Мысль Гира

Подобная новость немало позабавила лесорубов, и сплетни о Бурге поползли по всей деревне, что Гир осознавал, ловя на себе более частые, чем обычно, взгляды и усмешки. Как и любая сплетня, эта была поначалу безобидной, но вскоре вылилась в то, что пьяница и дебошир Бурга, задержанный прошлым вечером за попытку хмельной драки с лесорубами, поколотил в остроге Гира и обдурил тюремщика, после чего запер обоих в клетке и издевался над ними битый час. По сути своей все так и было, если не брать в расчет, что пьяница никого не избивал да не издевался, но болтовня обрастала новыми подробностями, переходя из уст в уста, подобно гнилому пню, обрастающему поганками после дождя.

Долго держать в себе гнев Гир не мог, но улыбки и подшучивания прохожих здорово ему напоминали о старом пьянице, который вдруг стал не дебоширом и занозой под кожей для всех и каждого, а удальцом, который даже смерть вокруг пальца обведет.

– Да брось ты! – поддержала Лия, смотря блестящими зелеными глазами на Гира. – Они так подшучивают по той лишь причине, что болтать у нас не о чем. Сам подумай, у нас любая новость еще потом кучу дней по домам по сто раз обсуждается!

– Меня это сильно не волнует, – отмахнулся Гир, – а в особенности болтовня. Ты лучше скажи, тебе не пора ли подготавливаться к празднику?

– Пора, да еще как! – всплеснула руками Лия, словно ее окатили холодной водой. – Отец уже наверняка готовится к празднованию! Так что я побежала! Ой, чуть было не забыла сказать! Я с утра занесла тебе кое что поесть, в подвал спускать не стала, а оставила на столе. Ну ты сам разберешься. Ну и наш вчерашний друг тебя ждет под столом, не забудь его на крышу привязать. И да! Жду тебя на праздновании вечером! Все, нужно спешить!

Лия быстро оглянулась вокруг и убедившись, что никто не смотрит, быстро поцеловала Гира, вытянувшись на цыпочки и звонко засмеявшись, побежала в сторону храма, придерживая руками подол юбки. Проводив девушку взглядом, Гир зачесал пальцами отросшие практически до плеч черные волосы и пошел против толпы вниз по улице к своему дому.

Полдень

На столе лежал сверток еды. Под столом сидел брюхосвет и грыз корочку хлеба, самозабвенно жужжа. К его задней лапке была привязана веревка, а та в свою очередь крепилась узлом к ножке стола. Прошагав к столу, Гир развернул сверток, в котором оказались сыр, ягоды, хлеб, мука, вяленое мясо и приличный кусок грибохода. Грибоход был самым любимым из блюд Гира, и это лишь сильнее ударило по его гордости при взгляде на еду, оставленную Лией. Отломив кусок сыра и оторвав хлеба, он с жадностью засунул все это в рот, быстро пережевал и громко проглотил. С последнего приема пищи прошли уже практически сутки, но лишь сейчас, прожевав и проглотив сыр с хлебом, Гир ощутил ранее дремавшее чувство голода. Закинув в рот пригоршню клюквы и скривившись от горько-кислого послевкусия, Гир свернул кулек и отворил дверцу, ведущую в подвал, куда и снес еду.

Внутри переплелись чувства клокочущей досады от подачек Лии и благодарность за насыщение. С этими чувствами Гир закрыл погреб, достал из-под кровати плетеную соломенную шляпу и вышел из дома. Время близилось к полудню, и солнце сейчас припекало как нельзя лучше, показываясь над темным лесом-гигантом, окружающим деревню со всех сторон. Натянув на голову дырявую и ветхую шляпу, поля которой кое-как, но защищали глаза от солнечных лучей, Гир забрался по выдолбленным в стене рядом с дверью углублениям на крышу, уже умело вставляя деревянную ступню в пазы. Сверху его ждала плоская деревянная площадка, обмазанная по всей поверхности красноватой глиной вперемешку с соломой и запеченная на солнце. Превратившись в твердую корку, смесь отлично защищала пень не только от влаги, но и от прорастания вездесущих побегов, норовящих пустить корни вглубь пня.

