болезненно хмыкая:

– Всё в порядке, я потерплю, – она резко дёргается в сторону, шипит от того, как его ноги больно впиваются в бёдра. – Всё хорошо… Всё хорошо… Я потерплю! Я… Нет! Молчи! Молчимолчимолчи!

– Смотри на меня. Я – настоящее.

– Я не хочу терять тебя, слышишь?… Молчи… Молчи-молчи! Я просила, чтобы ты не приходил! Что ты наделал?

– Довольно, я вызываю охрану, – мужской голос басит где-то с краю от Гидеона.

– Что же ты наделал?!

Он резко оборачивается, одаривая старого врача взглядом ненависти, и не размыкая челюстей бросает острое: «Не сметь!».

– Я лишь хочу помочь тебе. Послушай… слушай мой голос. Только его. У тебя очень красивое имя. На аккадском оно означает «звезда». Хочешь, я расскажу о твоей тёзке? Конечно, хочешь, выбора-то у тебя нет. Я немного разбираюсь в Библии, и Эсфирь – главная героиня одноимённой книги Танаха. Она была невероятна красива, прямо как ты, – попытки причинить себе боль оканчиваются, она поднимает на него глаза, сама устанавливает зрительный контакт. – Но помимо этого она была невероятно предана своему народу, религии и земле. Её в жёны выбрал персидский царь Артаксеркс, тем самым отвергнув завистливую царицу Астинь. Об этом узнал Аман, что точил зуб на отца Эсфирь и всех иудеев. Аман добился от царя разрешения погубить Мардохея – отца Эсфирь, и его народ иудейский, тогда Эсфирь, нарушив придворный этикет, ценой собственного положения и под страхом потерять жизнь, обратилась к Артоксерксу за помощью. На виселице, приготовленной для Мардохея был повешен Аман. Так она смогла спасти не только свой народ, но и брак.

– Она… была счастлива? – хрипло спрашивает девушка.

Гидеон сдерживает судорожный облегченный выдох. Он смог выдернуть её из воспоминаний. Вопрос лишь в том: надолго ли?

– Да, она была счастлива.

– Что же, ей повезло больше, чем мне, верно? – она уже хочет усмехнуться, как тело словно выламывает, а голос срывается на шёпот: – Молчи… Молчимолчимолчи!

Гидеон распрямляет спину, оборачиваясь на коллег.

– Думаю, что вердикт у всех однозначен. Доктор Хайс, вызовите капельницу. Позже я назначу курс антипсихотиков, а пока прокапайте успокоительное, – он поворачивается обратно к замершей Эсфирь. – Не пугайся, я постараюсь стабилизировать твоё состояние и облегчить жизнь… – «насколько это возможно с шизофренией», но он не договаривает, спрыгивая со стола.

Двери открываются, приковывая внимание рыжей. Зрачки опасно расширяются, когда внутрь заходит медбрат, а второй поднимается из-за стола. Оба двигаются на неё. Затылок облизывает страх. Опасность. Она медленно переводит взгляд на черноволосого врача – тот излучает сплошное спокойствие. Его взгляд служит чем-то волшебным, иначе не объяснить. Таким уютным, кротким, доверительным.

Эсфирь задерживает дыхание, когда её кожи касаются чужие руки медбратьев. И снова это несуразное, нелепое, нервное: «Что ты наделал?». Она понятия не имеет, кто этот «он», а уж тем более, что он сотворил. Но некто в голове обращается к нему с отчаянием, слепой яростью и… надеждой.

Некто в голове буквально молится на него.

Как только её выводят из кабинета – хватка медбратьев усиливается до боли в мышцах. Эсфирь дёргается, но слышит в ответ сухое: «Не рыпайся». Персонал в коридоре сторонится и только провожает заинтересованным взглядом до очередной клетки.

Дверь с лязгом открывается, её грубо вталкивают внутрь, отчего она оступается и летит прямо в объятия холодного линолеума. Боль в области скулы начинает слепо пульсировать, посылая яркую вспышку в мозг. Сейчас начнётся. Сейчас снова начнётся.

Еле различает, что перед глазами белыми разводами вспыхивает сначала обувь медбрата, а затем колени, обтянутые тёмно-синей тканью. От чужого прикосновения к челюсти Эсфирь дёргается, но хватка на скулах усиливается. Приходится смотреть прямо в лицо осклабившегося работника. За его спиной стоит второй, скрестив руки и опираясь спиной на железную дверь.

