Легенда. Кодекс Чести

Девушка подняла голову с подушки.

– Ага, очнулись! – довольные ямочки заиграли на щеках Агаты. – Пора бы уж, пора, чуть не сутки в беспамятстве пребывать изволили, леди Алиса, ясный день на дворе!

– День? – Алиса оглянулась на разноцветное окно, сверкающее солнцем. – И в самом деле.

Она быстро села и спустила ноги с кровати.

– Где моё платье?

– Нет-нет, не вставайте, госпожа моя! – горничная, выставив вперёд руки, насильно уложила её в постель. – Отец Кефа запретил вам, да будет благословенно его искусство.

Хозяйку она сразу определила для себя как слаборазвитого, но любимого ребёнка. Полную неприспособленность к жизни Алиса доказывала на каждом шагу: забывала обязательно покрывать голову, наступала на подол, закатывала рукава, когда они мешали, и порывалась складывать вещи. А когда однажды госпожа спросила, где можно выстирать платье, горничная пришла в ужас. Стирать тяжёлые верхние платья из бархата и шерсти! Разве благородная леди не знает, что их только чистят щёткой от пыли и грязных брызг? Жирные же пятна и следы от пролитого вина вывести никак невозможно – кому и понимать это, как не горничной её светлости герцогини? Здесь требуется шить новый туалет, вот почему наряды стоят так дорого.

Перед прочими слугами Агата новую госпожу защищала с пылом собственницы. «Хозяйка моя, оно конечно, «с мухами», но барышня славная, и сердце у неё, бедняжки, доброе. А что несуразная, ровно дитё малое, так что с неё, несчастной, взять? Откуда ей было набраться хороших-то манеров? Тут уж ничего не поделаешь. Страна её дикая, никому не известная, и выросла она среди варваров». (По простоте душевной Агата воображала, что люди на родине Алисы ходят не иначе как на головах, раз там всё шиворот-навыворот.) Мало того, что леди понятия не имеет о самых простых вещах, так ведь и упрямства ей не занимать! Вот взять, к примеру, красоту. Почему та, раз уж благородная дама, наотрез отказывается мазать лицо свинцовыми белилами и начисто выщипывать брови?

В глубине души Агата не верила, что даже такие радикальные средства могут чем-то помочь, коли внешностью Господь обидел. Но чуточку же можно подправить недостатки? Например, подбрить волосы на лбу или улучшить цвет лица, выпивая по утрам стакан уксуса? А и невелик грех, главное, на исповеди покаяться. Но раз леди такая несговорчивая, то пусть ходит как чумичка, ей же хуже.

– Ешьте, пейте, да поправляйтесь поскорее, а то уж у меня сил нету ваших кавалеров отгонять, – брюзжала она, поднимая крышки судков.

– Каких кавалеров?

– Да целые табуны сюда рвутся, будто здесь им вертеп какой!

– Нет, а кто? Скажите, Агата, будьте душечкой!

– А вот вы сначала съешьте всё, тогда и скажу… Доктора-то вам целый консилий устроили! Ну, про сэра Гавейна ничего дурного не подумаю…

Она оглянулась, будто упомянутый сэр мог выскочить из сундука.

– Мужчина он степенный, мрачный только. Да что ж, работа у него такая. Брат Илай тоже человек достойный, учёный, стало быть. Отец Кефа – тоже понятно. А остальные… нечего им тут делать, так я всем и сказала!

– Значит, это мне не приснилось! – девушка с удовольствием откинулась на высоко взбитые подушки. – Я всё съем, обещаю, Агата. Так кому вы сказали, что им нечего тут делать?

– Ну, перво-наперво, молодому графу нашему. Я очень почтительно, но твёрдо велела передать, что пока вы не очнётеся, то к вам не пущу.

– Так и велела?

