Странный преступник

Григорий подался вперед, потом назад, сопровождая телодвижения слишком уж громким смехом, а, остынув немного, с энтузиазмом наполнил бокалы.

– Не скажу, что мало слышал тостов: их было предостаточно, но ваш – очень сказочен и оригинален, – все еще заикаясь от смеха, выдавил он. – Сразу видно – вы человек, богато одаренный во многих отношениях. Признаюсь: будучи очарованным вами, не могу не отметить, что ваш притягательный для глаза внешний образ обрамлен еше и красотой душевной.

Ему хотелось еще добавить что-нибудь приятное в ее адрес, но сразу не нашелся. Разговор постепенно переключился на какого-то пожилого мужчину, с которым Марина Николаевна часто встречается, об их совместных походах в музеи, выставочные галереи, а порой даже в «МакДональдс».

– Вы знаете, Гриша, – пожаловалась Марина Николаевна, – порою я изнемогаю под прессом насмешек этих молодых.

– Мама, ну как тебе не стыдно говорить такое, – обиделась Виктория. – Ни у кого и в мыслях такого не было.

– Будет тебе, – незлобно отмахнулась от нее Марина Николаевна. – Никто не усомнится, что, двигаясь к старости, каждый меняется. И меняется не в лучшую сторону. По крайней мере, что касается здоровья. А чем нам, старикам, заменить прежний энтузиазм? – спросила она и сама же ответила. – Надеждой. Надеждой на доброго, верного друга, с которым хочется разделить и печали, и болезни на двоих.

– А мы тебе уже о вовсе не нужны? – серьезно озаботилась Виктория.

– Вам и своих забот хватает.

– Мне кажется, – вступил на сторону Марины Николаевны Григорий, – это естественное желание для человека ощущать не только помощь детей, но и иметь рядом близкую тебе душу.

– Правильно, Гриша, – воодушевилась Марина Николаевна. – Они воображают, будто старикам не должно быть никакого дела до сердечных влечений. Если меня лишить общения с Евгением Сергеевичем, то жизнь моя будет неполна. Вот что я вам скажу.

– Простите, – обратился к ней Григорий, – а о ком идет речь?

– О, это отдельный разговор, – подмигнула Светлана. Это мой дед. Он художник. Я как-нибудь расскажу вам о нем. На просьбу Светланы положить ей ложечку свекольного салат Григорий охотно откликнулся, но, столкнувшись с рукой Германа, потянувшегося к бутылке вина, увесистый бордовый снежок смачно плюхнулся на скатерть. «Вот дьявол!» Тщетные попытки Григория вернуть ножом комок салата в ложку приводили к тому, что свекольная краска все глубже впитывалась в белоснежную ткань. Под деликатными отводами глаз очевидцев конфуза, лицо его по цвету стало под стать салату.

– Брось, Гриша, – успокаивал его Герман, – пятном больше, пятном меньше.

«Сбылись-таки мои опасения. Черт неловкий», – ругал себя Григорий.

Чтобы загладить вину, он попросил разрешения произнести тост. Он поблагодарил хозяев за оказанную ему честь войти в дом интеллигентных, интересных собою людей, за то, что вынес много приятных впечатлений от общения с ними, посоветовал более молодому поколению решительно ломать представления о возрасте, в котором могут прийти больше чувства, а Марине Николаевна пожелал, чтобы солнце и ее близкий друг как можно дольше одаривали ее теплом и светом. Его горячо поддержали, а Светлана призналась: ему удалось привести к компромиссу два разных взгляда.

Виктория внимательно присматривалась к гостю и, когда почувствовала, что он несколько разморился от еды и выпитого спиртного, предложила сделать небольшой перерыв и пройти мужчинам покурить на кухню. Разгоряченный духовкой кухонный воздух утекал сквозь щелочку приоткрытого окна. Герман и Григорий закурили, и табачный дым, чувствуя, что ему не найти прямого выхода из помещения, медленно кружил и вяло тянулся в сторону оконной щели. Герман приоткрыл створку окна, и белые клубы устремились на волю, ловко скользя по стеклу и обтекая свежевыкрашенную раму.

Как только мужчины вышли на кухню, лица подруг приняли заговорщические выражения. «Ну, как?» – спросила Виктория, кивнув в сторону двери. «Во!» – Светлана выставила большой палец вверх. Обе рассмеялись.

