Отель одиноких сердец

– Может быть, он так поражен красотой птицы, что хочет полюбоваться ею, даже рискуя быть за это наказанным?

– Неужели вы и впрямь хотите взять себе такого большого мальчика? К этому возрасту у них уже могут сформироваться некоторые дурные привычки.

– Да, думаю, его возраст мне вполне подходит. Я слишком стар, чтобы приглядывать за малышом. Другие мои дети никогда со мной не говорили, достигнув этих лет. Мне кажется, что такие юноши очень интересны. Они как раз в том возрасте, когда у них начинают развиваться собственные идеи. Их личности могут быть как очень сильными, так и слабыми. Мне кажется, у этого мальчика складывается незаурядный характер. И представьте себе, он смог его сделать таким, живя в сиротском приюте. Вам известно что-нибудь о его матери?

Мать-настоятельница снова пожала плечами. Ее переполняло отвращение ко всем бестолковым девчонкам, которые были настолько глупы, что дали себя обрюхатить. Она смутно припоминала какую-то историю про некую особенно шкодливую девицу, известную в больнице «Милосердие» под именем Игноранс. Но ради такой особы не стоило ворошить былое и напрягать память.

– Такие мамаши для меня все одинаковы.

Мать-настоятельницу беспокоило то обстоятельство, что Пьеро не придется работать весь день напролет. Мистер Ирвинг пообещал, что собирается использовать его в качестве слуги – своего личного камердинера. Но на самом деле он изменил решение как раз в то время, когда говорил ей об этом. Но он тоже подразумевал своего рода работу.

– Я пожертвую приличную сумму приюту.

Пьеро дали картонный чемодан, чтоб он сложил туда вещи. Раньше он принадлежал чьей-то матери, скончавшейся родами. На чемоданной подкладке красовались темно-багряные перья. Пьеро сел на краешек кровати и поместил чемодан себе на колени, чтобы использовать его как письменный столик. У него был листок бумаги и карандаш, который он позаимствовал у другого мальчика. Пьеро быстро написал Розе письмо.

Дорогая Любимая,

даже не знаю, что на меня нашло. Я просто клоун! Ты ведь это знаешь. Я буду жить у необычного джентльмена, чтобы играть ему на пианино и ослаблять какую-то боль, которая вроде как его мучает. Пожалуйста, напиши мне по этому адресу, чтобы дать мне знать, что ты меня простила. А я тебе напишу кучу любовных писем. И конечно, скоро мы снова будем вместе.

– Я бы на твоем месте поторопилась. Пока мистер Ирвинг не передумал, – сказала мать-настоятельница.

Покидая приют в своем пальто, длинном шарфе и с пустым чемоданом, Пьеро прошел мимо сестры Элоизы. Она думала, он скажет ей, как больно ему с ней расставаться. Но вместо этого он просто прошел мимо. Она взяла его за руку, но он отдернул руку и при этом слегка вздрогнул, но, кроме сестры Элоизы, на это никто не обратил внимания. Сознание того, что он покидает приют, придало Пьеро удали. Он остановился перед матерью-настоятельницей, стоявшей в дверях в нескольких футах от Элоизы, и вручил ей письмо, не придав значения тому, что милосердная сестра это заметила.

– Вы сможете передать Розе, что я люблю ее и вернусь за ней? – спросил Пьеро мать-настоятельницу. – И обязательно на ней женюсь, когда мне улыбнется удача.

Вскоре после того, как Пьеро покинул здание приюта, сестра Элоиза украла письмо со стола матери-настоятельницы, порвала его на сотню клочков и выкинула в мусор. Его обрывки лежали на дне корзины, как бабочки, погибшие при внезапных заморозках.

Выйдя через парадный вход из приюта, Пьеро почувствовал себя виноватым, что покидал этот дом, хотя уже несколько недель не видел Розу. Он сам был в этом виноват. Он мог бы что-нибудь вытворить, чтобы старик его возненавидел. Мог бы, например, обозвать его дегенератом, и тогда тот наверняка отвязался бы от него! Но, по правде говоря, Пьеро сам хотел уйти. Его донельзя тяготили отношения с сестрой Элоизой. И теперь у него появилась возможность жить дальше и никогда больше не слышать, как она дышит ему в ухо. Но ведь тем самым он предавал Розу, разве не так? Если бы он остался, в конце концов ему удалось бы ее убедить, что он не хам. Даже если бы она продолжала относиться к нему с презрением, разве не должен он был, как влюбленный, остаться и покорно смириться с тем, что она на него дуется? Но на самом деле, получив такую возможность, он воспользовался ею и покинул Розу. Шагая по улице рядом с водителем, который его забрал, он заметил следовавшую за ним черную кошку. Кошка заставила его почувствовать себя просто ужасно.

