Обнаженное и Сокровенное

– В среду, то есть, послезавтра, да? А… что такое… крестильная рубашка?

– Рубашка, в которой вы будете креститься. Желательно белая и новая.

Такая рубашка у Эдика была. Не так давно ему ее подарила мама для всяких торжественных случаев и, поскольку таковых у него было немного, он ее пока-что еще ни разу не надевал.

На следующий день, уходя из института, он сказал своей однокурснице Марине.

– Меня завтра на последней паре не будет. Предупредишь Никиту Федоровича?

– А где ты будешь? – спросила она.

– Я иду креститься?

– Куда, простите? – удивилась она.

– Креститься иду. А что такого удивительного ты в этом находишь?

– Ну… как бы… обычно это родители крестят своих детей, – ответила она неуверенно.

– Увы, мои родители были коммунистических взглядов, поэтому мне приходится наверстывать сие упущение самому.

– И… зачем тебе это? – продолжала спрашивать она.

– А ты почему интересуешься? Тоже хочешь креститься?

Она отрицательно мотнула головой.

– Не… я крещенная. Меня родители крестили, так что, мне не нужно наверстывать сие упущение, – засмеялась она.

– А если бы не крестили, стала бы наверстывать?

Она пожала плечами.

– Не знаю… Я не совсем понимаю, зачем это нужно?

– Ну, вообще-то, с этого все начинается, – ответил Эдуард так, как ему ответил Леонид.

– Что начинается? – спросила Марина, внимательно глядя ему в глаза.

Он не знал, что начинается, но в этот момент ему неожиданно пришла мысль, как ответить, и он ответил:

– Познание Бога.

– Ты веришь в Бога? – спросила она задумчиво.

– Да.

Эдуард постарался ответить так же просто, как ему ответил его друг Шурка, после чего он накинул на плечи ветровку, так как на улице было прохладно, и пошел к дверям. Перед выходом он еще раз оглянулся на Марину, она смотрела ему вслед задумчивым и глубоким взглядом.

«Похоже, у нее тоже картины из прошлого перед глазами бегут», – подумал он и вышел за дверь.

Глава 11

– Вы что здесь делаете?

Вопрос вывел Глорию из воспоминания.

Она сидела на скамейке посреди аллеи, которая была в получасе ходьбы от ее дома. Она так погрузилась в размышления, что даже не помнила, как она здесь оказалась, и когда присела на эту скамейку.

Сейчас перед ней стоял алтарник Тит и удивленно на нее смотрел.

– О, Виталий! Привет, – искренне обрадовалась она, увидев его. – Да, так, гуляю.

– В два часа ночи? – недоверчиво спросил он.

– Ну… да, а что? – неуверенно ответила она и, чтобы скрыть свою неловкость, спросила: – А ты что здесь делаешь так поздно?

– Я-то… со мной все понятно. У меня уже давно серьезные проблемы со сном. Если я сплю ночью два-три часа, это хорошо.

– А-а, – посочувствовала она. – Это у тебя после…

Глория замялась, боясь назвать его проблему своим именем.

– Да, после наркоты, – запросто ответил он. – Все опиаты, это сильнейшее снотворное, и у большинства тех, у кого была похожая на мою зависимость, после этого проблемы со сном. Так что, я каждый вечер гуляю часов до двух. После этого хоть как-то сплю, а иначе могу вообще не уснуть. Свежий воздух все-таки делает свое дело.

– Понятно, – протянула она.

– Вы не ответили на мой вопрос, Глория.

– Слушай, давай на «ты», а? А то как-то неловко. Мы с тобой ровесники, а ты мне все «вы-да-вы».

– Ну, как-то… вы… э-э… все-таки матушка, жена священника. Нужно уважительно. И… плюс, вы меня постарше будете.

Она поморщилась на: «матушка» и, усмехнувшись, спросила.

– Насколько старше? Года на три?

– На пять лет, – улыбнулся Виталий.

– Всего-то пять лет. Это не разница. Так что, давай попроще.

– Ладно, хорошо, – согласился он. – Проще так проще. И все-таки?

– Что, все-таки?

– Вы не… то есть, ты… не… ответила на мой вопрос?

– На какой?

– Что в… ты здесь делаешь так поздно?

– Я ответила. Я гуляю.

Виталий скептически покачал головой.

– Так я и поверил. Что-то случилось?