Время близилось к одиннадцати. Светлана засобиралась, засуетился с уходом и Григорий. В дверях он смотрел на просветленные лица хозяев, получая истинное наслаждение от причастности к их союзу, верному теплым отношениям. Судьба предоставила ему шанс присоединиться к этому замечательному союзу, и внутренне он уже был готов к вступлению в него.

А может, спрашивал себя Григорий, он стал сентиментальным после нескольких бокалов вина? Но какова бы ни была причина его блаженного состояния, он готов отдать все за счастье проводить Светлану до дома. Непонятно, куда летела стрела Амура, но попала она в самую точку. Трудно было поверить, что еще несколько часов назад он рассмеялся бы, если бы кто-нибудь его уверял, будто существует нечто более важное, чем его скучные конспекты лекций. Он ощущал, что присутствие Светланы в гостях придало праздничность его настроению, и уже у подъезда дома Светланы он сказал ей это. Пытаясь удержать обе ее руки в своих, он робко предложил им встретиться, не дожидаясь свадьбы Виктории и Германа. Светлана высвободила руки, но внутренне простила его порыв за комплимент в свой адрес. Между ними, казалось, проскочила та самая искра, рождаемая между мужчиной и женщиной в момент зарождения взаимного понимания. Он не понял, действительно ли она удивилась, или это только показалось ему, но, задумавшись на миг, она ответила: «Почему бы и нет?» Окрыленный ее ответом, он пригласил ее к себе домой в следующую субботу. При этом активно жестикулировал руками, громко уверял, что позвонит ей накануне, скажем, в четверг, и подробно объяснит, как к нему проехать. Сердце его радостно колотилось. Однако Светлана настаивала на встрече у нее дома. Он не возражал, на том и решили. Они распрощались, Светлана направилась в сторону подъезда, а Григорий горячим взглядом провожал ее, пока она не скрылась за дверью.

Поздно вечером у экрана телевизора, просматривая новости о событиях в зарубежных странах, Григорий, что ему было совершенно несвойственно, шумно выражал солидарность с бедными народами Африки, а также гнев по поводу истребления морских котиков.

ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ

Правду сказать, подготовка к свиданию с Григорием далась Светлане нелегко. Дело состояло в том, что у соседки по лестничной площадке, одинокой пожилой женщины, бывшей ее учительницы английского языка, Ольги Афанасьевны, случился сердечный приступ. Светлана вызвала скорую помощь, а после ухода врачей надо было сходить в аптеку, сварить куриный бульон, проследить за давлением соседки. За двадцать минут до прихода Григория ей предстояло успеть накрыть стол, облачиться в выбранный заранее наряд, подкрутить волосы. Совершая быстрые пробежки между гостиной и кухней, она каждый раз выглядывала в окно и за две-три минуты до условленного часа разглядела его, широко и быстро шагающего по тротуару, подобно водомерке, рывками бегающей по глади заросшего деревенского пруда. Наложение последнего штриха тушью на ресницы совпало с резким звонком в дверь, отчего она чуть не смазала веко.

Григория с записанным на бумажке номером квартиры в руке на лестничной площадке коснулось большое волнение, ощущаемое в момент сокровенного перехода от состояния одинокости к власти любви. Дверь отворилась, и нежные слова, приготовленные им в дороге, растаяли, как туман после восхода солнца. На пороге его встретила женщина в длинном, по щиколотку, хлопковом белом платье с ярко синим орнаментом вдоль смелого треугольного декольте. Краски ее наряда вызывали ассоциацию с гжельским народным творчеством, однако, как выяснилось позже, это было национальное марокканское одеяние. В ее приподнятых феном волосах алел бархатный цветок, заимствованный экспромтом с растения на подоконнике во время суеты на кухне, а умелый макияж дополнял и поднимал ее красоту до недосягаемой высоты. Нет большего комплимента для женщины, как застать ошеломленного, с широко открытыми от изумления глазами, мужчину, потерявшего на краткий миг возможность выразить даже вежливое приветствие. Придя в себя, Григорий притворно переводил взгляд с нее на номер квартиры и обратно.

– Позвольте, я сюда попал? – с трудом молвил он.

– Смотря к кому вы собирались попасть, – окончательно Светлана ослепила его улыбкой.

– Света, вы ли это? – рассмеялся он.

– Отгадайте. Здравствуйте.

