Гринвуд

– Но ведь связь между Великим иссушением и изменением климата из-за выброса углерода экспериментально не доказана, – сказала девушка с черными как смоль волосами. Она прибыла на остров в составе группы новых гидов.

«Отлично, – подумала Джейк, – теперь он заставит их рассуждать об Иссушении, и еще до конца обеденного перерыва мы все окажемся на барже, которая возит продукты с большой земли».

– Большинство грибков в тепле прекрасно себя чувствуют, разве не так? – спросил Кнут у нового гида. Девушка вполне могла быть его внучкой.

Явно испытывая замешательство, она кивнула и негромко ответила:

– Да, большинство грибков.

– Так же себя чувствуют насекомые-вредители, или я не прав?

Девушка снова кивнула.

– Считайте эту связь доказанной, – Кнут театрально поклонился.

– Кто мы такие, смиренные ученые, чтобы постичь тайны мироздания? – с задумчивой обреченностью проговорила Джейк, перенося обжигающе горячую и совершенно безвкусную еду от микроволновки к столу. – А теперь, может, все вы будете так любезны, что заткнетесь и спокойно продолжите обед?

Снова проигнорировав слова Джейк, Кнут теперь сосредоточился на молодом человеке, на нашивке которого значилось его имя – Тори. У него были на удивление жесткие рыжие волосы.

– Вот скажи-ка мне, почему не обесценивается нечто духовное, когда ты вынужден смотреть, как люди платят непомерные деньги за то, чтобы получить доступ к этой духовной ценности?

Тори пожал плечами и смущенно улыбнулся, глядя на остальных в надежде на подсказку.

– Симония, так это называется, – добавил довольный собой Кнут. – А мы, друзья мои, те, кто живет здесь постоянно, оскверняем эти места. Если бы Джон Мьюр был жив, он бы сам изгнал нас из этого Храма.

Раньше Кнут уже рассказал новым гидам, что родился в немецком городе Пфорцхайм, расположившемся на краю Черного леса, который его предки вырубали и сплавляли вниз по Рейну в Нидерланды, где из полученных бревен корабелы мастерили мачты. Правда, позже там посадили множество деревьев, создав тем самым несколько первых в Европе природных заповедников. В свободное время он читал Линнея на шведском языке и фанатично преклонялся перед Джоном Мьюром – первым европейцем, описавшим прибрежную дугласову пихту.

– В отличие от большинства из вас, – сказал молодым гидам Кнут, – я приехал в Канаду еще до Иссушения. Не забывайте об этом.

– По крайней мере, мы делаем то, что нам нравится, – заметил Тори с неподдельной откровенностью.

– Да, друзья мои, – Кнут благосклонно возложил руку на плечо Тори, – Лесной храм Гринвуда – это место, где доблестные, любящие лес и преданные борьбе за сохранение окружающей среды воины идут на смерть, делая именно то, что им нравится.

Вслед за этим он перекрестился и, наконец, занялся своим куском расфасованного по упаковкам пирога.

С этого момента обед продолжался в молчании и – слава богу – без визитов хранителей. В тот день очередь чистить холодильник сотрудников выпадала на Джейк, поэтому когда после обеда все ушли, она осталась в столовой. Через какое-то время приглушенный голос у нее за спиной произнес:

– Сегодня там с деревьями все в порядке?

Джейк высунула голову из холодильника и увидела стоявшего у входа со скрещенными на груди волосатыми руками Давыдова. Кто-то из гидов распускал слухи, что до Иссушения он служил каким-то оперативником в российском спецназе. Давыдов был невысоким и обрюзгшим мужчиной с мертвенным взглядом глаз, напоминавших грязные пятицентовые монетки. Джейк не замечала исходившей от него скрытой угрозы, о которой многие говорили.

– У моей группы, сэр, сегодня состоялось прекрасное посвящение, – сказала она. – Паломники задавали много вопросов по существу. Некоторые испытали подлинное просветление.

– По дороге вам не встретился новый патруль хранителей? – спросил начальник, гордо выпятив грудь. – Мне удалось получить дополнительное финансирование, и теперь патрули будут чаще проверять территорию. Есть основания полагать, что визитеры с большой земли собираются совершать набеги на курорт.