Гир лег точно по центру крыши. Отвязав деревянную ступню, положил ее в сторону от себя и глубоко вздохнул, медленно выпуская воздух. Прикрыв глаза, он прислушивался к своему дыханию, стараясь исключить отовсюду доносящийся гул ожившей к празднику дня Ишки деревни.

Если бы кто-то смог взлететь и увидеть картину сверху, то он наверняка бы спутал деревню с огромным полем мухоморов, ибо красная глина вперемешку с соломой явно напоминала красную шапку с вкраплениями белых пятен. На одной из шапок этих мухоморов лежал бы Гир, ровно дышащий со шляпой, надвинутой на глаза, и широко раскинувший руки и ноги. Если бы кто-то очень зоркий присмотрелся, то смог бы заметить легкие колебания воздуха и мерцания рядом с его отсутствующей ногой, но это вполне можно было бы списать на превратную игру солнечных лучей, таких ярких в полдень.

Солнце успело постоять в зените и начало идти на убыль, а распластавшийся на крыше молодой парень так и лежал, равномерно дыша и не двигаясь с места, точно яркие лучи растопили глину, и тело его буквально прикипело к красной поверхности.

Вечер

Лия внимательно смотрела на воткнутые в кули с землей белые ростки. Выглядели они подобно щепкам и никак не походили на живое дерево, скорее напоминали бело-серый камень. Было таких ростков всего четыре. Обычное количество святодревов за год.

– Ишка в этот год не обошел нас своей любовью, – прозвучал откуда-то снизу спокойный голос, но при этом прозвучавший будто внутри головы, – отнесите ростки святодрева к выходу.

Лия, улыбнувшись, развернулась на голос, видя поднимающегося по винтовой лестнице высокого мужчину. Волосы на его голове были черными, точно уголь, а на худощавом лице с торчащими скулами выделялись подвернутые чуть вверх усы и короткая борода. Был он одет в черную свободную рубаху и такие же свободные штаны, поддерживаемые на поясе широким и плотным поясом. Шел мужчина, возвышаясь над тремя девушками в белых одеяниях, семенящих чуть за ним. Лии всегда нравился контраст черных, как смоль, волос и белоснежных изнутри стен храма Ишки. Переплетенные стволы белоснежных деревьев извивались к солнцу, плотно сплетаясь в вышине, образуя подобие купола. Плотные стволы не пропускали внутрь солнечного света, но в храме всегда было светло и тепло, точно в полдень поздней весной.

Последовав повелению поднявшегося по каменной лестнице мужчины, девушки, облаченные в белоснежные платья, волосы которых скрывала не менее белоснежная накидка, взяли каждая по кулю и понесли их к выходу. Кули были небольшими, и даже хрупкие молодые девушки несли их с легкостью, перешептываясь и смеясь между собой.

– Постой, – властно и в то же время мягко приказал мужчина, остановив Лию, взявшуюся было за мешок, – позже отнесешь. Хочу с тобой поговорить.

– Как будет угодно, глава, – поклонившись, ответила Лия, опустив взгляд в пол, устланный мягким и пушистым мхом темно-зеленого цвета.

– Присядем, – предложил мужчина.

Лия последовала за севшим мужчиной, скрестившим босые ноги под собой. Сидел он с ровной спиной, взирая на Лию серыми глазами.

– Ты неплохо потрудилась, – заговорил через пару мгновений высокий мужчина голосом, в котором ощущалась сила, – этот год Ишка одарил нас четырьмя крепкими святодревами. Целый год мы трудились, воздавали хвалу Ишке, оберегали и растили, вдыхали жизнь в дерево, и вот, теперь наступил день показать наши труды! Выказать люду наше усилие, дать надежду, усмирить буйствующие умы и взбудоражить потухающие! Возгордись же и ты своим деянием, Лия!

