Что такое буддизм

Дом Готамы считал себя династией солнца, но, не смотря на то, должны были с покорностью уступать требованиям шравастийских владетелей, которые не могли похвалиться своими предками и происходили из низкой касты. Не имея средств поддержать права народной самостоятельности, шакья могли только питать глубокое чувство ненависти к дому Брахмадатты. Когда Прасенаджита вступил с ними в родственные связи, негодование их не имело границ. Это обстоятельство они считали унижением благородного их происхождения, и, может быть, видели в поступке шравастийского государя замыслы, решавшие будущность их владений. В таких обстоятельствах, наследник Шуддходаны отказался от своих прав и надежды возвратить прежние времена независимости своего отечества. Бегство Сиддхартхи совпадает с тем временем, когда Прасенаджита потребовал от шакья девицу их племени. В безмолвии пустыннической жизни он хотел скрыть страдания своей души.

Отшельничество было в его время в большом уважении. Как следствие глубокого разочарования в действительных благах настоящей жизни, оно ещё более укоренялось частными и общественными бедствиями и условиями самого климата Индии, и находило сочувствие в народе. К этому присоединялась всеобщая вера индийцев в закон перерождений, по которому человек осуждён на многотрудное переселение из одного класса существ в другой. Страдания и освобождение от них были две идеи, проникавшие все классы общества, занимавшие головы анахоретов и господствовавшие в системах философских. Они целиком перешли и в буддизм, им не верила одна только эпикурейская школа Локаятика. Люди, проникнутые идеей вожделенного освобождения от влияний на душу всего чувственного, разрывали связи с обществом и своим семейством и вдали от житейских волнений надеялись суровой жизнью заблаговременно упрочить за собой блаженство будущей жизни в перерождениях или глубоким и безмятежным размышлением разгадать тайну существования мира и человека. Нередко сами государи Индии на склоне своей жизни слагали с себя царственный сан, и, возложив его на наследников престола, проводили остаток дней своих в благочестивых размышлениях, в тишине загородных садов и рощ.

Звание отшельника было священным и неприкосновенным в глазах народа, пропитание его зависело большей частью от доброхотных подаяний поселян или от щедрости вельмож и государей, которые со своей стороны тоже покровительствовали анахоретам. При таких благоприятных обстоятельствах разнообразные роды пустынников умножились по всей Индии. Они населяли роскошные берега Ганги, банановые рощи и горные ущелья: одни из них были произвольные6 труженики, налагавшие на себя всевозможные истязания, другие созерцатели, искавшие покоя в бездействии тела и духа или погружавшиеся в созерцания; иные – скитальцы, бродившие по деревням и жившие подаяниями жителей.

Родичи Сиддхартхы, насколько нам известно, менее всех благоприятствовали отшельнической жизни. В окрестностях Капилавасту было несколько отшельников, но цинизм и истощённая наружность их возбуждали в Шуддходане одно отвращение, и самые знаменитые пустынники не удостаивались от шакья никакого уважения. «Нельзя и требовать этого уважения», говорил впоследствии времени сам Будда, «от потомков Кшатрия благородного и высокого рода».

Главный притон отшельников был в Магадхи, и преимущественно в восточной её части. Бимбасара, вступивший на престол после отца своего Махананды, был могущественным государем тех времён в Индии, а Магадхи, находившаяся под его властью, была самой цветущей и богатой страной. Владения его простирались от Бенгала и Брахмапутры до Варанаси, с юга отделялись от Дакшины или нынешнего Декана горами Мала́я или Виндхья, на севере ограничивались Гималайским хребтом. Как государь просвещённый и дальновидный, Бимбасара открыл в своих владениях приют мудрецам и пустынникам, которые не замедлили воспользоваться таким благоприятным случаем и со всех концов Индии начали стекаться в Раджагриху. Здесь философы разных школ и отшельники разных родов находили верное пропитание, безбедную жизнь и терпимость мнений.

Учёные люди были и при дворе Бимбасары. Окрестности столицы и особенно ущелья и пещеры горы Гридракуты населены были отшельниками. В лесах, простиравшихся от столицы на юг и юго-восток до города Гайи, развалины которого ныне известны под именем Будда-Гайи, и по берегам Нираньджаны обитали пустынники-созерцатели: из них особенно известны были Удракорама и Аратакалама. Ещё далее на берегу реки жил Урувилва-Кашьяпа, огнепоклонник, столь прославившийся строгостью своей жизни, что ежегодно совершались из Раджагрихи путешествия на поклонение знаменитому анахорету.

