Голубая гортензия

Закрытый гроб стоял у алтаря, устланный кружевом и живыми цветами, а тусклый свет, рассеянный сквозь витражные стекла, красил их белизну слабыми пятнами света. В правых рядах Гарольд заметил Фредерика. Тогда он приостановился и уверенно расправил плечи.

Колман не видел вошедшего Говарда, поэтому громкие шаги за спиной и резкий знакомый голос заставили его обернуться.

– Мои соболезнования.

Мгновенно Фредерик оскалился. Что-то злое уже хотело сорваться с его губ, но он быстро опомнился и пробурчал невнятный ответ, сопроводив его нервными киваниями.

Фредерик стоял у самого первого ряда скамеек, а чуть дальше за ним сидели две девушки и пожилая дама. Гарольд не знал ни одну из них, но разобрался без труда – дочки и кто-нибудь из важных родственниц.

– Где я могу оставить цветы? – перед поникшим лицом Фредерика он тряхнул лилиями, обернутыми в черную крафтовую бумагу с лентами.

– Вазы. Везде вазы. Специально.

– Благодарю.

Конечно, Гарольд видел, где стоят вазы. Он лишь хотел обозначить Фредерику свое присутствие. Убедиться, что тот ни капли не изменился. За ту минуту, пока они перекидывались бессмысленными фразами, было трудно понять, действительно ли Колман переживает утрату или вновь собирается жениться через пару месяцев. Гарольд оставил букет для покойной и мысленно попросил у нее прощение, чтобы раз и навсегда закрыть внутри себя эту тему. Но тут настала его очередь удивляться. Фредерик пошел следом за ним.

– Если вы здесь для того, чтобы устраивать сцены, я попрошу вас уйти.

Он говорил негромко, почти шепотом, но эхо его слов расползлось по каменным стенам церкви. Они долетели до родственниц, и Гарольду показалось, что темноволосая девушка, которая ближе всех сидела к краю, смотрит в его сторону. Ее мутный взгляд скользил по нему, так нигде и не замирая. Лицо выглядело усталым и опухшим, словно она собиралась расплакаться. В ее длинную косу была вплетена черная ленточка, завязанная на конце маленьким бантом, который она поглаживала, перебросив волосы на плечо. Гарольд понял, что Регина приходилась ей матерью. Рыжая девушка в черном брючном костюме и пожилая дама с вуалью были не так расстроены похоронами. Они увлеченно шептались, будто забыли, что находятся в церкви.

– Никаких сцен, – отозвался Гарольд, погладив подбородок, – еще раз мои соболезнования.

Постепенно люди рассаживались. Казалось, между рядами загулял ветер: шелестели одежды, шаркала обувь. И все равно звуки оставались тихими, словно уважали чужую смерть и извинялись за бренную возню живых. Несмотря на ужасную погоду, гостей прибыло довольно много. Пахло ладаном, мокрой зеленью цветов и сыростью камня. Гарольд не всматривался в лица, надеясь не встретить знакомых; он сидел в самом конце левого ряда, с краю, и смотрел в одну точку – на алтарь. То, ради чего приехал в Брэмфорд, он выполнил за считаные мгновения. Панихида же была чистой формальностью. Ему хотелось уйти сразу, не дожидаясь, когда мелькнет ряса священника, вынудив зал притихнуть , но отчего-то решил остаться.

Гарольд пробовал сосредоточиться на мессе, но вдруг поймал боковым зрением какую-то опоздавшую женщину. Она присела справа от него. Он буквально силой заставил себя не обернуться и сидеть ровно, потому что безошибочно узнал пестрый шлейф ее духов. Терпкую пряность индийской розы не мог перебить уже никакой ладан. В груди заныло – то ли от неожиданности встречи, то ли от сожаления, что вовремя не ушел.

– Пришел порадоваться чужому горю, Гарольд? – шепнула она, лишь слегка наклонившись в его сторону.

– Пришла на освободившееся место? – ответил он, расправив плечи. – Смотри, что случилось с предыдущими кандидатками.

Она подавила едкий смешок.

– Не ожидала, что судьба вновь сведет нас в таком месте.

Гарольд повернулся к ней, но впечатление было уже не столь ярким, как в тот миг, когда он только угадал ее присутствие. За почти два года он не забыл Салли, но все же не привязывался к женщинам так сильно, чтобы тосковать о них спустя столько времени. Чувства, если они когда-то и жили в сердце, давно умерли – Салли убила их собственными руками. А теперь вновь сидела перед ним: в черном костюме от Шанель, в шелковом платке, повязанном на обесцвеченные волосы больше как украшение, нежели элемент траура. Пахла воспоминаниями и мило улыбалась, словно ничего и не было.