– Благодарю, глава! – пролепетала девушка. – Для меня важно одно лишь то, что я стараюсь на благо наших деревень. Каждое выращенное дерево защитит от леса старого и молодого, и для меня это высшая награда!

– Верно, – согласился мужчина, – каждый из нас должен трудиться на благо всех остальных. Взгляни на муравейник и ты увидишь, что каждое насекомое в нем – это часть общего блага. Каждый выполняет заложенное в него природой и Ишкой дело. Представь, что один из муравьев откажется искать пропитание для колонии, что тогда станет? Как думаешь?

– Еду найдет другой муравей, глава? – неуверенно спросила Лия, не поднимая взгляда.

– Так и есть, – согласился черноволосый, голос которого лился ровно и нерасторопно, – но может статься так, что именно этот муравей должен был бы найти росток пшеницы, а остальные обошли бы его стороной. Но теперь ростка нет в муравейнике. Тот провиант обеспечил бы едой колонию на неделю вперед, но муравей, который должен был искать его, посчитал, что он может не заниматься предначертанным ему делом и поставил под угрозу всю колонию. Из-за одного маленького муравья может погибнуть вся колония, и поэтому среди этих трудолюбивых насекомых нет тех, кто отказывается от своей природы, считая себя достойным что-то не делать по своей прихоти. Тебе ясно?

– Глава, – залепетала Лия, явно желающая что-то сказать, но покорно дослушавшая неторопливую речь мужчины до последнего слова, – он вовсе не такой… Он просто хочет чего-то большего…

– Вижу, ты поняла о ком идет речь, – со сталью в голосе проговорил глава, – это хорошо. Это дает мне надежду на то, что твой ум не одурманен и ты видишь вещи такими, какие они есть, без пелены фантазий, но вот осознавать – это мало. Необходимо действовать! Ты должна действовать во благо жителей, выполнять свой долг перед деревнями, свое предназначение в качестве слуги Ишки.

Лия не перечила и не перебивала властный голос, да и сложно было бы представить, что кто-то вступает в спор или не соглашается с черноволосым мужчиной, так сильна и нерушима была его энергия, пронизывающая все вокруг.

– Но его нога, он же не может нормально ходить… Да и иной раз он отправляется на повозке вместе с Ули…

– С ногой его полный порядок, – отрезал глава, не дослушав лепетания Лии, – а твои подачки – нарушение наших устоев! Каждый в деревнях занят делом, которое оплачивается едой, строительными материалами, одеждой. Муравей, который не работает, забирает ресурс у трудящихся на благо колонии. Такой муравей вредит, он подобен гнильце на стволе дерева, если ее не устранить, то рано или поздно она разрастется и погубит сильное дерево. Подними взгляд.

Лия послушно выполнила приказ, смотря на сухое, покрытое не глубокими морщинами лицо мужчины, который находился далеко не в расцвете своих лет. Острые брови нависали над серыми глазами, полными энергии и сдержанности в один и тот же миг, подобно стальному клинку, занесенному для смертельного удара.

– Дочь, – более ласково проговорил глава, протянув руку и погладив покрытую белоснежной накидкой голову, – я прекрасно понимаю, что головой своей ты все осознаешь, а вот девичье сердце еще слишком горячо для того, чтобы переварить слова главы и принять очевидные вещи. Как твой отец я не могу требовать от тебя того, что противоречит твоему нутру. Я прошу лишь, чтобы ты внимательно взглянула на того, кому посвящаешь так много времени.

Лия закивала головой, глядя на лицо, выражающее такую редкую и оттого более ценную доброту. Это была не мягкая доброта матери, далеко не такая. Это чувство более походило на солнечный свет, попадающий на лицо заключенного, долгое время сидящего в полной темноте. Было, впрочем, оно столь же скоротечным. Через пару мгновений Лия отчетливо увидела, как сухое лицо снова стало бесстрастным.

– Оставь меня, – приказал отец, – сейчас мне нужно побыть одному, подготовиться к празднованию.

– Как скажете, глава, – вскочив на ноги и поклонившись, отчеканила девушка.

