С чистого холста

– Круто. Проверю, когда буду дома. – Элла снова открывает свой блокнот. – Погоди-ка. Кажется, это какая-то новая комбинация на поле. Нужно записать.

– Не вопрос.

Таких странных разговоров у меня давненько не было. Если вообще когда-то были. Каков ее скрытый интерес? Чего она хочет добиться? Сердце грохочет в груди, но я снова достаю смартфон, потому что именно это обычно делает человек во время неловкой паузы. На экране всплывает сообщение от Бринн, и я отвечаю.

Ты где??

Думала, ты ушла, прости. Позвоню вечерком.

Не хочу, чтобы сюда приходила Бринн и слушала этот странный разговор. Элла по-прежнему следит за игроками нашей команды и рисует свои стрелочки и крестики.

– А нельзя спросить тренера, какие комбинации он разыгрывал? Или кого-то из игроков? Они, скорее всего, расскажут тебе расстановку сил на поле.

Элла закатывает глаза.

– А ты, наверное, из тех людей, которые подсматривают слова в конце журнала, когда разгадывают кроссворд, да? Точняк, из тех.

Она качает головой, убирает ручку и снова закрывает блокнот.

– Так вот. – Она поворачивается ко мне. – Представим, что я написала тебе имейл. Допустим, с таким текстом: «Дорогая Натали, я знаю, что в твоей аварии не участвовал олень. Зачем ты врезалась в дерево? Элла». Что бы ты ответила?

Я смотрю на футбольное поле, притворяясь, что понимаю действия игроков. Что бы я ответила? Да ничего. На такое письмо я никак не ответила бы. И старательно избегала бы встреч с Эллой до конца своих дней.

– Наверное, следовало бы добавить еще и постскриптум, типа «я рада, что ты осталась жива». Потому что я и правда рада, что ты жива и все такое.

– Спасибо.

– Увидеть, как кто-то умирает, – это просто жуть. Если же кто-то «чуть не умирает», опыт все же не такой травматичный.

Ее волосы дыбом стоят на ветру. Ну и странная же мы парочка. Интересно, что подумают футболисты, подняв взгляд на трибуну.

Элла молчит. Явно ждет моего ответа. Я смотрю в другую сторону.

Момент столкновения я помню, мягко говоря, неотчетливо. Сотрясение мозга гарантировало отрывочные воспоминания об этом событии. Однако то, как я выхожу из дома в тот день, я помню совершенно ясно. Помню, как я думала: «Ну, вот и все». Улица выглядела обычно, и было так грустно осознавать, что я вижу ее в последний раз. Хорошо было бы оставить записку, но я спешила и не хотела оставлять себе шанса передумать. Прежде чем это произошло, я уже поворачивала ключ в замке зажигания. Я не боялась, не нервничала. Я просто онемела. Несколько месяцев или даже лет я подозревала, что моя жизнь закончится суицидом. А когда я случайно услышала, как мама делится с моей тетей подозрениями насчет меня, причин бороться совсем не осталось.

Автомобильную аварию по крайней мере можно выдать за несчастный случай. Конечно, сначала людям будет грустно, но это можно пережить. Именно так я думала, когда в тот день садилась за руль: «Они все это переживут». Все оставшиеся во мне чувства я вдавила ногой в педаль газа: шестьдесят… семьдесят… восемьдесят. Скоро все закончится. Борьбы больше не будет. Возможно, я проиграла, но во всяком случае борьбы больше не будет.

– Я набирала сообщение. – Я убираю растрепанные пряди за уши. – Переписывалась за рулем. Банальность, да? Мама никогда бы больше не разрешила мне сесть за руль, если бы узнала.

Надеюсь, Элла это съест. Стыдно, конечно, но все же это лучше, чем рассказать правду. Ну же, Элла. Поверь мне. Я отправляю ей мысленные сигналы через облачко кудрявых волос: «Поверь мне».