– И я не ожидал.

– Я пришла только потому, что об этом написали во всех газетах. Мне не нужен Фредерик, – она словно оправдывалась, – но еще на пороге мне показалось, что мелькнул твой затылок…

– Мне все равно, Салли. Правда. Что ты делаешь и почему – мне давно неинтересно.

Гарольд немного вытянул шею, будто что-то рассматривал впереди, давая понять, что разговор окончен.

По диагонали в правых рядах то и дело мелькало бледное лицо. Младшая из дочерей Фредерика туда-сюда вертелась, кого-то целенаправленно высматривая в зале. Пожилая дама даже несколько раз шикнула на нее, и совсем недолго девушка сидела смирно, как потом опять принималась за свое. Сначала Гарольд не придавал этому значения, пока не обнаружил, что несколько раз подряд она обернулась именно на него. Совесть неприятно уколола – мало того, что из-за глупой мести Бозорга пострадали непричастные люди, так еще и чьи-то дети остались без матери. А он никак тому не помешал.

В заключение священник произнес несколько слов о том, какой хорошей женой и матерью была Регина Джессика Колман при жизни, как много сделала для Брэмфорда и его жителей, и по залу прошлась едва слышная волна легких усмешек. Настолько незаметных, что не стоило и обращать внимания, но в то же время испортивших общую картину как бельмо.

– Все же знают, что она сбежала с Томом Шелтоном, – Салли произнесла это так, что сидевшие впереди дамы в недоумении обернулись.

– Особенно ты.

– А как же, Гарри? Я знаю все и обо всех. И никогда ничего не скрываю.

– Сплетница.

Катафалк увез гроб и близких родственников, и вслед за ним поехала еще одна машина, полная белых цветов. На вымощенной дорожке всюду лежали опавшие листья, лепестки, поломанные стебли, потерянные целиком бутоны, и дождь прибивал их к земле, мешая с пылью и дорожной грязью. Гарольд направился к водителю, даже не попрощавшись с Салли. Она осталась стоять на ступеньках церкви растерянная, словно ожидала совершенно другого продолжения встречи. В ее руках не было зонта – лишь сумочка, которую она прижимала к себе. Какое-то время Гарольд наблюдал за ней из машины.

– Сэр, мы едем?

– Подожди.

Они не двигались, и нарастающие капли барабанили по крыше и стеклам.

– Видишь женщину? Вот она, идет вдоль дороги. Поезжай рядом с ней.

Они поравнялись, и Салли, гордо задрав голову, стучала каблуками по обочине. Красный кабриолет ехал медленно, держа ее на уровне заднего сидения. Гарольд не вытерпел, приоткрыл дверь и крикнул:

– Хоть на такси деньги есть?

В ответ она лишь ускорилась.

– Садись, пока я предлагаю.

– А то что?

– А то потом не предложу.

Остановившись, она злобно топнула, выдохнула, но мигом очутилась в машине. Потянувшись, Гарольд захлопнул дверь и оказался у самого ее лица. От него пахло мокрой пудрой и обиженной женщиной. Стянув с волос промокший черный платок, он с жадностью впился в губы Салли, и кабриолет, набрав скорость, помчался по тонущим улицам в сторону брэмфордского отеля.

Глава 5

Мягкость шелковых простыней нежно ласкала кожу. Из-за ливня номер казался остывшим и прохладным, но жар любящих друг друга тел раскалял воздух, позволяя забыть о погоде. Они сняли комнату как Хэл и Гелла – под именами, что в пору их отношений всегда оставляли на ресепшенах, дабы сохранить инкогнито. Маленький возврат к прошлому вгонял Гарольда в странную тоску. Вот он снова поглаживает волосы Салли, похожие на дикую сухую траву, пока она острым подбородком прижимается к его груди, ни на минуту не умолкая. Словно не убежало прочь столько времени и не было ничего такого, что могло однажды их разлучить. И все же что-то ощущалось неправильным. То ли Салли с тех пор слишком изменилась, то ли стал другим сам Гарольд.

– Где ты была все это время? – спросил он, не особенно прислушиваясь к тому, что она успела наболтать.

– Ездила по Восточному побережью. Так вышло, что остановилась в Бруклине.

– Зачем?