Шесть лет Сиддхартха посвятил поиску учителя-гуру, который приобщил бы новоначального отшельника к подлинным знаниям, воспитал бы в нём навыки работы над собой и наставил бы на путь внутреннего совершенствования и познания истины. С этого момента Сиддхартха становится Шакьямуни, что буквально означает «отшельник», или «мудрец» из рода Шакьев.

Покинув свою отчизну, Сиддхартха не имел определённой цели и намерения избрать для себя тот или другой род жизни отшельников. Все обстоятельства доказывают, что он сначала вовсе не обращал внимания на различие и даже враждебные отношения, существовавшие между пустынниками, и что единственным желанием его было присоединиться к первым отшельникам, какие ему встретятся. Таким образом, когда дошла до него молва о гридракутских тружениках, он немедленно отправился к столице Магадхи, миновав пустыни Кошамби, нынешний Аллахабад и Варанаси, и в скором времени вступил в избранное им общество произвольных тружеников. Под их руководством он усердно принялся изнурять своё тело жестокими и странными средствами. Судя по жару, с каким молодой правраджика, (так называли в то время людей, покидавших мир с душеспасительной целью) подвизался в труженичестве, можно думать, что идея страданий, более или менее безотчётная, преследовала его, и что он подражал изуверскому самоотвержению своих наставников, не столько в чаянии блаженных воздаяний и будущих наслаждений, сколько в надежде приобрести совершенное бесстрастие и навык терпеливо переносить самые тяжкие труды и испытания.

Но когда свобода и время дали Сиддхартхе возможность спокойно обсудить принятый им образ жизни, жар к труженичеству охладел в нём. Он не видел уже пользы в обычае тружеников лежать на колючих растениях, натираться золой, целые дни стоять под солнечным жаром и в других насильственных средствах, которые, иссушая в душе источник живых чувств, не искореняли тщеславия и не согласовались с потребностями ума более или менее просвещённого. Сиддхартха утвердился в печальном взгляде на мир и на явления, совершающиеся в нём. Обстоятельства и время укоренили в нём глубокое убеждение во всеобщих страданиях, но он напрасно искал у тружеников действительных средств к освобождению от этих страданий. Поэтому он решился расстаться с гридракутскими отшельниками и искать для себя наставников, более знакомых с духовной жизнью. Он перешёл к Удракораме и Аратакаламе.

Эти пустынники были созерцателями, принадлежали к классу тех индийских подвижников, которые для самосовершенствования пренебрегали правилами деятельной жизни и весь труд подвижничества полагали в навыке к твёрдому и безмятежному покою души. Бесстрастие, одно из важных начал индийской аскетики, было целью их усилий. Как скоро Сиддхартха вступил в общество этих созерцателей, спокойный образ жизни их так понравился ему, что он решил остаться с ними на долгое время. У них он брал уроки в созерцательной жизни и посвящён был во все тайны её. Под их руководством он проходил степени символической лестницы самопогружений, которые должны были постепенно умирять его душу, очищать её от волнений чувств и мыслей, предохранять от влияния внешних впечатлений и водворить в ней навсегда непоколебимый покой. Целые дни он проводил в бездействии, погружаясь с наслаждением в мечтательный мир, и так привык к этому занятию, что оно сделалось любимым на всю его жизнь до самой смерти. «Однако же, говорят его биографы, он остался недоволен началами, на которых основывалась система созерцания Удракорамы и Аратакаламы: ему казалось невозможным, чтобы, восходя по степеням его, душа созерцающего оставалась неизменной, и в самих выспренних самопогружениях, когда прекращается всякая деятельность и всякое движение в душе».

Поэтому, прибавляют те же биографы, Сиддхартха расстался и с созерцателями, как расстался с тружениками, и уже один, без посторонних примеров и наставлений, совершил труд предварительного подвижничества. Действительно, несуществование я как индивидуального, так и всеобщего, было, как увидим после, одним из основных начал учения Будды, но это буддийское мнение было следствием взгляда его на всё существующее, как подлежащее закону рождения, изменения и уничтожения. Будда перенёс в свою аскетику почти всю систему созерцания своих наставников, он отвергнул только убеждение их: самая высшая степень созерцания есть состояние полного и конечного освобождения от влияний на душу всего чувственного, то есть нирвана.

