Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти

Обычное учение – все последние дни раб наблюдал за ними из узилища, где содержался с десятками других рабов, привезенных из разных мест. Он слышал, как кельты Ганник и Каст повторяют ужасную клятву верности гладиаторской школе: наставник заставлял каждого из них произносить ее во весь голос, отсыпая столько ударов, сколько требовалось, чтобы сломить их упрямство.

Кельты дали клятву незамедлительно. Но галлы Крикс и Эномай повторили ее только после града ударов. Нет, они не желали получить побои за то, что рано или поздно все равно пришлось бы сделать в присутствии остальных, – им хотелось показать всем свое упорство, утвердить свое превосходство, предупредить остальных рабов, что, прежде чем с ними связываться, стоит хорошенько подумать; в конце концов, после ударов кулаками, ногами, дубинками и деревянными мечами, они все-таки произнесли положенные слова.

Наставник отлично все понимал, однако вынужден был поддерживать порядок, показывая, что главные в школе – он и его охранники. Тем не менее он не слишком сурово наказывал рабов, которые могли бы стать хорошими гладиаторами, а значит, дорогостоящим товаром для владельца капуанской школы, ланисты Лентула Батиата.

Удобно расположившись на маленькой деревянной трибуне амфитеатра, Батиат смотрел, как дают присягу новоприбывшие.

Фракийцу оставалось лишь последовать их примеру. Батиат прекрасно помнил, что приобрел его на невольничьем рынке в Фессалонике благодаря своему чутью, а не уверениям торговца, предложившего ему этого человека. Сейчас Батиат видел товар во всей красе.

Спартак – лицо, грудь и ноги были покрыты песком и потом – все еще смотрел на наставника.

Наставник громко произнес фразу, которую предстояло повторить:

– Uri, vinciri, ferroque necari accipio[31].

Спартак угрюмо молчал.

Наставник ударил его по лицу с такой силой, что голова раба повернулась чуть ли не на четверть оборота. Вновь обратив лицо к наставнику, Спартак сглотнул.

– Я знаю, ты тот еще болван, – рявкнул наставник. – Говорят, в прошлом ты сражался в рядах войска, а потом тебя и твое семейство хорошенько отделали. Но ни боевой опыт, если он у тебя действительно имеется, ни личные переживания и потери здесь не стоят ровным счетом ничего. Все это не имеет для нас никакого значения и никого не волнует.

От нового удара раб согнулся пополам, прижал руки к животу и, задохнувшись, упал на колени.

Инструктор присел на корточки и повторил слова, которые тот должен был произнести:

– Uri, vinciri, ferroque necari accipio.

Стоя на коленях и ловя воздух ртом, Спартак молчал.

Батиат со скучающим видом наблюдал за этой сценой, которая тем утром повторялась уже не в первый раз. Ничто не привлекло его внимания и не вызвало любопытства. Кельты и галлы оказались невосприимчивы к побоям и даже проявили некоторую гордость, благодаря которой в будущем могли стать хорошими гладиаторами. В остальном же – все как всегда. Фракиец был упрямцем и гордецом. Кто знает, может, он окажется не хуже, а то и лучше галлов. Так или иначе, во время своего последнего путешествия по Иллирии, Греции и Македонии, предпринятого в поисках новых бойцов, Батиат впустую потратил время и деньги.

Сидя в своей ложе, он протянул руку и принял от раба кубок с вином.

Стояла удушливая жара.

Палило солнце. Гладиаторы и инструктор отчаянно потели.

Батиат неторопливо попивал вино, расположившись в тени.

От второго удара голова фракийца еще раз крутанулась на четверть оборота, на этот раз в другую сторону.

Спартак опять обратил лицо к наставнику.

Батиат знал, что должен принять решение. Рано или поздно этого раба убьют. Ну и пусть. Его это не слишком заботило.

Наставник посмотрел на двух охранников. Те подошли, подхватили фракийца под руки и отработанным движением поставили на ноги, после чего удалились. Наставник остался один на один с непокорным рабом, упорно не желавшим повторять клятву.

Спартак знал, что на него вот-вот обрушатся удары дубинкой и деревянным мечом. Наставник уже направлялся к нему, размахивая тем и другим и в сотый раз за утро произнося слова клятвы.

Возможно, он слишком привык к упрямству рабов, расслабился и на мгновение отвлекся.

Всего на одно мгновение.