– Не думай, что после всего, что ты сделала и наговорила – тебя здесь ждёт курорт, – грубый голос раскаленным железом затопляет ушные раковины. – Ты здесь не пациентка. Лишь эксперимент.

Второй медбрат довольно фыркает, но продолжает хранить молчание. И прекрасно, потому что в голове все звуки смешались в один едва различимый поток.

– Когда я выберусь… Я сожгу тебя, – хрипит Эсфирь, чувствуя, как мозолистые пальцы буквально таранят кости.

– Ты ещё не поняла? Ты не выйдешь отсюда. Твой пожизненный срок передадут в руки доктора Тейта и поверь, в мире нет безжалостнее никого, чем целеустремлённый врач, желающий полностью излечить шизофрению. Так что помалкивай и будь покладистой, ведьма.

Он чуть приподнимает её голову, на что Эсфирь не удерживается от плевка в лицо. Он шипит едва различимое: «Сука», а затем разжимает пальцы.

– Карл, – медбрат поднимается, переводя взгляд на напарника. – Сделай так, будто она случайно упала по дороге сюда.

– Поиграем, ведьма?

Вот чёрт. Зрачки резко расширяются. Лучше бы он молчал до конца своей жизни и не сотрясал воздух противным высоким голосом. Линчевать его внутри собственной головы не получается. Сознание гаснет после нескольких вспышек боли. Тьма проглатывает её как маленькую таблетку хлорпромазина2: быстро и незаметно.

ГЛАВА 2

Гидеон проводит ладонью по лицу, наивно полагая, что это снимет усталость. Если честно, становится только хуже. Последние силы он оставил в кабинете доктора Штайнера, когда тот вручал документы новой пациентки, как священный Грааль.

Он чиркает бензиновой зажигалкой, а затем достаёт сигарету правой рукой. Курить в собственном кабинете запрещено, но когда Гидеона волновало что-то кроме себя? Тем более, сейчас. Вишня оседает на слизистой. Грудь неприятно сдавливает. В последнее время невинная затяжка обращалась лёгким кашлем. Но, как и все врачи, этот тоже не спешил обследоваться. «Реакция на стресс» – за таким невинным предложением обычно прятался Гидеон.

Стресса действительно было много.  Последний и вовсе связан с его первым именем. Вернее, не так. С его первым именем на новой пациентке.

Гидеон выпускает дым, снова поддевая листок. В верхнем правом углу прикреплена фотография рыжеволосой на фоне полицейской стены. За ней – отпечатки пальцев. Ядрёно чёрном выведена основная информация, на которой он уже не заостряет внимания.

Взгляд останавливается на пункте: «Особые отметки/пирсинг/татуировки». Больше всего удивляло два факта, и все они связаны с чернилами на её теле. Первый: две татуировки за правым ухом – полосы: длинная и параллельно ей – короче. У Гидеона была точно такая же, на том же месте.

Как минимум, совпадение казалось странным, но на деле говорило лишь о том, что подопечная, или её тату-мастер, тоже любила теории о значении полос. К слову, именно мастер смог запудрить в своё время голову Гидеону. С тех пор человек, разбирающийся в значениях, мог предположить, что именно из огромного количества символов выбрал он: стабильность, надёжность, успех, мощь, отречение, самосовершенствование, рост, колоссальную энергию, жизненные силы или же – скорбь, утрату, нереализованные возможности. Для доктора Тейта заложенными значениями являлись: «мощь» и «успех». Теперь он всерьёз хотел узнать, что же означают татуировки Эсфирь.

Другая надпись заставила его перестать дышать, когда она прочел в первый раз. «Vidarr». На левом ребре, усыпанном множеством белёсых шрамов.

Гидеон снова затягивается, подбирая в голове варианты значения татуировки. Имя, от которого он бежал всю жизнь настигло вот так просто, на коже психически больной пациентки. Он снова смотрит на фотографию. Безумный взгляд разноцветных глаз выжигает с фотокарточки дыру во лбу. Потрескавшиеся губы растянуты в безумный оскал. Скулы обтянуты кожей. Если предположить, что «Видар» – связано не с именем реально существующего человека, а с вымышленным скандинавским богом мщения и безмолвия, то всё встаёт на свои места: Эсфирь просто считает его собственным покровителем. Что сводится к неутешительному выводу: она действительно может быть мстительной, и, вероятно, может убить во имя мести.