Пристрастие его к созерцанию доказывает, что он не так скоро, как рассказывают буддисты, оставил пустынников-созерцателей. С тех пор, как он покинул Гридракуту, протекло шесть лет, и, вероятно, большую часть этого времени он провёл сначала с Аратакаламой, а потом с Удракорамой. Последний из них был самым известным созерцателем того времени. Он оставил после себя сочинение, в котором изложена была его философия. Однако же Сиддхартха не был удовлетворён наставлениями учёного Удракорамы и впоследствии не упускал случая открывать своим ученикам недостатки его системы. Несогласие в философских взглядах, а может быть и смерть Удракорамы, которую, по неопределённости буддийских сказаний, можно отнести к этому времени, заставили Сиддхартху снова начать скитальческую жизнь.

Он переселился к окрестностям Гайи и решился жить один, без руководителей. «Здесь», говорят его жизнеописатели, «в беседе с самим собой и усиленным размышлением он нашёл, наконец, решение своих сомнений и вопросов, которого напрасно искал у тогдашних пустынников. Ум его прояснился и постиг действительное значение предметов и явлений, разгадал тайну страданий, удручающих человека, и нашёл верные средства к освобождению от них». Другими словами, он составил собственный и самостоятельный взгляд, как философии, так и аскетики и образовал новое учение, которое отличалось от существовавших в его время систем.

Дав себе обещание не сходить со своего места до тех пор, пока не обретёт истину, Шакьямуни сел со скрещёнными ногами (принял «позу лотоса») под фикусовым деревом и погрузился в медитацию. Во время своего духовного поиска Гаутаме пришлось столкнуться с различными наваждениями и искушениями. Так, злое и демоноподобное существо Мара (санскр. māra – «разрушение», «гибель») пыталось отвратить подвижника от его пути, предлагая его взору соблазнительных красавиц, создавая видения стихийных бедствий и нападений рассвирепевших животных. Но Сиддхартха оставался непреклонен в своих устремлениях до тех пор, пока не осуществил, наконец, свой духовный прорыв. Он обрёл просветление (бодхи) и стал Буддой. Это случилось на сорок девятый день медитации, когда подвижнику было тридцать пять лет от роду. С этого момента он стал существом, превосходящим не только всех людей, но и всех божеств. Он перестал быть человеком в собственном смысле этого слова, ибо всякий человек находится в плену сансары, которая стала не властна над Буддой.

Имя Будды усвоено было у индийцев только теми лицами, которые отличались практическими и теоретическими познаниями, строгостью жизни и даром красноречия. Восторженные поклонники Шакьямуни, величая своего вероучителя Буддой, совмещают в этом понятии все нравственные, умственные и даже физические совершенства, какие только возможны для человека.

Разумеется, сам Будда думал о себе не столь восторженно и высоко, однако же он находил в себе все признаки мудреца, то есть Будды. Будучи глубоко убеждён в верности и основательности своих начал, обдуманных на свободе и в тишине уединения, и, считая свои открытия в области философии и нравственности светлыми истинами, которые должны ниспровергнуть предрассудки, суеверие, изуверство и заблуждения ума, господствовавшие, по мнению Будды, в школах других философов и отшельников, он ставил себя на степень единственного и общего руководителя в духовной жизни и мудрого наставника в изыскании истин. Прозелитизм7 не был в его характере, однако, последующие обстоятельства доказывают, что он не чужд был веры в своё призвание. Так он мечтал, по крайней мере, при самом вступлении своём в общественную жизнь, когда опытность не успела охладить его юношеского жара.

