Россия. Путь к Просвещению. Том 1

Поручено ти есть отъ Господа Бога земное скипетродръжание на въспрѣщение и наа обуздание и на казнь злодѣйствующимъ, добродѣюшим же на милование и в похвалу. И подобает ти съ испытаниемъ и с разсмотрениемъ злыхъ судити и не щадити, яко же повелѣно есть вамъ въ божественыхъ правилѣхъ по градскому закону, а добрыхъ миловати, понеже власть въ обоихъ сихъ послушныхъ окръмляеши, еже есть страхомъ и милостию, безъ сихъ бо власть никако же пребываетъ [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 319–320].

Владимир обещал прислушаться к их совету, но тем не менее чувствовал себя неспокойно. Он попросил епископов: «Молите же ся о мнѣ, яко да милостивъ будетъ ми Богъ, и дабы разумъ даровалъ ми въ еже разсудити порученныя ми отъ Него люди в правду…». В главе 64-й степени первой текст повествует о милосердном обращении Владимира с раскаявшимся разбойником [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 320–322]. Ближе к концу первой степени автор «Степенной книги» в повествовании о Борисе и Глебе подчеркивает, насколько сложно бывает понять, когда нужно применять силу против других христиан. Зная об угрозе от «братоубийцы Святополка», братья решили не сопротивляться его приспешникам, ибо «боязни в любви [к брату] нѣсть, съвершеная любы вонъ измещетъ страхъ» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 340–356, 345]. В тексте предполагается, что Борис и Глеб вели себя достойно христианской веры своего отца. Таким образом, повествование о Борисе и Глебе подчеркивает обоснованность колебаний Владимира в применении насилия против других христиан. Очевидно, автор «Степенной книги» ставил добродетели любви и милосердия выше справедливости.

В ретроспективе три текста, открывающие «Степенную книгу», весьма замечательны. Они воплощают в себе миф основания правящего дома, в котором династия учреждается сочетанием божественного избранничества и практической мудрости. Политические начала Древней Руси увязываются в этих текстах с женской и мужской моделями правления, где Ольга воплощает мужской разум, а Владимир демонстрирует «пассивные» добродетели смирения и воздержания. Автор более или менее честно исследует дилемму христианского государя, который без применения силы не сможет выжить в порочном мире, но считает насилие отвратительным и духовно разрушающим. И конечно же, все три текста связывают распространение православия с просвещением. Владимир «всю Рускую землю просвѣти» Крещением [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 218], просветил «святымъ крещениемъ» своих подданных [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 220], да «…тако вси купнодушно просвѣтятся благочестиемъ» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 267]. Божественное просвещение в тексте противопоставляется жизни язычников, которые проводят ее «яко звѣри и идолослужебни, безумии и кровопролитливи» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 297].

Степени со второй по шестую охватывают период древнерусской истории от смерти Владимира в 1015 году до татарского нашествия в начале XIII века. В этом разделе книги основное внимание автора сосредоточено на распространении христианского «просвещения» различными путями. Автор упоминает пример праведных князей [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 379–380, 384–387, 391–392, 395–403, 429–433, 448–449]; розыск, переписывание и распространение священных книг, в которых, по выражению автора, содержится «неисчетная премудрости глубина» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 380–381]; учреждение в Новгороде школы для 300 детей священнослужителей [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 382–383]; внедрение византийского церковного пения, приносящего «церковное сладкодушное утѣшение и украшение на пльзу слышащимъ» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 383–384]; и, конечно, строительство новых церквей [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 415]. Повсюду автор упоминает чудеса как свидетельство того, что Бог трудится вместе с князьями над распространением христианства. Он пишет о митрополите Ефреме (вероятно, 1062–1068 годы), который при Всеволоде Ярославиче «многи святыя церкви… въздвиже… и врачеве и болници уготова… и… приатъ отъ Христа великиа благодати даръ, еже и чюдеса творити» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 389–390]. Автор подчеркивал силу икон, таких как, например, икона Федора Тирона, уцелевшая после пожара церкви в Ростове [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 460], и особенно Владимирская чудотворная икона Пречистой Богородицы. Во время пребывания ее в Вышеграде от Владимирской иконы совершились «многая и преславная чюдеса», – вероятно, большей частью исцеления. [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 416]. При князе Андрее Боголюбском (правившем во Владимире в 1157–1174) по молитве перед иконой Божией Матери человек спасся от утопления, женщина была воскрешена из мертвых, войска укрепились в бою [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 463–466].

Согласно «Степенной книге», распространение христианского просвещения на Руси сопровождалось знамениями с небес. Среди них были предупреждающие знамения, как, например, падение с неба «змию зѣло велику» под Вышеградом в правление князя Всеволода Ярославича [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 390], чудесное явление креста на небе для спасения ослепленного князя Василька [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 404–405], чудесное солнечное затмение, предзнаменовавшее победу князя Всеволода Юрьевича над половцами около 1186 года [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 454], кровавая луна, которая прошла через все небо, прообразуя смерть киевского князя Изяслава Давыдовича (годы жизни: 1115–1162) [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 476], и, что самое впечатляющее, гигантский крест, который пересекал солнечный круг и висел в небе три дня в княжение Владимира Мономаха (годы жизни: 1053–1125, княжение: 1113–1125) [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 405].