Другой вариант трактовки: просто полюбившийся персонаж из серии игр «Disciples»3 или из «World of Warcraft: Legion»4? Но тогда почему в месте, где принято набивать что-то сокровенное?

Последний вариант: её любовь.

Гидеон хмурится, зажимая сигарету меж губ. Интересно, а сколько вообще человек носят имя «Видар»? Он лично встречал одного. Правда, в зеркале. Быстро хватает ручку, записывая в раскрытый блокнот несколько дополнительных вопросов. Все их он обязательно задаст Эсфирь.

Аккуратный стук в дверь заставляет Гидеона молниеносно потушить сигарету и убрать пепельницу обратно в выдвижной шкаф.

– Я тебя сдам Штайнеру, честное слово!

Мужской глубокий баритон прокатывается по кабинету, когда на пороге появляется доктор Морган собственной персоны. Чопорный англичанишка, каждый раз грозящийся сдать Гидеона начальству и каждый раз затыкающийся, зажимая вишнёвую сигарету меж губ.

– Сделаешь одолжение, – усмехается Гидеон. – Что-то случилось?

Он поднимается с кресла, пожимая руку коллеге.

– По правде, да, – тот сверкает карими линзами в тёплом свете ламп. Его родной цвет глаз обладал сиреневым пигментом, чего он жутко стеснялся (признавшись в этом однажды Гидеону). – Твоя новенькая. Видел, как два амбала не особо с ней церемонились. В отчёте нарисуют, что упала, но разберись со своими. Или ты решил её сразу пустить в расход?

Гидеон медленно переводит взгляд на Себастьяна. Психотерапевт безмятежно провалился в кресло около стола, постукивая костяшками пальцев по подлокотнику.

– Чёрт, – Гидеон снова выдвигает ящик, вынимая оттуда пепельницу.

Он вытаскивает сигарету губами, кидая пачку в сторону коллеги. Хотя определение «коллега» не совсем подходило Себастьяну, скорее, «хороший знакомый». По крайней мере, он единственный, с кем можно было пропустить по стаканчику после работы.

– Снова хочешь убедиться «действительно ли она достойна твоих измывательств»? – фыркает Себастьян, вытягивая сигарету. – Если сейчас сюда забежит Штайнер, я скажу, что ты мне сигарету насильно в глотку запихнул.

– Он старый для забегов – во-первых. Во-вторых, это не «измывательства», а эксперименты, в которых…

– Да-да, на которые ты обрекаешь души пропащие, достойные самого Ада, лишь бы найти лекарство от шизофрении… Его нет, сюрприз.

Дым приятно напитывает воздух.

– Его нет, потому что я ещё в поисках, – фыркает Гидеон. – Что? – раздражённо кидает он, когда замечает прищур шатена.

– Ты не сказал, что «в-третьих».

– Чёрт, это безумие.

– Как и лекарство доктора Тейта от шизофрении.

Гидеон выпускает дым кольцами.

– У меня есть сомнения в её кровожадности, – он пододвигает дело Себастьяну. – Я работаю с теми, в чьих глазах пульсирует постоянная ненависть, чистое безумие. Она же… Она только делает вид, но взгляд он…

– Да, очень не безумный, – едко хмыкает Себастьян, глядя на фотографию.  – Головой не ударялся?

Гидеон переводит недовольный взгляд на скептичное лицо Себастьяна. Иногда коллегу хотелось приложить головой о дверной косяк, но то, сколько раз психотерапевт прикрывал его спину в разных передрягах тут же реабилитировало.

– Выплюнь сигарету немедленно, иначе я потушу её об тебя.

– Всё, я молчу! – приподнимает ладони Себастьян.

Он тянется ко врачебному делу, внимательно осматривая записи. Взглядом тормозит на деяниях.

– И что мы имеем? Два трупа, поджог, ещё один труп, ух ты, мамочки, изуродованный. Как здорово!

– Поджёг может быть подстроен, понимаешь?

– То есть трупы тебя не волнуют?

– А тебя волнуют? – изумлённо приподнимает брови Гидеон.