Элла прищуривается. Поворачивается ко мне и оценивающе меня осматривает.

Я пытаюсь сохранять самое невинное, самое искреннее выражение лица, на которое только способна. Я даже руки сложила, как бедная овечка.

Элла смотрит так, будто заглядывает прямо мне в мозг. Поджимает губы. И наконец произносит:

– Ты не набирала никакое сообщение.

Черт.

– Откуда ты знаешь? Тебя же не было в машине.

– Ну, во-первых, ты лгала, когда это говорила. Ерзала на месте, не поднимала на меня взгляд. Во-вторых, ты врезалась на очень большой скорости. Если двигаешься на такой скорости, просто невозможно набирать сообщения. Ты в прошлом году была помощником президента класса, так? Извини, но не можешь же ты быть настолько тупой.

– Разумеется, могу. – Какая дурь – защищать свою теоретическую тупость. – Куча людей переписываются за рулем!

– Куча людей – да, но ты этого не делала. Я только это хочу сказать.

Это заявление повисает между нами, и у меня нет больше сил защищать свою ложь. Но и правду сказать я еще не готова.

– Пожалуйста, не говори никому, что оленя не было, ладно? Погоди. Ты уже кому-то сказала? Своей сестре?

– Я же уже сказала, я никому ничего не говорила. С сестрой я вообще почти не разговариваю. – Элла замолкает. – Так ты не хочешь рассказать мне, что на самом деле произошло?

– Не-а, – говорю я нарочито небрежно. Она хочет быть прямой и откровенной? Я тоже могу.

– Ладно.

Я благодарна Элле, что она не тянет из меня правду силком. Бринн и Сесили в жизни не остановились бы на полпути.

Элла встает и убирает свои вещи в рюкзак, как будто готова уйти, но вдруг останавливается.

– Эй, а ты можешь оказать мне услугу?

– Какую?

Чего ей нужно? Может быть, она хочет, чтобы я познакомила ее с парнем или как-то ее преобразила? Утюжок для волос и немного туши могут кардинально изменить ее образ.

– Ты не могла бы взять себе собачку моей бабушки?

– Что?

Это что, какая-то дурацкая школьная шутка? Я посмеиваюсь, как будто поняла ее, но Элла не улыбается мне в ответ. Мой неискренний смешок затухает и заканчивается вздохом, я молчу и пытаюсь понять, что она имеет в виду.

Оказывается, что по поводу собаки Элла спросила на полном серьезе. Она впадает в возбуждение, даже подпрыгивает на месте, держась за лямки своего рюкзака.

– Тебе же есть восемнадцать, так?

– Да…

– Отлично! – Она снова плюхается на сиденье. – Бабуля вчера отправила свою собаку в приют. Говорит, та «требует слишком больших сил и затрат». Если бы у меня спросили, я бы сказала, что наша бабушка сама требует больших сил и затрат, но у меня никогда ничего не спрашивают. Короче, я правда люблю ее собаку. Только ради нее я навещала бабушку. Я спросила маму, нельзя ли оставить ее у нас – собаку, не бабушку, но у меня сестра аллергик. Хлои говорит, что у нее аллергия на собак, но на самом деле я думаю, она просто ненавидит бабушкину псину. Однажды у бабушки дома на нее напал какой-то чих, и с тех пор Хлои официально объявила себя аллергиком. В городском приюте собак убивают, чтобы не тратить на их содержание слишком много, но это, очевидно, не волнует никого, кроме меня. Но ты же можешь взять ее из приюта к себе домой, правда? Приют отдаст тебе собаку на воспитание, потому что ты совершеннолетняя, и к тому же теперь с покалеченной лодыжкой ты не можешь особо заниматься спортом. У тебя есть время на домашнего питомца.

Я несколько раз моргаю. Элла за весь наш разговор не произнесла столько слов, как только что за минуту. Она смотрит на меня с такой надеждой, а мне важно, чтобы она сохранила мою историю в секрете. Мне никогда в жизни так сильно не хотелось произвести впечатление на человека на два года младше меня.