Но этого оказалось достаточно. Спартак сделал два быстрых шага вперед и, не успели сам наставник или охранники, стоявшие у ограждения амфитеатра, и глазом моргнуть, схватил его за голову и молниеносно свернул ее набок, как поступают с курицей на рынке.

Все произошло молниеносно.

Послышался треск сломанных позвонков.

Спартак отпустил наставника, отступил на шаг и сплюнул на землю. Наставник замертво рухнул на песок, все еще сжимая в руках дубинку и деревянный меч.

Наступила мертвая тишина.

Охранники застыли, приоткрыв рты.

Крикс, Эномай и остальные рабы, сидевшие в углу арены, вытаращили глаза и встали.

Ленивый Батиат и бровью не повел – лишь медленно поставил кубок на поднос, который держал раб, прислуживавший ему в ложе. Больше никто не шевельнулся – все остолбенели, потеряв дар речи. Батиат посмотрел на охранника, стоявшего справа, и отдал распоряжение – простое, прямое, понятное.

– Лучников, – сказал он, не повышая голоса.

Случалось, что гладиаторы убивали наставников у него на глазах, но впервые это произошло так быстро.

Охранники – около дюжины, – стоявшие вдоль деревянных трибун амфитеатра, закинули руки за спину, выхватили стрелы, натянули луки и прицелились, готовые выстрелить в грудь Спартаку и любому другому гладиатору, который хоть слегка пошевелится.

Наконец Батиат поднялся. Фракиец не вызывал страха у ланисты, но, несомненно, привлек его внимание и вызвал любопытство. Утро переставало быть скучным. Это ему нравилось. Если удастся справиться с непокорным, впереди маячат большие деньги.

– Фракиец, возвращайся к себе в камеру, или мои лучники убьют тебя, прежде чем ты сделаешь шаг вперед! – крикнул ланиста, повысив голос, чтобы его слышал весь амфитеатр.

Спартак обдумал его слова.

Проще всего было покончить с собой. Достаточно сделать шаг вперед. У него отняли все: дом, родину, свободу, жену и дочерей. Всего один шаг – и конец страданиям. Но по какой-то причине, которой он не понимал, Спартак не сделал шага. Возможно, то была жажда жизни, присущая каждому человеку. Возможно, он вдруг подумал, что нет смысла умирать, не наказав Рим за все нанесенные ему удары. Впрочем, стремиться к подобной мести было нелепо… Что он, жалкий раб, мог сделать против города, правившего миром?

И однако, он не шагнул вперед.

Вместо этого он спокойно вернулся в свою камеру.

Охранники закрыли железную дверь, и Спартак остался один.

Двое рабов подхватили тело наставника за ноги и потащили с арены. Ничего необычного. Трупы вытаскивали с арены не каждый день, но время от времени такое случалось. Ничего особенного.

– Остальных заприте, – приказал Батиат охранникам. – На сегодня достаточно.

Стражники быстро загнали в камеры всех рабов, которые уже принесли клятву верности гладиаторской школе.

Другие рабы наблюдали за происходящим сквозь решетки своих окошек, но ни один не видел фракийца, который спрятался в глубине камеры и был неразличим в тени.

Лентул Батиат покинул ложу, сопровождаемый рабами и охраной. Чуть позже он явился в камеру Спартака. Раб поставил стул перед входной решеткой, на безопасном расстоянии от заключенного. Батиат заговорил вполголоса, так, что его слова доносились только до ушей Спартака:

– Ты проворен, силен и горд. Эти качества помогут тебе стать великим гладиатором. У тебя есть две возможности, парень, и мне все равно, какую из них ты предпочтешь. Подумай хорошенько и не медли: ты можешь восстать против меня и погибнуть, а можешь сделаться одним из моих гладиаторов. Заработаешь много денег сперва для меня, потом для себя, после нескольких лет боев в моей школе и, надеюсь, в Риме приобретешь некоторую известность, скопишь небольшое состояние и в итоге получишь свободу. Неплохое будущее для хорошего гладиатора. В нем есть риск, но ты и сам знаешь, что любая жизнь сопряжена с риском. Тебе решать. Ты убил одного из моих лучших наставников, но он в любом случае был немолод и, как видишь, при работе отвлекался. Наставник не должен расслабляться. Я не стану мстить тебе за его смерть, однако ты вернешь мне деньги, которые я потратил на его обучение: этот долг я тебе не прощу. Но если завтра ты спокойно, без всяких выплесков, выйдешь на арену и повторишь клятву верности школе перед вторым наставником, начнется твое обучение и твоя новая жизнь. Если ты этого не сделаешь и снова будешь молчать, мы прибегнем к наказанию – мои лучники тебя изрешетят. Вот и все. Как видишь, у тебя есть две возможности. А теперь спи и отдыхай. Завтра посмотрим, что ты надумал. Пусть боги – римские или твои, а может, те и другие – дадут тебе добрый совет. Спокойной ночи, раб.