– Жить. Думала, на пару месяцев, а вышло, что на пару лет.

– И что, там лучше, чем здесь?

– По-своему везде хорошо.

– Не могу представить город, где мне жилось бы лучше, чем в Хармленде. Такого просто не существует. Здесь рай на земле.

– На том побережье люди кажутся совсем иными.

– Чем же?

– В отличие от нас, они какие-то серьезные и напряженные. Забавное дело: уедешь на несколько миль, а уже совсем не знаешь, как заговорить с прохожим. Посмотри на Брэмфорд – тот, кто назовет его современным, просто никогда не видел больших городов, в которых жизнь кипит по-настоящему, а не отсиживается в полуденной тени за игрой в бильярд. Мне бы стало скучно.

– А по-моему, люди везде одинаковые.

– Ты заблуждаешься.

– И всюду полно эмигрантов.

Салли звонко рассмеялась и обняла Гарольда за шею.

– Как же я соскучилась по твоему снобизму, Гарри.

По неясной причине ее волнительно знакомые жесты стали раздражать.

– Когда-то ты, похоже, мечтала поселиться в Брэмфорде, и все тебя устраивало.

Она замерла, словно от укола неожиданной боли.

– Давай не будем вспоминать о прошлом. Его не существует.

Салли в свои тридцать лет была нередкой охотницей за мужскими сердцами. Впрочем, деньги интересовали ее больше. Именно по их количеству она оценивала глубину мужской души, и, как правило, ошибалась. Но никогда не унывала. С Гарольдом они познакомились давно и встречались целый год – немыслимое постоянство для обоих. Дело шло к свадьбе – по крайней мере, так говорили, – и место миссис Говард уже считалось занятым, как вдруг Гарольд со скандалом выгнал Салли из своего особняка. Оказалось, что он был не единственным мужчиной, который заботился о ее благополучии. Целых полгода Салли успевала одновременно встречаться и с ним, и с Фредериком Колманом. Разумеется, эта досадная оплошность произошла в самом начале, когда она еще не была уверена в чувствах и намерениях Гарольда, но правда, открывшаяся даже спустя время, слишком сильно оскорбила Говарда. Он не хотел ничего слышать: в его голове не укладывалось, как эта женщина в принципе додумалась сравнить его с возрастным женатым ловеласом, успевшим один раз овдоветь, и вести двойную игру ради его жалких подачек. Что Колман мог дать женщине? Да, он был обеспечен, но… солнце на небосводе его жизненного успеха давным-давно клонилось к закату.

Повисла тишина, и номер вновь показался прохладным. Наверное, они вдвоем вспомнили тот день, когда Салли цеплялась за металлические прутья ворот, ведущих домой к Гарольду и уже навечно закрытых для нее. Она просила охрану позвать хозяина, кричала: «Гарри, я же давно рассталась с ним!», ломая ногти, изо всех сил трясла ограду, а Гарольд стоял на балконе и, скрестив руки, молча наблюдал за ее спектаклем.

Салли выбралась из постели и завернулась в одеяло. Гарольд шутливо потянул за него, но она прижала его к груди и ускользнула. Ее босые стопы шуршали по ковру, пока она шла к столику, чтобы налить себе выпить.

– Хотя прошлое иногда лучше просто уничтожить.

Гарольд дотянулся к брошенному на пол пиджаку, вытащил сигарету и закурил.

– И что ты планируешь делать дальше? Уедешь обратно? Останешься?

Салли одарила его томным взглядом, обернувшись через плечо.

– Пока не знаю, Гарри. Надо обо всем подумать.

Он хмыкнул, выпустив из ноздрей табачный дым. Осознавать, что теперь она мечется, перекраивая собственные планы из-за случайной встречи с ним, – или неслучайной? – было очень приятно. Нет, Салли все-таки не изменилась.

– Гарри, мы с тобой такие странные люди, – вздохнув, продолжила она. – Бросили все дела и приехали в другой город ради человека, о котором говорим, что он давно нам безразличен. Мы так очаровательно врем друг другу и себе.

– Не знаю, зачем и ради кого сюда притащилась ты, – буркнул Гарольд, наморщив брови, – но я приехал по своим делам. Лучше бы ты сделала вид, что не знаешь меня, черт возьми!

Она расхохоталась.

– Это еще почему?

– Потому что мне прекрасно живется и без тебя.

– Ты убеждаешь меня или себя?

– А ты надеялась на какой-то другой исход?

Салли пожала плечами и допила вино из бокала.