– Ну, не то, чтобы прям вот сильно, но…

– Так вот и возвращаемся к поджогу, – он не сдерживает усмешки, замечая, как Себастьян прячет за затяжкой улыбку. – Вся эта история о мщении «любимому» за то, что тот выбрал другую уж больно…

– Чистая, – хмурится Себастьян. – Если это проходило в продромальную стадию5, то поджег дома явно нетипичен.

– Прежние врачи ссылались на истерическую реакцию, но это полный бред. Там ещё с десяток признаков.

– И большинство из них связаны с эмоциональной холодностью, – Себастьян переворачивает страницу, задумчиво пялясь в заключение, там сигналило два слова: «полностью здорова». – Острая стадия6. Что тогда, что сейчас. Странно, что только в тюрьме её признали больной.

– Более того, она не похожа на ту, кто поддаётся «императивным голосам». Я видел припадок. Голоса внутри её головы пытались причинить ей боль, как и она сама.

– Да, но, если она и убила из ревности – здесь должна быть приписка: «убийство, мотивированное бредом». Но заключённый с раздробленным черепом…

– Теперь понимаешь мои сомнения? Она больна, но возможно не причастна к убийству и пожизненный срок…

– А возможно, она хорошо пудрит мозги и тогда срок полностью оправдан. В любом случае, на осмотре всё станет чуть яснее… Наверное…

– Себастьян, – Гидеон забирает досье, разворачивая его и укладывая к другой стопке таких же папок. – Мне нужно присутствовать на осмотре.

Себастьян сначала усмехается, а затем тушит сигарету.

– Она, конечно, теперь принадлежит тебе, Гион, но ты знаешь, как Штайнер относится к твоему пристальному вниманию к таким пациентам. Ты и так вечно рискуешь.

– Штайнера завтра не будет. Сваливает на какой-то форум в Нью-Йорк, так что я могу свободно заниматься своими делами.

– Ладно, долбанный злой гений, скажешь волшебное слово – и я тебя пущу в своё царство-государство.

– Больше никогда не получишь моих сигарет.

– Доктор Тейт, Вы перебарщиваете с волшебством!

Бархатный смех коллег заволакивает кабинет выдающегося врача-психиатра Гидеона Тейта.

ГЛАВА 3

Кофе беспощадно остыл под задумчивым ледяным взглядом. Часы на кухонной полке показывали половину седьмого утра. Через полтора часа Гидеон уже должен производить обход пациентов, но… он до сих пор сидит в пижамных штанах, задумчиво прокручивая в левой руке сигарету и гипнотизируя два тонких кольца-татуировки на правом безымянном пальце. Несомненно, самый странный рисунок в его жизни. В университетские годы русские одногруппники из-за этого в шутку называли – «женатик». Но думал он сейчас далеко не о том, каким дураком был, набив два кольца в пьяном угаре после выпуска со школьной скамьи.

Мысли оккупировала пациентка. Пациентка, явившаяся к нему во сне. Был ли Гидеон впечатлительным? С такой работой – явно нет. Но… Он закрывал глаза и словно видел рекламу какого-то мега-известного фильма. Невероятный зал в лазуритовых оттенках буквально утопал в обилии света и зелени. С другого конца зала, прямо к нему, двигались два старика в чёрных одеяниях. Стоило им остановиться, как за их спинами показалась хрупкая фигура пациентки. Яркие рыжие волосы красиво обрамляли лицо и спадали на плечи, путаясь в мехе соболиной накидки. Вероятно, девушке невыносимо жарко, потому что разноцветные глаза сверкают гневом и нетерпением. Но стоит ей посмотреть на него, как там блестят звёзды. Гидеон сквозь сон понял, что не дышит слишком долго. Он просто смотрел в ответ, пока неопознанное чувство отравляло организм. Свет вокруг померк, оставив его один на один с… ведьмой! По крайней мере, выглядела она прямо как с фэнтезийной картинки. А затем подошла так близко, что сердце внутри затрепыхалось, заглушая собой мир.

«Я рада, что оно теперь твоё»

Шесть непонятных слов, но голос заставил тело среагировать слишком болезненно: будто в кожу единовременно воткнулось с десяток скальпелей. Он чувствовал себя раскрошенным, подавленным… мёртвым.