Не желая быть в пустыне, он решился появиться в покинутом им свете и распространить своё учение. С этой целью Будда оставил окрестности Гайи и отправился к западной границе Магадхи, намереваясь, вероятно, посетить свой отеческий город. Но расчёт его не был верен: один, без последователей и без известности, он не мог ожидать успеха на том поприще, на котором в его время подвизалось столько аскетов, людей опытных, окружённых толпой учеников и высоко уважаемых в народе. В Варанаси Будда встретил несколько своих родичей и на них хотел испытать действительность своего учения и красноречия. Опыт был неудачный: шакьяпутра, то есть члены фамилии Шакья встретили его насмешками и не скрыли своего презрения к учительской важности, с какой он раскрывал им свои аскетические взгляды. Они укоряли его в непостоянстве и легкомыслии, с каким он переменял несколько раз род жизни, переходя от одних пустынников к другим, и доказали ему, что в настоящем положении он не имеет ещё необходимого авторитета в деле проповеди, ни опытности мудреца, каким он хотел явиться перед ними.

Такое неудачное начало общественной жизни Будды заставило его обратить внимание на шаткость своего положения и на условия, при которых он мог бы подействовать на общественное мнение. Самым верным средством для достижения этой цели, он полагал, было стать во главе многих последователей и иметь на своей стороне толпу сподвижников. Будда и решился так сделать, думая, что, если бы ему удалось привлечь на свою сторону какого-нибудь анахорета, пользовавшегося уважением в народе, то авторитет и влияние его в обществе были бы упрочены. Будда знал, что самый знаменитый анахорет в то время был Урувилва Кашьяпа, и отважился на трудное предприятие привлечь на свою сторону этого влиятельного человека. Итак он воротился из Варанаси к городу Гайе, на берега Нираньджаны, где жил Кашьяпа.

Урувилва Кашьяпа был огнепоклонник, но из этого ещё нельзя заключать, что он следовал религии Зороастра, если считать эту религию чуждой Индии. Судя по народности Урувилвы Кашьяпы, надобно думать, что он был или из числа шиваитов, поклонявшихся огню, как символу Шивы или разрушительной силы, или последователем Уллуки, основателя философской школы, известной впоследствии под именем Вайшешики, в учении которого огонь был самым могущественным деятелем в целом мироздании. Обожание огня соединялось с обожанием небесных светил. Каждый день с восходом солнца огнепоклонник поклонялся восходящему светилу, в известные часы дня закалывал животных в жертву огню и жёг благовония, ночью разводил на жертвенниках огонь и зажигал лампы. Можно впрочем догадаться, что огонь храним был неугасимым. В таких занятиях проводил жизнь Урувилва Кашьяпа, у него было целое общество учеников. Два младших брата Гайя Кашьяпа и Нати Кашьяпа жили отдельно от старшего брата, также на берегах Нираньджаны. Оба они имели по нескольку учеников и также поклонялись огню, но Урувилва имел над ними власть семейного главы и авторитет учителя. Таким образом, он первенствовал среди нираньджанских огнепоклонников.

Будда, разумеется, не желал поступить в число учеников Урувилвы Кашьяпы, а хотел быть у него гостем или соседом, поэтому, когда он прибыл к нему, старый анахорет с первого свидания с ним заметил, что имеет дело не с учеником, принял его холодно и советовал ему искать себе пристанища где-нибудь в другом месте. Несмотря однако на такую недоверчивость хозяина, Будда настоял на своём и поселился в одной запустелой пещере, вблизи жилищ огнепоклонников. С сих пор началась у него борьба с религиозными и личными предубеждениями Урувилвы. Целых шесть лет он продолжал её неутомимо, не обращая внимания ни на какие препятствия, действуя однако же с большой осторожностью.

Прежде всего он постарался приобрести расположение и доверенность Урувилвы, оказывая ему услуги и знаки внимания. Он уделял ему лучшую часть из подаяний, какие удавалось ему набирать в окрестных деревнях, приносил ему в подарок редкие плоды, которые он доставал в лесах, благодаря обезьянам, кидавшим в него ими с вершины деревьев, и простёр свою угодливость до того, что разводил огонь на жертвенниках при поклонениях Урувилвы.

Во время ежегодных посещений Урувилвы набожными пилигримами, Будда уходил на другой берег реки и скрывался там до тех пор, пока не оставалось у Урувилвы ни одного посетителя, не считая себя в праве, как он сам уверял Урувилву, иметь участие в почтении пилигримов и в приносимых ими дарах, которые должны принадлежать только Урувилве. На самом деле Будда уходил на это время из опасения, чтобы посторонние не сочли его учеником Урувилвы, заметив его в обществе этого анахорета. Подобным поведением Будда мало-помалу приобрёл дружбу Урувилвы, который начал платить за внимание вниманием. Он оказал Будде важную услугу, спасши его жизнь от очевидной опасности.