– Здравствуйте. Вы – просто прелесть.

Григорий наклонился, поцеловал ее руку. В следующий миг они оказались в объятиях, теряя терпение, словно созданные для этого страстного поцелуя, назначенного в таинственный час. Их зарождающаяся любовь чувствовалась во всем: в боли на губах, неровном дыхании, натянутых струнами телах.

– Что же мы на пороге стоим? – перевела дыхание Светлана. – Проходи, – перешла она сразу на «ты».

Григорий переобувался, но взгляд его ни на миг не отрывался от нее.

– Светлана, ты не принимаешь, случаем, участия в международных конкурсах красоты?

Она провела медленно язычком по верхней губе и томно ответила:

– Я им отказываю. И так знаю: я – лучше всех.

Казалось, она нравилась самой себе, ей нравилось ее экзотическое платье, и она знала, что он было ей к лицу, нравилось ощущение легкости в теле, нравилась возможность играть и шутить, не сомневаясь, быть понятой и поддержанной во всем.

Григорий наконец обул тапочки, выпрямился, огляделся кругом, повел носом.

– Здесь русской кухней пахнет.

– Ты выглядишь, как голодная собачка, – ухмыльнулась Светлана. – Сейчас накормлю. Хотела провести для тебя сначала экскурсию по квартире, но раз такое дело – покажу позже.

Она едва заметным движением поправила платье на боку, провела Григория в гостиную и проследила, как изменилось выражение его лица при виде красочно накрытого стола. По ней пробежал даже импульс ревности: «кто же ему сейчас дороже: я или еда?»

– Что больше всего тебе нравится в этой комнате? – решила она проверить свои сомнения.

Григорий обернулся к ней, притянул за талию, погрузился в ее чудно ароматную шею.

– Конечно, ты, Света.

Получив удовлетворительный ответ, она предложила не терять времени и сразу усаживаться за стол. Словно надуваемый воздушный шарик, Григорий наполнялся ожиданием момента начала общения с ней. Чувство голода не мешало ему ловить блеск в ее глазах, лукавую улыбку. В комнате веяло домашним надежным уютом. Было видно, как с каждой минутой он все более погружался в атмосферу блаженства и покоя. На его вопрос – почему Светлана почти ничего не ест – она просила не беспокоиться и пояснила, что во время приготовления хозяйка обычно имеет привычку все пробовать, потому и не столь голодна как гости.

– Однако, что же не пьем? – воскликнула она с удивлением. – Как всегда, у меня есть тост.

Григорий положил приборы на стол, промокнул салфеткой губы, с искренней заинтересованностью приготовился слушать.

– Знаешь ли ты семь чудес света? – порывисто спросила она.

Напряжение сосредоточенных воспоминаний заметалось вокруг Григория.

– В общем-то, знаю, но, боюсь, все сейчас не перечислю. Александрийский маяк… – он начал было загибать пальцы, но был остановлен нетерпеливым жестом ее руки.

– Я хотела бы упомянуть те величайшие чудеса, которыми мы пользуемся ежеминутно, не задумываясь о них, – полуприкрытые глаза придавали ей некую таинственность загадочность. – Вот эти чудеса: способность видеть, слышать, осязать, обонять, понимать, помогать, любить. Эти чувства возвышают нашу жизнь до степени разумности, позволяют наполнить ее истинным смыслом.

– До чего просто и понятно, – откликнулся Григорий, – но эта простота заставляет сжиматься сердце. – Он взял ее руку и крепко прижал к губам. – За семь чудес!

– За чудеса. И особенно за одно из них – за любовь, – завершила она тост.

Из разговоров Григорий выяснил, что Светлана преподает в институте, довольна своей профессией, друзьями и вообще жизнью. На его вопрос, дружно ли живут Герман и Виктория, она предложила ему самому испытать крепость их чувств, попробовав обидеть кого-нибудь из них. «Нет уж, увольте», – рассмеялся Григорий. Опьяненный пряными запахами еды и вином, он все пристальнее рассматривал обстановку и зацепился за картину на стене, с нее будто пахнуло теплотой южного моря, омывающего скалистый берег. Воображение рисовало далекую-далекую страну.

– Что это за картина? – спросил он. – Кто автор?

– Мой дед, – с гордостью ответила Светлана.

– Серьезно? – он еще внимательнее вгляделся в полотно.