С этими словами Лентул Батиат встал со стула и направился в свои покои, чтобы отдохнуть в обществе рабынь, поесть и попить, выбросив из головы фракийца – по крайней мере, до утра следующего дня.

В камере Спартака виднелись только тени, в которые тщетно всматривались другие рабы. Сам же фракиец, невидимый для остальных, не произнес ни слова и лишь медленно дышал.

XXIII

Сципион и Ганнибал

Эфес74 г. до н. э., за день до отплытия на Фармакузу

Они готовились несколько месяцев.

Цезарь почти не покидал временного жилища. Дом был просторным, поблизости имелись бани с водой из горячих источников. Совсем не то, что главные городские термы, но все же там можно было отдохнуть и помыться.

Однажды, когда все было почти готово – десятки кораблей стояли на якоре в эфесском порту, сотни вооруженных людей ждали посадки на борт и отправки на пиратский остров, – Цезарь взял Лабиена за руку и повел за собой:

– Мы не можем покинуть этот город, не осмотрев все его достопримечательности, согласись?

– Не знаю, – ответил Лабиен. – Это ты разбираешься в городах и истории. Однако даже я наслышан об Эфесе, и при этом мы почти не видели ничего, кроме капитанов и матросов, которые записываются в твое войско.

– Наверстаем сегодня же. Упустить такую возможность будет непростительно.

Цезарь вышел на одну из главных улиц и зашагал от гавани к театру, большому и красивому, стоявшему на склоне холма, откуда открывался вид на море. Добравшись до верхнего яруса, Цезарь сел, повернулся к горам и задумчиво произнес:

– Он мог бы стать еще больше…[32]

Лабиен ничего не ответил. Ему казалось, что театр и без того огромен – он же вмещает несколько тысяч человек, – но его друг все время думал о большом и великом.

– Следуй за мной, – сказал Цезарь.

Они вышли из театра и углубились в срединную часть города. Похоже, Цезарь искал какое-то здание. По пути он объяснял, скольких прославленных жителей подарил миру Эфес:

– Эфесцами были Зенодот, первый великий библиотекарь Александрии, и географ Артемидор. Первый создал огромную библиотеку, а второй оставил нам карты, которые служат до сих пор. Но Эфес – еще и город поэтов, вроде Каллина или Гиппонакта, а также философов, например Гераклита. Я упомянул лишь тех, кто пришел мне на ум. Великих писателей и мыслителей. «Тот, кто рожден смертным, идет навстречу смерти», – писал Каллин… а что говорил Гераклит?..

«Тот, кто рожден смертным, идет навстречу смерти». Эти слова засели в голове Лабиена. Цезарь продолжил:

– Вспомнил. Гераклит говорил: «Ποταμοῖσ τοῖς αὐτοῖς ἐμβαίνομεν τε καὶ οὐκ ἐμβαίνομεν, εἶμεν τε καὶ οὐκ εἶμεν τε»[33]. Понимаешь?

– Мы не можем дважды войти в одну и ту же реку, потому что река меняется, верно? – предположил Лабиен.

– Верно, но лишь отчасти, – поправил его Цезарь, пока они шагали по городу. – От большинства читателей смысл ускользает. Мы не можем дважды войти в одну и ту же реку, потому что меняемся сами. Все подвержено переменам – и река, и тот, кто в нее погружается. Да, мы меняемся. И будем меняться. И ты, и я тоже.

Лабиен кивнул, внимательно слушая друга.

– Любой город славен не только своими постройками, но и своими гражданами, мудрыми правителями, если таковые имелись, писателями, поэтами, художниками, математиками, философами и даже библиотекарями. Город – это человеческая кровь, а не только храмы и театры, впрочем…

Они стояли перед великим храмом Артемиды.

– Впрочем, некоторые здания и впрямь поразительны, – подсказал Лабиен.

– Совершенно верно, – признал Цезарь, с восхищением глядя на одно из чудес света.

