Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти

Лабиен медленно покачал головой. Он помнил суды над Долабеллой и над Гибридой и понимал, что у друга нет недостатка в причинах. Но как далеко готов зайти Цезарь, используя приемы оптиматов?

– И что ты предлагаешь?

– Для начала покончу с пиратами.

– Ты собираешься их казнить? Но это противоречит приказу наместника. Отданному, между прочим, в письменном виде.

Лабиен приподнялся на ложе и указал на письмо, лежащее на столе.

– Это верно… – Цезарь обратился к рабу: – Приведи гонца.

Лабиен искоса посмотрел на друга:

– Что ты затеял?

– Хочу отменить приказ наместника, – ответил тот. – Нет приказа, нет и неповиновения, верно?

Лабиен сглотнул.

Цезарь менялся на глазах. Лабиен знал, что поражение в судах сильно ударило по другу, но только теперь осознал, до какой степени. Во-первых, Цезарь снисходительно относился к тому, что Серторий отправлял римских легионеров сражаться с другими римскими легионерами, поскольку это усиливало популяров; во-вторых, был готов содействовать усилению Митридата, заклятого врага Рима, как в прошлом Сулла, поскольку это облегчало популярам борьбу с сенаторами-оптиматами. Да еще не желал отдавать пиратов Марку Юнию, ведь вырученные за них деньги будут потрачены на войну против солдат, посланных Серторием на помощь Митридату. Как можно нарушить приказ наместника? И что Цезарь собирается делать с гонцом, доставившим письмо, бедным легионером, который ни в чем не виноват? Неужто Цезарь принесет в жертву ни в чем не повинного человека ради нескончаемого раздора между популярами и оптиматами?

Солдат-ветеран, одетый в римскую форму, вошел в атриум и по-военному поприветствовал Цезаря. Лабиен заметил, что это не простой легионер, а опцион, которому по возрасту полагалось быть центурионом, – однако не все получают повышение по службе.

– Ты передал мне это письмо сегодня утром, опцион, – обратился к нему Цезарь, – и наместник ждет ответа.

– Верно, – подтвердил ветеран.

Цезарь изучал этого человека с тем же вниманием, что и Лабиен. Опцион выглядел уставшим; чтобы доставить послание, ему пришлось без устали скакать несколько дней подряд. Несомненно, Марку Юнию очень хотелось получить деньги за пиратов, поэтому он послал опытного гонца. Но… насколько этот человек предан Марку Юнию?

– Долго служил в легионе? – спросил Цезарь, сменив предмет разговора, что удивило его собеседника.

– Довольно долго. Больше пятнадцати лет.

– Почему не стал центурионом?

Опцион опустил взгляд.

– Ты не обязан мне отвечать, – продолжил Цезарь, – я не военный, не магистрат, не сенатор и вообще не представляю никакую власть… У меня к тебе один вопрос: не хочешь ли ты выйти на покой, покинуть войско, забыть о службе и начать все заново где-нибудь далеко?

Опцион фыркнул, явно смутившись. На лице его отразились изумление, уныние и тревога.

– Это отступничество, – пробормотал он в ответ.

– Тебя удерживает это соображение или отсутствие денег? – спросил его Цезарь, затем встал и снова направился к шкафчику в углу атриума. Он открыл другой ящик, взял мешочек, полный золотых монет, – все, что осталось после того, как они заплатили заимодавцам, – подошел к посыльному и протянул мешочек на раскрытой ладони. – Здесь достаточно золота, чтобы исчезнуть из Азии, отправиться куда угодно и начать новую жизнь вдали от войны.

Лабиен немного расслабился. Цезарь не собирался прибегать к помощи оружия: он хотел подкупить гонца, как уже делал однажды, – но тогда был схвачен как беглец, разыскиваемый Суллой. На мгновение Лабиен испугался, что Цезарь решил избавиться не только от письма, но и от гонца, причем насильственным способом. Он вздохнул. В конце концов, его друг не так уж сильно изменился.

Опцион взял мешочек с золотом и взвесил на ладони. Этот человек предлагал большие деньги за… за что именно?

– Ты должен исчезнуть из Азии, – сказал Цезарь гонцу, не успел тот задать вопрос. – Ты меня не видел и не передавал мне письмо от наместника. И даже не добрался до Эфеса. Просто исчез. На тебя могли напасть ночью на дороге. Такое случается.

Все еще держа мешочек с золотом, опцион размышлял.

