С чистого холста

Потрясенные, мы смотрим друг на друга.

– Погодите, – произносит Джилл. – Это что, правда? Вы серьезно? Если это всего лишь шутка, то совсем не смешная.

– Я никогда не шучу, – говорит Су, и я ей верю.

В эту секунду все одновременно вскакивают со стульев, начинают визжать и обниматься. Я переворачиваю палитру с красками, но кому какое дело? Тим и Карл по-мужски жмут руки и похлопывают друг друга по плечу, но мы, девчонки, обнимаем их как положено. На пол летят уже и мольберты.

Я подпрыгиваю (стараюсь только на одной ноге) и радостно кричу. Я оглядываюсь, пытаясь понять, кого еще не обняла, и вижу Тая, который стоит отдельно от нас всех рядом с Су. Мне так хочется его обнять, но ведь потом мне придется бороться с дикой неловкостью. Он ловит мой взгляд, и я поднимаю в воздух кулак.

Я что, и правда так сделала? Вскинула в воздух кулак?

Он поднимает брови, а потом смеется и тоже энергично вздергивает кулак вверх.

Я вот-вот умру от смущения. Щеки вспыхивают румянцем, и я снова обнимаю Джилл, чтобы поскорее выйти из дурацкой мизансцены, в которой мы с Таем обменивались пошлыми жестами победителей.

– Группа! – выкрикивает Су. – Эй, группа! Возьмите себя в руки!

Мы делаем паузу и обращаем взгляды на нее. Ее выражение лица можно назвать строгим. Или скорее можно сделать вывод, что она изо всех сил старается выглядеть строгой.

– Садитесь. Теперь вам нужно работать намного усерднее, чем раньше. На мероприятиях перед выставкой будет много людей из колледжа, ищущих новую абитуру, и на кону могут стоять большие гранты. Прошу дать мне знать до двадцать четвертого октября, какие работы вы планируете выставлять, а к тридцать первому октября все они должны оказаться у меня. Ваши работы увидят свет на показе перед открытием выставки. Он состоится первого ноября.

– А Тай художник? – спрашивает Старр. – Он тоже будет участвовать в выставке? Кстати, меня зовут Старр, – добавляет она, широко улыбаясь новому лаборанту.

Он кивает и улыбается ей в ответ.

– Тай уже не учится в школе, – говорит Су, – но я попробую продвинуть и его работы на выставку. Он посещает двухгодичный колледж, но нельзя исключать, что им заинтересуется какой-нибудь университет и пригласит на программу бакалавриата.

– В двухгодичном колледже я учусь не на художественном факультете, – говорит Тай. – Так что сомневаюсь, что могу претендовать на место.

– Тебе просто необходимо учиться на художественном направлении, – фыркает Су. – Я видела твое портфолио. Может быть, небольшой грант изменит кое-чье отношение.

У меня голова идет кругом. Такой колоссальной возможности мне еще никогда не выпадало. С самой начальной школы я знала, что не смогу учиться в университете, если не получу грант. Моя мама, управляющая элитным комиссионным магазином «Взлетная полоса», всегда призывала меня хорошо учиться. «Моя работа нас кормит, – говорит она, – но оплатить твою учебу она не сможет». Конечно, в «Арт-Коннекте» кому-нибудь же понравится мое творчество? Моей семье ведь нравится. Я стала победительницей школьного художественного конкурса. Я получаю стипендию института искусств вот уже несколько лет подряд. Не может же быть, что я совсем бездарь.

Хотя погодите-ка. В животе образуется яма. Как бы талантлива я ни была, такая большая выставка – это огромный стресс, а мой мозг не очень умеет с ним справляться. Типично для меня: приготовить к показу великолепные работы, а потом каким-нибудь образом все испортить и пустить этот шанс псу под хвост. Ровно так все и вышло перед школьной выставкой в девятом классе.