«Не оставляй меня в этом проклятом доме. Кто даст мне немножко молочка, если ты уйдешь? Я ведь буду голодать! Я умру с голоду! Кто на мне блох передавит? Я же себя до смерти расчешу. Они меня сожрут живьем. Вот проснусь однажды утром, а от меня только кости останутся. Кто мне слово доброе скажет? Все будут меня корить, что я приношу людям одни напасти. Но ведь это же просто досужие домыслы. Они закидают меня камнями. Они будут лить на меня кипяток. Они будут дергать меня за хвост. Без тебя мне незачем жить. Ты мне кое-что должен. Ты должен мне кое-что!»

Может быть, такое творится с вами из-за тех, кого вы любите: ведь именно из-за них вы чувствуете себя отвратительно. Пьеро бросил чемодан в багажник и быстренько прошмыгнул на заднее сиденье автомобиля. Разве он только Розу здесь оставлял? Он уезжал от всех детей. Он частенько развлекал и смешил их. И в этом они зависели от него. Но он все равно их бросил!

10. Розе сообщают о ее новой участи

Спустя две недели Роза стала чувствовать себя лучше и смогла вернуться в общую спальню. Она сняла больничный халат и надела под платье черные рейтузы, потом вышла в коридор с выкрашенными в синий цвет стенами. Над арками окон в камне были высечены изображения цветов. Она прошла в широко распахнутые двери общей комнаты. На улице шел дождь. Все дети, болтавшие и игравшие в куклы, повернули головы и уставились на нее. В их взглядах сквозила тревога – Роза не знала, что Пьеро покинул приют.

К ней быстро подошла сестра Элоиза и сказала, что Пьеро ушел и что Роза не будет больше давать представления в городе. Она ведь не может выступать в одиночку, разве не так? Эта известие воздействовало на Розу наподобие небольшого удара молнии. Она, наверное, чувствовала себя так же, как Рип ван Винкль, – пролежала в кровати в лечебнице сотню лет лишь для того, чтобы все, что было ей знакомо и дорого, безвозвратно исчезло. Но Роза смотрела на Элоизу так, что та даже не заподозрила, насколько расстроили девочку ее слова. Она кивнула и пошла прочь, надеясь лишь, что не подкосятся ноги.

Роза не понимала, почему Пьеро ушел, не попрощавшись с ней. Ей казалось, такое просто невозможно. Особенно потому, что ему не удавалось сдерживать чувства. Следующую пару недель она ждала от него какой-нибудь весточки. Почему же, в конце концов, он не писал ей писем? В приюте жил один мальчик, который получал письма от старшего брата, после войны оставшегося в Европе. Это были замечательные послания. Мальчик снова и снова читал их вслух. И когда он их читал, все другие дети окружали его плотной толпой, как будто он был выдающейся личностью, а им хотелось получить его автограф.

Детей очень интересовало, что именно произошло с Пьеро, какие приключения выпали на его долю. Они небезосновательно рассчитывали, что Роза получит от него какие-то известия, которыми тут же с ними поделится, как делилась всем остальным. Но писем от него не было. От этого она чувствовала себя как-то неуютно. Ей стало ясно: личность человека может в корне измениться, узнать кого-то на самом деле невозможно. Человеку не дано понять до конца даже самого себя. Можно считать себя самым обаятельным и привлекательным, самым щедрым и великодушным, а на самом деле быть головорезом и наглецом.

Однажды осенним днем мать-настоятельница сказала Розе, что ее посылают работать гувернанткой. Матери-настоятельнице хотелось разлучить Розу и Элоизу. Однако были и другие причины для того, чтобы отослать девочку из приюта. В последнее время становилась все более настоятельной потребность отправлять детей старшего возраста из приюта на работу. Монахиням позарез нужно было освобождать места для других брошенных родителями детей.

В Монреаль пришла Великая депрессия.