Я не сразу отвечаю, и Элла заполняет возникшую между нами неловкую паузу.

– Я не слишком перегнула палку, сказав про покалеченную лодыжку? Наверное, не стоило так говорить. Мама говорит, в обществе я веду себя неуклюже. Я отвечаю, что называю вещи своими именами, и это общество ведет себя неуклюже. И все же, про твою ногу я грубовато выразилась. Извини.

– Ничего. Ты права. Мне по-прежнему рекомендуют ходить на костылях, так что этой осенью никакой спорт мне не светит. – Я поднимаю вверх брючину и показываю Элле распухшую лодыжку. Надеюсь, она проявит хоть каплю сочувствия, но она не обращает на мою ногу никакого внимания.

– Ясно. Все как я сказала. Так ты возьмешь себе собаку? Можно ее иногда навещать?

– Эм-м, конечно, – отвечаю я.

– Прекрасно! Спасибо! Вот ее фото.

Она достает смартфон и начинает искать нужную фотографию.

Я пытаюсь сдать назад:

– Знаешь, у меня может не получиться. Мама, вполне возможно, не разрешит мне взять собаку.

– Разрешит, потому что расстроилась из-за твоей аварии. – Элла продолжает листать галерею. – У тебя есть козырь ее сочувствия, воспользуйся им. Ты даже представить себе не можешь, что мне сходило с рук, когда я заболела пневмонией. Еще пара дней в больнице, и можно было бы просить у родителей 3D-принтер. А, вот же она! – Элла протягивает мне смартфон, показывая фотографию самой смешной собаки, какую я когда-либо видела.

– Это вообще собака? – Я беру смартфон у нее из рук и одной ладонью прикрываю экран от яркого солнца.

– Да, собака. – Элла закатывает глаза. – Это мопс. И зовут ее Петуния.

– Петуния?

– Да, Петуния. Не забывай чистить ее кривой зубик как минимум раз в неделю. Слишком сильно не обнимай, у нее и так глаза однажды чуть и орбит не вылезли. А еще протирай складки, чтобы там инфекция не завелась. – Элла кладет руки мне на плечи и серьезно смотрит в глаза. – Поверь. Инфекции в складках лучше не допускать.

– Ясно. Эм-м, я не уверена, что…

– Отлично! Спасибо сто тысяч раз. Уф, мне прям полегчало.

Я не успеваю сказать ни слова, когда Элла выхватывает смартфон из моих рук, берет рюкзак и начинает спускаться по трибуне вниз.

– Я зайду ее проведать на следующей неделе, – бросает она через плечо. – Очень тебе благодарна!

Она спускается на самый нижний ярус трибуны, поворачивает за угол и исчезает из вида. Я потеряла дар речи. Что это сейчас было? Она меня шантажирует? Чувствую себя именно так. Я оглядываюсь, словно пытаюсь понять, что именном навело меня на мысль о шантаже. И вижу только трибуну школьного стадиона в ясный солнечный день.

Я согласилась только потому, что хотела проявить доброту, думаю я про себя, вставая и растягивая больную лодыжку. Но если кто-то проявляет доброту только потому, что хочет, чтобы второй человек хранил его секрет, разве это не называется шантажом? Или чем-то типа того? Я смотрю на экран своего смартфона и понимаю, что опаздываю на рисование. Я едва не упала, пока спускалась с трибуны. Может быть, после занятия я смогу придумать подходящую причину, по которой мне никак нельзя брать эту собаку к себе домой.

Глава 3

– Извини?

Незнакомый парень в художественной галерее пытается привлечь к себе внимание.

Мне некогда болтать с ним, я и так уже опоздала. Можно ли просто притвориться, что я его не слышу? Скорее всего, нет, ведь, кроме нас двоих, здесь никого.