В груди все сжимается. Я пытаюсь сделать глубокий вдох, но что-то внутри мешает. Я трясу одной рукой, как будто можно физически стряхнуть с себя воспоминания, но это не помогает.

Я заняла первое место на школьных выставках в седьмом и восьмом классах, так что шансы у меня неплохие. Дебют в старшей школе так приятно меня разволновал, что я решила попробовать новые формы и принялась за изготовление глиняного горшка. Я потратила на него несколько недель. За две ночи до выставки у меня случилась паническая атака. Мне показалось, что по стенам вот-вот поползут тысячи пауков, и тогда в качестве самообороны я швырнула горшком в стену. Часы работы разбились на тысячу осколков из-за пауков, которых не существовало в реальности. Маме я сказала, что расколотила горшок, потому что разозлилась на Брента. Они оба до сих пор не очень понимают, что меня так взбесило.

С тех пор с глиной я не работала.

Сложнее в панической атаке испортить целую картину, правильно же? Значит, что бы ни случилось, у меня все будет в порядке? К сожалению, сейчас на кону стоит куда больше, чем участие в школьной выставке в девятом классе. Но сейчас я на три года старше и собраннее. Это должно как-то влиять, но в достаточной ли степени?

Я постараюсь выжать из себя максимум. Мозг и так уже многое украл из моей жизни, но я не позволю ему лишить меня этой возможности. Дыши глубже, Натали.

Черт. Опять не получается вздохнуть. Дурацкие легкие. Я делаю еще один глоток из бутылочки. Для того, чтобы добиться успеха, нужно оставаться спокойной и отстраненной. Как будто все отлично. Я попробую избегать других стрессов, и тогда, возможно, мозг сможет принять вызов предстоящего конкурса.

А еще мне нужно позаботиться о том, чтобы Элла не разбросала мою тайну по школе, как горстку конфетти. Чтобы это не произошло, мне придется кровь из носу забрать из приюта ту уродливую собачку. Я вынимаю смартфон из кармана и гуглю часы работы приюта. Успею после занятия. Кстати, разве я не читала где-то, что у владельцев собак ниже частота сердечных сокращений, или уровень холестерина в крови, или что там еще? Вдруг получится «два по цене одного»? И Эллу заставлю молчать, и тревогу свою приручу. Мама всегда учила, что важно уметь заключить выгодную сделку.

Вот блин, а маме-то как это все преподнести? Голос Су возвращает меня на грешную землю. – Мероприятие, в котором вы будете участвовать, начнется ровно в пять часов вечера первого ноября. Чем бы вы ни были заняты, – говорит Су, глядя прямо на меня, а затем на Тая, – не опаздывайте.

Глава 4

Подъезжая к дому, я замечаю, что маминой машины нет в гараже. Петунии нужно осмотреться, успокоиться и прийти в максимально дружелюбное состояние, прежде чем я объявлю своим домашним, что теперь у нас будет жить собака. Занести собачью лежанку, все сопутствующие аксессуары и саму Петунию в дом и остаться незамеченной – невыполнимая миссия. Кроме того, моя лодыжка нестерпимо болит, и мне вовсе не хочется нагружать ее еще сильнее. Я решаю занести внутрь сначала собаку. Посадить ее пока некуда, и я просто опускаю Петунию на ковер.

– Жди! – решительно командую я. Интересно, Эллина бабушка обучила ее базовым командам? Сейчас узнаем. Петуния не двигается с места. Обнадеживающий сигнал.

Какое-то время я смотрю на нее, и она, предположительно, смотрит на меня в ответ. Точно сказать сложно, потому что ее выпученные глаза направлены в разные стороны. Они располагаются на черной мордочке, которая сочетается по цвету с кончиками ушей, а остальное тело бежевое (или окраса «фавн», как написано в документах из приюта). Из нижней челюсти торчит маленький желтый зубик, и кажется, что язык великоват для такого рта, как у Петунии, потому что кончик языка высовывается рядом с зубом. Она очень милая, настоящая инопланетянка.