Вновь поступавших детей привозили на задних сиденьях автомобилей священников. В тот месяц дверной колокольчик, казалось, звенел каждый день. Как-то утром мать-настоятельница открыла дверь и увидела священника, державшего за руки двух детей – девочку в белом свитере и синеньких кожаных туфельках и босого мальчика в помятом галстуке-бабочке.

Раньше на той же неделе привели красивого мальчика с большой спортивной сумкой, в которой лежали его праздничная одежда и плюшевый мишка с одним глазом. Вскоре после него появилась девочка со светло-русыми кудряшками, родители которой умерли от чахотки. У нее была небольшая овальная жестяная коробочка с нарисованными на ней голубыми розами, где хранились мятные леденцы. Это было ее наследство.

Еще один мальчик с голубиной грудью обошел всех детей, всем пожал руки и спросил, как они поживают. Всем показалось, что он рубаха-парень. Он сказал, что его отец застрелился, потеряв деньги на фондовой бирже. А новый муж его матери решил, что он слишком уродлив, чтобы оставить его дома.

У другого мальчика был очень серьезный вид и такие толстые губы, как бывает, когда прижимаешь их к оконному стеклу.

Однажды, когда зазвонил колокольчик и дверь распахнулась, за ней оказалась девочка в черной курточке и высоких ботинках на шнуровке, державшая на руках младенца.

– Бонжур, – сказала она и продолжила по-английски: – Это мой братик. Мама сказала мне принести его сюда. Она еще не дала ему имя. Но, если вы не против, мне бы хотелось назвать его Эммануэлем. Только мне нельзя разворачивать его одеяльце.

Женщины рожали в больницах. В ту секунду, когда врачи перерезали пуповину, они натягивали свои изъеденные молью, заношенные кофты и стремглав убегали с парадного входа, потому что не могли прокормить лишнего нахлебника.

Одного мальчика привела в приют мать. На ней было пальто темно-синего цвета, разорванное на плече, и мужские ботинки с розовыми ленточками вместо шнурков. Она встала перед ребенком на колени:

– Я приду за тобой, мой дорогой. Я постоянно, каждую секундочку буду думать о тебе. Как только найду работу и новое жилье, я за тобой вернусь.

На таких женщин у монахинь не было терпения. Они оставляли целые списки странных указаний. О том, какие их дети любят слушать перед сном колыбельные и какой степени подогрева им нравится молоко. И о том стихотворении, которое следует им читать, когда они шевелят всеми пальчиками на ногах.

Чем подробнее мать давала инструкции, тем сильнее была вероятность, что дитя уже никогда ее не увидит. Так, по крайней мере, считала мать-настоятельница. Подобного рода заявления делались не от большой любви. Любовь здесь играла далеко не главную, а скорее подчиненную роль. Основное значение имело чувство вины. И потому все эти инструкции отправлялись в огонь вместе с письмами, которые Пьеро посылал и посылал Розе.

Там был мальчик, говоривший на языке, которого никто не понимал. Вроде бы он что-то говорил о том, что потерял любимого гуся, но никто в этом не был уверен. Он пришел с чемоданом, полным тонкого дорогого фарфора, на вид столетнего. Монахини вынули оттуда все фарфоровые предметы, а чемодан мальчика отдали Розе, чтобы она уложила в него свои вещи.

Сам чемодан был синий, а внутри полосатый, причем полосы зеленого и желтого цветов чередовались. И запах от него исходил какой-то необычный. Роза сунула в чемодан голову и сделала глубокий вдох. Он пах другой страной. Он пах большой семьей.

Розе нравилась мысль о предстоящем переезде, хоть она знала, что далеко ехать не придется. Тем не менее ей хотелось покинуть приют. Она чувствовала себя униженной, потому что Пьеро бросил ее, не сказав на прощание ни слова. Ей казалось, что все остальные дети в приюте теперь смотрели на нее свысока. А с этим она смириться не могла. Ей не было дела до обстановки, в которой она жила, но только если на нее не смотрели как на ту, которую бросил любимый человек.

Она надела пальто и положила в чемодан меховую шапку с перчатками. Остальные дети сгрудились вокруг нее, чтобы попрощаться. Она пожимала им руки и целовала в щеки. Перед уходом на прощание она сделала переворот назад. Дети печально ей аплодировали, зная, что цирк уже сложил шатер и покинул приют.