– Хорошо, – сказал он наконец.

– Не выдавай меня, – добавил Цезарь. – Ты видел, что я сделал с пиратами, которые меня похитили. Если вернешься к наместнику, рано или поздно мы встретимся.

Опцион покачал головой.

– Марк Юний – глупец, – сказал он. – Я не собираюсь к нему возвращаться. Мы больше не увидимся. По-моему, это отличная сделка.

– Тогда ступай.

Цезарь с улыбкой указал на дверь, как бы любезно приглашая гонца в новую жизнь.

Опцион собрался было по-военному отдать честь, но внезапно решил, что это лишнее, и ограничился легким кивком, после чего развернулся и покинул дом, а затем город и римскую провинцию.

Цезарь подошел к столу и взял письмо.

Рабы зажигали в атриуме факелы. На Эфес опустилась ночь. Цезарь поднес папирус к факелу, и письмо вспыхнуло. Некоторое время он осторожно, чтобы не обжечься, держал его кончиками пальцев. Наконец папирус догорел, сморщился, и в руке у Цезаря остался лишь корчившийся в пламени клочок. Цезарь разжал пальцы; клочок упал на пол и догорел, превратившись в пепел.

– Приказа римского наместника больше нет.

Окраина ПергамаМесяц спустя

Цезарь вел себя осторожно. Он понимал, что Эфес, столица римской провинции, находится под неусыпным наблюдением и казнить сразу многих без ведома наместника опасно. Поэтому он переправил пленников морем в Пергам под охраной небольшого отряда, который оставил для личных надобностей, и заключил в одну из тамошних тюрем. Пока готовились кресты для казни, он совершил кратковременную вылазку на север, делая вид, будто защищает эту область от нападения Митридата, хотя на самом деле старался не ввязываться в крупные сражения. Он не хотел, чтобы Рим обвинял его в бездействии, когда понтийская угроза обозначилась совершенно явственно. В конце концов, именно Рим, Рим оптиматов, отказывал ему в доступе к начальственным должностям, а значит, он не был обязан участвовать в войне, на которую его не приглашали и в которой он сам, имея в виду стратегию Сертория, участвовать не желал. А потому, получив сообщение из Пергама о том, что все готово для казни, он отправился в город ipso facto.

На рассвете жители Пергама вышли на римскую дорогу, что вела в город с севера. По обеим ее сторонам стояли кресты.

Деметрия, по-прежнему закованного в цепи, вывели из темницы и поставили перед Цезарем. Впервые после своего задержания в Фармакузе он смог обратиться к своему тюремщику.

– Послушай, римлянин, – начал Деметрий, который видел в этой встрече последнюю возможность спасти свою жизнь, – мы можем договориться. Тебе нужны деньги? Отпусти меня, и я буду охотиться на корабли многие месяцы или же годы, а все награбленное станет твоим. Не стоит меня убивать. Я понимаю, ты обижен, но, в конце концов, я ведь сдержал слово и тебя освободил, согласись.

Цезарь подошел к пирату, с которого уже снимали цепи, готовя его к распятию.

– Пират, ты похитил меня, ты запросил за мою жизнь огромную сумму и удерживал меня в плену тридцать восемь дней, причем я не был уверен, оставишь ли ты меня в живых. – В его голосе, спокойном и холодном, слышался едва сдерживаемый гнев. Лабиен, вооруженные матросы и другие пираты, которым предстояла казнь, ловили каждое его слово. – Я способен многое простить, я понимаю, что таков твой образ жизни, но кое-чего я не забуду никогда.

– Но я же сдержал слово, я сдержал слово…

Деметрий опустился на колени и попытался обнять ноги Цезаря, но тот сделал шаг назад.

– Нет, Деметрий, ты не сдержал слова, ты не был честен со мной, клянусь Геркулесом, – возразил Цезарь. – Ты не уточнил, какими должны быть таланты, аттическими или римскими, а между тем эта разница могла обречь меня на смерть. Ты вел грязную игру и проиграл. Ты потребовал выплатить сумму в римских талантах, и только благодаря моему другу Лабиену и жителям нескольких восточных городов я смог добыть серебро и драхмы, равные пятидесяти римским талантам, но… знаешь ли ты, что влекут за собой римские таланты, за которые ты меня освободил?

Деметрий, коленопреклоненный, со слезами на глазах, замотал головой, глядя в землю.