Игра в гляделки заканчивается, когда Петуния гавкает.

Гавканье – серьезный комплимент тому звуку, который она издает. Это скорее тявканье. В детском саду детей едва ли учат, что собачки говорят «чарп-чарп».

Но она снова это делает: «Чарп!»

– Привет, малышка, – говорю я, приседаю к ней и протягиваю руку, чтобы она могла меня обнюхать. На руку она не обращает никакого внимания, зато прыгает мне на ногу и начинает облизывать лицо. Она сваливается, снова прыгает, преисполненная решимости. Облизывая меня, она повторяет: «ЧАРП! ЧАРП! ЧАРП!» Я поднимаюсь. Вот был бы позор: позволить собаке сломать себе ногу через пять минут после того, как я принесла ее домой из приюта.

Я поворачиваюсь, чтобы сходить за остальными вещами, но мопс немедленно следует за мной. «Ну нет!» Я беру собаку на руки. Она довольно упитанная для таких скромных размеров. Не помогает и то, что она изворачивается, как короткая толстая гусеница. Наконец, она возвращается в центр комнаты.

– Жди. Жди меня здесь. И не двигайся.

Собака садится и смотрит на меня снизу вверх.

– Умница.

Я кладу руку на дверную ручку и сразу же чувствую горячее дыхание в районе лодыжек. Хвостик крендельком виляет из стороны в сторону. Петуния смотрит на меня, как будто говоря: «Кайф, а куда мы идем?»

Не-е-е-е-е-т. Вот же блин. Поучим команду «жди» поосновательнее в следующий раз. Сейчас же ее нельзя оставлять в гостиной. Но где тогда? В кухне? Нет, она там что-нибудь сожрет. В ванной? Точно нет, глядишь, еще оближет унитаз и заболеет. В моей комнате? Пожалуй.

В моей комнате она так извивается, что я случайно роняю ее в корзину с грязным бельем. Петуния остается в целости и сохранности. Что многое говорит о моей чистоплотности и хозяйственности.

Кровать выглядит самым уютным местом в комнате, и я решаю положить Петунию именно на нее. У меня никогда в жизни не было домашнего питомца. Единственным живым существом, которое принадлежало лично мне, была золотая рыбка, которую папа выиграл на карнавале в детском саду. Дома я достала рыбку из банки, в которой она сидела, чтобы с ней поиграть, но та внезапно сдохла. В свою защиту скажу, что мне было три года. Я думала, с питомцами можно играть. Папа помог мне выкопать могилку для золотой рыбки при помощи чайной ложки, а потом посадил одуванчики на едва заметный холмик свежей земли. Немного грустно понимать, что одно из самых ярких и живых воспоминаний об отце включает дохлую золотую рыбку. Папа умер, когда мне было четыре года. Думаю, детство бывает и похуже, но я чувствую, что вместе с папой ушли под землю и миллионы воспоминаний об отношениях отца и дочери.

У Петунии мягкая шерсть, я глажу ее и расслабляюсь. В отличие от рыбки, она наслаждается вниманием и лаской. Она сидит и смотрит на стену моей комнаты.

Я киваю в сторону флага, украшающего ее.

– Это «Юнион Джек». Из Англии.

Кажется, что одним глазом Петуния рассматривает постер «Желтой подводной лодки».

– А это постер одной песни группы «Битлз». Они тоже из Англии.

Мама училась в университете в Англии и до сих пор любит все британское. Это она купила мне флаг и постер.

Петуния кладет голову между лап и начинает лизать мое зеленое стеганое одеяло.

– А одеяло не из Англии, а с распродажи в магазине «Таргет».

Кажется, собака успокаивается, поэтому я делаю еще одну попытку уйти.

– Посиди спокойно, хорошо? Пожалуйста.