– Мои паломники даже не подозревали об их существовании, а я чувствую себя в большей безопасности, когда хранители неподалеку, – ответила Джейк, натянуто улыбнувшись. – Должна вам сказать, я обратила внимание на одно небольшое отклонение от нормы, – прибавила она с таким безразличием, какое только могла изобразить. – На некоторых небольших пихтах около домиков сотрудников кое-где побурела хвоя. Беспокоиться в этой связи нет оснований, но проверить все-таки надо. Если не возражаете, для полной уверенности я бы хотела взять микроскоп, устройства для измерения осадков и набор образцов почвы.

– Ты ведь не станешь заниматься нашими реликтовыми деревьями, правда? – скептически поинтересовался он. – Если хранители застанут в Храме кого-нибудь с микроскопом, они выдворят его с острова еще до того, как я об этом узнаю.

– Нет, конечно же, нет, – проговорила она, чувствуя, как от вранья все внутри сжалось. – О старых пихтах речь вообще не идет. Я имею в виду только несколько деревьев у моего домика, причем мне хочется убедиться, что с ними все в порядке, только из собственного любопытства.

– Я ценю твой интерес к нашему величественному лесу, Гринвуд, – произнес Давыдов с улыбкой, которой совершенно не соответствовал его мертвенный взгляд. – Можешь взять на складе все, что тебе нужно. А мне нужно, чтобы к завтрашнему дню ты хорошенько отдохнула. На завтра на раннее утро заказана индивидуальная экскурсия с тобой, и ты должна быть в отличной форме.

– Со мной? – удивилась Джейк. Визитеры никогда не заказывали индивидуальных экскурсий с ней, потому что она была лет на десять старше других гидов, а такие путешествия с девушками помоложе интересовали исключительно мужчин. Ее рассеянная мысль остановилась на знаменитости, входившей в состав сегодняшней группы – Корбине Галланте, о визите которого она узнала за обедом от вновь прибывших гидов, говоривших о нем с придыханием. – Для кого?

– Точно не знаю, – ответил Давыдов. – Но кто-то из руководства Корпорации специально заказал экскурсию с тобой. Поэтому мне нужно, чтобы завтра ты одарила его традиционным гринвудским шармом.

Пока Джейк торопливо шагала к помещению склада, чтобы успеть до его закрытия, в голове ее роились мысли о ничем не подтвержденных пересудах, относившихся к индивидуальным экскурсиям. Говорили, например, что после недолгой прогулки среди деревьев одна девушка – лесной гид, чье имя не разглашалось, – за пять тысяч долларов сделала массаж с кедровым маслом саудовскому принцу, занимавшемуся солнечными батареями. Джейк стало стыдно при мысли, что она, возможно, сделала бы то же самое, поскольку на следующий год проценты по студенческим займам должны были составить ее двухнедельную зарплату. Наверное, жизнь ее сложилась бы по-другому, если бы она жила на деньги семьи, как Тори и другие новые лесные гиды. Но ничто лучше бедности не учит нас тому, какой роскошью на самом деле являются честь и достоинство.

Великое иссушение

Когда джасинде гринвуд было восемь лет, ее мать Мина Бхаттачарья – первая скрипка симфонического оркестра Лос-Анджелеса – возвращалась домой в Нью-Йорк с сольного концерта в Вашингтоне. Электропоезд, в котором она ехала, сошел с рельсов и упал с двенадцатиметровой высоты на оживленную автостраду, проходившую под железной дорогой. Ее тело нашли на разделительной полосе между проезжими частями автотрассы, ведущими на север и на юг, череп был пробит, но очки для чтения каким-то чудом уцелели и остались на месте. Смерть матери слишком рано в жизни Джейк показала, насколько хрупко человеческое тело, и продемонстрировала, что наша быстротечная жизнь может прерваться в любой миг так же внезапно, как хлопает дверь при случайном порыве ветра.