– Да, ничего не случилось. С чего ты взял? – Глория не готова была открывать ему свои семейные проблемы.

Он продолжал на нее смотреть с таким выражением лица, что было понятно, он ей не верит, и такой ответ его не удовлетворит.

Она вздохнула.

– Ладно, ничего особенного не случилось. Наговорила мужу лишнего и ушла.

– На… совсем…?

– Ну, нет, конечно. Не насовсем, – усмехнулась она. – Просто прохладиться нужно было, что в себя прийти.

Он продолжал красноречиво молчать, внимательно на нее глядя, всем своим видом показывая, что ждет продолжения.

Она подняла на него взгляд и, глубоко вздохнув, добавила:

– Ладно-ладно. Не смотри на меня так, будто я тебе задолжала пол зарплаты. – Он молча продолжал слушать. – Ко мне приехала подруга детства. Пригласила меня в ресторан. У нее все в жизни плохо. Я, чтобы ее хоть как-то поддержать, выпила с ней немного пива. А там свадьба по случаю была. Мы с ней пошли туда танцевать. Ну… я и… в общем, давно не танцевала, и… решила оторваться по полной, и… задержалась. Эдуард меня отпустил на два часа, а я больше шести часов гуляла.

Она замолчала и виновато подняла на него глаза, ожидая его реакции.

Виталий молча на нее смотрел, но в его взгляде не было и тени осуждения. Он просто внимательно слушал, ожидая продолжения истории. Прождав достаточно долго и видя, что она молчит, он осторожно спросил:

– Эдуард, это отец Осия?

Она усмехнулась.

– Да. Это его обычное имя. А ты что… не знал?

– Нет, – он помотал головой. – Для меня он всегда был только отцом Осией. – Виталий чуть помедлил и так же осторожно спросил: – И что… он… отругал тебя?

Она засмеялась.

– Нет, что ты. Он меня ни разу в жизни ни за что серьезно не ругал.

– Тогда… я не понимаю…

Он сказал это как-то так, что Глория вдруг отчетливо осознала всю абсурдность своего поведения. Она помолчала, опустив голову, а потом задумчиво произнесла:

– Он здесь вообще не причем. Это все мои загоны. Это мне все время чего-то не хватает. Он все делает правильно, и старается, как может. Просто… я дура.

Виталий поджал губы и какое-то время размышлял, а потом вдруг решительно взял ее за руку и потащил за собой.

– Пойдем домой.

– Куда, домой? – не поняла она.

– Куда-куда, домой к мужу, куда ж еще?

– Подожди, – она выдернула руку. – Я так сразу не могу.

– Да, сразу и не надо. До дома почти полчаса пилить. Пока дойдешь, как раз созреешь. – Он снова уверенно взял ее за руку и потащил. – Пойдем-пойдем. Хватит дурью маяться.

Она снова выдернула руку, и все-таки, хоть и неуверенно, но пошла за ним, размышляя над тем, что именно этого она и ждала от Эдика, чтобы он, как мужчина, так же смело и решительно взял ее за руку и уверенно повел за собой.

***

Придя в церковь, Эдуард подошел к той самой женщине за прилавком, и сказал, что он на крещение. Судя по ее взгляду, она его не помнила. Посмотрев на чек и проверив свои записи, она спросила:

– Эдуард Александрович?

– Да.

– Батюшка сейчас выйдет.

Через пять минут ко входу вышел высокий, молодой, рыжеволосый мужчина в черной рясе и с большим позолоченным крестом на шее. Посмотрев на Эдика, он по-доброму спросил:

– Это вы на крещение, молодой человек?

– Д… да, я, – ответил Эдуард, и по его спине пробежали мурашки.

– Сколько вам лет, если не секрет? – спросил батюшка.

– Двадцать четыре.

– Похвально-похвально, – покачал головой священник. – Ну, что ж, пойдемте.

Они вышли из помещения церкви, прошли в отдельно стоящее здание, поднялись на второй этаж и зашли в довольно просторное помещение, где не было ничего, кроме специального помоста, на котором стоял большой бронзовый таз с водой, иконостас, подсвечник и что-то еще, чего Эдуард не запомнил.

Батюшка повелел ему разуться, раздеться по пояс, приготовить крестильную рубашку, и только после этого начал обряд.