Цезарь заговорил с холодным равнодушием судьи, выносящего приговор:

– Римские таланты влекут за собой римское правосудие.

Наступила тишина.

Цезарь направился к своим солдатам.

– Распните их… всех.

– Нет, не-е-ет! – завопил Деметрий, когда двое солдат подняли его и потащили к кресту, лежавшему на обочине пергамской дороги. – Я хорошо обращался с тобой на острове! Ты не можешь этого отрицать, римлянин! Почтение, с которым к тебе относились целых тридцать восемь дней, должно чего-нибудь стоить!

Услышав эти слова, Цезарь, который уже пошел прочь вместе с Лабиеном, остановился и вернулся к кресту Деметрия. Он присел на корточки рядом с предводителем пиратов, чьи руки уже были привязаны к перекладине crux commissa[39], а ноги – к столбу, который предстояло вбить в землю.

– Это правда, – признал он. – Ты хорошо обращался со мной на острове. И ты, и твои люди. Поэтому я проявлю милосердие, но лишь в той мере, в какой это позволяют обстоятельства. Скажу тебе вот что, Деметрий: эти города ненавидят тебя и тебе подобных. Ты годами грабил их жителей, отбирал у них золото, серебро и товары, мешал торговле, совершал набеги на порты, похищал мужчин, насиловал женщин, продавал в рабство тех и других. Поэтому здесь желают твоей смерти. Если бы я сохранил тебе жизнь, то испортил бы отношения с жителями Эфеса и с торговцами из Милета, Фессалоники, Митилены, даже Пергама, которые поучаствовали в поимке тебя и твоих соплеменников. Да, ты вел нечистую игру. Но за то, что ты хорошо со мной обращался, я избавлю тебя от долгих и тяжких страданий смерти на кресте. Тебе не придется умирать от голода и жажды – прежде всего от жажды – под палящим восточным солнцем.

Он снова поднялся и приказал:

– Перережьте ему и всем его людям горло, прежде чем воткнуть кресты в землю.

– Не-е-е-ет, не-е-е-ет! – снова завыл Деметрий. – Римлянин, давай поговорим! Ради всех богов! Мы можем договори… А-а-а!

Его последняя мольба оборвалась на полуслове: нож перерезал ему горло. Когда солдаты с помощью веревок подняли крест, чтобы установить его на обочине, кровь хлынула из горла Деметрия, окропила его от шеи до пят, потекла по туловищу, по ногам, затем по столбу и оросила азиатскую землю.

Покои Цезаря в ПергамеВ тот же вечер

Лабиен наблюдал, как его друг собирает папирусы и одежду, и был с ним, когда представители местной знати являлись поблагодарить Цезаря за то, что он очистил их берега от пиратов хотя бы на время: оставшиеся на свободе напуганы и несколько месяцев не будут беспокоить торговые суда. Лабиен видел, как Цезарь распустил свои отряды, оставив при себе лишь дюжину солдат, а также рабов. Им всем предстоял отъезд, но Цезарь до сих пор не поделился с другом своими планами.

– Куда мы? – спросил Лабиен за ужином. – Ты не идешь на север, к Марку Юнию, потому что не желаешь сражаться с легионерами Сертория. И вряд ли ты захочешь встретиться с наместником после казни пиратов, которых он хотел продать в рабство. Но и в Рим мы вернуться не можем.

– В Рим мы не сможем вернуться еще долго, – отозвался Цезарь. – Мы отправимся туда, куда собирались с самого начала.

Лабиен задумался. Они покинули Рим, преследуя определенную цель, но после истории с пиратами казалось, что цель эта осталась в далеком прошлом и Цезарь о ней забыл.

– Мы собирались на Родос, помнишь? – добавил тот, будто угадывал мысли друга. – Брать уроки риторики у Аполлония. Это единственное, что позволяет мне Рим: учиться ораторскому искусству. За этим мы туда и направлялись.

– Как скажешь, хотя не уверен, что риторика принесет тебе пользу в противостоянии с оптиматами. Ты сам склоняешься к мнению, что война Сертория с сенаторами действеннее всяких слов. Раз так, я не совсем понимаю, почему ты не хочешь отправиться в Испанию и присоединиться к испанским популярам.