После гибели матери мир Джейк стал черно-белым, лишившись красок. Она стала реже кушать и говорила только шепотом. Ее отослали в Дели на воспитание к дедушке с бабушкой, которые были государственными служащими. Они жили в южной части города в районе, заселенном представителями среднего класса. Джейк сразу же стала скучать по Америке. Четкие линии американских тротуаров, узор кетчупа, выдавленного на картошку фри, – эти воспоминания были для нее как врезавшиеся в кожу шипы, от которых ей не удавалось избавиться. Но больнее всего было без доносившихся из соседней комнаты мелодий материнской скрипки, баюкавших ее напевов, которые почти не отличались от звуков маминого голоса.

Спустя неделю после приезда в Индию Джейк обнаружила на кровати картонную коробку, на которой маминой рукой сбоку было написано: ЛИАМ ГРИНВУД. Мина говорила ей только о том, что отец умер, когда нелегально работал плотником в Штатах. Тогда девочке было три года. Возможно, из-за того, что она никогда не видела его лица, даже на фотографиях, Джейк всегда представляла себе отца как Пола Баньяна – ростом чуть ли не с дерево, с ослепительной улыбкой, крепкими руками плотника, в клетчатой рубашке и с опилками в волосах.

Глядя на имя, написанное на коробке, Джейк вспомнила, что как-то раз, когда они ехали куда-то на метро в Нью-Йорке, с большим, неудобным футляром со скрипкой, зажатом между ними, как между телохранителями, мама сказала:

– У твоего папы была беспокойная душа. – Именно такими были ее слова, произнесенные со свойственной ей удивительной добротой, с какой она относилась даже к самым обездоленным городским нищим. Несколько таких бродяг сидели с ними в одном вагоне подземки. – Но человеком он был хорошим. И под конец старался поступать правильно. Ты кое-что получишь от него, когда вырастешь, а кроме того, он оставил тебе денег на образование и старую ферму в Саскачеване, которую я до сих пор не сумела продать.

Эта коробка стала для Джейк чем-то вроде откровения, приветом из недостижимо далекого прошлого. Она снова прочитала имя отца, представила себе чудеса, лежавшие в коробке, то, как эти чудеса изгонят из ее чрева темную тварь, поселившуюся там после маминой смерти. Но когда она набралась смелости и открыла коробку, оказалось, что внутри нет даже его фотографии, нет ни связки писем, ни дневника, в котором он бы объяснил, почему так и не нашел времени ее навестить и что значили мамины слова «под конец старался поступать правильно». Вместо этого в коробке оказались пожелтевшая купчая на бросовый участок земли, несколько старых столярных инструментов, дюжина виниловых пластинок без этикеток и пара рабочих рукавиц, которыми, как ей показалось, никто никогда не пользовался. Она что-то буркнула с досады и запихнула коробку в кладовку. У дедушки с бабушкой не было проигрывателя, и она прослушала отцовские пластинки только через несколько месяцев у подруги. Ее еще сильнее задело, что на пластинках были не записи маминой игры на скрипке и не папино чтение сказок перед сном, а какие-то монотонные стихи, которые заунывно бубнил нудный декламатор.

Мина была у родителей единственным ребенком, и так как дедушка с бабушкой Джейк произвели на свет дочку лишь для того, чтобы неисповедимыми путями потерять, в отношениях с внучкой они проявляли сдержанность и, когда ей хотелось поиграть, отправляли ее на просторный задний двор. Там росло большое баньяновое дерево, раскинувшее по двору в общей сложности тридцать восемь стволов, все из которых каким-то образом составляли единое живое существо. Поначалу этот странный лабиринт, отороченный листьями цвета крокодиловой кожи, внушал девочке страх, казался чудовищем, которое пытается одурманить ее и сожрать. Но поскольку так случилось, что баньян оказался единственным существом, с которым она могла подружиться, скоро Джейк стала помнить очертания всех его стволов лучше, чем свою комнату. Сделав все уроки после школы, она уходила в тень дерева, взяв с собой иллюстрированные книжки по ботанике и полный чая чайничек с чашкой. Там она лежала часами, беседуя с баньяном и представляя себе его корни как лапу с бесчисленными пальцами, которые проникают вглубь Земли, спускаясь до самой ее души. Через шесть месяцев она уже чувствовала родство не только с баньяном, но и со всеми деревьями, обожая их с такой страстью, с какой другие девочки-подростки относятся к белым жеребцам или к сладкоголосым сердцеедам из индийских мелодрам.