– Помнишь, я предлагала тебе экскурсию? Теперь, если не возражаешь, давай немного прервем официальную часть приема, и я поведаю тебе о моем легендарном деде. Между прочим, кавалере ордена Ленина.

– Оказывается, ты – не единственная легендарная личность в семье? – улыбнулся Григорий.

К его большому удивлению выяснилось, что дед Светланы – Евгений Сергеевич Свешников, – почти ровесник века. Пока он, сын батрака, с малых лет приобщался к полевым работам, выпасу скота, все более в нем просыпалось художественно тонкое восприятие окружающей его природной красоты. После окончания сельской церковно-приходской школы и получения его отцом места дворника в Царском Селе Женя был определен учеником в булочную. Повинуясь внутреннему желанию поскорее освоить профессию, он работал с раннего утра до позднего вечера, подмечая хитрости хлебопекарного дела. Невысокий ростом, худенький телом подросток, месивший тесто, готовящий формы для выпечки хлеба, должно быть, и не сознавал, как раскачивались в нем воображения, разворачивались просторные идеи испечь что-то оригинальное, но строгий хозяин немец не позволял ни на йоту отступать от строго соблюдаемой технологии.

Вскоре Женя переехал в Москву, устроился подмастерьем в пекарне на Мещанской улице. Городская жизнь не загасила детства, озаренного сельским пейзажем, отблеском месяца на мокрых крупах лошадей в ночном, утренним солнцем, ласково заглядывающим в глаза сквозь камыши, алмазами сверкающей росы, рассыпанной по травам. Под его ловкими пальцами рождались сдобные изделия в форме лошади, петуха, собаки, которые стали пользоваться необычайной популярностью. Ступив на забавный путь творчества, фантазии весело гудели и кружились вокруг него, и на прилавке появлялись необыкновенно милые сдобные домики, телеги, листья деревьев.

Весть о природном таланте, отраженном в булочках, разносилась все шире. Случилось так, что попались живописные хлеба на глаза художнику Большакову. Восхищенный ржаными конями с развевающейся гривой, он пригласил Женю в свою мастерскую, где часто бывал и Коровин. Перед юношей постепенно приоткрывалась тайна создания рисунка разной техникой: карандашом, углем, красками. Он отдавал любимому делу все свое время, впитывая каждое слово учителей. Его кисти все уверенней касались холста, определяя нужное место.

Но все техники и знаний не хватало, и в стремлении постичь великие таинства художественного мастерства он с отличием оканчивает Пензенское училище живописи и ваяния, Московскую школу поощрения художеств по классу живописи и портрета, а после Октябрьской революции становится бессменным председателем Ржевского филиала Ассоциации художников революционной России.

– Вообще, – продолжала рассказывать Светлана, – дед – плод своего времени. Большевистская идеология во многом определяла тематику его произведений в двадцатые-тридцатые годы. Вот смотри, – она открыла буклет с каталогом его картин, – названия их говорят обо всем: «Первомайская колхозная ярмарка», «Первое заседание Ржевского горсовета», «Первомайская демонстрация». А вот интересно: картина «На Ржевской льночесальной фабрике», изображающая работниц в красных платочках в лучах солнца, пробивающихся сквозь окна в цех, стала известна на всю страну. В ответ на злые выпады на молодую страну Советов бывшего хозяина фабрики Рябушинского, эмигрировавшего к тому времени за границу, работницы опубликовали открытое письмо в его адрес, в котором прославляли свободный труд. В честь этого события большим тиражом была выпущена листовка с репродукцией картины деда и письмом работниц. Со второй половины тридцатых годов дед перешел на пейзажи, натюрморты, портреты. К сожалению, во время войны его дом сгорел, а с ним – большая коллекция его работ и богатая библиотека.

Картина же, которая привлекла внимание Григория, по разъяснению Светланы, вошла в африканский этап творческой биографии художника шестидесятых годов. В течение шести лет он работал в странах Африки, по большей части, в Марокко. Колорит людей и природы привел его к открытию новых красок и образов, подтверждая вывод о необъятности живописного искусства.

– Эта картина, – поясняла Светлана, – называется «Средиземное море. Лазурная бухта».

– Действительно, лазурная, – мечтательно растягивал слова Григорий. – Удивительные краски.

