Потерянные надежды

Я даже не оглядываюсь. Потому что знаю – позади то, от чего я всегда бежала. То, что преследовало меня с самого детства. Страх. Боль. Насилие.

Все то, что годами тлело на задворках моего сознания, вдруг вырвалось наружу, и я увидела это. Я увидела это в его глазах, когда он убивал.

Не просто ярость или злость, это было что-то гораздо хуже. Пустота. В тот момент он был тем, кем я боялась видеть людей, окружавших меня всю жизнь.

Мне остается всего одна улица, чтобы добежать до станции метро. Дальше – утешительная надпись «Marcy Avenue» на линии J.

Уже представляю, как спасаюсь, спускаясь в полумрак в метро и слышу металлический скрежет приближающегося поезда, вижу яркий свет вагонов, который должен вытащить меня из этого ужаса.

Впереди виднеется лестница станции, и мне кажется, что я спасена. Ещё немного, ещё один поворот, и я буду далеко отсюда.

Но едва я выхожу на перекрёсток улиц Мертл и Бродвей, как тишину разрывает скрежет шин. Несколько чёрных внедорожников резко тормозят передо мной, их массивные кузова отбрасывают длинные тени.

Я останавливаюсь как вкопанная, сердце словно перестаёт биться. Двери одного из автомобилей распахиваются, и из него выходит Альдо.

Его силуэт в свете фар кажется огромным и неумолимым, но когда он поднимает голову, я вижу его лицо, и что-то внутри меня ломается.

Он выглядит… сломанным.

Его взгляд – это смесь боли и отчаяния, как будто он только что потерял всё, что имело для него значение. И эта боль, хоть и направлена не на меня, обрушивается на меня тяжестью, от которой ноги подкашиваются.

Руки Альдо слегка дрожат, но он крепко сжимает кулаки, будто пытается взять себя в руки. Его шаги быстрые, решительные, но взгляд выдаёт растерянность.

– Нет, – вырывается из меня шёпот, полный паники.

Ноги подкашиваются, и я отступаю назад. Кажется, воздух застыл вокруг меня, он такой густой, что дышать невозможно.

Он двигается быстро, решительно, его силуэт становится всё ближе.

Горло сдавливает, в груди всё сжимается, а слёзы бегут по щекам, мешая видеть. Я пятюсь, не осознавая, куда иду, лишь бы дальше от него, от всего, что я видела.

Но он уже передо мной.

– Пусти меня! – кричу я, когда его руки хватают меня.

Барабаню по его плечам кулаками, рыдаю, но это ничего не меняет. Он держит меня, как куклу, с лёгкостью поднимает и перекидывает через плечо.

Я чувствую тепло его тела, твёрдость мышц под ладонями, но в этом нет ничего утешительного. Только страх.

– Пусти! Я сказала, пусти! – продолжаю выкрикивать, хотя голос срывается.

Он молчит. Его дыхание ровное, только иногда прерывается, словно он сдерживает что-то.

Альдо несёт меня к машине. Открывает дверь, усаживает на заднее сиденье, а сам садится рядом.

Я отворачиваюсь, всё ещё всхлипывая, но он хватает меня за плечи, притягивает меня к себе. Он обнимает крепче, будто боится, что я вырвусь и исчезну. Его дыхание тяжелое, но спокойное, словно он старается удержать эмоции.

– Всё будет хорошо, Адалин. Прости, – его голос низкий, почти умоляющий.

Я только сильнее зарываюсь лицом в его грудь, не понимая, что происходит. Я слышу глухие удары его сердца – они такие спокойные и такие чужие.

– Я больше никогда не позволю тебе это увидеть, – шепчет он снова, его голос дрожит. – Никогда. Я не должен был привозить тебя туда.

– Альдо, – выдавливаю я, даже не зная, что сказать. Мой голос звучит так слабо, что я едва слышу его сама.

– Ты не должна была видеть этого, слышишь? – его пальцы чуть сильнее сжимают мои плечи. – Я… я не хотел. Я всё испортил.

– Альдо… – начинаю я снова, но он прерывает, покачав головой.

– Замолчи, Адалин. Просто… замолчи. – Его голос срывается, и он сжимает челюсти, отводя взгляд. – Ты не понимаешь, сколько всего я натворил. Я… ты не заслуживаешь этого.