– По разным причинам, мой друг. – И Цезарь пустился в объяснения, а Лабиен внимательно слушал. – Во-первых, я считаю, что Серторий недостаточно силен и не сможет одолеть консульские отряды, которые Рим будет посылать один за другим, пусть даже он умело затягивает войну, получил золото от Митридата и сделал так, что римлянам придется сражаться против понтийского царя. Справиться с сенаторами не смог даже мой дядя Марий, Серторию это тоже не по плечу. А во-вторых, хотя в римских судах, как ты говоришь, ораторское искусство не принесло мне особой пользы, оно может помочь мне в других местах.

– Где, например? – спросил Лабиен.

– Например, в Сенате.

– Но для этого тебя должны избрать магистратом, на должность, которая дает возможность стать сенатором, – заметил Лабиен, намекая на то, что для изгнанника это почти недостижимо. – Чтобы участвовать в любых выборах, ты должен вернуться в Рим, а пока у власти оптиматы, это вряд ли случится.

– Верно, путь в Рим закрыт. Чтобы мы с тобой вернулись домой, должно произойти что-то невероятное, то, чего никто не может себе представить.

– Что ты имеешь в виду, Гай?

Цезарь покачал головой:

– Не знаю…

– В последний раз, когда италийские союзники взбунтовались против Рима, оптиматы обратились за помощью к твоему дяде Марию, – заметил Лабиен, вспоминая о событиях гражданской войны. – Но сейчас у союзников нет ни сил, ни решимости для нового восстания. Митридат и Серторий слишком далеко и не могут припугнуть оптиматов. Даже не представляю, кто может восстать против Рима, сделав положение настолько безнадежным, что пришлось бы снова думать об объединении оптиматов и популяров.

– И я не представляю, – признался Цезарь. – Чтобы мы с тобой смогли вернуться в Рим, должно произойти нечто немыслимое. Но пока буду изучать риторику. Это единственное, что в моих силах. Главное – занять себя чем-нибудь. – Он опустил взгляд и в отчаянии пробормотал сквозь зубы: – Да, чтобы я вернулся, должно произойти… чудо.

Liber secundus[40]

Восстание Спартака

XXVIII

Бегство

Капуя, столовая гладиаторской школы73 г. до н. эШестой час

Крикс и Эномай, двое галльских рабов, тихо переговаривались в углу столовой, где обедали бойцы, все до единого – мужчины. В других боевых школах готовили и гладиаторов-женщин, но Лентул Батиат, владелец капуанской школы, не верил, что женщины могут принести высокую прибыль, и держал у себя только мужчин. Рабынь он использовал на кухнях, в поле или для интимных утех, если к этому располагала их внешность.

– Надо захватить повозки с оружием, которое мы используем во время представлений, забавляя Батиата и его гостей. Это настоящее оружие, а не деревянные мечи, – шепотом говорил Крикс. – Учебные деревяшки не помогут сбежать: солдаты нас перебьют, у них-то мечи из железа.

– Я с тобой, – согласился Эномай. – Главное – напасть на повозки внезапно.

– Но когда и как? – задумался Крикс. – Стражники охраняют их днем и ночью.

Оба умолкли.

Рядом сидел фракиец, которого прозвали Спартаком, и молча уплетал свою кашу на козьем молоке. Этот человек ни с кем не разговаривал. Крикс и Эномай, как и прочие, не замечали его, как и он, казалось, не замечал остальных. Разумеется, после того, как он собственными руками убил наставника, никто не осмеливался ему перечить, даже говорить с ним презрительно или дерзко. Но также никто не пытался завязать с ним дружбу, в которой, похоже, он и не нуждался. Вот почему оба удивились, когда Спартак внезапно вмешался в их разговор.

– Кухня, – только и сказал он.

На Крикса, видимо, не произвело впечатления то, что он услышал голос Спартака впервые за несколько месяцев. Он сосредоточился на сказанном:

– Кухня?

Фракиец прекратил есть и пристально посмотрел им в глаза:

– Ни к чему нападать с деревянными мечами и кулаками на охранников оружейных повозок, в этом вы правы. Нам нужны ножи, железо, все, что имеет заточенную поверхность. С этим железом мы сможем перебить охрану и захватить повозки.

– Мы? – удивился Эномай. – С каких пор ты считаешь, что мы возьмем тебя с собой?

– С этой минуты, – отозвался Спартак.

Это не было намеком, предложением или просьбой. Его слова прозвучали решительно, будто он сообщал то, что не подлежало обсуждению.