Я оборачиваюсь и вижу, что парень идет прямо ко мне. Он явно очень спешит, его взгляд мечется по помещению, незнакомец словно ищет выход из лабиринта. Он выглядит потерянным и слегка напуганным. Раньше я никогда его тут нет видела, это точно. Такого мальчика я бы точно запомнила. Лет ему примерно столько же, сколько мне, кудрявые темные волосы выглядывают из-под бейсболки с эмблемой «Детройт-Тайгере». Таким длинным ресницам смертельно позавидовала бы Сесили, но при этом его лицо нельзя назвать женственным. Возможно, это благодаря мощным бровям, между которыми пролегла беспокойная складка. Плечи такие широкие, что лямка сумки, накинутой на плечо, кажется совсем тоненькой. На парне темно-зеленая куртка, которая сидит на нем просто идеально, джинсы внизу пошли бахромой от постоянного контакта с полом и босыми ступнями в биркенштоках. Не так уж часто встретишь парня в бейсболке и биркенштоках. По моим представлениям, атлеты с художественными наклонностями – это что-то вроде единорогов: классные в теории, но в реальной жизни, увы, не существуют.

– Извини, ты не знаешь, где здесь студия Су Ан? – спрашивает он. – Я уже должен быть там, но галерея такая огромная, я немного потерялся. – Парень поправляет холщовую сумку на плече и бросает нервный взгляд на часы.

– Ты идешь к Су? – Я удивлена. В нашем классе всего пять человек, включая меня.

– Да, я новый лаборант студии. Надеюсь, она не очень зациклена на пунктуальности, потому что я опоздал уже минут на пять. – Уголки его губ приподнимаются, и на щеках образуются ямочки, словно улыбкой можно компенсировать нерасторопность. Если бы я была Су, это явно сработало бы, потому что меня внезапно начинает заботить моя прическа.

Притворившись, что у меня чешется мочка, я незаметно приглаживаю волосы и убираю за ухо выбившиеся пряди. Они что, от влажности так закудрявились? Черт. Так и есть.

– Мы оба опаздываем, – говорю я. – Плохая новость в том, что Су реально зациклена на пунктуальности. Хорошая новость: я тоже иду к ней на занятие, так что, надеюсь, ее гнев разделится между нами пополам.

– Дерьмо. – Он поправляет кепку. Прижатые к ушам пряди выглядят так же уныло, как он сам. – Она что, правда разозлится?

Я иду в конец галереи, новенький плетется за мной.

– Да, но вообще она женщина тихая. Под «гневом» я имела в виду, что она бросит испепеляющий взгляд в нашу сторону, потом строго посмотрит на часы и скажет что-то вроде: «Лучше поздно, чем никогда, но еще лучше никогда не опаздывать».

– И все? – Широкие плечи немного расслабляются, и улыбка возвращается снова.

– Скорее всего, да. Она немногословная.

Мы дошли до конца галереи, и я толкаю белую дверь, которую трудно заметить на белой стене. Так мы попадаем в коридор, который недоступен обычным посетителям. В основном здесь офисные помещения, но есть и несколько студий для штатных художников.

– Эй, тебе помочь? – Он кивает на мою хромую ногу и предлагает свою руку. Я беру его под руку. Грустно, что сегодня прохладно и мы оба не в футболках. Я представляю, какая гладкая кожа у него под курткой. Его одеколон пахнет чем-то древесным и свежим, как воздух после летнего дождя, если выйти на крыльцо бревенчатого дома. Я пытаюсь вдохнуть этот запах поглубже, так, чтобы не выглядеть совсем уж странно.

– Спасибо. Костыли остались в машине.

Он подавляет смех.

– Лежа там, они тебе вряд ли помогут.

– Да… Это долгая история.

На максимально возможной скорости мы доходим до конца коридора. Будем честны, это не слишком быстро. Парень на удивление терпелив, хотя мы с каждой секундой опаздываем все сильнее и сильнее. Студия Су – последняя слева. Как-то чересчур резко я вынимаю руку из-под его локтя и кладу ладонь на дверную ручку.