– В Марокко дед стал настоящим маринистом. Вот рядом картина – «Атлантика. Перед бурей». Синий столб надвигающейся стихии между тучами и волнительным океаном всегда завораживает меня. А это, – вела она вдоль стены, – «Мечеть Кутубия», дальше – «Рабатский дворик». Совсем другой стиль – много желтого, солнечного, каменного. Кстати, он привнес русский дух в работы народных умельцев. Как-то он предложил мастеру по керамике вплести в национальный орнамент веточки мимозы, и по его совету тот стал изготавливать блюда с этим мотивом.

Светлана пожалела, что много рисунков родные так никогда и не увидят: наблюдая за работой ткачей, гончаров, камнетесов, ее дед выполнял жанровые зарисовки с колоритными лицами, которые, как правило, оставлял в подарок своим натурщикам.

– Я тебя не утомила экскурсом? – поинтересовалась она.

– Что ты, очень занятно. На противоположной стене, как я понимаю, уже подмосковные леса, не так ли?

– Да, – оживилась она. – Это, – указала она рукой, – «Лесная просека».

Сосны на полотне высоко парили над кустарником, их верхушки склонились под ветерком, выдувая сквозь иголки гулкую лесную мелодию. Ближние деревья – крупные, смелые, а дальние – робко выглядываю и жалуются на стесненность. В воздушно-голубом небе – облачно-прозрачная пыль. Чувствуется, будто от земли восходит сжатый теплом воздух и вот-вот раздастся звонкое нытье комаров.

– Талантливо подсмотренная лесная жизнь, – оценил картину Григорий. – Но все же самое лучшее творение – это ты, – он поцеловал Светлану в висок. – Жаль, я – не художник. А платье твое так оттеняет твою фигуру и глазки, что я начинаю сильно волноваться.

Светлана покружилась вокруг себя, заигрывая и распаляя его воображение, а потом предложила отведать новое блюдо. Григорий с некоторым сомнением сел за стол, сознавая, что где-то рядом ходит необыкновенное возбуждение от близкого присутствия обворожительной женщины. Но стоило ей выйти на кухню, он вспомнил о неутоленном голоде и с жадностью набросился на сочный, с хрустящей корочкой, ломтик свиной отбивной.

– Не стучи так зубами, – смеясь, крикнула Светлана издалека, – мне страшно становится.

От далекого замечания Григорий едва не подавился и ощутил некую неловкость.

– Ты же сама говорила, – крикнул он в ответ, – будто я – голодная собака. А мы, собаки, всегда так едим.

Светлана вошла со свежевыпеченным тортом, покрывающим пленительным ароматом все и вся в гостиной, предупредила, что она вовсе не торопит с переходом к десерту.

– Выходит, у Марины Николаевны роман с твоим дедом? – осторожно спросил Григорий.

– Выходит, так. Дед смешной такой: скрывает, когда едет к ней, но его всегда выдают горящие при этом глаза. Демонстративно поставил ее фото на тумбочке у кровати.

– Но, позволь, – Григорий что-то подсчитывал в уме, – ему же лет под девяносто.

– Все верно. В ноябре девяносто один будет. Но он всем нам еще фору может дать. Голова светлая, рука до сих пор твердо держит кисть. Второй портрет Марины заканчивает.

– Странно как.

– Что странно? – не поняла Светлана.

– Не станет же он утверждать, будто у него серьезные намерения… как бы это сказать… создать семью в таком возрасте.

– А ты считаешь это невозможным?

Григорий неуверенно повел плечами.

– Если здесь, – Светлана указала себе в область сердца, – не пробуждаются высокие чувства, считай, у того человека что-то вроде преждевременной смерти. Кстати, встречи с Мариной Николаевной прогнали от дела все болячки.

– Восхищаюсь этой парой, – признался Григорий. – Наверно, любовью только и можно уберечься от унылого увядания. Как Марина Николаевна принимает ухаживания?

Светлана пояснила, что та поначалу не понимала подоплеку частых визитов деда. Потом осознала, смущалась, повторяла: время ее уже утекло, перед внуками неудобно, смеяться будут. Евгений Сергеевич не отступал, убеждал, что нельзя жить одним прошлым, рано им следовать философии безнадежного будущего. «Испанцы говорят, – все повторял он, – вдвоем привидения не увидишь. А мы с вами вместе и не такое увидим. Нельзя в наши годы одинокими оставаться, ведь осталось совсем немного». Марине Николаевне было интересно с ним, а мысли его все ближе проникали к ее сердцу.