– Да, так! Вот, мол, леди придёт в себя, так милости просим, а до того – ни-ни. Потом Бальди, охламон, здесь вертелся, как ни выйду за дверь – он тут как тут! Слуги эти да оруженосцы всё сплошь охальники, развратники да пьяницы. Ничем господ не лучше! И, верите ли, госпожа, лапы так и суют куда не надо.

– И вам суют, Агата?

– Ещё чего! Пусть только попробуют! – она стиснула солонку с такой силой, словно это была шея упомянутого охальника.

– Я девушка честная, блюду себя в строгости. Жених у меня был, леди Алиса, так его на охоте кабан засёк. У меня и памятка имеется, вот!

Горничная выпростала из одежды дешёвенький медальон.

– Видите? Здесь и нинциалы написаны: «Жэ. Ны.» – Жеан Никльби, а цепочка сплетена из его волос.

– Вот как!

– Да-да, так что прошлое наше я сохраняю.

– А как насчёт будущего, Агата? Дама вы видная…

– Уж вы и скажете, госпожа! – она довольно поправила чепчик. – Ну, может кое-кто так и думает, но я этому кое-кту ничего не позволяю. Вот пускай женится, как полагается, тогда и дело будет.

Агата неожиданно захихикала тоненько, как девочка. Потом вдруг насупилась.

– Ещё забегал парнишка такой шустрый. То ли Шура, то ли Шмурра… вертится, как волчок, и всё зубы скалит. Видать, молодой, да ранний, – бурчала Агата, крепко невзлюбившая за что-то Шарру.

(Впрочем, Алиса скоро убедилась, что та была не одинока в этом.)

– Ещё молоко на губах не обсохло, а туда же!

– Куда же? – полюбопытствовала Алиса.

– А вот куда и все они. Глаз зелёный, как у кота, блудливый. Походь вертлявая, руки загребущие… Вишь, повадился тут шастать, как лис вкруг курятника… Греховодник! – припечатала она.

Девушка улыбнулась.

– Что вы, Агата! Он же совсем мальчишка!

– Знаем мы таких мальчишек, – продолжала бубнить горничная, возмущённо колыхаясь всеми своими подбородками. – Нахал, каких мало, этот Лесной лордик, даром, что ростом не вышел. Ломится в покои благородной госпожи, будто в бордель какой, прости, Господи! Ну, я уж ему показала – выставила за дверь мигом! Видали мы таких! Всем им одно и то же надобно. Уж я наслушалась в людской такого, что порядочная женщина со стыда бы провалилась.

– В людской?

– Да там и пажи, и лакеи, и оруженосцы толкутся. А где им ещё быть? Вот и малец при них, сыночек ваш.

– Кто-о-о?!!

– Дак сыночек… Маютой звать. – Горничная растерянно моргнула несколько раз. – Или… или я чтой-то путаю? Не то говорю?

– Кто вам сказал, Агата, что это МОЙ СЫН?

– Дак он сам всем рассказывает! Говорит, мол, леди Алиса – мамка моя, а отец горнист в полку, на трубе играет.

Девушка облегчённо расхохоталась.

– Слушайте больше, милая, этот шельмец ещё не то придумает! На трубе… это надо же!

Агата присоединилась к её смеху.

– То-то и я смотрю: вы леди, а отец, значится, горнист… ха-ха-ха! В кухонной расскажу – все упадут!

Алиса вытерла глаза. «Следует больше бывать с ребёнком. В последнее время я его совсем забросила, вот он и фантазирует. За три дня в чулане многое можно навыдумывать!»

– Ой, забыла совсем! Мадама Ортензия, модистка, вам презентик передавала.

«Презентиком» оказалась прелестная то ли сумочка, то ли кошелёк из золотистого кружева, которая подвешивалась к поясу.

– Да, Ортензия знает толк в хороших вещах… Передайте ей, пожалуйста, мою благодарность. Наверное, это намёк на то, кошелёк надо бы чем-то наполнить, предварительно отсыпав ей сколько-то.