– Ну вот, мы на месте. Готов?

Он перевешивает сумку с одного плеча на другое.

– Вроде да.

В студии я чувствую себя как дома. Я провела здесь миллион часов, но новый парень шепчет: «Вау». И я сразу вспоминаю свою реакцию, когда зашла сюда в первый раз. Тогда мне показалось, что у моей мечты стать художницей появляется шанс на жизнь. Я будто бы наконец нашла путь домой.

В студии колоссально высокие потолки и окна во всю стену, дающие иллюзию открытого пространства. Сегодня солнце льется в помещение, ложится лучами на запачканный краской пол, который изначально, наверное, был серого цвета. Мои одногруппники уже работают за тремя прямоугольными столами в центре студии. Раковины и шкафчики стоят вдоль одной стены, и все свободное место на стенах занято работами учеников, среди них картины в рамках, холсты и даже стенная роспись.

– Прикольно, да? – Я ощущаю гордость, хотя работы на стенах в основном не мои. Правда, морской пейзаж на стене у дальнего окна действительно моего авторства. Взгляд парня ненадолго задерживается на моей росписи, и мне хочется сказать: «Это я нарисовала! Нравится?»

Но я молчу, не желая выглядеть восторженной первоклашкой.

Су сидит за своим столом в уголке и что-то набирает на компьютере. Она встает и подходит к нам, скрещивая руки на груди по мере приближения.

Сначала она обращается к новому парню:

– Вы, должно быть, Тай? – Она смотрит очень грозно, и это поразительно, если учесть ее низкий рост, не более метра пятидесяти. Это миниатюрная кореянка с седыми волосами, которые всегда покрашены в разные цвета. Получается, что волосы перекликаются с полом в ее студии.

– Да. Прошу прощения за опоздание.

– Да. – Су прищуривается. – Извиниться действительно стоило. – Она смотрит на часы, как будто проверяя, на сколько именно мы опоздали, но на самом деле она уже знает ответ. Су вздыхает и смягчается. – Я всегда говорю, что лучше поздно, чем никогда, но еще лучше никогда не опаздывать.

– Хорошо. – Тай выглядит в достаточной степени пристыженным. – Я запомню.

– Ладно. Двигаемся дальше. Можешь положить свои вещи прямо здесь.

И Су идет к своему столу.

Как только она отворачивается, я тихонько улыбаюсь Таю и киваю, намекая, мол, «я же говорила». Он улыбается в ответ и проводит обратной стороной ладони по лбу. Его улыбка – это нечто: зубы как белоснежный акрил, только что выдавленный из тюбика, и идеальное обрамление из красивых губ.

Собственные губы кажутся мне потрескавшимися. Нужно помазать бальзамом. Как только Тай кладет свои вещи на пол, я вынимаю из сумочки тюбик. Это блеск для губ, а не бальзам, но, по сути, то же самое. Вот так. Теперь я уверена в себе, как женщины из рекламы блеска для губ. Или чего там еще.

Я беру свой мольберт и устанавливаю на привычное место возле Джилл. Она рисует кузнечика, но прерывается, когда я усаживаюсь рядом с ней.

– Кто это? – шепчет она, убирая за ухо прядь темных волос, подстриженных под каре.

– Не знаю точно, – пожимаю я плечами. – Говорит, что новый лаборант нашей студии. У нас вообще когда-то были лаборанты?

Джилл морщит нос.

– Нет. Зачем нам лаборант? Нас тут всего пятеро в группе.

– Без понятия.

Джилл смотрит на Тая, который тихо разговаривает с Су.

– Если нам действительно нужен лаборант, то я рада, что Су выбрала такого. Разрешу ему мыть мои кисточки в любое время дня и ночи. – Джилл поигрывает бровями вверх-вниз.