Я не понимаю, о чем он говорит, но хочу поверить ему.

Хочу, чтобы это всё оказалось дурным сном, чтобы я могла проснуться в своей кровати, под мягким пледом, где нет крови, криков и боли.

Но вместо этого я вижу его окровавленную рубашку, и свою одежду, которая испачкана ею.

Он смотрит на меня, ожидая реакции, а когда не получает ее, то просто выходит из машины, хлопнув дверью. Через несколько секунд он пересаживается на переднее сиденье.

Мы едем молча. Я сижу, прижавшись к двери, боясь смотреть на него, но краем глаза замечаю его взгляд в зеркале заднего вида. Это не тот Альдо, которого я видела час назад.

В его глазах нет ярости, лишь холодная, пронзительная боль.

Помню, как тело начало слабеть, а глаза закрываться сами. Только через некоторое время сквозь сон я стала ощущать, как меня несут.

Теплые, сильные руки держат меня, словно я могу рассыпаться. Альдо шепчет мне что-то на ухо, но я едва разбираю его слова. Все, что я ощущаю – запах крови, пропитавший мою одежду, и тепло его тела.

Когда я открываю глаза, в тусклом свете кухни вижу бабушку. Ее лицо бледное, а взгляд тревожный.

Я пытаюсь вымолвить хоть слово, но вместо этого меня накрывает волной паники. Дыхание сбивается, ком в горле растёт, и мне кажется, что стены вокруг начинают давить.

Всё перед глазами расплывается, и я чувствую, как тело начинает мелко трясти.

– Бабуля… – шепчу я, но мой голос тонет в рыданиях.

Слёзы текут, размывая картину перед глазами, а внутри всё сжимается от страха, от того, что я снова вижу кровь, слышу крики.

Бабушка подбегает ко мне, её руки крепко обнимают меня, прижимают к себе.

– Адалин, детка, всё хорошо, – шепчет она, проводя ладонью по моим волосам, но её голос дрожит.

– Что с ней? – раздаётся резкий голос Альдо. Он стоит чуть в стороне, но его взгляд полный беспокойства. Он проходит несколько шагов ближе, явно пытаясь сдержаться, чтобы не хватать меня за руки. – Она… это нормально? Такое бывает?

– Паническая атака, – мягко отвечает бабушка, но её лицо всё равно выдаёт тревогу. – Ей нужно успокоиться. Это шок.

Альдо сжимает кулаки, явно борясь с чем-то внутри. Он трёт лицо, шумно выдыхает и поворачивается к бабушке, его голос становится тише, хриплее:

– Я…я всё испортил. Чёрт, я не должен был… Я… – он запинается, словно сам не может подобрать слов. – Что мне делать?

– Спокойно, Альдо, дай мне позаботиться о ней, – строго бросает бабушка, не отрываясь от меня.

Он только молчит, не зная, куда деть руки, и беспомощно смотрит, как я продолжаю дрожать.

Его плечи опускаются, а во взгляде читается почти физическая боль.

– Я всё испортил, – тихо повторяет он, почти для самого себя. – Я не хотел этого…

Бабушка, обнимая меня, оборачивается к нему, а её голос смягчается:

– Альдо, нет. Не говори так.

Я слышу их обрывки разговора, но они звучат как далёкое эхо.

Паника всё ещё держит меня в своих цепких когтях, но я начинаю чувствовать тепло бабушкиной руки на спине и слышать её успокаивающее «всё хорошо, кнопка, всё хорошо».

– Она дрожала… в машине. Рыдала. Я видел её глаза, – он останавливается, голос срывается, и он тихо добавляет: – Я никогда не должен был ей это показывать.

Бабушка кладёт руку ему на плечо, и её голос смягчается:

– Всё будет хорошо. Это просто шок. Сейчас она должна почувствовать, что в безопасности.

Он кивает, но его взгляд упирается в меня, сидящую на стуле, всё ещё трясущуюся.

Его лицо искажено сожалением, а в глазах читается что-то почти невыносимое.

– Прости, – шепчет он, глядя прямо на меня, но я не могу ответить. Мой голос пропал где-то между рыданиями и бессильной дрожью.

– Иди, Альдо, дай мне позаботиться о ней, – говорит бабушка мягко, но настойчиво.