Они обменялись понимающими взглядами.

– Ах, дорогая Агата, а вас за все заботы мне и одарить нечем!

На пухлом лице у той отразилась сложная гамма чувств, состоящая из радости, испуга, предвкушения и большой доли алчности.

– А что принято дарить горничным… э-э-э… в вашей стране?

– Да всё, что угодно! Платья там, какие надоели, перчатки, чулки, ленты… украшения или помады… Дамы поносят, поносят что-нибудь, а потом новое и заказывают. Два-три раза наряд покажут на людях, да другое и покупают. А старое куда? Да камеристке же!

– Это же так расточительно! – ужаснулась бережливая Алиса, которая раньше покупала вещи только тогда, когда прежние разваливались.

– Да, НАСТОЯЩИЕ леди так и делают.

– А… герцогские дочки вам дарили все эти вещи? – робко поинтересовалась девушка, остро сознавая неполноценность.

До Алисы положение Агаты было более чем странным: она являлась как бы «общей горничной», хоть и была приписана к её светлости Марстон. То герцогиня, разгневавшись, отправляла бедняжку с глаз долой (что происходило довольно часто), и тогда Агату забирала какая-нибудь из дочерей; то графини, обзавидовавшись, начинали рвать её друг у друга… В общем, она служила как бы «переходящим трудовым красным знаменем».

Агата поджала губы.

– Да разве от них дождёшься! Леди Сусанна всё глядит в сторону монастыря, леди Юдифь в сторону конюшен. Куда глядит леди Иедэль, я сказать не могу, но уж точно не в модные журналы. А от её светлости я только и получила за всю службу, что две ленты шёлковые…

– Простите, Агата. Если бы у меня всё это было лишнее, я вам непременно бы подарила.

– Ну да ничего. Я и то в людской хвастала, что моя госпожа самая лучшая. Всё у вас будет. Граф-то своей невесте всё подарит, что ей пожелается. Это я про вас говорю.

– Как вам не стыдно, Агата, распускать такие слухи! Они меня компрометируют.

– Чего это?

– Предложения мне ещё никто не делал.

– Велика беда! Не делал, так сделает, дайте срок. Мы, ЛИЧНЫЕ ГОРНИЧНЫЕ, лучше знаем…

– Ну-с, что там у нас на обед? Подавайте мне всё, Агата, честное слово, я слона могу съесть!

Она так проголодалась, что согласна была и на невозможные бобровые хвосты, представляющие собой отвратительные кожистые ломти сала.

– Слона?! Да разве ж им наешься?

Алиса закашлялась.

Глава 2, здесь продолжается День визитов, ознаменовавшийся эпической «подушечной» битвой

«Приятно всё же найти друзей там, где боялся встретить людей равнодушных или даже врагов; хотел бы я, чтобы таких ошибок было больше!»

Марцеус Флинтский (Из сборника изречений «Маргиналии»)

Ирреальный мир

Урания, Ангелин, Святыня Фаргейт

18999…97 г. от Сотворения Мира, 29 тепленя, 14 часов 55 минут

До Конца света осталось 992 дня

– А что, слоны тут какие-то совсем маленькие? Недокормленные?

– Так даже троллидорский гроган покрупнее будет. И то сказать: что там есть-то? Кожа с костями. Только и хорошего, что зуб у них ценный. Вот вам, кушайте. Benedicite.

Женщина привычно перекрестилась.

Алиса пробовала всего понемногу, справедливо опасаясь заворота кишок. Кусочек куриной грудки, чуть-чуть варёной рыбы, абрикосовый джем. Особенно ей понравился ореховый соус.

«Чудесно. Если бы я увидела какую-нибудь очередную «кабанью голову, фаршированную кровяными колбасами и шейками селезня», я бы удавилась». В своём мире она питалась, чаще всего, надеждами.