Я закатываю глаза.

– Джилл, сосредоточься. Вернись к кузнечику.

Думаю, Сесили в этом вопросе была бы совершенно согласна с Джилл. Наверное, к этому моменту она уже добыла бы его номер телефона. Бринн не смогла бы удержаться от соблазна собрать по крупицам все факты биографии новенького еще до конца урока. Иногда я жалею, что Сесили и Бринн не интересуются искусством, но сегодня я только этому рада. Мне нужно полностью сосредоточиться на своей картине для грядущей художественной выставки. Это мой последний шанс произвести впечатление на Кендалльский колледж искусств и дизайна, в который я мечтаю попасть.

К нашему столу подходит Старр, чтобы одолжить у Джилл тюбик зеленой краски.

– Кто этот красавчик? – шепчет она, накручивая краешек шарфа на палец и кивая в сторону Тая. Старр всегда носит шарфики, сегодня на ней легкий и струящийся экземпляр светло-розового цвета.

– Лаборант студии, – отвечает Джилл. – Нам же он теперь необходим, правда?

– Что? – переспрашивает Старр и берет в руки тюбик с краской. – У нас в жизни никаких лаборантов не было.

– Вот и я о том же, – встреваю я.

– Ну что же, – говорит Старр, – если он будет помогать тут с уборкой и сортировкой наших завалов, то я, пожалуй, могу случайно пролить себе на колени немного зеленой краски.

Я морщу нос.

– Фу, какая мерзость.

Старр хихикает.

– В общем, то, что ты официально зареклась общаться с противоположным полом, вовсе не означает, что и мы все тоже.

– Ничего я не зарекалась. – Я смотрю на нее с ухмылкой. – У меня просто дурацкая привычка привлекать к себе неудачников. И они меня достали.

– Тогда, видимо, и он неудачник, – говорит Старр, – потому что он сюда смотрит.

– Черт, что, серьезно? – Мой желудок подпрыгивает на месте. – А мне обернуться? Так он поймет, что мы разговариваем о нем.

Су окликает нас:

– Девушки! У нас урок рисования или сплетни на лавочке?

– Я за краской подошла. – Старр поднимает в воздух тюбик в качестве доказательства. – Консультируюсь с Натали, что мне делать с мордой лисицы.

Су недоверчиво смотрит на нас, но потом возвращается к разговору с Таем.

Старр поворачивается ко мне.

– Кстати, серьезно, у меня есть вопрос. Ты не могла бы помочь мне с мордой лисицы?

Я бросаю взгляд на Тая. Он перехватывает его и, по-видимому, начинает стесняться, при этом энергично кивая Су. Почему это у меня желудок сегодня так прыгает? Я достаю бутылочку воды. Может, у меня обезвоживание?

Потом я перевожу взгляд на бульдозер, вот-вот готовый раздавить маленьких лисят.

– Какое мне выражение сделать на мордочке мамы лисы? Напуганное или безмятежное? Страх в этой ситуации логически обоснован, но безмятежность и покой станут символами того, что никто из нас не знает, какие руины оставит после себя новый Индустриальный век.

– А может быть, изобразить удивление?

– А-а! – Старр воодушевленно кивает. – Потрясно. Бульдозер застал ее врасплох, у нее не было достаточно времени, чтобы правильно отреагировать. Гениально. Иллюстрация того, как жизнь переедет нас катком, прежде чем у нас появится шанс на полноценный ответ. – Старр перебрасывает конец шарфика через плечо и готовится к серьезной кропотливой работе.

– Типа того. – Я киваю, как будто именно это и имела в виду.

Другие одногруппники часто обращаются ко мне за помощью, особенно когда Су чем-то сильно занята. Это не значит, что я лучшая в группе. Но, можно сказать, так считают мои одногруппники.