К счастью, денег, оставленных отцом на образование, хватило, чтобы оплатить обучение в международной школе, где она брала дополнительные уроки ботаники. К десяти годам девочка почти наизусть знала дендрологическую энциклопедию. К одиннадцати могла отличить изображение бальзамина от болиголова, дуба от кизилового дерева. К двенадцати она различала растения на слух – по шелесту колышимой ветром листвы, достаточно было услышать этот звук на Ютубе.

Когда ей исполнилось четырнадцать лет, она уговорила дедушку с бабушкой отпустить ее в девятичасовое путешествие в битком набитом автобусе на север, в город Дехрадун, где находится знаменитый Институт исследований леса. Обширное лесное хозяйство, созданное англичанами в предгорьях Гималаев, было одним из старейших в мире учреждений, где велись научные исследования лесов. Сойдя с автобуса в неприлично мятой с дороги одежде, она встретилась с директором Института доктором Бисвас, ведущей специалисткой по дереву Бодхи, тому самому, под которым в городе Бодх-Гая достиг просветления Будда. Джейк написала директору Института кучу писем, серьезность которых произвела на ученую женщину настолько сильное впечатление, что она предложила девочке-подростку неофициально провести в Институте неделю. Этого времени хватило на знакомство с лабораториями, коллекциями растений, дендрарием и многочисленными видами флоры, о которых раньше Джейк только читала. Несколько лет подряд она каждый год приезжала в день своего рождения на неделю в Дехрадун, а когда окончила школу, доктор Бисвас дала ей рекомендацию для поступления на ботанический факультет Университета Британской Колумбии в Ванкувере – зеленом городе, где, как ей как-то говорила Мина, жил ее отец.

В Канаде, если не считать непродолжительной помолвки со студентом, вместе с которым она занималась биологией, Джейк полностью посвятила себя изучению годичных колец и стержневых корней деревьев, полиплоидам и триплоидам, опылению, гаметам, семяпочкам и генетике семян. Каждый день она получала внушительный объем новой информации, на основе которой делала соответствующие выводы. Она убедилась, что правильное и глубокое понимание скрытой от глаз работы дерева может дать убедительные ответы на все волновавшие ее вопросы. И если смотреть сквозь зеленоватые линзы такого необыкновенно сложного организма, можно найти подходы к постижению неразгаданных тайн времени, семьи и смерти.

Спустя четыре года Джейк работала над докторской диссертацией в Утрехтском университете. Докторский диплом достался ей нелегко, чтобы его получить, понадобилось несколько студенческих займов, стипендий и махинаций с кредитными карточками, оставшихся так и не понятыми в налоговых органах. Именно в Нидерландах она впервые обнаружила признаки явления, которое позднее в связанных с дендрологией журналах и научных публикациях стало называться Великое иссушение. По мере того как все больше девственных лесов на планете болели и вымирали, почва без деревьев, защищавших ее от иссушающих солнечных лучей, высыхала, и возникали убийственные облака мелкой, как мука, пыли, от которых задыхалась земля. То же самое происходило во время пыльных бурь, но теперь масштаб бедствия стал неизмеримо большим – пыль хоронила даже самые крупные промышленные фермы, под ней задыхались целые города.

Вернувшись в Северную Америку, в Университете Колорадо в городе Боулдер Джейк представила работу о химическом составе контактных ароматов, которые источают прибрежные дугласовы пихты. Как раз в то время самое большое в мире дерево – секвойя, которая росла в Северной Калифорнии и называлась «Генерал Шерман», – при умеренном ветре по всей высоте расщепилось пополам; обе половины ствола с грохотом обрушились на лесную траву, и стало ясно, что дерево было насквозь изъедено грибком. В экологическом плане потеря была незначительной – гигантских секвой, или, как их еще называют, калифорнийских мамонтовых деревьев, оставалось немало, – но мрачная символика этого события привела к трагическим последствиям в экономике, тем самым спровоцировав экономический крах, который, в свою очередь, вызвал Великое иссушение. Пустели и прекращали работу фермы, обрушивались биржи, безработица стала массовой, всюду бушевали страшные пожары, которые невозможно было унять, люди бунтовали из-за нехватки самого необходимого, и единственной реакцией на эти бедствия становилось безысходное отчаяние.