Из всего, что говорил этот молодой священник, Эдуард запомнил лишь, что в какой-то момент он повелел ему повернуться и через левое плечо отречься от дьявола. В целом обряд продолжался около часа или даже больше. В конце концов священник наклонил его над бронзовым тазом и со словами: «Крещу тебя во имя Отца, Сына и Святаго Духа», – вылил ему на спину целый кувшин воды.

После этого батюшка повесил ему на шею крестик и сказал ему надеть крестильную рубашку.

– Теперь ты крещен, брат, – объявил священник, – и твои грехи все прощены.

Потом они спустились вниз, вернулись в главный зал, где батюшка ввел его в алтарь и дал ему причаститься.

На следующий день Эдуард с гордостью показал Марине свой крестик и сказал:

– Все! Теперь я крещен!

Ему совершенно не понравилось, как она посмотрела на его крестик.

– Это ты называешь верой в Бога? – спросила она скептически.

– Ну… как бы… да… а что?

Она чуть помедлила, а затем задумчиво проговорила:

– Я думаю, настоящая вера в Бога, это… что-то другое. А это… – она взяла его крестик в руку и посмотрела на него, потянув на себя так, что нить на шее у Эдика натянулась, и он почувствовал себя некомфортно: – Это просто обряд.

После этого она усмехнулась и, отпустив крестик, прошла за свою парту.

Оторопевший Эдуард опустился на свое место и полез в сумку за учебниками.

«Я обязательно разберусь в этом вопросе!» – подумал он, чувствуя себя обиженным и задетым, но при этом на уровне интуиции понимая, что она права.

***

Видя, что Глория идет следом, Виталий чуть замедлил шаг и, подождав, когда она с ним поравняется, спросил:

– Так, все-таки, если отец Осия тебя не ругал и не упрекал за то, что ты сделала, почему ты ушла из дома?

«В самом деле, почему?» – подумала она, и тут вспомнила, что ее задело.

– Понимаешь, – ответила она. – Он меня спросил: «Ты напилась?!» Ну, я и вздыбилась на него.

– И все?! – удивленно спросил Виталий.

– Не спрашивай меня так, пожалуйста! – взмолилась Глория. – От твоих вопросов хочется сквозь землю провалиться.

– Хорошо, не буду. Но… мне просто непонятно.

– Понимаешь, он ТАК спросил, как будто я великий грех совершила.

– Он действительно ТАК спросил, или ты ТАК подумала и поэтому ТАК услышала?

Какое-то время она шла молча, размышляя, а потом неуверенно ответила:

– Скорее всего, я ТАК подумала и поэтому ТАК услышала, потому что после этого вопроса я на него вылила такой ушат грязи, которого он совершенно не заслуживал. Я ему припомнила все разговоры всех его прихожан за моей спиной, обо мне, о моем прошлом, о том, что я об этом думала, все лицемерие, которое видела за все эти годы в церкви, но ведь от людей, не от него, он то в этом не виноват. Ну, и все такое, и так далее, и тому подобное. В общем, оскорбила мужа ни за что, ни про что.

Виталий молча слушал, ничего не отвечая.

Пройдя еще несколько шагов и видя, что он молчит, она продолжила:

– Видимо, у меня просто накопилось. Почти с самого начала, как только мы поженились, и я его узнала поближе, меня постоянно время от времени доканывает мысль, что он слишком хороший, слишком правильный, слишком святой, и что я… в общем, что я его недостойна. И по сути, я ведь… кто я такая? Падшая женщина, стриптизерша, или… как это по церковному… блудница, в общем. А он святой человек, отец Осия, всем нужный, всеми уважаемый. В общем, сплошное несоответствие.

Она замолчала, и молчала долго, поэтому Виталий осторожно спросил:

– А… ты пробовала с ним об этом поговорить?

– Да, пробовала, только…

– Что только?

– Как с ним разговаривать? Он ведь всегда знает, как правильно! Он закончил Московскую Духовную Семинарию! Он – священник! Магистр богословия! А я кто? Что я знаю, чтобы ему давать какие-то советы в его духовном труде? Поэтому, я спрашивала его, конечно, он мне что-то объяснял. Не могу сказать, что меня не удовлетворяли его ответы. Но я, почему-то, все равно с этим внутренне не соглашаюсь, как будто внутри меня что-то говорит, что так неправильно. У настоящих верующих должно быть как-то по-другому. Но дальше этого наши разговоры не идут. Во всем остальном, он просто идеальный муж. Он нежный, заботливый, внимательный. Очень любит детей, меня, и все такое. Казалось бы, что мне еще нужно для полного счастья? А я вот, нет… все время от него что-то требую. Вот и сейчас… наговорила кучу гадостей и убежала.