Роза села в машину, которая ожидала ее у входа. Машину трясло, как плот, преодолевающий пороги. Казалось, она ехала кругами по извилистой дороге, ведущей в гору. По мере приближения к ее вершине дома становились все более и более внушительными. Они слишком высоко вознеслись над землей, чтобы быть осведомленными, как быстро люди нищают. Великая депрессия в общем и целом их не затронула. Водитель вышел из машины, чтобы открыть ворота перед домом, и потом машина въехала во двор. Особняк из красного кирпича был большой, участок, на котором он стоял, занимал весь небольшой квартал. Дом был очень красив. На верхушке одной из башенок развевался небольшой синий флажок, как будто это было маленькое королевство.

Водитель посигналил, и из парадной двери навстречу им вышла горничная в форменной одежде. У ее ног стоял мопс и смотрел на Розу.

– Здравствуй, моя дорогая, – сказала горничная. – Позволь мне проводить тебя в твою комнату. Там ты сможешь устроиться.

Горничная велела мопсу вернуться домой и затворила за ним дверь. Они с Розой вошли в дом с черного хода и поднялись по узкой белой лестнице, начинавшейся в кухне. Розина комната располагалась на верхнем этаже, где находились комнаты детей.

– Большую часть времени ты будешь присматривать за детьми. Я слышала, ты особенно хорошо обращаешься с теми, кто поменьше.

– Да, думаю, это так. Я люблю смешить людей. А детей рассмешить нетрудно. Но мне еще очень нравится смешить взрослых.

Горничная пристально на нее посмотрела. Роза взглянула в ответ с тем непроницаемым выражением лица, по которому, как она знала, невозможно определить, что она думает на самом деле.

– Еще мне говорили, ты весьма своеобразная девушка.

Горничная отворила дверь в спальню, которой предстояло стать комнатой Розы. Ей это было непривычно, потому что она всегда спала вместе с лежавшими в ряд детьми. Девочки просыпались по утрам и вставали со своих одинаковых кроватей в своих одинаковых ночных рубашках. Они напоминали кукол из бумаги, вырезанных одним махом. И сколько их было – одна или сто тридцать пять таких одинаковых девчушек, на этот вопрос могла ответить только математика.

Стены в крохотной комнатке были выкрашены в белый цвет, будто напоминая Розе о том, что ей следует оставаться непорочной. Там стояла маленькая кроватка, а в углу – маленький белый письменный стол. Места хватало лишь на то, чтобы преклонить колени у кровати и помолиться перед сном. Единственным украшением комнатенки служило зеркало в чудесной металлической оправе, напоминавшей венок из цветов. Роза чуть склонилась, чтобы посмотреться в него, но тут же ощутила бессмысленность своего желания, как будто ей захотелось проверить, осталась ли она в своем собственном обличье.

Розе выдали голубое платье с передником, которое ей надлежало носить каждый рабочий день в доме. Еще ей дали белую крахмальную шапочку, делавшую ее похожей на медицинскую сестру. Переодевшись, она вышла в кухню, где встретилась с горничной, пообещавшей показать ей дом.

Она шла рядом со старшей горничной, женщиной лет тридцати на вид. Дом был такой большой, что если бы Роза потерялась, то без карты ни за что не отыскала бы свою спаленку. Ее знакомили с каждой комнатой, как будто каждое помещение было одним из обаятельных жильцов дома со своими особыми потребностями.

Там была курительная комната, где важные люди курили толстые сигары. Стены там были цвета хаки, но если бы кому-нибудь пришло в голову снять со стен картины, то на их месте можно было бы увидеть прямоугольники изумрудно-зеленого оттенка – в такой цвет комнату покрасили, когда строили дом.

Была там и библиотека, где фолианты в кожаных переплетах хранили ценную информацию и статистические данные о мире.

– А можно мне будет ненадолго брать отсюда кое-какие книги?

– Ой, да брось. Это же только для видимости. Такие книги никто никогда не читает.

Еще одна комната была отведена для чаепития после часу дня. Стены там были разрисованы голубенькими цветочками, на полу стояли большие часы с маятником. Их громкое тиканье звучало так, будто человек, задумавший самоубийство, снова и снова взводит курок ружья.