Альдо медлит, будто не хочет уходить, но затем шепчет:

– Если с ней что-то случится… это будет на мне. – Его слова звучат так, будто он сам себя приговаривает.

Бабушка не отвечает, только молча подводит меня к ванной. Она ведёт меня туда, снимает с меня пропитанную кровью одежду.

Её движения аккуратные, как будто я фарфоровая кукла, которая вот-вот треснет.

– Ты сильная, Адалин. Просто дай себе время, – шепчет она, помогая мне залезть в тёплую воду.

Я закрываю глаза, но перед ними снова всплывают те события. Тепло воды должно успокаивать, но внутри меня всё ещё дрожь.

Когда я заканчиваю, бабушка протягивает мне чистую пижаму, молча помогает одеться и ведёт меня в комнату. Она укладывает меня в кровать, садится рядом и проводит рукой по моим волосам.

– Я люблю тебя, кнопка. Засыпай, – её голос мягкий, но наполненный болью.

– Спасибо, – выдыхаю я, едва слышно.

На пороге комнаты стоит Альдо. Его взгляд направлен на меня, и в нём столько сожаления, что я едва могу на него смотреть.

Бабушка бросает на него строгий взгляд, но затем мягко приобнимает его за плечо и шепчет:

– Всё в порядке, Альдо. Это шок. Она справится. И ты тоже.

Я не могу понять, почему они так разговаривают, будто лучшие друзья. Бабушка – с её привычкой держаться подальше от всего опасного, от всего, что связано с Синдикатом. А он… Альдо.

Пытаюсь сложить пазл, но у меня просто нет сил.

Бабуля мягко, почти незаметно, кладёт руку ему на плечо. Её спокойствие странным образом отражается на нём. Альдо не отстраняется.

Его лицо не меняется. Он смотрит на меня, словно не верит её словам, словно сам не может простить себя.

Они переговариваются тихо, слишком тихо для моего уха, и единственное, что я чувствую – как проваливаюсь в сон.

Глава 12

Адалин

Резкий, полный отчаяния крик вырывает меня из сна. Я подскакиваю, сердце бьётся с неистовой силой, а голова пульсирует, как после удара. В комнате темно из-за закрытых штор, но воздух все равно пропитан страхом.

Я сажусь на кровати, пытаюсь перевести дыхание, но тело не слушается. Образ того мёртвого парня снова всплывает перед глазами. Его пустой взгляд, кровь, липкий запах.

Я зажимаю рот ладонью, чтобы не закричать, но меня душит комок, и я едва сдерживаю рыдания.

Крик раздаётся снова и прерывается судорожными всхлипами. На этот раз я различаю слова, и голос, который принадлежит маме.

Я встаю с кровати, мои ноги дрожат. Направляюсь на звук, осторожно шагая по коридору. Шум доносится из комнаты Беатрис, а дверь в нее приоткрыта.

Когда я заглядываю внутрь, моё сердце сжимается. Мама сидит на полу, плача так, словно её разрывают изнутри. В руках она сжимает лист бумаги, который трясётся в такт её рыданиям.

Рядом стоит отец. Он будто застыл на месте, смотрит в одну точку. Лицо каменное, холодное, но я знаю его достаточно хорошо, чтобы увидеть – это маска.

– Мама? – мой голос едва слышен.

Она не отвечает, продолжая всхлипывать. Я боюсь сделать шаг вперёд, будто этот порог – черта, переступив которую, я больше не смогу вернуться.

– Что произошло? – спрашиваю я, дрожа, стоя на месте.

Отец резко оборачивается, его взгляд обжигает.

– Ты знала об этом? Знала, мразь? – его голос хлещет, как кнут.

Прежде чем я успеваю ответить, он в два шага оказывается рядом, хватает меня за волосы и тянет вглубь комнаты.

– Нет! – вскрикиваю я, пытаясь вырваться, но он сильнее.

– Шлюха, – шипит он сквозь зубы, а его ладонь резко обрушивается на мою щеку.

Удар оглушает. Горячая боль растекается по лицу, я зажимаю горящую щёку рукой, а слёзы начинают невольно идти.

– Я ничего не понимаю! – всхлипываю я, но он снова бьёт меня, громче, сильнее.

– Конечно, не понимаешь! – его голос срывается на крик, злость в каждом слове. – Где Беатрис? Где она?

