Странный преступник

В записке, обнаруженной на кухонном столе, Виктория сообщала, что вернется из театра поздно со Светланой. «Когда, бывало, едешь вечером домой, ожидаешь, что тебя встретят, накормят ужином, тишина замрет вокруг тебя, – ворчал Герман, наблюдавший со злобой на капли начинающегося дождя, разбивающиеся в бесформенные пятна на запыленном со стороны улицы оконном стекле. – Только гостей мне сегодня не хватало. И тебя тоже», – последнее негодование относилось к дождю.

Надо было созвониться с Анной, но для этого требовалось найти старую записную книжку, помнившую институтских друзей, мимолетных подружек, имена которых сегодня уже ни о чем не говорили и не трогали воспоминания – ни теплые, ни холодные. В ней же был записан телефон Анны. Он открыл нижний ящик письменного стола, куда годами за ненадобностью ссылались разные предметы: старые тетради, никчемные подарки. Выбрасывать их все же пока не поднималась рука. «Какое запустение всюду и пыли сколько, – с некоторой брезгливостью поморщился он, перебирая содержимое ящика. – Фу, вот она», – с облегчением перевел он дух.

Пальцы по старой памяти безошибочно открыли нужную страничку на замусоленной букве «А». При наборе номера легкий холодок пробежал по затылочной части – она могла переехать или сменить телефон. После четвертого длинного гудка из трубки донесся знакомый голос.

– Алло.

– Здравствуй, Анна, как поживаешь?

После секундной паузы разговор возобновился.

– Ты, что ли, Герка? – и тут же, качнувшись в сторону недоброй подозрительности, последовало, – чего тебе надо, случилось что?

– Просто хотел тебя услышать, – как можно бодрее пытался держаться Герман.

– Ладно, не валяй дурака, говори быстрее, что надо.

– У меня к тебе большая просьба, выручи меня по старой дружбе.

– Какой еще дружбе, ты в своем уме? Друг тоже нашелся.

Герману показалось, что он увидел рядом злобные искорки ее глаз. «Главное, чтобы не бросила трубку», – опасался он.

– Ну, будет тебе за слова цепляться. Кто знает, может, это последний наш разговор, не горячись.

– Ладно, бреши дальше.

Герман спокойно пояснил свою проблему, а разрешение ее – в руках Анны.

– От тебя только потребуется подтвердить, что мы разошлись по обоюдному согласию. И это – абсолютная правда. Укажи банальную версию – не сошлись характерами, никто не виноват, такое часто бывает.

– Вот что, дорогуша, – в ее голосе слышались зловещие нотки, не предвещавшие мирного завершения разговора, – во-первых, ты от меня ничего не можешь «требовать», – передразнила она его голос, – во-вторых, ты что же думаешь: после того, как ты истрепал мне все нервы, я буду выгораживать тебя, как смиренная монахиня? Выкарабкивайся из своего дерьма сам!

От последних, прилетевших на взводе, слов у Германа зазвенело в ухе. «Вот сумасшедшая баба», – скрежетнул он зубами.

– Не горячись, Анюта, – остужал он себя, – я к тебе, тем не менее, питаю большое уважение, – при этих словах он сложил фигу в кармане. – Дым разлада между нами давно развеялся, и нет причин сегодня держать зло друг на друга. Всего-навсего одна просьба, первая и последняя, уверяю тебя. Я же не прошу тебя взять всю вину на себя.

– Взять вину на себя? – снисходительно усмехнулась Анна. – Думала, отстранилась от тебя насовсем, ан нет. До чего же ты мерзок, Герка, и академия твоя – такая же; пожираете друг дружку, как пауки в банке. Все в вас нечеловечно. Скатились до постельной любознательности? Так тебе и надо, и вот что: еще раз позвонишь, заявлю в милицию или ректору, что ты меня домогаешься.

При этих словах она бросила трубку, а Герман с полминуты еще растерянно слушал частые гудки, напоминающие далекий лай злой собаки. «Ну, правильно, – кивал он головой, – все прошло так, как и должно было пройти. Другого исхода и не ожидал – Анька была бы не Анькой. Та карьера, ради которой пренебрегал сном и усталостью от учебы, – думал он, – теперь вряд ли будет достижима». Но как бы ни был он погружен в себя, голод привел его к холодильнику. Он разогрел котлеты и жадно глотал их, плохо прожевывая, помахивая внезапно кому-то кулаком в воздухе.