– Ты раньше… тоже… убегала?

– Нет… ни разу… но претензии предъявляла.

Так, разговаривая, они незаметно подошли к дому. Правда в основном говорила Глория. Виталий умел как-то так задавать вопросы, что ей хотелось ему рассказывать все больше и больше. По его вопросам было понятно, что он очень внимательно слушает и не упускает ни одной детали.

«Как же мне этого не хватало! – подумала Глория в какой-то момент. – Чтоб меня просто вот так кто-то внимательно выслушал и дал выговориться. А ведь раньше Эдуард меня тоже очень много и внимательно слушал».

Она даже не заметила, как они вместе с Титом зашли в подъезд и в лифте поднялись на седьмой этаж.

Оказавшись около своей двери, она вдруг осознала, где находится, и в нерешительности замолчала.

Однако, было уже поздно. Виталий уверенно открыл дверь, которая оказалась не заперта, и остановился, давая Глории пройти вперед.

***

Из воспоминаний Осию вывел звук открывающейся двери, и он, тут же вскочив с колен, выбежал в прихожую. К его удивлению, рядом с дверью стоял алтарник Тит, а за ним Глория, которая, судя по ее виду, боялась войти в квартиру.

– Боже мой! Тит? Глория? Что случилось? – Спросил он.

– Да, вот, батюшка, встретил на улице вашу супругу, и… помог ей дойти до дома. Ей нужно было слегка помочь, а то у нее самой не получалось, – ответил Виталий деловым тоном. – Входите, матушка, – обратился он к Глории.

С виноватой, но уже доброй улыбкой посмотрев на Эдика, она вошла в прихожую и остановилась в нерешительности, опустив стыдливо голову.

Эдуард помедлил лишь мгновение. В следующий миг он порывисто подошел к Глории и, обняв, прижал к себе. Она ответила на объятие, уткнувшись к нему в плечо. Какое-то время они стояли так, крепко держа друг друга, а Тит, глядя на них, улыбался.

Затем он сказал:

– Ну, я… это… пошел. А то мне еще поспать надо сегодня.

Не отпуская объятий, Осия показал ему глазами, выражением лица и легким кивком головы, что он ему благодарен, и Виталий, смущенно улыбнувшись и пожав плечами, мол: «я все понимаю, всякое бывает», ушел.

Эдуард все держал и держал ее, а она так и стояла, уткнувшись ему в плечо, чувствуя себя спокойно и хорошо в его объятиях.

Это продолжалось неопределенно долгое время. В какой-то момент Глория сказала:

– Не отпускай меня. Держи меня, хорошо. Не отдавай меня никому, ладно.

Он не понимал, что она говорит, и почему она это говорит, но ответил ей с такой же интонацией.

– Не отпущу. Я никому тебя не отдам. Ты моя. А я… твой.

Наконец они все-таки разжали объятия и вместе прошли на кухню.

– Как ты встретила Тита? – спросил он.

– Я сидела на скамейке в парке на Пушкинской. Он там прогуливался перед сном, увидел меня и потащил домой.

– На Пушкинской?! Так далеко!

– Я сама не поняла, как я там оказалась. Я сначала ждала около дома. Думала, ты за мной выбежишь. А потом пошла куда глаза глядят.

– Я не мог. Дети проснулись. Стали плакать. А когда я их уложил, выбежал, а тебя уже нигде нет. Я до конца парка дошел и… в общем, куда идти, не знаю, и вернулся.

– Ну, вот! А я подумала, что я тебе теперь не нужна.

– Что ты такое говоришь?! Ты мне всегда нужна. И всегда будешь нужна.

У нее на глазах навернулись слезы. Дрогнувшим голосом она сказала:

– Ты прости меня, дорогой. Ты не в чем не виноват. Это просто мои загоны. Никому ненужные противные мои загоны.

– Лорасик, – нежно ответил он. – Ты мне нужна такая, какая ты есть. Со всеми твоими загонами.

Она с облегчением вздохнула, грустно-радостно ему улыбнулась, встала, подошла, взяла его за руку и потянула за собой в спальню.

Глава 12

Несмотря на то, что Осия спал совсем немного, проснулся он рано, и почувствовал себя бодрым и отдохнувшим.