Здесь с питанием дело обстояло ужасно – с точки зрения Алисы, конечно. Как человек, выросший в аскетическое советское время, когда продукты нельзя было достать обычным способом, а на необычный не было денег, она никогда не отказалась бы от кусочка мяса. Но тут лопали, жрали, объедались исключительно мясом. Всевозможная дичь была представлена в редкостном многообразии: кабанятина, лосятина, оленина, зайчатина; на стол подавались, например, «задние лапы медведя» или упомянутый выше «бобровый хвост». Все виды рыбы, птицы, мясо домашних животных приготовлялись в неимоверных количествах, гарнира же как такового не имелось вовсе. Ни риса, ни картофеля, ни, разумеется, макарон – всего того, без чего немыслим рацион современного человека. Зелень также отсутствовала. Считалось, что овощи и крупы это еда крестьян, а мясо – еда дворян, потому что его трудно вырастить или добыть.

Девушка иногда с тоской вспоминала об ужине, которым угощалась в Моховухах.

Хлеба почти не употребляли, лишь иногда некоторые блюда подавались прямо на громадных ковригах. Впоследствии эти хлеба швыряли собакам или отдавали нищим.

Также она не могла свыкнуться с отсутствием привычного чая.

«Может, он всё же где-нибудь произрастает. В Зангибаре, например. Растёт себе чайный кустик и растёт, и никто не знает, что это чай. И не узнает, пока какой-нибудь неловкий монах случайно не уронит листики на жаровню… По легенде, так и изобрели чай как напиток».

Чай в Урании всё-таки имелся, Алисе рассказали об этом потом. Правда, количество его было так ничтожно, что и говорить об этом не стоило, о массовом производстве не было и речи. Несколько кустов будто бы выращивал в одном из эдемионских городов какой-то чудаковатый садовод-любитель, поэтому претендовать на чашечку чая могли только особы королевских кровей. Огорчённая Алиса предположила, что дефицит был создан искусственно, со злым умыслом. Ведь если во всём мире вырубить, например, все кофейные деревья, сохранив лишь с десяток, то сколько тогда будет стоить пригоршня кофейных зёрен? Или если ты являешься, к примеру, счастливым владельцем одной из двух редчайших марок с опечатками, где английская королева изображена вверх ногами, а затем купишь на аукционе вторую существующую марку и публично уничтожишь её (а такие случаи бывали), то во сколько раз возрастёт в цене оставшаяся?.. Поэтому, считала Алиса, и сделали в Урании чайный напиток такой диковинкой.

«Ничего, переживу как-нибудь. Главное – не впасть в алкоголизм».

Боже, здесь даже воду почти не пили, потому что сырая вода была небезопасна! В деревнях-то имелись квас и компот, называемый «взварец», а ещё сидр и пиво. А вот во дворце дули по утрам каффу, а в течение всего дня вино – и только вино. «Не удивительно, что сорок лет тут уже считается преклонным возрастом. Набивать брюхо жирным мясом, запивая бочками винища!»

С Агатой она заключила тайное соглашение: та носила ей из кухни свою собственную еду – рассыпчатые каши, овощные похлёбки, варенье и сыр, взамен же лакомилась тем, что предназначалось Алисе – паштетами, запечёнными окороками, рулетами и пирогами.

О, эти пироги! В представлении Алисы расстегай был совершенно самостоятельным блюдом. Дома она заходила иногда в кафешку и обедала чашкой бульона с пирожком. Здесь же рыбной кулебякой, способной насытить целую семью бедняков, заедали какое-нибудь сытное мясное блюдо типа гусиных потрохов.

Честное слово, вегетарианец умер бы здесь с голоду.

– Отче Кефа наказал непременно пить вино! – непререкаемым тоном произнесла Агата и придвинула массивный кубок. – Пейте.

– Весь?!

«Точно сопьюсь».

– Вот-вот, – Агата материнским движением оправила на ней одеяло. – Будете слушаться – станете большой и сильной, как графиня Юдифь.