Подхватив кулек с ростком святодрева, она поспешила к трем девушкам, едва слышно о чем-то перешептывающихся с улыбками на лицах.

Спор на крыше

– Как тут забраться-то? – возмутился Ули, – вот по этим выемкам, Ишка их побери! Я ж так себе ноги переломаю!

– Ничего, научу, как на одной ковылять, – ответил Гир, по-прежнему лежа на крыше своего дома.

– Фух! Нет уж, благодарствую! – тяжело вздыхая, пробурчал Ули, чья русая голова появилась над краем крыши, – я не такой тощий, как ты, так что, фух… мне потребуется не просто ступня, а маленькая тележка под ногу, чтобы лишний раз ее не поднимать, а катить.

Забравшись на крышу, Ули смахнул капли мелкого пота со лба и уставился на Гира. Тот лежал, по-прежнему широко раскинув руки и ноги в свете утопающего за деревьями солнца. От солнечного света крыша отлично прогрелась, и сейчас от нее исходили искажающие воздух едва заметные волны, в том месте, где горячий воздух от глины встречался с потоками вечерней прохлады.

– Эка жизнь у тебя хороша! – воскликнул Ули, грузно усаживаясь рядом с товарищем. – Лежишь себе на крыше, греешься на солнышке. Поутру вставать не нужно, чтобы телегу везти, по корням да пням трястись тоже не надобно.

– А крыша у тебя есть на дому? – спросил Гир, едва шевеля губами.

– Ясное дело, что есть, – усмехнулся Ули, – что за вопросы?

– Ну так ложись завтра…

– Эээ, нет, брат, – усмехнулся Ули, поправляя плетеный пояс, опоясывающий его серую рубаху и подчеркивающий заметно выставляющийся живот. – Мне нужно не только о себе думать, но и о Марте… Ты это, слышал, поди, что я с Мартой думаю сойтись?

Последние слова он выговорил, чуть сконфузившись, излишне сильно подтянув пояс. Откашлявшись и не дождавшись реакции Гира, он продолжил:

– А ты, приятель, что же, будешь так и лежать тут, на крыше-то? Ты не подумай, что я, мол, тебя гоню или чего, но просто я к тому веду, что Лия-то может и того…

– Чего – того? – переспросил Гир, наконец-то сменивший положение, усевшись к другу лицом.

– Поди, сам понимаешь, – натянуто засмеялся было Ули, но видя, что товарищ вовсе не смеется, сменил смех на полушепот, присаживаясь рядом. – Неужто не понимаешь? Ну, брат! Гавин же неравнодушен к Лие, это тут каждому в Пятачке очевидно! Тот ее уж как только не охаживает, постоянно Врон его отца Гриммара приглашает на ужин, а угадай-ка, кто с отцом-то постоянно приходит?

– Тут и гадать нечего, – отмахнулся Гир, – без тебя, приятель, знаю, что Гавин постоянно в их доме ошивается, а что мне с того?

– Что с того!? – воскликнул Ули, всплеснув руками. – А то, болван ты неотесанный, что глава и не прочь отдать дочь за Гавина – будущего главу лесорубов, да и Гриммар от такого не откажется, уж поверь!

– Что толку, если все это упирается в нежелание Лии общаться с Гавином? Ты его видел? Ходит, надувшись от важности, словно делает чего-то важное, а сам только приказы отца выполняет. Да и где выполняет? Бродит в компании своих дружков по окраине Пятачка и отлавливает стариков да детей, близко подошедших ночью к святодревам…

– Не только стариков да детей, – заметил Ули, – но еще и одноногих дураков.

– Ой, да перестань, – засмеялся Гир, отчего его красноватый шрам на щеке уродливо растянулся, – ты тоже наслушался этих сплетен? Да, отрицать не буду, поймал прошлой ночью меня Гавин, но то по страшной случайности, что он в ночи на меня наступил в траве, а так обвел бы я его и его дружков вокруг пальца, так и знай!

– А Бургу тоже обвел бы? – растянулся в белоснежной улыбке Ули, не желая отступать.