Посреди зала искусств стоял мольберт. Еще там был небольшой столик с вазой, полной засушенных цветов. В этом помещении в разных сосудах стояло множество кисточек самых разных форм, которыми можно было на холсте воспроизвести любой существующий в мире предмет.

Дальше располагались кабинет, бильярдная и оранжерея. Еще был маленький зал с небольшим бассейном. На поверхности воды в нем одиноко плавали мальчуковые шорты, чем-то напоминавшие морскую черепаху. Еще в одной комнате были собраны предметы, кем-то привезенные из дальних странствий. В застекленной витрине там покоилась засушенная голова. Солнце только что село, и Роза спросила, можно ли ей посмотреть в направленный в окно телескоп.

– Ладно, давай, – сказала горничная. – Только, пожалуйста, не смотри в него слишком часто.

Впервые за последние пять лет кто-то взглянул в телескоп, так долго к нему вообще никто не подходил. В доме уже давно никто не смотрел в небеса. Роза выпрямилась и отошла от телескопа на пару шагов. Она никак не ожидала настолько близко увидеть луну. Это ее испугало. Небесное светило больше не походило на поцарапанную поверхность ледового катка. Оно было серым, корявым и злым. Оно выглядело так, будто его сделали из пороха. У нее возникло чувство, что она только что распахнула дверь, а за ней стоял кто-то голый. Смотреть на луну было непросто. Розе показалось, что она увидела там чье-то лицо.

Старшая горничная сообщила Розе, что мистер Макмагон часто отлучается по делам или ночует в квартире в центре города. А когда он все же приходит домой, это всегда случается поздно ночью, уже после того, как все легли спать. Его жена, наоборот, выходит из дома очень редко.

Они остановились у спальни хозяйки, чтобы поздороваться с миссис Макмагон. Она лежала на кровати поверх одеяла, полностью одетая. На ней были замечательное голубое бархатное платье на пуговицах спереди и пара черных туфель. На лоб она себе положила влажную салфетку. У жены Макмагона была необычайно чувственная пышная фигура. Она знала, что в молодости ей удалось покорить мистера Макмагона именно благодаря своему телу. Он на все был готов ради того, чтобы видеть ее гигантские груди. Даже несмотря на то, что половину лица миссис Макмагон скрывала салфетка, Роза увидела, что она просто красавица.

– Ну ладно, теперь иди к детям, – сказала ей миссис Макмагон. – Хэйзл и Эрнест. Они совершенно невменяемые. Я не для красного словца это говорю, а только потому, что я их мать.

За исключением детской, до которой они с горничной еще не дошли, в доме было немного признаков присутствия детей. Тем не менее кое-где Роза уже видела их недвусмысленные сигналы с просьбами о помощи, когда они проходили из одной комнаты в другую. Так, в зале искусств ее внимание привлек карандашный рисунок мальчика с отвалившейся головой. А на оконном стекле помещения с бассейном кто-то кончиком пальца написал: ПОМОГИТЕ.

Они повернули по коридору и направились к детской. В конце коридора стоял маленький светловолосый мальчик, которому на вид можно было дать лет шесть. На нем была полосатая маска, а в руке он держал кнут. При виде его горничная заметно вздрогнула.

– Я слишком долго мирился с львиным дерьмом, – сказал мальчик.

Из комнаты вышла девчушка с лошадиной головкой на палочке, которую она с силой уперла в пол, будто древко копья. У нее были светло-каштановые волосы и карие глаза, выглядела она лет на семь. Кроме белья и носков, на ней ничего не было.

У Розы возникло ощущение, что эти дети дикие. Что, войдя в их спальню, она увидит заросли джунглей, пышную тропическую растительность, диких кабанов и бабочек с большими, как теннисная ракетка, крыльями.

Горничная громко хлопнула в ладоши, направив руки в сторону детей. Они оба подпрыгнули, как маленькие зверьки, и с криками побежали в детскую. Она проводила туда же Розу и оставила ее знакомиться с детьми. Детская оказалась большим помещением с выкрашенными в голубой цвет стенами, по верхнему краю которых плыли небольшие кучевые облака. На полках там были расставлены великолепные игрушки, а на полу стоял замечательный кукольный дом, сделанный на манер викторианского замка. Хэйзл и Эрнест уставились на Розу.

– Вы видели волка, который вошел через заднюю дверь?

– Что-что-что-что ты тут такое несешь, черт возьми? – отозвались дети.