В начале одиннадцатого вернулась Виктория со Светланой. Они шумно ввалились в квартиру, в один голос выкрикивая имя Германа. Он взял себе за правило никогда не жаловаться перед близкими, но, явив себя черной тучей перед счастливыми лицами женщин, громко вызвонил о своей беде.

– Гера, что с тобой, что случилось? На тебе лица нет, – забеспокоилась Виктория.

– Живот пучит, – отмахнулся он.

– Я знаю, когда у тебя живот пучит, не ври мне в глаза.

– Гера, миленький, выкладывай немедленно, какая у тебя беда, – присоединилась к переживаниям Светлана. – Все равно, рано или поздно узнаем.

Обе подхватили его под руки и повели, не колеблясь в выборе маршрута, на кухню.

– Присаживайся, Гера, – суетилась Виктория. – Извини, я только чайник поставлю.

После невнятного, косноязычного рассказа Германа, подруги, наконец, докопались до причины упадка его духа. И хотя оставалось еще много вопросов, которые они хотели бы задать, но большие сомнения в получении подробностей от «бестолкового, впавшего в горе мужика» остановили их от дальнейших расследований. Светлана приняла из рук подруги чашку душисто пахнущего чая, осторожно – чтобы не обжечься – отхлебнула, потом, как бы между прочим, сказала: «Какие проблемы, я могу пойти на встречу вместо нее», – отхлебнула еще раз и опустила чашку в блюдце.

– Мне не до шуток сейчас, – отвернулся к окну Герман.

– Какие шутки? – не унималась Светлана. – Фотографии твоей бывшей в деле нет?

– Нет, – ответил Герман, будто цепляясь за бледную, еще неясно выраженную в его мозговых извилинах, но уже надежду.

– В академии ее тоже никто никогда не видел, так?

– Так, – более энергично и собранно реагировал он.

– Вот тебе и выход, нет причин для переживаний.

– А ты сможешь? – светясь изнутри, но с сомнением, спросил он.

Потрясенная нелепым вопросом, Светлана задержала чашку в воздухе.

– Ты понял, что ты спросил? Это вы, мужики, ничего не можете. Чтоб вас раскусить, одного женского взгляда достаточно.

– А ведь правда, – оживилась Виктория, – лучше ее никто эту роль не сыграет. Давайте обсудим детали.

На следующий день Герман созвонился с Журавлевым и сообщил о готовности подъехать с бывшей супругой в районе обеда. На встречное предложение Журавлева не беспокоить ее и самому подъехать к ней домой, Герман, охваченный беспокойством, экспромтом придумал версию о соблюдении жесткого режима Анны по уходу за матерью. Потому она может отлучиться лишь с двух до четырех часов дня, оставив на это время мать под присмотром соседки. «Но даже и не в этом дело, – включил воображение Герман, – она была бы не прочь, честно говоря, вырваться из домашней рутины».

– Хорошо, – согласился Журавлев, – я скорректирую свои планы и буду ждать вас в два часа, – завершил он разговор и повесил трубку.

Полуденное солнце мягко нагревало город и старенький «жигуленок», в котором сосредоточенный Герман ехал со Светланой на встречу. Внешне он выглядел спокойным, однако внутреннее его состояние оставляло впечатление, словно он впервые поднялся с кровати после продолжительной болезни – все еще слабый и неуверенный в своем полном выздоровлении. «Альтернатива бывшей жене в лице Светланы, – прикидывал он, – была идеей прекрасной, но весьма опасной, рискованной. Достаточно было одного телефонного звонка на квартиру Анны, и вся афера рассыплется, как карточный домик, с самыми неприятными для меня последствиями». Но отступать уже было поздно и некуда. Светлана, напротив, чувствовала прилив энергии, источала оптимизм и уверенность в себе. С утра она сделала завивку, а перед выездом облачилась в воздушное, облегающее ее прелестную фигуру платье с декольте «взгляни и упади», промокнула горлышком флакона духов пульсирующие жилки на лице, шее и кистях рук.

Герман с проходной позвонил Журавлеву и сообщил, что он с Анной ожидает его внизу на улице. Через пару минут тот деловым шагом вышел из здания, всем своим видом давая понять, насколько у него загружен рабочий день. Действительно, он привык завершать все дела сегодня, не откладывая их на день грядущий. Вот и сейчас планировал отвести не более пятнадцати минут на выяснение моральных качеств Громова. Сейчас его интересуют только сухие факты.