– Нет. Я думала, ты давно женился, и что у тебя все прекрасно.

Она опустила глаза в пол и свободной рукой немного взбила челку.

– Гарольд, я скучала. Мне очень жаль, что все так случилось.

– Так случилось! – он передразнил ее. – Это твои бессовестные поступки, Салли. Не «оно само», а «я совершила огромную глупость, которая испортила мою жизнь».

Салли усмехнулась, но промолчала.

– Поэтому не ищи виноватых где-то, кроме зеркала. Я был влюблен и дал бы тебе все. Стоило только попросить. Но думаю, ты сама прекрасно все понимаешь. Не буду продолжать: наверняка ты не раз обо всем пожалела, Салли.

– Ты прав.

Он принялся одеваться. Салли с недоумением наблюдала за тем, как он прыгает в брюки и застегивает ремень.

– Уходишь?

– Хочу вернуться домой до того, как стемнеет. Мне еще нужно поработать. Я и так потратил день на то, чтобы…

Гарольд недоговорил, потому что мысль звучала бы как «…чтобы встретиться с собственным прошлым». Слишком много прошлого для одного дня. Но посвящать в это Салли вовсе не обязательно.

Она отставила пустой бокал и подошла к нему вплотную, пытаясь поймать взгляд, что не удалось. Он тщательно избегал встречи с ее бледными глазами – после того, как сбросил ее бедра со своих на постель.

– Отвезешь меня в Хармленд?

Его голова показалась из надеваемого свитера.

– Такси, – шепнул он, поправляя волосы, – довезут куда пожелаешь.

– Пожалуйста, Гарри.

– Вот это, – он кивнул на смятую постель, – ничего не значит, Салли. Я все еще тебя презираю.

Салли коснулась его щеки и мягко провела от виска до подбородка. Его кожа ощущалась сухой и горячей, а короткая мелкая щетина, пробившаяся наружу после утреннего бритья, приятно царапала кончики ее пальцев.

– Надеюсь, мне удастся это исправить.

Он позволил ей договорить, а затем отбросил ласковую руку.

– Зачем тебе в Хармленд?

– Я не могу вернуться в город, в котором родилась?

– Поезжай куда хочешь. Но без меня. Прощай.

Гарольд вытащил из кармана пиджака несколько смятых купюр и небрежно швырнул на постель, рядом с одеждой Салли. На ходу он набросил пиджак на плечи и громко хлопнул дверью номера.

Салли натянула печальную улыбку. Гарольд пытался унизить ее, изворачивался, но все равно казался ей больше забавным, нежели жестоким или пугающим. Все это походило на мальчишескую обиду и желание дернуть за хвостик, чтобы привлечь к себе внимание. Он сделал вид, что воспользовался ею и бросил, но на самом деле просто исполнил ее древнее желание. За два года, что провела в разъездах, Салли знакомилась и общалась с разными мужчинами: состоятельными и не очень, постарше и помоложе, с неординарными целями, с потерянными и обретенными душами, но никто из них и вполовину не был так же хорош, как Гарольд. Она скучала по его мужественности и самодостаточности, по высокомерию и снобизму, а особенно – по чувственности и нежности, которую он дарил любимым женщинам. Даже сейчас, за эту быструю и скомканную встречу, Салли поняла, что для Гарольда их связь все еще не разорвана. Наверное, он нуждался в ней так же, как и она в нем, лишь не хотел признаваться самому себе. Нет, ее сердце не хранило любовь так долго – но помнило о ней, и надеялось возродить, как только это станет нужным. Не раньше и не позже. Зачем торопиться вновь полюбить тех, кто еще не смирился с твоим возвращением?

Салли присела на кровать и расправила деньги. Спасибо, что не горстью монет.

– Я все равно вернусь к тебе, Гарольд, – сказала она вслух, поглаживая купюры. Они пахли его одеждой, машиной, волосами. То есть им самим. – Ты сам захочешь, чтобы я вернулась. И на этот раз нам никто не сможет помешать.

Поправив одежду и прическу так, словно сегодня ее никто не раздевал, Салли покинула отель и направилась искать такси. Дождь закончился; лишь сырые ветки деревьев клонились к земле, а в лужах плавали их зеленые листочки, оборванные ветром.

В особняке Колманов стояла пугающая тишина. Скромный обед закончился; все разошлись по комнатам. Говорить было не о чем. Патриция заметила, как Дебора принялась собирать вещи – так ей не терпелось поскорее уехать.