Он осторожно встал с постели, чтобы не разбудить спящую рядом супругу и, взглянув на нее, невольно залюбовался ей. Она была такой красивой во сне. Ее волосы разметались по подушке, а на лице было такое блаженное выражение, что Осия благоговейно замер, рассматривая его. Видимо, ей что-то снилось, так как она чему-то или кому-то улыбалась во сне.

«Какая же она все-таки хорошая, Господи! – подумал он. – Храни ее, Боже, и благослови. Я так благодарен Тебе за жену. Я не знаю, почему у нее бывает то, что было вчера, но, Господи, Ты знаешь. Помоги ей избавиться от этого всего».

В этот момент ему почему-то на память пришли слова Господа:

«Тебе понадобится много денег».

Пожав плечами, Осия тихо вышел из спальни, заглянул по пути в детскую, посмотрел, как спят дети, и прошел на кухню.

Взяв Молитвослов со стола, он открыл раздел, «Утренние молитвы», и прочитал наставление:

«Восстав от сна, прежде всякого другого дела, стань благоговейно, представляя себя пред Всевидящим Богом, и, совершая крестное знамение, произнеси:

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Затем немного подожди, пока все чувства твои не придут в тишину, и мысли твои не оставят все земное, и тогда произноси следующие молитвы, без поспешности и со вниманием сердечным:»

Осия постарался сделать все именно так, как написано в рекомендации, после чего стал читать предложенные молитвы и размышлять над ними. Он верил, что молитвы в молитвослове написаны не для того, чтобы их просто читать Богу вслух, а для того, чтобы, понять их, и на их примере научиться, как нужно молиться Богу своими словами от чистого сердца.

Такое понимание предложил ему один из учителей Духовной Семинарии, ответив ему на его вопрос о использовании этой святой книги:

– Бог ведь живой, Эдик. Вот ты, когда женишься, если, конечно, женишься, и у тебя будут дети, ты бы хотел, чтоб они с тобой разговаривали заученными словами по бумажке, или, чтобы они говорили искренне и от сердца?

– От сердца, конечно, – не задумываясь, ответил Эдуард. – Но, вот вопрос, а что, если дети не всегда знают, как правильно ко мне обращаться? Мы-то люди своих детей просто так учим в ежедневном общении. С Богом, ведь, не так.

– Во! – многозначительно поднял учитель вверх указательный палец. – Для этого и Молитвослов. Читаешь молитвы святых и Псалтирь, и учишься на их примере, как молиться. Но когда сам молишься к Богу, говоришь от сердца и своими словами.

Читая пятидесятый псалом, помещенный в этом разделе, Осия особенно обратил внимание на слова: Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене.

Ему захотелось сказать это Богу именно так, как оно было написано, поэтому он преклонил колени и произнес:

– Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови во мне… Не отвергни меня от лица Твоего…

Он немного постоял молча пред Творцом, и тут в его сердце ясно прозвучал тихий голос Господа:

«Ты на самом деле хочешь увидеть Мое лицо?»

Услышав такой вопрос, Осия вдруг осознал, что не до конца понимал, о чем молился. «Не отвергни меня от лица Твоего», действительно подразумевало, что он может и даже должен видеть лицо Господа.

Он вспомнил, что, как-то раз, когда к ним в Семинарию приезжал какой-то известный иерей и рассказывал об истинном покаянии, Эдуард был под большим впечатлением от этой лекции. После, в молитве, размышляя над всем этим, он пережил удивительную встречу с Господом, и в действительности ощутил, что предстал пред Творцом неба и земли, и увидел Его как Личность. Всем своим существом Эдуард ощутил любовь, чистоту и святость Господа. Он увидел в дивном свете Его славы все свои грехи. Он никогда до этого не думал, что настолько грешен. С самого детства все его большие и маленькие прегрешения всплыли перед его мысленным взором, и он понял, что не может быть принятым Богом, если он искренне не раскается во всем этом. «Господи, прости!», – только и сумел он сказать тогда в молитве, но это было искренне и от сердца, и он действительно ощутил, что прощен. Но даже тогда, когда Бог был так близок, Эдуард не видел Его лица.

– Господи, я не думал об этом так, и… я ни разу не видел Твоего лица, как оно есть. Я не знаю, возможно ли это, ведь написано, что Бога не видел никто и никогда. Но, наверное, да. Я бы хотел видеть Твое лицо.