Я медленно иду к двери, даю волю внутреннему ниндзя. Молча, украдкой. Остается всего пара шагов. Черт, она меня заметила. Я первой добираюсь до двери и запираю Петунию внутри.

– Сейчас вернусь! – кричу я. Собака сразу принимается скулить и царапать дверь изнутри. Ее тявканье вызывает во мне жгучее чувство вины, пока я ковыляю вниз по лестнице, но, когда я оказываюсь возле машины, лая больше не слышно. Вещей много, и они тяжелые, правда, мне такой груз по силам. Лодыжка не в восторге от моего поведения, но при помощи двух здоровых рук и одной ноги я затаскиваю все наверх и прячу за дверью в своей комнате.

Стоило мне открыть дверь, как я вижу Петунию, которая грызет какую-то из моих картин в уголке. «Дьявол! Петуния, нет!» Я бросаю все в одну кучу и несусь к собаке. Она убегает от меня с холстом в зубах, но его размеры шестьдесят на девяносто сантиметров, так что собака скорее не бежит, а тащится по полу.

Я хватаюсь за картину и тяну ее на себя. Петуния смотрит на меня почти с улыбкой, счастливо пыхтит, как будто предвкушает следующую игру, которую я ей предложу.

– Плохая, ужасная собачка, – выговариваю ей я, рассматривая пожеванный уголок. Оглядываясь на Петунию, я замечаю, что она почти полностью убрала язык в рот, который снова сложился в гримасу неудовольствия. Псина сидит на поджатом хвосте с выпученными еще сильнее глазами (если такое вообще возможно), как будто не может понять, что она сделала, чтобы заслужить столь серьезное порицание.

– Да нет, все в порядке. Ты все еще хорошая собачка, – исправляюсь я, когда чувство вины перевешивает во мне фрустрацию. – Вроде как, – добавляю я себе под нос, внимательно изучая следы укусов на холсте.

Хуже всего пришлось одной стороне картины, где голый холст. Где задеты краски, можно пожирнее пройтись акрилом. Может быть, у Су получится заменить лоскуток холста сбоку. Я ставлю картину на мольберт в углу комнаты, а потом беру небольшую абстракцию, над которой сейчас работаю, и ставлю ее на туалетный столик. Хорошо, что этот мопс-пиранья такой мелкий.

Я выбираю место для лежанки и миски, и Петуния тут же семенит на перекус. Пока она фыркает и хрюкает, я стою перед овальным зеркалом в полный рост. Я делаю самое жизнерадостное и оптимистичное выражение лица из всех возможных и произношу: «Угадай, что произошло, мамочка! У нас появилась собака!» Нет, так не пойдет. Нужен план Б. «Можно мы ее оставим? Пожалуйста! Она потерялась! Куда мне еще было девать эту бедняжку? Она умерла бы от голода на улице вся в пыли и грязи!» Стоп, на самом деле Петуния довольно жирная псина. Черт, эта стратегия тоже не сработает. Да мама моя не испытывает потребности кого-то спасать. Она скорее такая мама, знаете, «соберись и утри нюни». Предложение Эллы – воспользоваться козырем своей травмы – с моей мамой точно не прокатит. Она скорее еще сильнее напряжется, что я подняла тему, которую нельзя поднимать.

Может быть, собака сама себя «продаст»? Разве можно без сочувствия взглянуть в эти выпученные глазки? Конечно, нет. Во-первых, потому что в оба ее глаза одновременно в принципе трудно взглянуть, но речь сейчас не об этом. Петуния смотрит на меня, из носа тянется сопля, и язык свисает изо рта, а с него вот-вот капнет на лапу длинная слюна. Не думала, что все будет так сложно.

Новый план: маме нельзя встречаться с Петунией, пока она не согласится оставить ее у нас.

Петуния бегает кругами по комнате. Слышится отрыжка, а может быть, это она так икает. Наконец собака останавливается и присаживается так, словно намерена сходить в туалет.