– А, Ишка его побери! – хлопнул Гир в ладоши. – Поначалу я зол на него был! Да и сейчас осталось недовольство этим дураком пьяным, но признаю, что этот лис меня подловил и за нутро подцепил своими бреднями! Сейчас подостыл, но буду рад отплатить той же монетой при возможности.

– Да уж, – со вздохом заявил Ули, – все-то тебя тянет в какие-то непонятные ситуации, да ладно бы ты в них верх одерживал, так все тебе боком выходит! Ты постой, постой, дай-ка донесу мысль до конца! Вот если взять ситуацию с Лией, то все же как надо для тебя складывается. Красивая девица, дочь главы деревни Врона, возится с калекой-дураком, который вместо того, чтобы ей взаимностью ответить и обуздать свой характер скверный, лежит на крыше целыми днями, а иной свободный день использует для того, чтобы с кем-то повздорить. Ну, скажи-ка мне, друг, не так ли то, что я сказал?

– Так ли оно? – подумав какое-то время, ответил Гир, наблюдая за редкими лучами солнца, едва пробивающимися сквозь плотную крону леса-гиганта. – А пусть так!

– Во! Молодец, что понимаешь! – обрадовался Ули, хлопнув товарища по плечу.

– Но у палки два конца, – не обращая внимание на довольные возгласы товарища, продолжал Гир. – По-твоему, мне следовало бы быть похитрее. Взяться за голову, начать ездить на повозке не так, чтобы едва на еду хватало, а каждый день. Лию же мне следует охаживать, больше давления оказывать на то, чтобы породниться с родом Луин, а там и Врон, видя, что я парень не промах, сдаст позиции и более против меня ничего иметь не будет. Гавин увидит, что я Лие нравлюсь, и знаков внимания ей выказывать не станет. А там глядишь, на этой благодатной почве и ступня моя отрастет, и борозда на щеке разгладится. Но это ладно, лес поредеет, а брюхосветы объединятся в большой светящийся шар и выжгут каждое умертвие, затаившееся в непроглядной темени корней…

– Экий ты все же дурак, – плюнул Ули, смеясь вместе с другом. – Но было бы хорошо, кабы так!

– Ну, пожалуй, не все, – покачал головой Гир, – но то, что с лесом и брюхосветами, то хотелось бы посмотреть на этот благочестивый шар света!

– Ну а коли без шуток, а? – настаивал на своем Ули, не удовлетворенный отговорками товарища. – Разве не хочется тебе породниться с Вроном?

– Ни малейшего желания! – почесывая затылок, заявил Гир. – Вот если бы его властью и влиянием обладать, то дело другое, а под его началом ходить желания нет. Это взглядам моим противоречит.

– Голова у тебя дурная, приятель, – без тени намека на шутку заявил Ули, – живи да жизнью наслаждайся! Все у тебя есть, нужно лишь руку протянуть, и жизнь будет что надо! Ты чего-то суетишься постоянно, а вместо этого мог бы вести жизнь весьма неплохую. Вот о какой власти ты говоришь? Неужели ты сможешь обладать таким же влиянием, как Врон? Для начала прожить потребуется столько, сколько он…

– А ты вот задумывался, чего это наш глава живет уже какой?.. Сто сорок какой-то там годок? – спросил Гир, ладонью откинув волосы с глаз назад.

– Сто сорок восьмой, если не ошибаюсь, – припомнил Ули, вздыхая от осознания того, что друг его сдавать позиции не намерен ни на шаг. – Это ты к чему опять?

– Да к тому, – выделяя каждое произнесенное слово движением указательного пальца, заявил Гир, – что всем словно плевать, что Врон живет такой срок, да и явно не скоро Ишка его к себе заберет…

– Никому не наплевать, – отрезал Ули, – просто все понимают, что служение в храме и благословение Ишки дает ему силу. Постоянно среди святодревов будешь, глядишь, и ты на десяток лет дольше протянешь!