Из моей рассечённой губы течёт кровь, капая на пол. Я оборачиваюсь к маме, но она только смотрит на меня, плача ещё сильнее.

Отец снова замахивается, но в этот раз его останавливает крик мамы:

– Вико, не трогай её!

Он разворачивается к ней и толкает с такой силой, что она падает.

Я срываюсь с места, подбегаю к маме, чтобы помочь ей, и меня охватывает леденящий ужас.

Это не закончится. Никогда. В детстве мне всегда говорили: «Немного потерпи».

Сколько ещё можно терпеть?

– Пожалуйста… скажи, за что? – мой голос едва слышен, почти шёпот.

В голове мелькает мысль: «Будто когда-то для этого была нужна веская причина».

Отец хватает с пола листок, который выпал из маминых рук, и, подойдя ко мне, швыряет его в лицо.

– Читай!

Мои руки дрожат, когда я поднимаю его. Слова плывут перед глазами, но я заставляю себя сосредоточиться:

«Каждое письмо начинается с обращения к кому-то конкретному, но мне не к кому обратиться. Так получилось, что я за всё время своей ничтожной жизни не сделала ничего хорошего и не стала той дочерью, сестрой, внучкой, подругой или невестой, которую все так хотели видеть…»

С каждой строкой я всё больше цепенею. Это письмо Беатрис.

«До одного момента. Я встретила человека, которого полюбила больше, чем свою жизнь. Мне бы хотелось рассказать историю нашей любви, кричать о том, как я влюблена, но я не в том положении. Это фильм со счастливым концом, а возможно, трагедия.

Я знаю, что за предательство придётся расплачиваться, и что бы я ни сделала, прощения мне не будет. И, наверное, так оно и есть. Потому что я не выдержала. Потому что выбрала себя. Потому что выбрала его.

Мне бы хотелось написать что-то пафосное вроде: «Не ищите меня. Я там, где должна быть». Но я знаю, какими смешными окажутся эти слова, особенно для тех, кто в ближайшие часы отправит людей на мои поиски.

И всё же… не надо. Я больше не хочу бояться. Не хочу жить, ожидая, когда всё закончится.

Я люблю вас. Простите меня за этот поступок. Мне нет оправдания.

Я ужасный человек, но, может быть, хоть раз в жизни я могу быть счастливой, даже если это будет ненадолго.»

Когда я дочитываю, мои ноги подкашиваются. В этот момент в комнату врываются дедушка и бабушка.

– Что здесь происходит? – дедушка смотрит на отца, его лицо каменное, но я вижу, как он трясётся от злости.

Отец молчит, сжимая кулаки, пока дедушка не подходит ближе.

– Если ещё раз такое повторится… я забуду обо всех клятвах, что дал Синдикату, Вико. На тебе не останется живого места, – его голос тихий, но в этой угрозе чувствуется сила.

Отец окинул всех взглядом, полным ненависти, и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Я стараюсь держаться уверенно, судорожно сжимая в руках письмо. Тело дрожит, а грудь сдавливает новая волна рыданий. Плохо получается.

Бабушка садится рядом со мной, её руки такие мягкие, но они не могут успокоить дрожь, охватившую всё моё существо.

Мама снова падает на колени рядом, рыдая в голос.

Я начинаю перечитывать письмо снова и снова, заставляя каждую строчку разрывать меня сильнее, чем было до.

Первое, что ударило меня, как молния, – это мысль о том, что Беатрис могли похитить, потому что в нашем мире такие вещи не были редкостью. Женщин часто использовали как разменную монету.

Затем я снова посмотрела на письмо. Почерк.

Почерк Беатрис был безупречным, словно у опытного каллиграфа. Эти графичные буквы я бы узнала из тысячи. Если бы она писала их под давлением, я не могла поверить, что Беатрис смогла бы так ровно и спокойно вывести каждую строчку.

Меня тут же охватила ярость. Гнев был таким сильным, что я почувствовала, как он сдавливает мне грудь. Как она могла?

Я вскочила и выбежала из комнаты, не обращая внимания на бабушку и маму, которые кричали мне вслед. Забегаю в свою спальню, и остаюсь, наконец, одна.

Когда останавливаюсь возле зеркала в ванной, то едва сдерживаю рыдания. На меня смотрела девушка, которую я почти не узнавала.