– Нет! – кричу я и срываюсь с места. – Здесь нельзя! – Нужно немедленно вывести ее на улицу. Если бы моя комната была на первом этаже, я выбросила бы ее прямо из окна. К сожалению, мне приходится подхватить ее на руки, вытянуть перед собой и поковылять вниз по лестнице. Она шевелит лапками в воздухе, как будто помогает нам обеим двигаться вперед. Примерно на середине лестницы я слышу, как открывается дверь в гараж. Пи-и-ип. Кажется, мы возвращаемся в комнату. «Ладно, может быть, можно сходить по-маленькому прямо в комнате, но только один раз». Я бросаю собачку в корзину с грязным бельем, ведь его все равно надо постирать, так? Еще одна репетиция улыбки перед зеркалом, но выражение лица выходит каким-то болезненным. Ну что ж. Сейчас с этим уже ничего не поделать. И я спускаюсь по лестнице одна.

– Привет, мам!

И почему я не додумалась хотя бы купить шоколадных конфет или чего-то такого? Подкуп, Натали, спасительный подкуп. Сама суть любой сделки с мамами.

– Привет, моя дорогая.

Мама кладет сумочку и снимает пальто. Темные волосы, как обычно, убраны в идеально аккуратную кичку на затылке.

– Как прошел день? Надеюсь, это был один из лучших рабочих дней в твоей жизни?

– Нормальный денек. Я снова попыталась убедить Марту ради разнообразия надеть что-то кроме джинсовой курточки со стразами, но она по-прежнему отпирается. Говорит, она носит ее с тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года и не видит причин изменять себе теперь. Я думала, хотя бы на семидесятилетие она позволит мне прикупить ей что-то новенькое, но куда там. – Мама вздыхает и поднимает взгляд к потолку, как будто спрашивает небеса, как так вышло, что ей приходится работать с такой странной дамой.

– Она же владеет «Взлетной полосой», значит, имеет право делать то, что хочет, так? Может быть, в этой куртке она была иконой стиля, когда магазин только открывался.

Мама внимательно смотрит на меня, и тут я понимаю, что сама себе вставляю палки в колеса.

– Натали, я не пропустила ни одного журнала «Вог» с девяносто шестого года. Я разбираюсь в моде. Те предметы одежды, которые она выбирает, никогда нормально не продаются, поэтому можно сказать, что главная в нашем магазине я.

– Мам, я знаю. Ты лучшая. Ей повезло, что ты на нее работаешь, и я не сомневаюсь, что скоро магазин перейдет тебе. – Я пытаюсь выровнять ситуацию, но, кажется, мама на эту удочку не попадется. Мы обе знаем, что она не сможет себе позволить выкупить Мартину долю.

– Как первый день учебы? – спрашивает мама.

– Классно!

– А Брент уже дома?

– Не-а. У него занятия до полседьмого.

Со стороны моей спальни раздается звук царапанья и – что еще хуже – чарп. У меня кровь застывает в жилах.

Мама роняет сумочку на пол. Брови ползут вверх по лбу прямо к линии волос.

– Это еще что?

Пару секунд я раздумываю, не сыграть ли в круглую дурочку и не сказать ли: «Ой! Откуда в моей комнате собака?»

Внезапно облезший лак на ногтях оказывается очень интересным. Когда мама замечает, что я не то чтобы сильно удивлена, ее глаза превращаются в щелки.

– Натали. Откуда этот звук?

– Понимаешь, мам, тут такое дело…

Петуния снова гавкает. Вообще не облегчает мне задачу.

Мама убирает за ухо воображаемую выбившуюся прядь и разглаживает и без того идеально выглаженные брюки.

– У нас что, собака в доме?

– Не совсем.

По примеру мамы я тоже решаю убрать за уши пару прядей. В моем случае реальных.