«Как странно! – думала Алиса, цедя потихоньку красное вино. – В романах горничные, чаще всего, Агаты. Как и дворецкие – Перкинсы… Правда, была ещё такая Агата Кристи (в девичестве с плебейской фамилией Миллер), «королева детективов» – скромная дама из среднего класса, едва умевшая читать и знавшая немного арифметику, что не мешало ей сочинять запутанные истории. Сама про себя говорила: «У меня нет никакого образования». Становится понятно, что это ни на что не влияет, потому что Кристи занималась самообразованием. Как я. Правда, в своих романах помимо мастерски разбросанных намёков, улик, психологических портретов подозреваемых она злоупотребляла близнецами, двойняшками, переодеваниями и гримом, что по законам жанра не «комильфо», дурной тон».

В дверь отчётливо постучали.

– Ну вот, началось… – прошипела Агата. – Я же говорила.

Она, как свирепый Цербер, заняла пост у спинки кровати и вознамерилась не покидать его ни при каких условиях.

Конечно, это был Кристиан.

Выглядел он неважно – измождённым, словно после тяжёлой болезни. «Краше в гроб кладут», – решила Алиса. Она смотрела на него из недр кровати, полностью закутанная в покрывала и одеяла, как будто на дворе свирепствовала зима. В этом ворохе виднелась только её голова в ночном чепчике.

– Леди Алиса, позвольте пожелать вам доброго дня и узнать о вашем самочувствии.

Он мялся в дверях с робкой, дрожащей улыбкой на бледных губах.

– Благодарю, я чувствую себя превосходно, – отвечала она.

Граф поклонился, прижав руку к сердцу.

– Очень рад. Разрешите преподнести вам безделицу, о которой мы говорили.

С этими словами он дал знак, и оруженосец, встав на колени, водрузил на стол большой плоский свёрток.

– Надеюсь, это доставит вам удовольствие. Желаю скорейшего выздоровления.

Вид у него был такой, словно это ЕМУ следовало желать скорейшего выздоровления, однако он грациозно откланялся…

– Что там, Агата, а? Разверните, разверните поскорее!

Подарки! Настроение её вмиг сделалось праздничным, почти новогодним. И пусть кинет в меня камень тот, кто не любит получать подарки.

Распустив ленты, горничная сначала подала ей исчерченный красивой вязью листок.

«Великой художнице, прекрасной даме и самой прелестной девушке на свете. Надеюсь, Вы извините мою дерзость – Вы не забыли о картине, которую мне обещали? К.»

Ниже помещалось небольшое стихотворение.

«Алые розы цветут на устах,Лилии скромные спят на щеках.И благородство, и смелость во взгляде…Словно сильфида – в любом ты наряде.Ангел, сошедший на землю в мечтах».

Первые буквы каждой строчки были выделены красным и затейливо изукрашены, составляя, если читать только их: «А Л И С А».

– Какой прелестный акростих, – Алиса медленно свернула пергамент.

Разумеется, из-под пера господ Блейка или Суинберна вышло бы что-то более складное и звучное, но Алисе ни в коем случае не хотелось придираться. Это стихотворение было посвящено ЕЙ, и оно было лучшим в мире!

Внутри свёртка обнаружилась стопка прекрасно выделанной шероховатой бумаги, серебряный пенал с кисточками всех размеров, набор угольных грифелей – толстых и тонких, карандаши для рисования – свинцовые, серебряные, графитовые, несколько кожаных эстомпов для растушёвки, кусок мягкого дерева для стирания и целое созвездие красок. Пенал был украшен изящной инкрустацией, стержень каждой кисточки выточен из пород дерева разных цветов – чёрного, красного, розового, золотистого и тёмно-коричневого. Краски помещались в особые формочки в виде цветов, сделанные из золота.

– Да ведь это же огромная ценность! – девушка задумчиво и нежно погладила серебряный пенал.