– А я иначе думаю! – настойчиво не соглашался Гир. – Но ты можешь и не спрашивать, приятель, я тебе пока не скажу мыслей своих… Вернемся лучше к тому, что ты ранее сказал о том, что жить мне, мол, мешает голова моя. Ты прав, живу я в сомнениях, Ули, в сомнениях, которые одолевают меня часто. Все вокруг трезвонят мне о том, как жить, а в голове моей и вправду другая картина. Я как в тюрьме живу! Вот взгляни сам, неужели ты не видишь этого леса вокруг?!

Гир вскочил на ногу, достаточно ловко держа равновесие, развел руки в разные стороны и сделал оборот вокруг. В эту минуту Ули мог поклясться, что видел словно контур пару лет назад оторванной умертвием ступни у товарища. Точно на месте отсутствующей плоти воздух сжался, искажая все за ней, куда падал взгляд, и легкое мерцание окружало культю, прикрытую изношенной штаниной.

– Видишь ты это лес, Ули!? – воскликнул Гир, падая перед другом на колени и потрясая его за плечи. – Видишь или нет!?

Сконфуженный возгласами товарища, Ули неловко улыбнулся, отстраняясь от пышущего жаром лица, требующего ответ. Снизу из проулка между домов-пней кто-то из прохожих подшутил, что, мол, леса не видно, но вот дурня на крыше слышно еще как. Гир же даже не обратил на посторонние слова внимания, словно были они не важнее комариного писка в этот момент.

– Разве не живем мы среди волков, точно овцы? – продолжал с жаром Гир. – Разве не отделяет нас от смерти перегородка святодревов? А что, если их не станет? Что тогда? Мы привыкли к спокойной жизни за деревьями и вверили свою судьбу Ишке, мол, он нас защитит! Уповаем на благословение, а сами жизнь строим и к счастливой жизни других призываем! Мыши мы в бочке с зерном, и наше счастье, что не запрыгнул к нам кот! Так о какой жизни ты мне говоришь, Ули? О той, что я тебе описал? Или о той, где я счастливую жизнь строю с Лией, а дальше святодревов и носа не кажу?

Ули молчал, немало удивленный излитым на него потоком откровений. Гир же отпустил его плечи и грузно свалился назад, вновь садясь на остывающую глиняную кровлю.

– Зря я все это, – с досадой и как-то бессильно проговорил Гир, – зря свои мысли выплеснул на тебя, приятель. Моя это темница, и мне из нее выбираться, другим она – дом родной!

– О какой темнице ты говоришь, Гир? – спросил Ули, взирая на друга, который уже мало-помалу овладел собой. – Ты смотришь на все вокруг так, словно оно тебя укусить хочет, а на деле что? Солнце светит одинаково, что здесь, что за лесом! Любится в деревнях, что ли, иначе? Может, хлеб вкусней, когда его за лесом ешь? Вот и нет, приятель! Лес наши деревни испокон времен окружает, и это наша данность, хоть тебе это и не нравится. Есть устои, по которым мы живем, и живем не худо, а ежели худо живем, то лишь по той причине, что в голове у нас беспорядок и ценности вещей не видим, что под носом у нас лежат. Гляди на меня!

Восклицание Ули было подобно приказу, а разгоревшиеся от бурлящей энергии щеки на округлом лице залились краской. Гир же и без того взирал на товарища, а возглас того в моменте заставил его вздрогнуть. Он смотрел, смотрел на друга детства, светловолосого, крепкого и полноватого товарища. Две противоположности сидели друг напротив друга, их мнения и взгляды были далеки, но они были друзьями, что немало иной раз удивляло Гира. Грудь Ули вздымалась, а дыхание было отчетливо слышно. Выглядел он так, словно едва сдерживал себя, чтобы не заехать худощавому пареньку напротив кулаком по уху. Ули продолжил:

– Видишь, я эту жизнь живу, приятель! Собираюсь с Мартой связать себя, о чем тебе при появлении сегодняшнем заявил. Но вместо поздравлений от тебя слышу лишь слова пустые, которые только воздух сотрясают! Ты так вскоре о друзьях и родных вовсе думать не станешь, а там и Лия безразличие твое поймет, и останешься ты один! Вот скажи-ка, давно ли посещал отца и мать? Знаю, что давно. Пока ты в своих мыслях копошишься, жизнь шаг за шагом делает, а ты все на крыше сидишь! Одумайся!