– Где же Анна Юрьевна? – сурово спросил он Германа, оглядываясь по сторонам, не замечая присутствия рядом какой-либо женщины.

– Она сидит в машине, – Герман указал жестом в сторону своего авто. – Я могу пригласить ее сюда.

– Не надо, не надо, – остановил его Журавлев, – так будет даже лучше, никто не помешает.

Усаживаясь на заднее сидение рядом со Светланой, он попросил Германа оставить их наедине и предложил ему «прогуляться рядом и поскучать недолго в одиночестве». Журавлев захлопнул дверь, развернулся в сторону женщины и несколько оторопел. Он ожидал увидеть изнуренную бесконечными домашними заботами женщину, с лицом, излучающим скорбь при одной только мысли о необходимости возвращения к далеким событиям, наносящим ей душевные раны, вызывающим невольные слезы. Каково же было его удивление, когда он внезапно окунулся в ее открытую улыбку, солнечные глаза, ярко накрашенные губы. Обаяние волнами исходило от нее, а реальность им придавал тонкий, чуть терпкий аромат духов. В одно мгновение он словно переместился из ночи в рассвет, заполнивший не только салон автомобиля, но и всю окрестность. Вид этой женщины вырвал из его далекой памяти поэзию моря, на берегах которого, будучи помоложе, он отдыхал в санатории, и где на набережной он встретил как-то невероятно красивую женщину в таком же воздушном платье. Одинокая, она удалялась медленно, а он смотрел вслед этому прекрасному созданию, упрекая себя за свою робость, нерешительность. Давно забытый образ вновь проплыл по набережной, и в груди он ощутил особую теплоту.

– Анна… – отчество ее напрочь вылетело из головы Журавлева.

– Юрьевна, – быстро пришла ему на помощь женщина. – Но можно просто по имени – Анна.

– Как самочувствие вашей мамы? – спросил он как можно деликатней.

– Спасибо, сегодня лучше.

– Извините, что вынужден оторвать вас от забот. Понимаю, как это обременительно для вас и несвоевременно.

– Нисколько не обременительно. Герочка подвез меня с комфортом.

– Я вижу, у вас сохранились добрые отношения, – вздернутые брови Журавлева отозвались на это промелькнувшее «Герочка».

– А разве может быть иначе с таким мужчиной, -как бы в продолжение своих слов Светлана наклонилась, высматривая Германа, вросшего в асфальтовую дорожку метрах в десяти от машины.

Светлана перевела взгляд, не меняя своего положения, на Журавлева и поймала его жаркий взгляд у себя на груди. Она расчетливо использовала женскую уловку. «Ага, клюнул старикашка», – отметила она на удачно заброшенный ею с умыслом крючок. Пойманный с поличным взгляд Журавлева с неловкостью переметнулся на приборную доску машины. Мочки его ушей подернулись розоватым оттенком.

– И все-таки я вынужден задать вас, Анна Юрьевна, несколько вопросов, чтобы снят некоторые сомнения. Устранить, так сказать, причины их возвращения.

Светлана приняла вид ученицы, внимательно слушающей преподавателя.

– Скажите откровенно, что послужило поводом вашего развода с Громовым?

– Спросили бы вы меня года полтора назад об этом, я, наверное, слукавила бы, придумала невероятные обстоятельства, но сегодня подобные мысли мне чужды. Признаюсь, как на духу: поводом развода послужила моя былая ветреность, – она игриво подбросила пальцами левой руки прядь волос, – чего нельзя сказать о Германе. Все вечера он проводил за занятиями. Иногда мне приходилось по десять раз повторять ему одно и то же, прежде чем до него доходил мой вопрос. Страшно сердилась на него за это. Он же все повторял, что учеба – дело серьезное. Эта фраза все чаще стала пользоваться популярностью у нас в доме.

– Подобные воспоминания придают ему честь, – Журавлев склонил голову к плечу. – Хотя не следует учебой замещать супружескую жизнь.