– Строго говоря, это не собака. Ну то есть технически да, собака, если размышлять с точки зрения биологии. Но эстетически она больше напоминает, я даже не знаю, свинью, что ли.

– У нас в доме свинья?

– Нет! Конечно, нет! Это не свинья, но и на других собак она не похожа. – Повисает неловкая пауза. – А что лучше для меня – чтобы она была похожа на свинью или на собаку?

Мама смотрит на меня и моргает. Разговор идет совсем не так, как я его себе представляла. Но вообще-то я и не думала, что он пройдет гладко. Так что, возможно, именно так я его себе и представляла. Нужно было попросить Брента закинуть маме идею с собакой. Его идеи ей всегда нравятся.

– Я сейчас ее принесу. Подожди минутку. – Хорошо, что у меня есть предлог выйти из этого разговора, даже если всего на пару секунд. Я открываю дверь в комнату, Петуния пулей вылетает в коридор и запрыгивает мне на руки. – Побудь немного славной, – шепчу я. – От этого может зависеть твоя жизнь.

Я подхожу к маме и говорю:

– Я ее сегодня принесла. – Достаточно ли я бодро и весело это говорю? Улыбайся, Натали. Радуйся приобретению. Зарази маму этой радостью. – Посмотри, какая милая! Разве она не прелесть?

Мама искоса смотрит на собаку, которую я держу под передние лапки на вытянутых руках, как Рафики держит Симбу в мультике про Короля-льва. Так у Петунии пропадает последняя видимость шеи, и голова погружается в складки кожи на плечах. Задние лапы торчат под странным углом, а потом она начинает извиваться в попытке сбежать. Это совсем не так обаятельно, как я думала.

Мама открывает рот от изумления. Такого я никогда раньше не видела. Когда у меня непроизвольно открывается рот, она говорит: «Прикрой рот, Натали. Ты что, изображаешь рыбку?»

Наконец она произносит:

– Эм-м…

Еще одно, что, по ее мнению, нам никогда не надо делать.

О боже.

– Она лишилась дома, – начинаю я. – Я несу за нее ответственность. – Петуния снова начинает извиваться, поэтому я прижимаю ее к себе и понимаю, что буквально не дышу.

Мама вздыхает.

– То есть в результате этой сцены я предположительно должна сделать вывод, что ты надеешься ее… оставить у себя?

– Ну, если ты хочешь, чтобы я ее посадила на пол, и она сидела бы там какой-то неопределенно долгий отрезок времени, то можно смотреть на нее и так.

– Хм-м… Нет. – Мама пренебрежительно машет рукой и уходит в кухню. Каблучки стучат по плитке, она открывает холодильник.

– Мам, у каждого ребенка должен быть домашний питомец.

– У тебя есть Плавничок.

– Рыбка Брента не считается. Она даже не моя!

Кроме того, строго говоря, рыбка Брента – это не Плавничок. Но я не очень хотела бы поднимать сейчас эту тему.

– Нам не нужна собака. – Мама закрывает холодильник и открывает морозилку. – Как насчет лазаньи на ужин?

Она имеет в виду, что собирается поставить в микроволновку замороженную лазанью. Я не против, потому что тот единственный раз, когда она попыталась приготовить настоящую лазанью с нуля, обернулся катастрофой. А вот посмотреть, что внутри пожарной машины, было реально интересно.

Мама берет орегано с полочки со специями, которая висит рядом с ее идеально чистыми дизайнерскими фартуками. Она снимает с лазаньи пластиковую крышку и сыплет сверху немного орегано. Нюхает то, что получилось, и, очевидно довольная результатом, ставит поддон в микроволновку. Потом включает ее.

– Мам, ну посмотри на нее, – предпринимаю я еще одну попытку. – Взгляни в ее печальные глаза.

Петуния уже сидит на полу и с тоской смотрит вверх. Потом она начинает тихонько поскуливать. Отлично.