Кларисса убирала со стола. Патриция вошла и прислонилась к стене, спрятав руки за спину. Наблюдая за машинальной работой экономки, она покачивалась, будто наэлектризованная.

– Еще осталась индейка. Ты будешь? – спросила Кларисса.

Патриция отказалась. Аппетита не было совсем.

– Кларисса, а почему на все зеркала ты повесила черную ткань?

– До твоего папы я какое-то время работала в семье состоятельных эмигрантов. У их народа была традиция: когда человек умирал, в день его похорон прятали зеркала, чтобы он не смог вернуться. Сначала я удивилась, но потом мне показалось это правильным. Мистер Фредерик сказал, что ему все равно.

– Вернуться? Какая-то дикость.

– Образно. Конечно, с того света на самом деле никто не возвращается. Я сделала это для того, чтобы никто не заболел или не ушел вслед за ней.

Патриция нахмурила темные брови.

– Ушел… вслед за ней?

– Они говорили, что тот член семьи, кто увидит покойного в зеркале, тоже скоро умрет.

– Тогда я сниму ткань у себя в комнате. Может, я увижу маму, и она заберет меня с собой.

В глазах у нее защипало, и она тихо всхлипнула, коснувшись носа. Кларисса наспех вытерла руки полотенцем и подбежала к Патриции.

– Бедная девочка, – взволнованно прошептала, обнимая ее лицо, – ты так страдаешь… Тебе нужно выплакаться. Поговори с кем-нибудь.

– Им не до меня.

– Не думай так. И не зови смерть раньше времени. Мама ушла, а ты остаешься жить.

И вновь прозвучали эти странные слова: «мама ушла». Словно собрала вещи, взяла в руки зонт, взмахнула на прощание и села на последний вечерний поезд в неизвестном направлении. Если бы Патриция стояла на перроне и видела, как сумерки съедают крошечные огоньки уезжающего вдаль поезда, на душе бы не копилась тяжесть. Железные дороги всегда имеют обратный путь, и тот, кто уехал, обязательно сможет вернуться. А ведь у нее все было совсем иначе. Мама просто исчезла. В никуда.

На экране телевизора мелькал черно-белый фильм, который никто не смотрел. Фред полулежал на диване с развязанным галстуком и пил коньяк. Наконец заметив появившуюся прямо перед ним дочь, которая будто выросла из ниоткуда, он виновато растянул губы и залпом проглотил оставшийся в стакане алкоголь. Его лицо, резко постаревшее за три дня, сморщилось, а плечи вздрогнули.

– Что с тобой, папа?

Фред потянулся и похлопал по ее запястью, намекая, что лучше ничего не спрашивать и оставить его одного.

– Все нормально, Патти. Иди к себе.

– Я уже уходила к себе в комнату несколько раз. Почему вы делаете вид, будто меня не существует?

Фред раздраженно вздохнул и почесал глаз.

– Потому что все устали. Потому что всем непросто. Пожалуйста, давай поговорим обо всем позже.

Что значит – непросто всем? Кому? Отцу, который за три дня не произнес хотя бы слово сожаления? Деборе, которой все равно? Или тетушке, сестре отца, которая приехала непонятно зачем и уже ровно сутки абсолютно всем недовольна? Патрицию жутко разозлило чужое равнодушие к собственному горю. Очевидно же, что ей приходилось хуже остальных. Ведь Регина была ее матерью, а для них… разве что лишним, посторонним человеком. Даже для отца. Он не любил маму по-настоящему. Наверное, Патриция поняла это, когда та пропала. Папа заботился о прессе, о поисках, но ни капли о том, что ушла его любимая женщина. Может, все дело в том, другом мужчине? Был ли он на похоронах или трусливо сбежал? Патрицию мучило столько вопросов, на которые отец вполне бы мог дать ответ. Если бы только не пренебрегал ею, поскольку до сих пор считал маленьким ребенком.

– Ты не любил маму. Тебе ведь совсем не жаль, – бросила она ему в лицо.

– Патти, я прошу тебя. Наши отношения были сложнее, чем ты можешь себе представить, но…

– Тот мужчина, с которым вы громко разговаривали, это он?

Фред выпрямился.

– Какой еще мужчина? Кто – он?

– Тот, что подошел к тебе, когда мы были в церкви, – настаивала Патриция, – я же видела, что вы поссорились. Мама уходила к нему?

Челюсть отца на миг отвисла.