– Вот-вот, – оживилась Светлана. – И мне подумалось, хорошо бы противопоставить всему этому другую жизнь. Я увлеклась одним мужчиной. Поначалу убеждала себя: «просто для пробы», – и не предвидела, к каким последствиям приведет мое движение в сторону от мужа. Мыслила старыми шаблонами: «никто не узнает, а потом и сама успокоюсь». Что могло быть бесполезней искать счастье на стороне? И хоть бы какой голос свыше предостерег бы меня от глупостей. Совсем не имела целью разбить наш брак, а когда пелена глупости спала с моих глаз, ошибки мои уже достигли критической массы, и я поняла: мой голый эгоизм, злоупотребление доверием мужа привели у незаживающим ранам в отношениях с Германом, к глубокому, непреодолимому кризису. Готова была пойти на все, лишь бы жизнь сложилась, как нам мечталось обоим. Но отступать было поздно. Герман все повторял: «Нельзя сочетать несочетаемое».

Журавлев искренне удивлялся хорошо поставленной речи этой женщины. Вообще-то он привык считать, что женский пол головой ниже мужского.

– И вот, – продолжала Светлана, – передо мной явился Герман, освещенный высоким духовным светом, – при этих словах она закатила глаза вверх, но не переигрывала, это получилось у нее очень естественно, – он не кричал, не ругался, не обвинял, только смотрел мне в глаза и тихо так спрашивал: «Зачем так больно?» Он не способен на зло. Как ни каялась я потом, но не могла обернуть его к себе, до сих пор помню его слова: «Видимо, плох я был для тебя, с другим желаю тебе обрести счастье». Представляете? Что-то жарко стало, – она вынула из сумочки платок, промокнула им влагу на верхней губе, а затем намеренно задержала его в глубокой ложбинке на груди.

На этом движении Журавлев еще глубже заглотнул крючок.

– Можно поинтересоваться, – спросила Светлана, помахивая платком перед собой, все более смущая собеседника невинным простодушием, – чем вызваны ваши вопросы?

– А что, Герман Петрович ничего не объяснил вам? – вопросом на вопрос ответил Журавлев.

– Нет, да разве из него вытянешь правду. Он вообще очень скрытым становится, когда речь заходит об учебе. Я грешным делом, иногда задумываюсь: не на разведчика ли его тут готовят. Для секретных заданий, – зашептала она на ухо Журавлеву, – он в самый раз подходит.

– Разведчиков готовит другое ведомство, – улыбнулся Журавлев, – мы по другой части. Но и в нашей работе предъявляются высокие требования к моральной чистоте кадров, к их глубинной стойкости. Большие государственные дела должны делаться людьми с крепким духом.

Светлана с пониманием приоткрыла ротик, приподняла брови, покивала головой.

– Итак, с ваших слов, Анна Юрьевна, выходит, что брак распался по вашей вине, а Громов – просто святой?

– Святых не бывает. Вот вы, – она приблизилась к нему и шепотом завершила вопрос, – разве святой?

Журавлев несколько обмяк, приподнял левое плечо, будто на этот вопрос нет однозначного ответа, мягко заурчал:

– Не обо мне сейчас речь, Анна. Проблемы могут коснуться Громова, и о нем мне нужна правдивая информация.

– Именно такую информацию вы и получили от меня, – уверяла его Светлана. – Несмотря на то, что древние философы утверждали: «мысль изреченная не является истиной», – мои заключения о нашем расколе с Германом не грешат искажениями. Открыла вам всю правду, как на исповеди.

Пытался уловить настроение на лице приближающегося к нему Журавлева, но оно не желало с ним делиться какими-либо эмоциональными выводами. Журавлев остановился перед Германом ровно настолько, насколько потребовалось произнести одну фразу: «Ну и дурак ты Громов. Такую женщину потерять…»

– Так что же? – спросил опешивший Герман у спины удаляющегося. Не оборачиваясь, та ответила: «Оформляйте документы на выезд».

Светлана нарушила заповедь «не обмани», но совесть ее в своих основах не пошатнулась. Ее обман, убеждала она себя, вдохновлялся высшей целью оградить друга от несправедливости, готовой принести его на жертвенный огонь в угоду отвратительного лицемерия и ханжества. Миссия ее была высока и благородна.

СВЕТЛАНА НЕ УНИМАЕТСЯ

На следующий день Григорий услышал, наконец, милый голос в телефонной трубке. Он словоохотливо пересказывал Светлане о настроении, которое он вынес из последнего собеседования в академии.