Мама смотрит на собаку и опускается в кресло возле кухонного стола.

– С чего тебе вдруг захотелось собаку, Натали? Тебе же раньше никогда не хотелось собаку. Я так старалась обеспечить тебе хорошую жизнь, а теперь ты намекаешь, что она была недостаточно хорошей?

– Конечно, достаточно. Дело не в этом. Просто я увидела печальную бездомную собаку и подумала, что мы можем ее приютить. У нас такой счастливый, полный любви дом, что, мне показалось, мы можем поделиться им с еще одним живым существом, попавшим в беду.

Это все неправда, но, по-моему, я хорошо придумала. Мама же хочет слышать именно такие слова, правильно? Разве она может сказать, что я вру? Воцаряется молчание, наполненное жирными смыслами.

– А еще! Королева держит собачек! – Как я могла забыть про этот аргумент! – У королевы Елизаветы штук десять собак породы вельш-корги-пемброк. А ты всегда говоришь, что мы должны во всем равняться на королеву. Вот я и равняюсь.

Маму это все явно не переубеждает.

– Это существо не имеет ничего общего с вельш-корги, да и ты сама не королева. Вот когда мы переедем в Букингемский дворец, тогда и собаку себе заведешь.

И снова тишина. Аргументов остается не так-то много.

– Если ты заставишь меня отнести ее обратно в приют, ее там убьют.

– Но это же не моя проблема, так ведь? Нужно было подумать об этом до того, как принести ее домой. – В мамином голосе слышится решимость. Она на секунду задерживается взглядом на Петунии, но потом мотает головой. – Налью себе чаю.

Я стою у кухонной барной стойки, пока мама роется в шкафчике в поисках пакетика «эрл грея».

– Мам… – Об этом я сразу не подумала, но лучшим моим аргументом может стать правда. – Нам придется ее оставить, потому что меня об этом попросил кое-кто, кому известен мой секрет.

Мама замирает с чайным пакетиком в руке и поворачивается ко мне.

– Прошу прощения?

У меня пересохло во рту.

– В школе есть одна девочка, ее зовут Элла. Она в десятом классе. Она знает правду по поводу моей аварии и шантажом заставила меня взять из приюта эту псину.

Мамино лицо чернее тучи.

– То есть после всех моих предупреждений ты ни одного дня не смогла провести в школе без того, чтобы тут же не рассказать кому-то правду?

– Я пыталась! И я не виновата!

– Да ты никогда у нас не виновата, не так ли? – Мама снова пытается сделать себе чай, но кажется, что она тычет в воду не пакетиком, а ножом.

Я не собираюсь плакать. Я обхватываю себя руками.

– Мам, Элла была на месте аварии. Она сама все видела. Разве в этом есть моя вина? Я не знала, что кто-то мог все видеть.

Немного чая переливается через край чашки. Мама прекращает тыкать в него пакетиком и берет бумажное полотенце. Она вытирает пролившийся чай, складывает руки на груди и переводит на меня внимательный взгляд.

– И она сказала, что тебе нужно взять из приюта это… существо или она сделает что? Расскажет про тебя всей школе, как журналист желтой газеты? Сколько она знает?

– Я не в курсе. – Я еще крепче обнимаю себя. – Думаю, она подозревает меня в том, что… что это была попытка суицида…

Мамины плечи сжимаются и каменеют, словно она услышала ужасное бранное слово.

– Кажется, она не знает, ну, о моем состоянии. – Мама уже так напряглась, что я не осмеливаюсь произнести «биполярное расстройство». – Мне очень жаль. Она ничем конкретным не угрожала, но я почувствовала, что какие-то угрозы все же подразумеваются. Для чего еще ей просить меня взять собаку ее бабушки? Да и конкурс на звание королевы школы всего через несколько недель. Если многие узнают правду, они начнут задавать вопросы. Это может мне навредить.