Банковская карточка Джейк теперь была бесполезной. Она на перекладных отправилась из Боулдера на север. По дороге ей приходилось просить у людей еду, она обматывала голову мокрой от пота майкой, чтобы пыль не забилась в легкие. Ей приходилось спать в сточных канавах и на стоянках для отдыха на границах штатов, а когда, в конце концов, она добралась до канадской границы, ее шатало от голода. К счастью, Иссушение тогда еще только начиналось, и на границе оставалось много неохраняемых участков. Поэтому формально Джейк можно назвать одной из первых «климатических беженок», которым удалось беспрепятственно пересечь границу.

Неподалеку от городка Эстеван в провинции Саскачеван ей удалось найти заброшенную ферму, завещанную ей отцом. Большинство расположенных на ее территории построек разграбили, с них сорвали все деревянные детали, поля чуть не по колено покрывала пыль, но каким-то образом у старой ивы уцелел колодец, где можно было набрать чистой воды, и нетронутым оставалось убежище от ураганов. Джейк пряталась в нем около месяца, питаясь просроченными консервами, отсыпаясь и собираясь с силами. Как-то под вечер до нее донеслись голоса людей, обыскивавших наверху развалины. Кто-то даже пытался взломать дверь погреба, служившего штормовым убежищем, но Джейк подперла ее толстым железным прутом. Через некоторое время грабители угомонились и ушли.

На следующее утро она по удушливой пыли добрела до железной дороги в находившемся неподалеку Эстеване. Там ей удалось забраться в большой грузовой вагон, где она обнаружила новые автомобили, покрытые белой полиэтиленовой пленкой. Вагон вез двенадцать новеньких «мерседесов», на которые, как ни странно, нашлись покупатели, несмотря на то, что по обочинам дороги брели задыхавшиеся, голодные люди с бледными, синюшными лицами. Она отыскала машину с незапертой дверцей и села в кресло, обтянутое серой кожей. Запах новой машины был настолько резким, что у нее тут же разболелась голова. Джейк нашла в бардачке ключ зажигания и во время путешествия на запад слушала радио, откидывала сиденье, включала печку, а когда ветровое стекло покрывал особенно густой слой пыли, приводила в движение дворники.

Поезд прибыл в Ванкувер через два дня. Там она узнала, что университет закрыт, а имущество его разграблено. Тем не менее ей удалось найти некоторые свои вещи, включая отцовскую коробку, а в банке она смогла снять остатки сбережений. Там же она выяснила, что долги по студенческим займам, которые она собиралась выплатить из профессорской зарплаты, пережили Иссушение. Она сняла дешевый номер в старой гостинице на берегу океана, но еда была безумно дорогая, а если бы она не начала выплачивать задолженность, ей грозило банкротство. В отчаянии она подала заявление о приеме на работу, о которой в объявлении говорилось лишь в самых общих чертах. Работать предстояло на острове, расположенном к северо-западу от города. Правда, уровень ее образования был гораздо выше того, который требовался для лесного гида в Лесном храме Гринвуда. Полученный ею положительный ответ избавлял Джейк от реберной чахотки и нищей жизни в удушливой пыли, а главное – давал возможность умиротворяющего общения с растущими на острове деревьями. Она была уверена, что основной причиной выбора компанией «Холткорп» ее кандидатуры из тысяч других было странное и бессмысленное совпадение ее фамилии с названием острова.

Запеченный лосось

Джейк подошла к хозблоку перед закрытием. Там она выписала микроскоп, три прибора для измерения осадков и набор образцов почвы. Провести измерения, связанные с больными деревьями, во время экскурсий было невозможно, поэтому она решила тайком вернуться к тем деревьям после окончания рабочего дня. Правда, это могло быть рискованно, особенно если принять во внимание участившиеся наезды хранителей. К тому же на следующее утро у нее была назначена индивидуальная экскурсия, поэтому, скрепя сердце, она решила подождать с осуществлением задуманного до следующей ночи. А пока, чтобы успокоиться и привести мысли в порядок, Джейк захотелось ненадолго прогуляться к океану.