«Как обидно, – стучала кулачком по кухонному столу Светлана, когда он донес до нее печальное известие. Бывают обстоятельства, сокрушалась она, когда от тебя практически ничего не зависит, и на первый план выходят мелкие, ничего незначащие помехи. Чем меньше помеха, тем больше находится лицемерных охотников превратить ее в по меху серьезную, затмевающую прочие достоинства личности. Конечный исход многомесячной истории поступления Григория в академию не поддавался ее понимания и не выводился из его способностей. Беда, к сожалению, всегда проходит без расписания.

Пересказав Григорию блестяще выполненную ею накануне рискованную операцию, она предложила вместе с ним навестить Журавлева и уговорить его изменить решение. Григорий отныне ничего не хотел больше слышать об академии и наотрез отказывался от сумасбродной идеи. Он довольно нервно просил ее не вмешиваться в это дело. Из этого все равно ничего не получится.

– Получится или нет – еще неизвестно, – не соглашалась она с ним. – Все, что доподлинно известно на сию минуту, Журавлев не только мне полностью доверился, но и не прочь свидеться еще раз. Фу, а я-то надеялась, что после разыгранной трагикомедии у меня наступят спокойные деньки. Не огорчай меня, своим отказом ты не добьешься справедливости. Какой бы не был величины, но это наш шанс. Рассматривай сегодняшний день как критический.

– А я думал, что критические дни бывают только у женщин, – нечаянно пошутил Григорий.

– Будем считать, что я не слышала этой глупости. Сейчас переговорю с Журавлевым. Жди моего звонка.

Журавлев, когда позвонил телефон, никак не рассчитывал так скоро вновь услышать Анну Юрьевну. Еще больше он был удивлен ее просьбой свидеться с ним вместе с каким-то ее родственником. «Интересно, – сказал он, – каким таким неотложным делам я обязан честью увидеть вас вновь. Но не буду сейчас донимать вас расспросами, хотя и заинтригован. Завтра днем, к сожалению. Не имею ни минуты свободной. Если это не затруднит, буду рад вас видеть у себя дома вечером. В шесть – шесть тридцать».

К назначенному времени Светла аи Григорий приехали по указанному Журавлевым адресу. Прежде чем нажать кнопку звонка, Светлана шепотом еще раз предупредила, что здесь ее знают как Анну Юрьевну. Посоветовала Григорию быть осторожным, не раскрывать отношения между ними. На очередной вопрос Григория: «Почему?» – она лаконично ответила: «По кочану. Так надо. У меня свой план».

Дверь открыл сам Журавлев. Он радостно приветствовал гостью, поцеловал ее руку, услужливо пригласил ее проходить. Настороженно посмотрел на Григория, после представления его Светланой достаточно холодно пожал ему руку.

– Можете помыть руки с дороги, – порекомендовал он, – а я с дочкой закончу приготовления на кухне.

– Я не прощу себе, если доставила вам излишние хлопоты, – громко известила Светлана удаляющегося Журавлева.

– Какие хлопоты? Что вы, – доносился ответ с кухни. – Встреча с вами для меня поистине памятное событие. Располагайтесь без всяких церемоний.

Выходя из ванной, Светлана натолкнулась в коридоре на Журавлева – он нес кастрюлю с вареным картофелем. Оба вежливо уступали друг другу дорогу. Журавлев ощущал в себе подъем джентельменских начал и настоял, чтобы она прошла первой, а, следуя за ней в комнату, предложил ей занять стул с торца стола – по его мнению: «самое удобное место».

– А вы, молодой человек, – обратился он к Григорию, – садитесь напротив меня. Ланочка сядет рядом, чтобы ухаживать за гостем, – кивнул он в сторону дочери. – Ну, что же, пора и подкрепиться. Извините, может, стол выглядит пустовато, но мы заранее не готовились. Вам можно вина? – спросил он Светлану, показывая ей этикетку на бутылке.

– Не откажусь, – ответила она с милой улыбкой. – Если не произведу этим плохого впечатления.

– Помилуйте, будьте искренней.

Он наполнил бокалы, поднялся и на правах хозяина произнес тост в честь «дорогой гостьи», честно признался в радости ее лицезреть, чем бы ни был вызван ее визит. Светлана чуть пригубила вино, еще раз представила Григория, пояснила, что он приходится ей каким-то дальним родственником – «такая вода на киселе, что не возьмусь восстановить узы, какими мы связаны».

– Я рада, что вы родственники, – сказала почему-то Лана. – Вы женаты? – спросила она с подковыркой Григория.

– Нет, – ответил он с некоторой неловкостью.

– Лана, – Журавлев укоризненно посмотрел на дочь.