– Ага, – горничная незаметно сматывала вожделенные шёлковые ленты и прятала их за корсаж, рассудив про себя, что хозяйке они ни к чему. – Один лист можно обменять на кошель серебра, а тут цельная стопка! Эдакое богатство!

Алиса не подозревала, что собственно бумага появилась только в позднем Средневековье. Она была дешевле пергамента, но всё же стоила очень дорого, и делалась не из хлопка, а из вываренного льняного тряпья. Такую попавшую случайно в воду бумагу можно было высушить, и она не превращалась в кисель, как современная, к тому же не так легко рвалась и ломалась. Была она очень шершавой, и по ней перо скрипело.

Пергамент изготавливался из шкур животных и стоил тоже баснословно дорого. Перед тем, как на нём писать, его сначала надо было разгладить, устранить все неровности и натереть мелом. По нему писали бесшумно на скользкой, гладкой поверхности. Написанное посыпали песком для высыхания чернил, песок сдували.

Из пенала выпала узкая полоска, почерк на ней был тороплив. «Я виноват, – значилось в записке, – не знаю, чем загладить мою непростительную слабость. Я как-то растерялся. Умоляю о прощении».

Алиса внимательно посмотрела на Агату, но ничего не сказала и снова склонилась над подарком. «Крис… неужели мне суждено всегда быть к тебе несправедливой?»

Да, он совершил несколько ошибок, за что, возможно, заслужил порицание в глазах Алисы. Но кто не совершает ошибок?..

Снова раздался стук.

– А я предупреждала, предупреждала! Ну кто там ещё?!. Ах, моё почтение.

Господь всемогущий! Алису удостоил визитом сам Гавейн Блэйд собственной персоной.

– А вот и я! Ну-с, как мы себя чувствуем? – пытаясь по возможности смягчить свой грубый голос, льстиво пропел он – точно страшный серый волк под дверью семерых козлят.

Его лицевые мышцы не были приучены к улыбкам и не знали, как им сокращаться, поэтому гримаса на обезображенном оспой лице могла вызвать смех – или ужас.

– Спасибо, очень хорошо. Я могу подняться прямо сейчас.

– Ни в коем случае, ни в коем случае, дорогая! – вскричал он. – Не вздумайте делать этого по крайней мере… по крайней мере до вечера. Хрупкий цветок… цветок… гм… незабудки должен окрепнуть.

Потуги полицейского на игривость пугали ещё больше.

– Право, не стоит беспокойства, сэр, я же просто спала. А вы, как верный страж, караулили мой сон, не правда ли? Может быть, вам хотелось услышать, не стану ли я бредить или говорить во сне? Должность обязывает, а?

Привести в смущение Начальника полиции! Это было бы делом неслыханным, но Алисе, по-видимому, это удалось. Во всяком случае, он пробормотал что-то невнятное.

– А кстати, что значит слово «конгрегационная»?

– Это означает, дорогая леди, что я имею право хватать не только браконьеров, но и еретиков, – с охотой пояснил тот.

– А разве этим занимается не Инквизиция?

– Инквизиторы никого не хватают. Они только «УВЕЩЕВАЮТ», приводят к покаянию. Им не нужно никого выслеживать, поверьте: хватает простых доносов добрых граждан – друзей и соседей. Немало заблуждающихся было снова обращено в истинную веру благодаря неустанному попечению инквизиторов. Ну, а отлавливать преступников проходится людям моего ведомства.

– А-а-а, так вот почему от вас народ на улице разбегается!

– Такова жизнь. – Он философски пожал плечами. – Если есть овцы, то должны быть и пастухи. Вам ясно?

– Предельно. А вы, сэр Гавейн, по-прежнему считаете меня агентом иностранной разведки?

– Берите выше – эмиссаром с особыми полномочиями. Вы внушаете немалые подозрения и сами понимаете это. Ваша личность КРАЙНЕ подозрительна, Алиса, заявляю вам это с полной ответственностью.