Щека была опухшей, красный отпечаток от отцовской руки расползался ярким пятном. Нижняя губа рассечена, и из нее все еще сочилась кровь. Я провела по ней пальцами, и зашипела от боли.

– Черт… – выдохнула я.

Ярость сменилась отчаянием, а затем новой волной истерики. Я схватилась за края раковины, тяжело дыша, пока слезы лились из моих глаз. В голове вдруг всплыли воспоминания.

Я снова оказалась маленькой девочкой, которая пытается убежать от отцовской ярости. Я слышу крики, удары, мамин плач. Я прячусь в шкафу, зарываюсь в подушки, надеясь, что все это закончится.

Она знала, что он сорвется. Знала, что гнев упадет на меня. Но все равно ушла. Как и всегда.

Она, черт возьми, была любимицей. Ее боготворили, восхищались. Даже в нашем мире, где уважение нужно было вырвать с кровью и потом, ее просто обожали.

Самое главное ведь тут – она их тоже обожала. Беатрис могла часами сидеть на семейных встречах, слушая, как мужчины обсуждают свои дела, ее глаза блестели от гордости, будто она была частью чего-то великого.

А сейчас оказалось, что ей это не нравилось?

Из мыслей меня вырывает глухой шум, который раздается за окнами – тяжелый рокот автомобильных двигателей.

Я подбегаю к одному, сердце колотилось так сильно, что отдавалось в висках. Сквозь пелену слез я вижу несколько машин, припарковавшихся у нашего дома. Несколько мужчин вышли наружу, среди них я почти сразу узнаю Альдо. Он шел медленно, но уверенно.

Внутри меня разлился страх.

Моя семья. Я знала, что этот побег означает для всех нас. Особенно, если это невеста Капо. Это не просто позор, это приговор.

Побег для сбежавшего карается смертью: долгой и мучительной, а семью его ожидает бесконечное унижение.

Беатрис не просто будут искать, ее будут преследовать до тех пор, пока не найдут.

Я хотела спрятаться, но ноги словно приросли к полу. Лишь только когда я услышала шум на первом этаже, я рванула туда со всех ног, боясь за жизнь родных.

На лестнице я снова замерла. Мой взгляд упал на Альдо, стоящего в центре комнаты. Несмотря на то, что сегодня одежда была на нем значительно чище и опрятнее, чем вчера, выглядел он, кажется, всегда одинаково: сдержанным, уверенным и собранным.

Наши глаза встретились на мгновение, но мне хватило, чтобы увидеть в его глазах сожаление – тяжелое, почти осязаемое.

Страх наполняет меня новой волной, когда его глаза сужаются, и на смену мимолетному чувству приходит ярость. И только после этого понимаю, что он заметил следы на моем лице.

Я почувствовала, как краснею. Всеми фибрами души мне хотелось, чтобы однажды онответил за то, что делал со мной. Но не сейчас, не при таких обстоятельствах.

– Адалин, сядь, – слышу грубый голос отца, который замечает меня.

Я вздрагиваю от неожиданности, но слушаюсь, пересекая оставшиеся ступеньки, опускаясь на стул ближе к стене, стараясь быть как можно менее заметной, но у меня не получается. Альдо все это время стоял неподвижно, не отрывая свой взгляд от меня.

– Что это? – наконец спросил он у отца, кивнув в мою сторону. Его голос прозвучал слишком низко и резко, чтобы я снова вздрогнула.

Папа на долю секунды хмурится, а потом издает нервный смешок:

– Адалин неуклюжая. Вечно куда-то падает или об что-то ударяется.

Грудь сжалась от этих слов, но я не могу ему возразить. Никогда не могла.

Альдо молчит, смотрит с недоверием то на него, то на меня. В комнате помимо нас находился дедушка, бабушка и несколько человек, с которыми он пришел.

Отец, заметив его взгляд, снова пытается взять контроль над ситуацией:

– Есть гораздо более серьезная проблема, – произносит, стараясь звучать как можно спокойнее.

Я, хоть и ненавидела его добрую половину своей жизни, но знала как свои пять пальцев: он нервничает. Слишком размеренные движения и тон, будто он боится выдать свои чувства. Видимо, это замечаю не только я, потому что когда он снова пытается что-то сказать, Альдо перебивает:

– Никакие проблемы не имеют значения, если это, блять, сделал ты. Или кто-то в этом доме.