– Колонны просто невероятны, – заметил Лабиен, не скрывая изумления.

– Сто двадцать колонн высотой около сорока семи локтей каждая[34], – уточнил Цезарь. – Храм был разрушен, но заново отстроен при Александре, который способствовал возрождению города после его освобождения от персов. Еще одно чудо прошлого, связанное с его именем, как и великий Александрийский маяк в основанном им городе.

Они обошли святилище, чтобы оценить его размеры.

– Ты восхищаешься Александром, правда? – спросил Лабиен.

– Еще бы! Он освободил от персидского ига целые царства, заложил множество городов, все менял. Да, я им восхищаюсь. Никто не сравнится даже с его тенью. Это никому не под силу. Он – образец для подражания.

– В каком смысле? – спросил Лабиен с неподдельным любопытством.

– Он завоевывал не ради того, чтобы завоевать, распространял власть Македонии на другие города, начиная с Пеллы, помнишь? – (Лабиен кивнул, вспоминая, как они бродили по улицам этого разрушенного города.) – Завоевывал, но не порабощал. Делал все, чтобы жители покоренных городов сблизились с метрополией, предоставлял им самоуправление, вместо сатрапов учреждал советы граждан, изучал верования и культы, обогащал их громадным греческим наследием. Вот в чем надо ему подражать.

Лабиену захотелось войти в храм, но повсюду виднелась охрана, и вдобавок мимо них вели жертвенных животных. Возможно, не лучшее время для посещений. Цезарь старался не делать ничего, что могло бы огорчить жителей Эфеса и помешать ему нанять моряков и корабли для войны против пиратов. Жители Эфеса трепетно относились ко всему, что касалось их главного святилища.

– Есть еще одно место, которое я хотел бы осмотреть, прежде чем мы покинем город, – сказал Цезарь.

– Какое же?

Ничего не ответив, Цезарь направился назад, к гавани, и наконец остановился перед еще одним внушительным зданием. В отличие от храма Артемиды, исполненного покоя, здесь кипела суета: десятки людей входили и выходили, непринужденно переговариваясь друг с другом. Перед ними высились знаменитые эфесские термы.

– Следуй за мной, – сказал Цезарь.

Они спокойно вошли, хотя кое-кто явно обратил на них внимание.

– Ждите здесь, – приказал Цезарь полудюжине рабов, которые сопровождали их во время прогулки.

Они миновали аподитерий, раздевалку, где оставили тоги и завернулись в полотенца, выданные в обмен на несколько монет. Потом зашагали по длинным коридорам, что вели в различные помещения с бассейнами: кальдарий с горячей водой, тепидарий – с теплой и, наконец, фригидарий – с холодной. Цезарь не задерживался нигде. Но вот они достигли большого срединного зала с гораздо более обширным бассейном, чем в любом из предыдущих. В нем плавали и совершали телесные упражнения. Потолки были высокими, окна продолговатыми, и внутри было светло, как на улице.

– Это случилось здесь, – задумчиво произнес Цезарь, поворачиваясь на месте и рассматривая циклопическое помещение. – Возможно, отделку изменили, и, подобно храму Артемиды, здание пострадало при землетрясении, а позже его восстановили, но это случилось здесь. – Он опустил взгляд на воду, где плавали посетители. – Они увиделись в этом бассейне.

– Кто «они»? – спросил Лабиен.

– Сципион и Ганнибал, – объявил Цезарь. – Перед битвой при Магнезии, более века назад. Рим противостоял сирийскому царю Антиоху, а Ганнибал был одним из его советников. Сципион и Ганнибал, представители римлян и сирийцев, встретились, сделав последнюю попытку предотвратить войну. Договориться не удалось, и все же эти двое беседовали здесь, в этом помещении, лицом к лицу. – Он присел на корточки и окунул руку в воду. – В этом бассейне.

– О чем же они говорили?

– Думаю, о многом. – Цезарь сбросил полотенце и голым вошел в воду. – Говорят, среди прочего они спорили о том, кого следует считать величайшим полководцем всех времен.

Лабиен последовал его примеру и тоже погрузился в прохладную воду. В разгар эфесской жары бассейн показался ему целебным бальзамом. А беседа с Цезарем была захватывающей.

Они поплавали, затем остановились в углу бассейна и продолжили разговор. На них со всех сторон косились местные жители: Цезарь деятельно набирал людей, и это привлекло внимание всего города.