Меня зовет к себе Карл, просит помочь с картиной Роберта Селдона Дункансона, над репликой которой он сейчас работает. Груша выглядела как-то нездорово (на самом деле из-за плодоножки). Работы Карла всегда вдохновлены известными темнокожими художниками. Он сам не знает, насколько хорошим художником является, но, мне кажется, другие художники однажды будут с восхищением смотреть на его картины, как он сам сейчас ценит и уважает творения темнокожих художников из прошлого.

Тим рисует конфеты. Его родители владеют кондитерским магазином в центре города, и он проводит там много времени. Он просит меня помочь с леденцом «Джолли Рэнчер», потому что «что-то с ним явно не так» (и это левая половинка фантика). За свою услугу я получаю несколько драже «Эм-эн-Эмс». Он любит лопать их, рисуя конфеты, и всегда не против поделиться.

– Думаешь, новенький будет «Эм-эн-Эмс»? – спрашивает Тим.

– Не знаю, – говорю я. – Пойди и спроси.

Тим застенчив. Он не будет спрашивать.

Я устанавливаю холст на мольберт и принимаюсь за работу над зимним пейзажем, которой занимаюсь уже довольно давно. Почти все мои проекты – это пейзажи. Всем они нравятся, но только не мне. Я продолжаю их писать, потому что Су говорит, что к пейзажам у меня настоящий талант. Несколько раз я пробовала себя в абстракции – и получила массу удовольствия – но Су всегда возвращает меня к пейзажам.

– Людям нравится то, что они знают. У тех, кто распределяет стипендии, нет времени на лишние интерпретации.

И на этом разговор всегда заканчивается.

Интересно, как к этому отнесся бы потенциальный принц на белом коне, который сейчас разговаривает с Су? Закончив разговор, учительница хлопает в ладоши, стараясь привлечь наше внимание. Более того, она понижает громкость классической музыки, которая всегда играет на наших занятиях. Значит, собирается сообщить что-то серьезное.

– Группа, познакомьтесь, это Тай. Он будет нашим студийным лаборантом в этом семестре. Это все потому, что скоро я буду очень занята. У меня совершенно потрясающая новость.

Она замолкает на время, прижав руки к груди и улыбаясь так широко, что морщинки у губ встречаются с морщинками у глаз. Никогда бы не подумала, что такое возможно.

– Наша регулярная осенняя выставка отменяется.

Что же хорошего в этой новости? По мне, так это ужасно. Мне эта выставка необходима. Мое сердце замирает.

– Отменяется, потому что меня выбрали титульным художником этого года на выставке «Арт-Коннект».

Вот это да! Это действительно круто.

Вся наша группа начинает аплодировать и радостно шуметь. Настолько громко, насколько способна компания из пяти человек. Карл даже вставляет: «Молодчина!»

– Ладно, ладно, угомонитесь. – Су жестом успокаивает наше ликование. Она старается вернуть себе привычное самообладание, но, кажется, не может. – Не такое уж большое дело.

Только дело-то и правда большое.

– Это еще не все, – продолжает Су. – Поскольку я художник и преподаватель, мне дали возможность выставить работы моих учеников. Вы мои лучшие ученики старшего школьного возраста, и у каждого из вас будет шанс показать по три своих картины.

У меня глаза просто лезут из орбит. У Старр отвисает челюсть. Джилл подносит ладони к губам и нечаянно роняет палитру. Тим и Карл выглядят так, словно превратились в ледяные скульптуры с широко открытыми ртами.

Мои картины будут выставляться на «Арт-Коннекте»? Это международная художественная выставка, которую проводят в Грейтер-Фоллз, большом городе в часе езды от местечка, где мы живем. Отовсюду на нее съезжаются люди, чтобы увидеть произведения современного искусства, и тысячи художников ежегодно подают заявки на участие в этой огромной выставке со строго ограниченным количеством мест. То, что Су выбрали титульным художником, – это огромная честь для нее. То, что нам как ее студентам дают шанс поучаствовать в выставке? Это просто неслыханно.