Когда она шла к причалу, где швартовались доставлявшие припасы баржи, дул легкий ветерок, на небе мерцали звезды. Проходя мимо группы индонезийских горничных, она уловила запах кедрового масла, которым женщины опрыскивали виллы паломников после уборки с применением чистящих средств, от которых воспалялись глаза. У самой воды Джейк остановилась под декоративным вишневым деревом, глядя, как четверо сальвадорских смотрителей молча чистят установленные у берега джакузи с горячей водой. Другие работники при встрече обычно ей дружески кивали, хотя кто-то ей сказал, что она представляется им неразгаданной загадкой, постоянно вызывая недоумение. Кожа ее была такой же темной, как и у них, но фамилия непонятно почему совпадала с названием Лесного храма и самого острова. И при этом она получала такую же жалкую зарплату, как остальные. По мнению большинства, такое положение означало самый низкий уровень социального падения.

Джейк наблюдала за одним из смотрителей – он взял дырчатый черпак для чистки бассейнов и вытащил им из джакузи, над которым вился пар, древесную лягушку. Несмотря на приличное расстояние, отделявшее ее от джакузи, Джейк заметила, как под воздействием хлора изумрудная окраска лягушки поблекла и стала напоминать цвет бледно-зеленого горошка. Это зрелище вызвало у нее отвращение. Когда она уже собралась уходить, откуда ни возьмись появилась группа одетых в черную форму хранителей, которые окружили одного из смотрителей, курившего самокрутку. Такой поступок был серьезным нарушением противопожарных правил Храма. Когда хранители направили на спутников нарушителя короткоствольные автоматы и стали искать у них контрабанду, те, потупив головы, сложили свои инструменты на землю. Джейк не хотела нарываться на неприятности из-за научных приборов, которые взяла в хозблоке, и незамеченной вернулась на тропу, а хранители тем временем грубо волокли нарушителя на баржу, которая первой отплывала на большую землю.

Когда она вернулась к своему домику, уже стемнело. Около двери Джейк увидела поджидавшего ее Корбина Галланта. Его подбородок, казалось, приклеился к груди: он не отрывал пристального взгляда от смартфона, с которым никогда не расставался. Мужчина был небрит, фирменную куртку Храма он сменил на дорогую рубашку из жатой ткани на пуговицах. Когда Корбин был без кепки и солнечных очков, его лицом можно было залюбоваться.

– Вы случайно не потерялись? – спросила его Джейк, подойдя к домику.

Он оторвал взгляд, в котором было что-то детское, от смартфона и прищурился, подлаживаясь к слабому свету.

– Рад приветствовать Даму Древа, – сказал он, будто они были старыми приятелями. – У меня есть еще несколько вопросов, на которые мне хотелось бы получить от вас ответы.

– Мне не рекомендуется встречаться с паломниками после работы, – ответила она, вглядываясь в сумерки, чтобы убедиться в отсутствии патруля хранителей поблизости. – Может быть, отложим разговор на завтра и пообщаемся во время сбора на экскурсию? Там мы сможем обсудить все вопросы, связанные с реликтовой древесиной, которую я вам продам по низкой до смешного цене.

– Вообще-то я надеялся, что мы сможем пропустить у вас по рюмочке и поболтать. Хотя теперь сомневаюсь, что мы здесь одновременно поместимся, – проговорил он, глядя на выстроившиеся в ряд крохотные домики сотрудников. На деле они скорее были убогими кабинками, обшарпанность которых курорт пытался скрыть от паломников, упрятав их на другом, не таком величественном конце острова, где росли молодые и хилые деревья. – Я бы сказал, что цена этих деревьев гораздо больше соответствует той, какую я могу предложить, чем цена тех деревьев, которые вы показывали мне раньше.

– В материалах, которые вы получили, – Джейк понизила голос, – об этом ничего не сказано, но половина острова Гринвуд в тысяча девятьсот тридцать четвертом году выгорела дотла. В той части острова огонь не пощадил деревьев, оставив от большинства лишь обгорелые пеньки. Поэтому я с сожалением должна признать, что лишь половина территории Храма представляет собой настоящий реликтовый лес. – Она почувствовала себя немного лучше, раскрыв некоторую часть правды, хотя это служило слабым утешением после целого дня рассказов по заранее заготовленному сценарию.