Будда имел обыкновение часто переходить на другой берег Нираньджаны, где пропадал, бродя но деревням за милостыней или углубляясь в уединённые места. В одно из таких путешествий Будды река от сильных дождей выступила из берегов, и то место, где он переходил её в брод, сделалось непроходимым. На возвратном пути, бурная ночь застала Будду, когда он подошёл к берегу реки, однако, он смело вступил в воду, но едва сделал несколько шагов, как быстрина реки увлекла его и понесла вниз вместе с мутными волнами. В это самое время Урувилва, опасаясь за своего друга, дожидался его возврата, как вдруг услышал крик на реке и узнал голос Будды. Он тотчас собрал своих учеников и бросился с ними к реке для спасения утопающего. Через несколько времени Будда был спасён от явной смерти. Этот случай, кажется, ещё теснее сблизил Урувилву с Буддой.

По мере того как Будда приобретал влияние на Урувилву, он старался разрушать в нем прежние убеждения и в беседах с ним доказывал ему неосновательность суеверных обрядов, каким следовали огнепоклонники, предлагая в замен того свои взгляды и свою нравственность, взгляды, по его мнению, самые естественные – нравственность самую простую и чистую. Впрочем подробности об успехах Будды в деле обращения Урувилвы вовсе неизвестны, известно только то, что Будда достиг наконец своей цели: убедил Урувилву оставить прежние верования и сделаться ревностным поборником своего учения. Жертвоприношения были прекращены и жертвенные сосуды брошены в Нираньджану.

Ученики Урувилвы беспрекословно последовали примеру своего учителя и без ропота оставили прежний образ жизни. Через некоторое время братья Урувилвы, Гайя и Нати, узнав об этом событии, поспешили присоединиться к новому обществу, в полной уверенности, что, если бы новый образ мыслей и поведения не был лучше прежнего, старший брат никогда не решился бы принять их. Итак, они признали Будду своим главой, ещё не зная хорошо духа его учения. Число членов, составивших общество последователей Будды, простиралось за несколько сот.

Положение Будды было таково, что не могло оставаться тайной вне круга его последователей. Давно уже знали, что один Шакьяпутра, сын Шуддходаны, сделался отшельником. В тех местах, где он подвизался или сбирал подаяния, он был известен под именем шрамана Готамы, то есть подвижника из дома Готамы: он и сам называл себя Шраманом и носил это название до самой смерти. Когда Будда пришёл к Урувилве и подчинял его своему влиянию, в окрестных селениях говорили, что Урувилва приобрёл себе нового ученика из касты Кшатрия. Будда опроверг этот слух, явившись во главе многочисленного общества, но подал повод к другим слухам, более важным.

В народе распространилась молва, что на востоке явился член племени Шакья, царского происхождения, во главе нескольких сот приверженцев, и будто он намерен мало-помалу приобрести сан Чакравартина Золотого колеса. Это имя по давнишним преданиям напоминало народу Монарха всей Индии и блаженные времена единодержавной власти, когда не было распрей и вражды между мелкими владетелями, и когда народ не боялся их притеснений и не терпел бедствий от войны, но, находясь под скипетром одного царя, наслаждался всеми выгодами единодержавного государства. Слух о намерениях приписываемых Будде, дошёл и до Раджагрихского двора и возбудил между приближенными Бимбасары некоторые опасения, но Бимбасара не верил народным толкам, считал Будду простым отшельником и не предполагал в голове его никаких политических замыслов. Прибытие к Раджагрихе Будды решило сомнения, возникшие на этот счёт.

Между тем как о нём делали предположения, Будда намеревался расстаться навсегда со скрытным образом жизни, какой он вёл до сих пор, и переселиться в такое место, где его общество могло бы наслаждаться безбедным существованием: столица Магадхи представляла ему эти выгоды. Кроме множества других соображений, решавших этот выбор, Будда, наверное, хотел нечаянным и произвольным приходом в Раджагриху опровергнуть распространившиеся на счёт его ложные слухи. Итак, он с новонабранным братством двинулся с берегов Нираньджаны и перешёл к Раджагрихе. По обыкновению, он поселился в окрестностях столицы, в пригорье Гридракуты, в соседстве с тружениками, прежними своими сподвижниками.