Галлу не понравилось высокомерие фракийца, и он собрался было его ударить, но Крикс удержал руку товарища:

– Пусть будет так, Эномай. Мы все видели, как он сражается. Такой союзник нам не помешает. В побеге участвуем мы двое, а также кельты Каст и Ганник, остальные вряд ли сгодятся. – Эномай немного успокоился, и Крикс повернулся к фракийцу. – Что ты задумал?

Спартак беззлобно кивнул Эномаю и, пока остальные рабы доедали свою кашу, неторопливо изложил им замысел, над которым думал дни, недели, месяцы – с той самой ночи, как принес присягу гладиаторской школе.

– И когда мы это сделаем? – спросил Эномай, едва фракиец умолк.

Спартак быстро огляделся по сторонам и снова впился взглядом в глаза галльских воинов.

– Чтобы обрести свободу, сегодняшний день подходит, как любой другой, – сказал он.

Крикс и Эномай сглотнули.

Покои Лентула Батиата рядом с учебным лагеремШестой час

Было жарко, но Батиат не собирался отказываться ни от густых соусов, ни от кабанятины, приготовленной в огромной кухне его гладиаторской школы, ни от соития с красивыми рабынями, к которому приступал после обжорства, выходившего далеко за пределы, какие любой греческий врач счел бы разумными в раскаленный полдень. Он был доволен жизнью: в его школе обучались двести гладиаторов, а это означало деньги. Большинство рабов ни на что не годились, и со временем их придется перепродать богатым римским землевладельцам, которые отправят их на свои виллы обрабатывать землю. Однако два галла и два кельта обещали стать настоящими гладиаторами – благодаря им он в ближайшие месяцы рассчитывал получить значительную прибыль. А еще этот молчаливый, загадочный фракиец. Почему он молчит? За что вырезали всю его семью? Впрочем, с каждым из рабов случилось какое-нибудь несчастье. Этот фракиец… Как они его называют? Батиат силился, но никак не мог вспомнить имя. Этот фракиец возомнил себя особенным, а ланисте не нравились заносчивые рабы. Таким нельзя доверять.

Спартак, вот как его зовут.

Да, он храбр и ловко сражается, но доверия не заслуживает. Батиат был убежден, что в настоящем бою этот Спартак окажется трусом.

– Пусть приведут рабынь, – приказал он атриенсию.

Наконец-то он наелся досыта.

Теперь он желал других удовольствий.

Кухня гладиаторской школыСедьмой час

Кухню охраняли всего двое – в отличие от повозок с оружием, за которым присматривали более двадцати стражей, вооруженных мечами и кинжалами.

Крикс и Эномай следовали за Спартаком, который согласился возглавить нападение. Вместе с ними отправились Ганник и Каст и еще полдюжины гладиаторов, на которых галлы тоже рассчитывали, готовя побег. Остальные рабы, которым они рассказали о своем намерении захватить кухню и все, что может пригодиться в качестве оружия, равнодушно пожимали плечами и до поры до времени не собирались присоединяться к восстанию, считая его безумным, но прежде всего – опрометчивым шагом. Им нужно было время, чтобы как следует все обдумать.

Спартак быстро приблизился к одному из стражников. Увидев его, тот угрожающе поднял меч, но фракиец быстро ударил его ногой по руке и обезоружил, затем повалил двумя ударами по лицу. Нападение было настолько внезапным, решительным и жестоким, что застало стражника врасплох: не успев сообразить, что происходит, он рухнул на землю без сознания.

Тем временем Крикс и Эномай обезоружили другого охранника, пустив в ход деревянные мечи, которые так и не вернули после упражнений. При помощи кельтов они молотили беднягу до тех пор, пока его голова с громким треском не лопнула; стражник затих навсегда. Другой, тот, которого Спартак сбил с ног, был еще жив, и Крикс с Эномаем вопросительно уставились на фракийца. Спартак понял, чего они хотят.

– В этом нет необходимости, – сказал он.

– Если ты не убьешь его сам, это сделаю я, – возразил Крикс.

Видя, что Спартак бездействует, Крикс воткнул деревянный меч стражнику в шею и с силой надавил; в конце концов тупой наконечник вышел с другой стороны. Землю вокруг несчастного оросила кровь.

Спартак ничего не сказал: он делал лишь то, что считал нужным, но пока что обращал мало внимания на других. Главное – достать боевое оружие. С лицами, забрызганными кровью, они выбили кухонную дверь и ворвались в просторное помещение, где готовились не только скромные блюда для гладиаторов, но и обильные яства для владельца гладиаторской школы.