Пока длился спор на глиняной крыше, солнце вовсе спряталось за деревья, и осталось пока еще светлое небо. Приятный полумрак оседал на Пятачок, который гудел и смеялся в день Ишки, наполненный людьми со всех пяти деревень. То тут, то там над пнями-домами появлялись ярко-желтые огоньки, кружащие над ними или мирно ползающие на поверхности крыши, и с каждой минутой становилось их все больше. Солнце зашло, но деревня светилась все ярче и ярче с каждой секундой.

– Пойдем, – приспособив к культе ступню и вставая на ноги, произнес наконец Гир, – нужно выпустить брюхосвета, что Лия мне подготовила, да и на фестиваль так не успеем, если болтать будем.

Ули какое-то время смотрел на друга, решившего буквально обрубить их спор, оставив возгласы и пожелания без ответа. Теперь он стоял перед товарищем, протянув тому руку, желая помочь встать на ноги. Каждый остался при своем, но иного между Ули и Гиром и быть не могло, что доказали их бесконечные споры за долгие годы.

– Ну, как скажешь! – отпустил ситуацию Ули, хватаясь за протянутую руку, – а больше ничего не забыл?

– Да-да, – усмехнулся Гир, слезая по ступенькам с крыши, – не забуду я тебя поздравить, вот пристал! Но сначала выкажу соболезнования Марте, которой достался такой осел!

– Племенной осел! Вот слушай-ка! – заревел Ули, изображая ушастую скотину, от чего люди с соседних улиц вздрогнули от неожиданности, поднимая взгляд на крышу дома.

Оба приятеля от этого еще сильнее рассмеялись и, отбросив все сказанное ранее, выпустили из дома Гира брюхосвета, привязанного за задние лапы бечевкой, положили ему краюху хлеба и отправились вверх по улице к храму Ишки.

День Ишки, площадь при храме

Пятачок светился и мерцал, сотни брюхосветов, плененных на один лишь день, привязанные за лапки веревкой, теперь жужжали над деревней, заливая ее теплым, словно бы солнечным светом. Эти лучи отражались на счастливых лицах собравшихся на площади близ храма, а также людей, расположившихся на крышах домов. Вокруг храма Ишки было множество людей, но не было толкучки, а присутствовала легкость в общении и движении, точно каждый стал намного почтительнее к собрату и лишний раз уступал дорогу с улыбкой и добрыми пожеланиями в этот день.

Площадь утопала во всевозможных лавках, прибывших к площади с самого утра и выстроившихся вокруг храма Ишки по внешнему кругу. В лавках, каждая из которых была по совместительству и телегой, продавалось всевозможное разнообразие. Из Гряды, что располагалась на юго-востоке от Пятачка, привезли украшения из зеленых изумрудов, фиолетовых аметистов и иной россыпи драгоценных и просто красивых камней, отчего у прилавка толпились преимущественно девушки, плененные блеском камней. Из Болотницы привезли ягоды и травы, не уступающие яркостью красок каменьям, и тут толпились дамы более солидного возраста. Рядышком же завоевал внимание лесорубов да землепашцев большой воз с огромной бочкой из Черноземки, деревушки, расположенной к северо-востоку от Пятачка. Бородатый дед едва успевал разливать по кружкам пенный напиток, а вокруг лился смех да раздавался грохот чокающихся кружек. Чуть поодаль от всех стояла телега с товарами из Лужи. Рыбный ассортимент ее уже разобрали с утра, как только телега появилась, сейчас же зевающая дама преклонных лет осталась с парой свежих карпов на прилавке и несколькими копчеными щучками, которых то и дело атаковали мухи, привлеченные запахом пролежавшей в жаркий день на прилавке рыбы.