«Чистые сердцем Бога узрят», – последовал ответ Господа, и перед мысленным взором Осии высветилось золотыми буквами место из Священного Писания из Евангелия от Матфея 5:8.

В этот момент Глория бесшумно подошла к нему сзади и обняла его плечи нежными теплыми руками.

– Доброе утро, любимый, – шепотом сказала она.

– Доброе утро, милая, – ответил он и повернулся к ней.

***

В тот день Осия шел на службу с легким и радостным сердцем.

День был ясным. Пели птицы. Цветы благоухали. Все было хорошо.

Он вошел в храм «Вознесения Господня» с твердой уверенностью, что как бы ни были трудны обстоятельства в его жизни, Бог всегда и во всем ему поможет. В тот день у него была радостная и вдохновляющая проповедь, через которую он призывал своих прихожан твердо верить в помощь Господа, несмотря ни на что.

После проповеди к нему подошел его друг отец Андрей и, пока у них было время между службами, пригласил его подняться в горницу и попить вместе чай.

– Он у меня сегодня особенный… с горными травами. Бабушка собирала. Хороший чай получился, аромат необыкновенный, – сказал Андрей.

В горнице у них было помещение для отдыха. Расположившись на низких удобных сидениях, попивая чай с блинчиками и вареньем, приготовленными все той же бабушкой Андрея, друзья неспешно разговаривали.

– Скажи мне, друг. А где ты берешь такие проповеди? Не у протестантов, часом?

– Нет, – усмехнулся Осия. – Не то, чтобы я их никогда не слушал. У них тоже есть, чему поучиться, но, нет.

– Тогда, где?

– Да, обычно, просто… из жизни. Жизнь, ведь, полна мыслей, которыми можно поделиться с паствой.

– А есть что-то насущное, какой-нибудь пример, скажем, из того, что произошло сегодня, вчера, или третьего дня?

– Ну, к примеру, вчера я днем на набережной разговаривал с пожилой женщиной. Ты замечал, что иногда, когда люди начинают тебе что-то о себе рассказывать, стоит только внимательно к ним отнестись, как они начинают тебе всю жизнь изливать?

– Конечно, замечал. Я обычно удивляюсь, и чего они мне все это рассказывают? Я им, вроде бы, не брат, не сват, а мне всю душу наизнанку.

– Вот-вот! И я это много раз замечал. А в какой-то момент задумался, а почему же люди незнакомому человеку, который им свои уши предоставил, готовы всю жизнь рассказать, а от своих домашних, порой слова не добьешься. А знаешь, почему? Я думаю, это потому, что люди в открытости-то нуждаются. Им хочется душу открыть. Но перед незнакомцем легче, потому что ты его один раз в жизни увидел, а куда он потом пойдет, и кому что расскажет, тебе уже и дела нет. А твои домашние, ты с ними каждый день, и если они твои секреты разбазарят, то не где-то там, а среди своих же. И это гораздо больнее бывает, чем если это сделает незнакомец где-то там перед незнакомцами. Потому что, даже если он это и сделает, ты об это ничего не узнаешь. Так-то вот.

– Слушай… а ведь, и вправду так. Я об этом никогда не задумывался.

– Вот тебе и тема для очередной проповеди, отец Андрей, – улыбнулся Осия.

– Не, ну, тема-то, тема. Но только, это ты сможешь на эту тему проповедь сказать. У меня так не получится.

– А ты попробуй. Кстати, хочешь продолжение размышлений? А то, больно уж чай хороший. Я бы еще одну чашечку выпил.

– Давай. Я, пожалуй, себе тоже налью.

– Смотри. Перед незнакомыми мы открываемся, а перед своими закрыты. А знаешь, почему? Да потому, что нам в нашу открытую душу своим неправильным отношением столько раз плевали, что мы в какой-то момент закрылись, и открываться не хотим. Разве только, перед незнакомцем, потому что нужда у нас в этом есть, но перед незнакомцем это более-менее безопасно. Плохо только, что мы эту закрытость потом переносим на наше отношение к Богу. И там, где нам нужно перед Ним говорить открыто и честно, мы предпочитаем быть поверхностными, и не называем вещи своими именами.

– Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

– Хорошо, смотри. Один художник заметил, что, когда он предлагает клиенту на выбор несколько фотографий, с какой из них нарисовать его портрет, абсолютное большинство выбирает не ту фотографию, где они больше всего похожи на себя, а ту, где они лучше всего выглядят. О чем это говорит?