– Берите все, что режет и колет! – приказал Спартак тоном прирожденного начальника.

Никто не спорил. Всеми владели нетерпение и страх, но, в конце концов, они ведь затем и явились в проклятую кухню. Они прихватили топоры, ножи с широким лезвием, которыми повара разделывали мясо и рыбу, а также длинные острые шампуры, на которых в большом очаге жарили туши кабанов и других животных. Повара и кухонные рабы жались по углам, не оказывая сопротивления. Гладиаторы сновали по кухне, не глядя на них, будто их и не было. Враги – не повара, а надзиратели, которых предстояло перебить, и восставшие не были уверены, что справятся.

Отныне всем им грозила смерть на кресте, и они это знали. Две мысли занимали их ум: одна – о грядущей казни, другая – о необходимости взять с кухни все режущие и колющие предметы.

Спартак, Крикс и остальные гладиаторы, вооружившись топорами, шампурами и ножами, вышли из кухни, готовые броситься на охранников, присматривавших за телегами с оружием. Но гладиаторов было всего пятнадцать. Когда они достигли столовой, где сидели десятки их сотоварищей, не принимавших участия в бунте, Спартак обратился к этим последним:

– Нас пятнадцать, и стражи наверняка нас прикончат, но будь нас хотя бы тридцать, мы бы прикончили их. На кухне осталось еще много ножей. Вы можете рискнуть, вооружиться и последовать за нами или же остаться здесь и умереть, развлекая римлян, которые смеются над вашими страданиями и потешаются над вашими увечьями.

Больше Спартак не сказал ничего. Он не привык произносить громкие речи. Его личный пример убеждал лучше любых слов.

Он двинулся мимо остолбеневших рабов. Крикс и остальные бунтовщики последовали за ним.

Выйдя из столовой, Спартак остановился.

– Подождем, – сказал он.

– Чего нам ждать? – раздраженно отозвался Эномай. – Повара вот-вот забьют тревогу.

– А может, и не забьют. В конце концов, они такие же рабы, как и мы. И хотят узнать, чем все закончится. Подождем немного и посмотрим, не присоединится ли к нам еще кто-нибудь.

Эномай покачал головой, но в этот миг рядом с ними появились гладиаторы, вооруженные острыми кухонными ножами, – около дюжины. А также двое поваров: напуганные не меньше остальных, они решительно размахивали топорами. Затем еще человек пятнадцать, и еще немного, и еще горстка… Вскоре набралось семьдесят человек с ножами, шампурами и топорами – гладиаторы и кухонные рабы.

Покои Лентула Батиата

– Ты! – воскликнул Батиат, указывая на одну из рабынь, убиравших подносы с едой после пиршества.

Девушка побледнела, но ей оставалось только подчиниться.

– На колени! – приказал Батиат, стаскивая с себя одежду, пока не остался в одной тунике, которую закатал до пояса, обнажив член, ослабевший от возлияний и яств.

Рабыня собралась было помотать головой, но не позволила себе даже этого.

Недавно она видела, как хозяин отвесил пощечину другой рабыне, которая не кинулась сломя голову удовлетворять его похоть, да такую, что у бедняжки вылетели зубы. Оказавшись в безвыходном положении, девушка готова была сделать то, что требовал хозяин и что она уже делала прежде, как вдруг двери распахнулись. В атриум с криками ворвались около полудюжины мужчин, с ног до головы перепачканных кровью.

– Они захватили оружейные повозки!

Батиат оттолкнул рабыню, опустил тунику и поднялся. Несмотря на кровь, покрывавшую их лица, он узнал охранников гладиаторской школы.

– Оружие? Кто захватил? – выпалил он, смущенный и рассерженный несвоевременным вторжением в самый разгар утех. – Ради Юпитера, говори яснее, солдат!

– Гладиаторы… Они украли ножи и кухонную утварь и напали на нас. Их было много, больше полусотни. Остальные стражники мертвы. Рабы захватили повозки с оружием и бегут в горы.

Батиат оттолкнул охранника, быстро прошел мимо остальных, пересек прихожую и распахнул двери, желая видеть, что происходит в школе. Выскочив на улицу, он увидел, как повозки с оружием, запряженные лошадьми из его конюшни, удаляются по дороге к великой горе Везувий. Вокруг повозок виднелись десятки вооруженных людей.