– О Господи, – прошептал он, зарываясь пальцами в волосы, – Патти, что за ерунду ты сочиняешь? Откуда этот бред взялся в твоей голове?

– Ты же ничего мне не рассказываешь.

– Я и не обязан тебе ничего объяснять. Тот, – Фред выделил слово интонацией, – умер. Как и мама. Можно сказать, что они попали в аварию. Это все, что тебе следует знать. Остальное не касается. Больше не пытайся давить на меня расспросами. Я и так взвинчен до предела.

– Но ты так пошел следом за ним, и я подумала…

– Хватит!

– Папа…

– Патти, угомонись. Я понимаю, что тебе тяжело. Этот мужчина не имеет никакого отношения к твоей матери. Мы поссорились… еще давно. По своим причинам.

– А как его зовут?

Фред внимательно посмотрел на дочь.

– Гарольд. Гарольд Говард.

– Он не отсюда?

– Нет. Из Хармленда. Дочка, не сердись. Я так устал. Иди сюда, я тебя поцелую.

Патриция подошла ближе к отцу и немного наклонилась, чтобы он чмокнул ее в лоб.

До конца дня она бесцельно слонялась по дому: то наблюдала за Клариссой, которая сочувственно ей улыбалась и постоянно предлагала поесть, то избегала Дебору и тетку. Как стемнело, она вновь пробралась к отцу. Тот спал, уронив голову на грудь, и тихо похрапывал. Свет телевизора мелькал на его профиле, выделяющемся в темноте. Низкий стакан с коричневыми разводами на стенках стоял на столике, а рядом с ним – недопитая бутылка. Когда Патриция убедилась, что отец не проснется от ее шорохов, она проскользнула к комоду и осторожно выдвинула ящик, где Фред хранил газеты. Наугад сняв несколько штук сверху, она прижала их к груди, чтобы бумага не шелестела, и уже проходила мимо отца, как открытая бутылка привлекла ее внимание. Понюхав, она аккуратно лизнула горлышко, и резкий вкус сначала не понравился, но все же уговорил продолжить. Патриция отпила немного коньяка, но с трудом его проглотила и еле сдержала приступ кашля, чтобы не разбудить отца. Вернув бутылку на место, она на цыпочках убежала, радуясь, что так и осталась незамеченной.

Нужная газета попалась ей почти сразу. Увидев имя матери, Патриция вздрогнула – таким чужим и отстраненным оно казалось в печатном шрифте. Глаза пробежались по тексту и вмиг расширились. На круизной яхте, которая отплыла в субботу вечером от берега Хармленда, ночью случился пожар, и Регина Джессика Колман была среди пассажиров. Каково это – оказаться заложником на горящем судне, когда повсюду лишь мрак и глубокий океан, и некуда бежать, некуда прыгать? Скорейшая смерть – единственный гуманный выход в таком случае.

Жалость к маме тут же пронзила сердце Патриции. Видимо, отец вновь хотел пощадить ее и скрыл правду, но сделал только хуже. Ей стало ужасно стыдно: все эти дни она думала, что мама бросила ее ради любовника, злилась на нее, почти возненавидев за предательство. Как глупо и нелепо! Реальность повернулась другим боком, более страшным и пугающим, чем просто родительская ссора. Если мама влюбилась в незнакомого мужчину, лучше бы она жила где-нибудь с ним и приезжала в гости по воскресеньям, чем умерла такой жуткой смертью.

Патриция бросилась к зеркалу и сорвала с него ткань, но не увидела там никого, кроме очертаний собственного лица. Щеки немного горели изнутри, и она приложила к ним холодные пальцы. Если яхта отплыла из Хармленда, значит, мама была там, в том городе. И Гарольд, с которым разговаривал отец, тоже оттуда. Вдруг он неспроста пришел на похороны? Вдруг он был знаком с мамой? Вдруг он знает о чем-то большем?

Она почувствовала себя так, словно одна из стен ее дома разрушилась, обвалилась, а в просвете между камней зазеленел сад, и теперь ей всегда придется жить наполовину на улице.

Глава 6

– А разве Моника уезжает не с тобой?

Патриция вертелась около Деборы, которая закалывала волосы перед зеркалом. Вещи ее уже стояли у двери, а водитель ждал внизу.

– Нет, детка, – она промычала сквозь шпильки, зажатые в губах. – Я еду домой.

– Тетя Моника поживет у нас. Некоторое время, – сказал Фред, услышав их разговор.

– Боже, – простонала Патриция, – пожалуйста, только не это!