– И кто же, по их мнению, был лучшим? – спросил Лабиен.

– Ганнибал отвечал, Сципион спрашивал, – объяснил Цезарь. – По крайней мере, так считается. Карфагенянин сказал, что лучшим был Александр Македонский.

– Снова Александр.

– Всегда Александр.

– А кроме Александра, Ганнибал называл еще кого-нибудь?

Лабиен слышал об этой встрече, но не знал подробностей. Казалось невероятным, что они находятся в том самом месте, где беседовали два гиганта прошлого.

– Да, – продолжил Цезарь. – Вслед за Александром Ганнибал назвал Пирра, царя Эпира, а третьим величайшим военачальником объявил себя. Это, несомненно, разозлило Сципиона, который надеялся услышать свое имя. И в гневе бросил карфагенянину: «А если бы я не разбил тебя в Заме, на каком месте был бы?» Ганнибал ответил, что…[35]

– Хозяин… – прервал его раб, явившийся в термы в поисках Цезаря.

– В чем дело?

– Письмо от наместника Азии, которое ты ожидал, прибыло, – сказал тот, показав запечатанное послание.

Отложив продолжение на потом, Цезарь вылез из бассейна, чтобы письмо не промокло. Раб обернул вокруг его талии полотенце, и Цезарь углубился в чтение. Лабиен знал, что его друг сообщил наместнику Марку Юнию Юнку о своем намерении напасть на пиратов, но был удивлен, что ответ доставили так быстро.

– Все в порядке? – спросил он, вытираясь.

Письмо было кратким.

– Вполне. Он не против того, чтобы мы разгромили пиратов своими силами, но приказывает в случае успеха немедленно сообщить обо всем ему, прежде чем принимать какие-либо решения.

Цезарь явно был раздосадован.

– Что ж, неплохо. Он дает тебе свободу действий, – возразил Лабиен, не понимая причину его раздражения.

– «В случае успеха»… – Цезарь пристально посмотрел на друга. – Они не верят в меня.

– Ну, Юний все же оптимат. Не то что не верят, скорее не хотят верить.

Цезарь моргнул, услышав эти слова, затем кивнул:

– Возможно, в истории я разбираюсь лучше тебя, Тит, но время от времени ты проявляешь истинную прозорливость.

XXIV

Клятва

Школа гладиаторовКапуя, Южная Италия74 г. до н. э.

Настал новый день, а Спартак по-прежнему сидел в дальнем углу камеры. Вскоре за ним пришли, чтобы заставить принести присягу гладиаторской школе… или убить.

Его вытащили из камеры и бросили лицом в песок, в точности как накануне, и точно так же он встал, не отряхнув песчинок с лица.

Но теперь Батиат не сидел у себя в ложе, а стоял внизу, на арене, рядом со вторым наставником гладиаторской школы, которого вследствие недавних событий назначили главным.

Поднявшись, Спартак увидел вокруг вооруженных охранников и нового главного наставника. Батиат наблюдал за ним, расположившись позади охраны, а стоявшие на трибунах лучники целились Спартаку в грудь. В это утро ланиста не допустит неожиданностей.

Батиат сразу перешел к делу:

– Что ты решил, раб? Я не собираюсь тратить время впустую. Сегодня начинается ваше обучение.

Крикс, Эномай и остальные рабы быстро поняли, что к чему. Выбора не было: либо фракиец немедленно даст присягу, либо его прикончат на месте ipso facto. В любом случае, голыми руками убив старшего наставника, фракиец ничего не доказал ни им, ни ланисте.

Все взгляды были прикованы к Спартаку. Наконец он стряхнул с лица налипший песок, сплюнул и медленно, но громко и четко произнес слово в слово присягу гладиаторской школы, которую никто ему не напоминал:

– Uri… vinciri… ferroque… necari… accipio…

Окруженный охранниками Батиат приблизился, держась на разумном расстоянии.

– Видишь? Это не так сложно, – сказал он, затем повернулся к остальным рабам.

На его лице мелькнула надменная улыбка, говорившая о том, что здесь распоряжается он, Батиат, и никто не смеет ему перечить, даже отъявленные бунтовщики. Не дожидаясь ответа фракийца, ланиста обратился к новому старшему наставнику:

– Начинайте упражнение! Эти люди должны подготовиться к первому бою за шесть недель. Я трачу на них много денег и должен возместить расходы. За дело, во имя Геркулеса!