И пришли бы их встречи к счастливому разрешению, если б не жилищный вопрос. Евгений Сергеевич проживает в двухкомнатной квартире с братом Светланы, его женой и правнуком. В квартире Марины Николаевны после вхождения в ее семью Германа тоже не развернешься. Есть, правда, квартира покойного мужа Марины Николаевны, но она давно сдается в наем разным жильцам, что поддерживает семейный бюджет, особенно с приходом в Россию «дикого» рынка. Переезду в эту квартиру Марины Николаевны, а тем более Евгения Сергеевича, возражают как Виктория с Германом, озабоченные, как многие россияне в начале девяностых, своим нестабильным положением на работе, так и внук Дмитрий, уверившийся почему-то в своих правах привести на эту площадь в скором будущем невесту. Каждый защищает эту территорию, исходя из своих интересов. Эта тема оставляла у всех неприятный осадок, а пожилой паре – все меньше шансов на уединение, на отдельное проживание от детей.

Марина Николаевна считала нечестным вызывать на поединок по столь щекотливому вопросу своих близких, а те не шли ни на какие компромиссы, не сознавая до конца, что желания бабушки должны иметь наивысший приоритет. Хотя бы уже потому, что они ближе них стоит к миру иному.

– А где же родители Виктории и Димы? – спросил Григорий. – Почему они живут с бабушкой?

– На эту тему они не любят говорить, – печально вздохнула Светлана. – Мать умерла, когда ей было всего лишь тридцать пять лет. При родах Димы. Между ним и Викой десять лет разницы. А отец погиб лет шесть назад в автомобильной катастрофе. Ужасная история. Ладно, – тряхнула она головой, – пойдем за стол.

Григорий шел за ней, рассматривая еще раз на ходу картины ее деда. Все вокруг казалось ему очень близким, знакомым, как названия переулков рядом с домом, в котором прошло его детство: Банный, Слесарный, Яблонный, Безбожный.

– Я тоже как-то пробовала свои силы в акварели, – созналась Светлана, усаживаясь за стол. – Дед не считает мои работы искусством, хотя признал, что, как наброски, они были недурны. По его убеждению, я могла бы писать несравненно лучше.

– Если ты рисуешь не хуже, чем готовишь, тогда все в порядке, – хитро улыбнулся Григорий. – Пусть твои работы не блещут дарованием, зато в других отношениях в тебе много замечательного.

– Звучит необычайно мило и сердечно. А что во мне замечательного? – лукаво спросила она, приподняв игриво одну бровь.

– Ты ослепительно красива, – признался он, чуть сконфузившись.

– Я едва слышу, говори громче, – подзадоривала его Светлана.

– Ты воплощение красоты, – растягивал слова Григорий, словно читал стихи.

– Правда? – она подыгрывала ему таким же тоном.

– Ты – спасительный круг моей судьбы.

– Охотно верю, – подмигнула она.

– Ты – моя крепость от всех бед, – горячо продолжал Григорий.

– Ты хочешь сказать, что выгляжу, как каменная стена? – шутливо нахмурилась Светлана.

– Нет, – спохватился он. – Ты – самое прекрасное создание.

Он бросился на колени перед ней, обхватил ее за талию, уткнулся в грудь, покрывая ее жаркими поцелуями, шептал ей горячие слова, желая дать своему бьющему через край желанию сказать ей что-то приятное. Он почувствовал, как напряглось ее тело, как сбилось ее дыхание, ему стало так хорошо, что по всему его телу прошел трепет, защемило сердце. Светлана давала ему почувствовать, что приветствует его порыв. Рука ее вдруг растрепала его волосы, он поднял к ней лицо, их губы потянулись друг к другу, горя желанием заглушить лишние в эту минуту слова.

КРУШЕНИЕ НАДЕЖД

Налетевший в последующий месяц ветер деловых проблем, связанных с отчетами в институте и вступительными экзаменами в академию, пытался раскачивать устоявшийся деловой ритм Григория, однако, благодаря внутренней сосредоточенности он выдержал этот напор. Листки настольного календаря на его рабочем столе перелистывались все быстрее, будто страницы раскрытой книги, забытой кем-то на скамеечке в парке. Вот уже на них появился шестой месяц – июнь.