Робкая улыбка скользнула по её лицу.

– Но разве из детективной литературы мы не знаем, что наиболее подозрительный человек просто не может оказаться преступником? Виновен обычно тот, кто подозрений не вызывает.

– Чепуха! В реальной жизни в девяти случаях из десяти наиболее подозрительно выглядит сам преступник, уж поверьте моему опыту. Не доверять – моя профессиональная обязанность.

– Какая-то шпиономания!

– Когда ваше положение наконец определится (ЕСЛИ оно определится), то всё равно окажется довольно неустойчивым. Вы должны отдавать себе в этом отчёт.

– Я отдаю.

Алиса покосилась на лорда Гавейна и нашла, что его отвратительная физиономия сделалась ещё более отвратительной.

Гавейн по обыкновению скривил губы.

– Я не хочу без внушающих уверенность подтверждений называть вас «шпионкой». Но вот «агентурным источником»… пожалуй, мог бы. Разве вы не передали бы сведений о нас на свою Родину – где бы она ни находилась, а?

– Не знаю. Вероятно, там мне просто не поверили бы, как не верите вы. У нас периодически всплывают люди, которые якобы контактируют с инопланетянами, мировым разумом, мыслящими микробами и тому подобным. Всю эту чушь печатают в газетах, но на самом деле над этим все смеются.

– Я бы смеяться не стал, – бросил напоследок с полувысказанной угрозой. – Выздоравливайте.

И поспешил удалиться, пеняя на множество неотложных дел.

«Ладно, узколобый, упёртый старый хрен, ты упрямый, а я ещё упрямее. Стоишь на своём, значит? Я тебе покажу, как иметь дело с глубоко законспирированной русской разведчицей! Как говорится, «маленькая месть за большие обиды». В идеале, конечно, наоборот. Но поглядим».

В чём именно заключалась месть Алисы и каковы оказались последствия, будет рассказано позже.

– Агата, вы мне больше не нужны. Принесите только кружку воды, чтобы смачивать кисточки, и… и достаньте какую-нибудь фанерку, что ли.

– Ханерку?

– А, чёрт… ну найдите разделочную доску. Не могу же я рисовать на коленке. И помогите надеть домашнее платье.

* * *

– Что-то ещё, Агата?

Девушка уже выбрала нужный грифель и в нетерпении взирала на переминающуюся служанку.

– Да вот… как бы сказать, госпожа… а вот, может быть, вам не так уж нужна эта нижняя юбка с вышивкой «ришельё»? Я бы тогда осталася очень довольна, если б вы мне её подарили.

У Алисы были недостатки, но жадность не входила в их число.

– Конечно, милая.

В кровопролитной борьбе, отразившейся на лице камеристки, между опаской и алчностью уверенно победила алчность.

– Премного благодарна, моя леди. Уж так я благодарна, так благодарна…

Поскорее схватив желанные кружева, камеристка спешно удалилась.

Наконец-то!

Девушка, сдвинув от напряжения брови, медленно и осторожно вела грифелем по листу. Осознав, каким сокровищем здесь считается бумага, она вынудила себя быть очень аккуратной. «Так, теперь шея… красиво изогнутая. Клюв. Пусть он, глядя на эту картинку, вспоминает нашу совместную охоту. Теперь пройдёмся красками. Фон прозрачный, холодный, почти незаметный… вот здесь почётче. Положим тень, сгустив цвет. Самая большая ошибка, которую делают начинающие художники, – наводить тень серым или чёрным. Как здорово всё же, что я всё вспомнила! И в том числе то, что умею рисовать».

Изящный тонкий контур цапли, стоящей в камышах, удался. Алиса набрасывала по памяти, но выходило очень похоже. Отсутствие мольберта поначалу мешало, но она прислонила деревянную разделочную доску к сундуку. Листы бумаги пришлось разрезать на две части, чтобы их получилось побольше.