Обучение началось в тот же день: телесные упражнения, быстрые и медленные махи деревянными мечами, кулачные удары, учебные бои с новым наставником или с другим гладиатором, короткие перерывы на питье или прием пищи, пот, телесное и умственное напряжение. Наконец, измотанные, они разошлись по камерам.

Под покровом ночи, в глубине зарешеченной камеры, где никто не разглядел бы его темных очертаний, сидя на полу, прислонившись голой спиной к стене, чтобы добыть из нее хоть толику прохлады, Спартак шепотом повторил клятву:

– Uri… vinciri… ferroque… necari… accipio…

И чуть слышно добавил три слова – не услышанные ни товарищами, ни ночными стражами, они эхом отдавались в его голове:

– Et vos quoque[36].

XXV

Пиратский остров

Остров Фармакуза74 г. до н. э., через несколько месяцевпосле освобождения Цезаря

Деметрий проснулся в привычном похмелье, после очередной бесконечной ночи, полной вина и плотских утех. Его чревоугодие и похоть часто не знали меры. Деньги, награбленные на захваченных судах и полученные в качестве выкупа за дерзкого, но сдержавшего свое слово римлянина, позволили ему с головой погрузиться в разврат: он устраивал грандиозные пиршества и вкушал дары Диониса.

Предводитель фармакузских пиратов вылез из-под двух египетских рабынь и сел на край ложа. Рабыни ничего не заметили: они старались забыть о том, что попали в неволю, и пили не меньше хозяина, если не больше.

Достигнув вершины могущества, Деметрий наслаждался новым рассветом.

Главный корабль личного флота Цезаря

Стоя на носу корабля, Лабиен обозревал остров: сколько хватало глаз, нигде не было видно ни души. На рассвете берег казался пустынным, а гавань с ее постройками напоминала скорее заброшенный город, чем пиратское пристанище. Все шло согласно замыслу. Цезарь уже собирался сойти на берег, а на Фармакузе так и не подняли тревогу. Пираты привыкли нападать, захватывать в плен других, грабить чужие порты. Им давно никто не давал отпор, и немногочисленные часовые на вершине утесов расслабились. Бояться следовало другим, а им ничто не угрожало.

– Возможно, они даже не выставили караул или стражи уснули, – предположил Цезарь.

– Но ты же сам уверял, что они первыми увидели паруса, когда я приплыл с выкупом, – возразил Лабиен.

– Еще бы. Пираты мечтали заработать триста тысяч драхм. Они следили за горизонтом из жадности, а не из желания защитить себя.

Приближаясь к берегу во главе небольшой флотилии, Лабиен вновь убедился в правоте своего друга.

– Видишь, я же говорил: никто не поднял тревогу, – заметил Цезарь, выйдя к Лабиену на нос корабля.

– Хвала Геркулесу, – отозвался Лабиен.

Флот из двадцати кораблей приближался к гавани Фармакузы. Еще двадцать готовились причалить к северным берегам острова. Всего Цезарь взял с собой более тысячи вооруженных наемников. На острове же было около трехсот пиратов – заспанных, пьяных, изнуренных излишествами.

Палатка предводителя пиратовЮжный берег Фармакузы

У Деметрия имелась на острове удобная вилла, но в память о былой неприкаянности он частенько ночевал в палаточном лагере на берегу. Он любил шум волн. Море давало ему все, в чем он нуждался: от рыбы до всевозможных богатств, доставляемых на кораблях, которыми управляли трусливые и наивные людишки, то и дело попадавшие к пиратам в плен.

Предводитель пиратов все еще сидел на краю ложа, египетские рабыни спали у него за спиной. Внезапно послышались первые крики вперемежку с проклятиями. Возможно, сигнал тревоги. Все еще вялый из-за похмелья, Деметрий наконец проснулся и медленно сполз с ложа. Он невольно поискал взглядом меч и кинжал, но не обнаружил ни того ни другого. Куда они подевались? Он не мог далеко их упрятать. Все еще в замешательстве, он силился вспомнить, где его носило ночью, как вдруг несколько вооруженных людей ворвались в палатку и, не успел он открыть рот, дважды ударили его по лицу перевернутой булавой. Деметрий потерял сознание и рухнул к ногам рабынь, которые тоже проснулись и невольно обнялись, опасаясь худшего. Однако их никто не трогал: в то утро охотились только на мужчин.