Первым делом по прибытии сюда надо было оправдаться в мнимых политических замыслах. Он объявил публично, что житейские мысли давно уже оставили его, и что мирская слава не есть удел отшельника. Бимбасара, убеждённый в невинности Будды, оказал ему явные знаки своего внимания и покровительства, обласкал его и обещал ему и его обществу верное пособие на всё то время, пока он будет оставаться у столицы Магадхи. Благорасположение Государя имело для Будды счастливые последствия. Нашлись люди, которые позаботились доставить приют обществу шраманов – дело, считавшееся в те времена богоугодным и душеспасительным.

Будда поселился в Гридракуте, которая была заметна в цепи гор, окруживших Раджагриху со всех сторон своими пятью вершинами, на которых витали орлы, отчего она и получила название Гридракуты (гридра – орел и кута, или куча – вершина). В крутых скатах её существовало несколько пещер, куда укрывались отшельники от непогод и шума общественной жизни. Гридракута была недалеко от города, но окрестности её были дики и пустынны. Хотя Будда предпочитал эту пустыню другим местам, более оживлённым, многочисленное братство его требовало однако же пристанища более удобного.

Один Раджагрихский вельможа но имени Каланда помог Будде пристроить его последователей. Он предложил к их услугам свой загородный сад или бамбуковую рощу, называвшуюся по имени владельца Каландакой и отстоявшую от города не более, как в одном киломнтре на север. Каланда отдал было этот сад отшельникам из секты ниргранта, но, когда заметил благосклонное внимание Государя к Будде, заставил их отказаться от этого дара и передал его во владение Будде. Будда не замедлил поселиться в Каландаке и нашёл в нем готовые и удобные помещения для себя и для своего братства.

С такими благоприятными предзнаменованиями Будда начал свою публичную жизнь. Любопытно было бы проследить за дальнейшими событиями её, за успехами Будды в распространении его учения, его борьбой с другими школами Индии, путешествиями по Индии и другими обстоятельствами – это могло бы служить лучшей исторической характеристикой жизни Будды, но обо всём этом буддийские писатели не позаботились, или не имели средств сохранить отчётливые сказания. Все специальные жизнеописания Будды и биографические отрывки, встречающиеся в других буддийских сочигениях, описав подробности жизни Будды до того времени, когда он перешёл в Раджагриху со своим братством, прекращают на этом месте нить своего рассказа и переходят к описанию последних годов жизни Будды.

Будда скончался восьмидесяти лет от роду. Ему было за тридцать лет, когда он обратил Урувилву, следовательно, до последнего десятилетия его жизни, ознаменованного важными событиями, простирается почти сорокалетний период, составляющий самую важную часть жизни Будды, но упущенный его биографами. За недостатком исторических фактов для пополнения этого промежутка нам остаётся предложить здесь ряд замечаний об образе жизни, принятом Буддой со времени поселения у Раджагрихи, об общежительных правилах, установленных им в своём братстве, и об его общественных дедах.

Будда был шраманом – так он называл сам себя и так называли его и другие. Означая вообще всякого подвижника, ведущего строгую аскетическую жизнь, это имя не называло какой-то особый род отшельников, но, когда Будда усвоил его, как суть своей жизни, с тех пор оно сделалось исключительным наименованием всякого буддиста. Значение звания шрамана и отличие его от других званий объясняется у буддистов исторически. В давние времена, говорит одна сутра, описывающая происхождение индийских каст, были примеры, когда некоторые из членов общества, вследствие ли домашних несчастий или по особому настроению души, покидали житейские заботы, слагали с себя обязательства семейной жизни и удалялись в пустынные места. Поселившись в горах или лесах, они строили из растений и древесных ветвей шалаши и проводили в них жизнь спокойную и беззаботную, посвящая большую часть времени размышлению. О запасах для своего пропитания они не заботились. Если они нуждались в чем-нибудь, то ранним утром, или поздним вечером, они отправлялись в ближние деревни и, получив от доброхотных подателей все нужное для себя, пищу или одежду, снова возвращались в свои убежища.