«Подвалы твоей памяти слишком глубоки, но, я знаю, ты отыщешь меня. Оно не позволит не отыскать»

Гидеон до сих пор помнил каждое ощущение, испытавшее во сне. Его бросало то в жар, то в холод. То рассудком завладевал страх, то какое-то неясное, больное вожделение. Во всех случаях неизменным оказывалось лишь рваное биение сердца. Пальцы до сих пор немного потряхивало, словно по ним пропускали ток. Он буквально захлебнулся в том количестве эмоций, которых вообще за свою жизнь не испытывал. Вернее, конечно, испытывал, что за чушь? Да только… не с такой яркостью.

Видимо, работая со психами, он и сам попрощался с рассудком. Лёгкий смешок слетает с губ. Он действительно непозволительно много думал об Эсфирь за прошедшие дни – отсюда и сон. Но сегодня поток мыслей прекратится. Гидеон узнает ответ на вопрос: «Его ли это случай?». Почему-то хотелось кричать изо всех сил: «Нет!».

Но если она полностью подходит? Если действительно пройдёт по одному ужасающему параметру – «безжалостная убийца»? Гидеон едва жмурится. Если она его случай, значит, он будет улыбаться в лицо и пичкать таблетками, назначать десятки анализов, которые сродни экспериментам. Рука не дрогнет. Ему не будет жаль. Но если так, то какого чёрта долбанное имя с не менее долбанной надеждой поселилось в области ключиц? Как за несколько зрительных контактов ей удалось зародить сомнения в действиях, отлаженных не хуже швейцарских часов, а, может даже, и лучше.

Он чувствует, как губы Трикси касаются шеи, а руки практически невесомо укладываются на плечи. Мысли отступают. Гидеон спокойно выдыхает, видимо, всё, что ему нужно – отдых и любимая женщина.

– Я думала, ты уже на полпути в лучшую на всём белом свете больницу, – шепчет она, приятно обдавая кожу теплом.

– Доброе утро, маленькая, – Гидеон чуть поворачивает голову влево, целуя девушку в щёку.

Больше механически, в привычке, доведённой до автоматизма. Иногда ему становилось страшно – неужели он настолько погряз в работе и себе, что не мог разжечь маломальский огонь во взгляде, смотря на девушку. Он знал, что любит её. Но чувствовал ли? От ответа на этот вопрос уносил ноги со скоростью света. А после ночной вспышки чувств и вовсе стало стыдно. Кажется, даже кончики ушей покраснели. Или не кажется?

Трикси заботливо забирает кружку с остывшим кофе, выливая содержимое в раковину.

– Дай мне две минуты, и я заварю новый, – тёплая улыбка должна запустить ответную, но Гидеон до сих пор летает где-то далеко в собственных мыслях.

– Налей лучше стакан воды, кофе уже не успею, – запоздало отвечает он, когда слышит, как машинка начинает перемалывать зёрна.

Гидеон поднимается из-за стола.

– Ты какой-то задумчивый. Всё хорошо? – в ярких небесных глазах сверкает чрезмерная забота. – Кстати, там жуткий ливень. Может, вызовешь такси вместо мотоцикла?

Он едва заметно хмурится, стискивая зубы. Одно время ему нравилось такое внимание. Правда, было это в десятилетнем возрасте, когда в церковно-приходской школе этого самого внимания и заботы не хватало. Когда им обоим было жизненно-важно чувствовать себя нужными друг другу. А сейчас… Дьявол, ему тридцать три года! Он – врач, подающий огромные надежды в мире психиатрии. Каждый раз он принимает решения, от которых зависит жизнь пациентов. Он здоров и полон сил! И неужели он не может сам разобраться, что надеть, в какой шапке идти, что есть и как именно управлять мотоциклом? Иногда Трикси слишком сильно перегибала. А Гидеон лишь хмурился, стискивал зубы и сбегал на работу.

– Со мной ничего не случится, в конце концов, я прекрасно управляю мотоциклом и умру только, если откажут тормоза.

– Даже слышать об этом не желаю! – Трикси сильно ударяет чайной ложечкой по стакану. – С лимоном без?

– Без.

Перед носом появляется стакан с водой, а электрический чайник мерно потрескивает. Холодная кухня начинает мерцать уютом.

– А что с работой? Снова буйные пациенты? – Трикси быстро достаёт из холодильника слабосолёную рыбу и укладывает на разделочную доску.