– Я с ним встретилась на заднем дворе как раз перед тем, как развесить стираное белье на веревке. Он пытался утащить что-нибудь из одежды вашего отца.

Оба ребенка тут же рванули к окну посмотреть, нет ли на заднем дворе волка.

– Там его уже нет. Я ему прямо сказала, что думаю о краже одежды вашего папы, а он мне тогда ответил, что спросит вашу маму, можно ли ему взять что-нибудь из отцовской одежды.

– Ты что, с ума сошла? – взвизгнула Хэйзл. – Волка нельзя посылать к маме! Он же может ее съесть.

– Ну ладно, схожу гляну, как там дела.

– Мама не любит, когда ее беспокоят, – заметил Эрнест.

– Знаешь, если ее кушает волк, я уверена, она не будет возражать против того, что я его остановлю.

– Тогда, пожалуйста, поторопись! – крикнула Хэйзл.

Роза спустилась по ступенькам. Дети переглянулись, одновременно испуганные за свою мать и пораженные храбростью Розы. Когда она вернулась в детскую, на ней был один из костюмов Макмагона и его цилиндр, который она обнаружила в кладовке в прихожей.

– Я слышал, что здесь меня искали какие-то дети. Я – мистер Волк.

Хэйзл так резко вскочила со стула, что он опрокинулся позади нее. Она захлопала в ладоши от счастья, потому что ей рассказали сказку, о которой она даже не просила.

– Посмотрите на меня. Я совсем не чудовище. Мне только надо немножко одежды, чтобы я мог устроиться на постоянную работу. Ну, может быть, я время от времени и съем ребеночка. Такая уж у меня натура. Но я ем только непослушных детей. Только таких, которые прогуливают школу. И когда они шляются по улицам средь бела дня, я их ловлю. Или поджидаю у кондитерской каких-нибудь обжор, а потом сам их пожираю. А еще я бросаю маленькие камушки в окна, чтобы узнать, какие дети по ночам не спят. И если они допоздна колобродят, это, конечно, потому, что хотят, чтобы я их съел.

Хэйзл и Эрнест не знали, как им отнестись к Розиному представлению. Впечатление, которое она на них произвела, нельзя было сравнить ни с чем другим. Оно было сильнее, чем если одним глотком выпить чашку горячего шоколада. Оно было лучше, чем когда висишь вниз головой на детской площадке в парке. И потом, к их неописуемому удивлению, Роза сняла цилиндр, дала его девочке, сделала переворот назад и нарочито неловко приземлилась на попу.

Дети хлопали в ладоши, еще не вполне поверив, что им так повезло. А на мопса, который выглядел как маленький старичок в купальном халате, этот спектакль не произвел никакого впечатления.

11. Изменчивая судьба Пьеро

Несмотря на ясно выраженное пожелание матери-настоятельницы, Пьеро никогда не работал целый день напролет. Если, конечно, не считать того, что он составлял компанию мистеру Ирвингу. Пьеро отвели в доме просторную спальню. Здесь все комнаты казались ему большими. Он чувствовал себя так, будто ему необходимо постоянно иметь при себе рупор, чтобы можно было говорить с Ирвингом, когда тот был в другом конце помещения.

По дому без проблем можно было ездить на велосипеде. Пьеро это знал, потому что уже пробовал. Когда Ирвинг хотел, чтобы мальчик был рядом, в комнате Пьеро звенел маленький звоночек. Для экономии времени он садился на велосипед, прислоненный к стене в коридоре, и ехал до самых покоев Ирвинга, как будто коридор – это отличная сельская дорога. При этом он приветствовал всех встречавшихся ему слуг.

По пути к спальне Ирвинга он проезжал по нескольким коврам. На каждом красовались разные картины природы. Он проезжал по полю красных маков. Потом пересекал поле с овцами и драконами. Следом шли густые зеленые заросли джунглей.

Во всех помещениях дома висели совершенно потрясающие люстры. Они выглядели как деревья после ледяной бури. В жизни Ирвинга был такой период, когда ему очень нравились люстры, и он покупал их в крупнейших европейских городах. С тех пор эта его собирательская страсть поугасла, но люстры в доме остались. Они все продолжали висеть в каждой комнате. Пьеро казалось, что перед тем, как дойти до столовой, он проходил путь под несколькими галактиками.