Я опускаю взгляд, но его голос все равно давит на меня. «Чем он лучше отца?» – мысль вспыхивает внезапно, и я чувствую, что боюсь снова посмотреть на него, потому что вспоминаю сегодняшнюю ночь.

На лице отца мелькает едва заметная тень раздражения, но он быстро берет себя в руки. Бросает на меня уверенный взгляд, а потом смотрит безразлично на Альдо.

– Готов дать руку на отсечение, я говорю тебе правду.

Я замираю и в страхе смотрю на дедушку. Его глаза наполнились яростью, а обычно спокойное лицо исказилось от шока. Он едва ли не сжался в этот момент.

Бабушка, сдерживаясь, заметно побледнела. Она посмотрела на него, и её глаза, полные тревоги, больше не были спокойными.

Клятвы в нашем мире не даются просто так. Особенно, если они касаются таких важных вещей, как честь семьи и её правдивость. Я же ничуть не удивилась.

И если для них сегодняшний день – единственный раз, когда он открылся для них с новой стороны, то для меня это было слишком привычным.

Никто из них ничего не сказал. Только потому что по правилам нашей семьи никто не имеет права вмешиваться в отношения внутри неё.

Это была священная неприкосновенность – даже если это касалось близких родственников, тем более главы семьи. Кровь и честь были выше всего.

Отец выдерживает паузу, проверяя реакцию Альдо, а потом встает с кресла, подходит к нему, и протягивает письмо. Скомканный лист бумаги, который оставила нам Беатрис:

– Не знаешь, что это значит?

Альдо берет его в руки, и начинает читать. В процессе ни одна мускула на его лице не двигается, он остается спокойным.

Когда дочитывает, бросает скучающий взгляд на отца.

– Нет уж, это ты мне объясни, что это значит.

В его голосе звучала такая надменность, от которой мне стало тревожно.

– Сбежала. Последний раз её видели в аэропорту Джона Кеннеди. С каким-то ублюдком, личность которого установить пока не могут. Там их след пропадает. Ни один гребанный рейс не был зарегистрирован на имя Беатрис Бенито.

Альдо подносит письмо к лицу, читает несколько строк и, почти равнодушно, бросает:

– Оставь. Дальше мои люди с этим разберутся.

Папа подрывается, глаза его темнеют от ярости, но Альдо, не поддавшись на его движение, не дает ничего сказать ему:

– Не забывайся, Бенито. Ты на моей территории, а правила тут устанавливаю я.

От этой фразы отец сжимается, но продолжает держать себя в руках и сохранить контроль. Альдо продолжает, не торопясь, как будто наслаждается этой ситуацией:

– Ты знаешь ведь, что с ней случится, если её найдут, Вико? Готов к этому?

В этот момент я почувствовала, как в груди сжалось от боли. Она была, черт возьми, его невестой. Девушкой, которую он желал.

Как так происходит, что чувства притупляются и на смену им приходит жестокость?

Я жду, что папа встанет на сторону своей любимицы, скажет что-то в ее защиту, но он просто выпрямляется, и равнодушно, с легким презрением, бросает:

– Делай то, что должен. Она мне больше не дочь.

Слова будто ударили по мне тяжелым молотом. Это было не просто предательство, и не простая отрешенность. Это был конец. В его словах больше не было ни капли сожаления, ни малейшего намека на беспокойство.

Я все еще ждала от Альдо хоть какой-нибудь реакции, потому что она заслуживала этого. Так ведь всегда было? Беатрис – его избранница, мать будущих детей.

Мне казалось, у них есть нечто большее, чем то, что они позволяли всем видеть.

Но Альдо лишь ухмыляется ответу папы, его взгляд становится более надменным, а голос слишком холодным, чтобы оставлять каплю сомнений: ему все равно.

– Вызывай отца, – произнес он с лёгкостью, – Пусть немедленно приезжает.

Глава 13

Альдо

Я вышел из дома Террези, чувствуя, как напряжение в висках стучит словно молот. Люди Бенито провожали меня трусливым взглядом, хоть и понимали, что опасности для них я не представляю. Пока что.

Они просто знали, что им лучше вообще не шевелиться в этот момент. Вина за то, что допустили этот побег, на них.