– А что такого? Симпатичный молодой человек. Мне же интересно. Разрешите я положу вам горячее, – томно обратилась она к Григорию.

– Будьте любезны, – он откинулся на спинку стула, чтобы не мешать ей.

– Кто вам больше всего нравится сегодня на эстраде? – спросила она, ловко поддев ложкой кусок мяса, покрытый пассированным луком.

По-видимому, она стремилась с самого начала обратить внимание Григория на себя и расшевелить несколько скованного гостя. «Неужели она думает, будто меня сейчас интересует эта тема?» – удивился Григорий и уклончиво ответил, что он не очень-то следит аза современными исполнителями и не имеет потому какого-либо определенного мнения по этому поводу.

– А за кем вы следите? – Лана кокетливо заглянула ему в глаза.

– Ланочка, перестань, – осадил ее отец. – Может создаться впечатление, что моя дочь легкомысленна. Не трогай спящего льва, может не поздоровиться. Правда, Григорий? – подмигнул он. – Она любит устраивать затейливые игры с новыми гостями, особенно, если среди них есть привлекательный мужчина, – как бы оправдывался за дочь Журавлев.

Это открытие вовсе не обрадовало Григория. Как, впрочем, и Светлану. Создавалось впечатление, что Журавлев привык закрывать глаза на подобные шалости дочери.

– Звучит многообещающе, – сдержанно улыбнулась Светлана и пристально, чуть прищурив глаза, посмотрела Григорию прямо в глаза. Этот взгляд говорил обоим о многом. «Все же впечатление о ее легкомысленности у нас успело сложиться», – подумалось обоим.

– Григорий, подлейте мне еще вина, – попросила Лана.

Григорий вопросительно обернулся к Журавлеву, но тот сосредоточенно орудовал ножом, отрезая очередной кусочек мяса.

– Не беспокойтесь, – успокаивала Лана, – я уже взрослая и знаю свою меру.

– Ну да, конечно, – тут же спохватился Григорий и от души плеснул вина в ее бокал.

Светлана спросила Лану, не помешает ли она «уважаемой дочери», если перейдет к обсуждению с ее отцом проблемы, ради которой она и приехала нежданно-негаданно.

– Нисколько, – простодушно ответила Лана.

– Продолжайте, Анна Юрьевна, – улыбнулся Журавлев Светлане.

– Я испытываю угрызения совести, обращаясь к вам с подобной просьбой. Но другого выхода я не вижу.

– Я весь – внимание, – Журавлев сдвинул указательным пальцем очки к переносице.

Светлана изложила вкратце предысторию поступления Григория в академию. Ее поражала его способность к усвоению наук, более полугода он провел за книгами, не щадя ни сил, ни здоровья. Подчас не смыкал глаз по несколько дней к ряду. Она сравнивала его с альпинистом, упорно искавшими путь к вершине горы, гордилась им, восхищалась его целеустремленностью. В то же время, она никак не может понять, как можно ставить крест на таком специалисте по той лишь причине, что у него когда-то в прошлом не сложилась семейная жизнь. «Где же здравый смысл? Сколько же человека можно преследовать волна осуждений? Ведь это бестактно, в конце концов, – горячилась она. – Сильную личность провалы только вдохновляют на новые победы, а у нас, выходит, таких еще и унижают, доводят до удрученного состояния».

Слушая эмоциональную речь гостьи, Журавлев все более и более тускнел. С кем бы ни доводилось ему встречаться, сетовал он про себя, все неизменно обращались к нему с просьбой посодействовать кому-то. И хоть у каждого случая была своя окраска, суть их сводилась к одному: помочь родственнику или поступить в академию, или не отчислять из нее.

– Уважаемая Анна Юрьевна, – неспешно ответил Журавлев, – я прямо пленился вашим близким участием в судьбе вашего родственника. Не хочу показаться невежливым моментальным отказом, но должен сообщить следующее. Гражданская ответственность – вот чем должна руководствоваться совесть мужчины, принимающего решение о расколе семьи. Я не скрываю своих левых взглядов и, будучи консервантом, считаю развод большой жизненной ошибкой. Не являюсь сторонником язвительного отношения к таким ошибкам, но мой опыт свидетельствует о наличии причинно-следственной связи между разводом и профессиональным успехом в нашей области деятельности. Не умаляя достоинств вашего протеже… Кстати, я вас что-то не припомню, – обратился он к Григорию.