В степенях со второй по шестую автор «Степенной книги» вплотную подошел к тому, чтобы уравнять древнерусскую политику и христианское просвещение. Как святой Владимир «богоугодно житие съвръши», так и его внуки «многообразными подвиги благочестно житие съвершиша». Ссылаясь на образ священного древа, автор утверждает: «аще корень святъ, то и вѣтви» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 386].

Тесная связь между государством и православной церковью имела три последствия. Во-первых, любое ожесточенное соперничество между русскими князьями противоречило религиозному принципу братской любви. Когда Олег Святославич поднял войско против Всеволода Ярославича, в результате был убит Изяслав Ярославич, который, как утверждалось в книге, «не желая бльшиа власти, ни многаго имѣниа хотя, но за братню обиду кровь свою пролиа». По словам автора, «о таковыхъ бо рече Господь, яко «бльша сея любве нѣсть, иже кто положитъ душю свою за други своя» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 392]. Во-вторых, насилию между князьями противостояли церковные иерархи, которые, согласно «Степенной книге», увещевали князей от братоубийства и требовали от них прислушаться к предостережению. Так, около 1137 года киевский митрополит Михаил запретил новгородцам нападать на Суздаль и Ростов, «да не проливаютъ напрасно крови христианьскиа», что он считал греховным [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 420–421]. Много позже митрополит Климент предостерегал великого князя Изяслава Мстиславича и его киевских сторонников не убивать изгнанного князя Игоря Ольговича, «Аще ли не послушаете мене и дрьзнете сътворити господоубииство, то сами сугубо зло себѣ приобрящете, и гнѣвъ Божии на себе привлечете, и вражда съ братнею его и съ племенемъ его въ вѣки не утолиться» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 431]. Когда князья в обоих случаях отвергли слова митрополита, убийцы испытали на себе Божий гнев: новгородские злоумышленники были изгнаны из своего города за то, что «не устыдѣшяся Бога, дающаго свыше дръжавьствующимъ власть» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 421–422]; киевляне испытали «страхъ и трепетъ» от землетрясения [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 432].

В-третьих, злоумышленники и исполнители политического насилия, направленного на устранение неугодного князя, характеризуются как «злии съвѣтници диаволи», «безаконнии», «безумнии» подражатели Иуды Искариота, предавшего Христа [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 471–472]. В большом фрагменте степени шестой автор описывает убийство владимирского князя Андрея Боголюбского его приближенным Якимом Кучковитиным и его 19 сообщниками. Убийцы ворвались в опочивальню князя ночью 28 июня 1174 года и зарубили Андрея мечами до смерти. За злодеянием, которое было мотивировано страхом Кучковитина перед князем, последовала казнь убийц и истребление их семей. Автор «Степенной книги» утверждает, что окончательным возмездием за «безчеловѣчное… господоубииство» является «погибель… и непрестанная клятва» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 473].

Таким образом, тесная связь между государством и религией превращала политические преступления в религиозные, неявно ставила церковные власти выше светских и исключала активное сопротивление властям, даже если это сопротивление предпринималось ради самозащиты.

Степени с 7-й по 12-ю «Степенной книги» посвящены истории страны под татарским игом – от битвы на Калке в 1223 году до разгрома татар Дмитрием Донским на Куликовом поле в 1380 году. По выражению автора, русские князья на Калке «Божиимъ гнѣвомъ… побиени быша». Два князя, «Богомъ съблюдаемы», – великий князь Ярослав Всеволодович и его брат Георгий – не участвовали в сражении на Калке и избегли общей участи [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 484]. Согласно степени седьмой, гнев Божий возгорелся на Русь «за многая и великая наша съгрѣшениа, и разность, и несъгласие, и неисправление къ Богу» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 485]. Автор исходит из того, что русские князья оказались не в состоянии вести себя по-христиански и принимали политические решения не в интересах своих подданных-христиан. Позднее, повествуя об убиении рязанских князей, автор книги отмечает: «въ множайшихъ владомыхъ сугуба зависть и гръдость и неправда наипаче множашеся, и не токмо другъ друга ненавидяще, но кождо и самую братию смрьти предати не ужасашеся» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 491]. Русские князья оказались опутаны «трисплетенною вервию» – завистью, гордостью и неправдой, из которой не смогли высвободиться [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 493].

Последствия княжеского разложения Степенная книга описывает так: «…плѣнена бысть тогда Русьская земля… и насилие немало сътвориша христианомъ, многыя грады и мѣста разорени быша» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 485]. Пленение Русской земли было не только телесным, но и душевным [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 487]. Татары владычествовали на Руси «…яко же лютый нѣкии звѣрь вся поядая, останки же ноготми растерзав».

Матери обезчядствовашяся, и сосци ихъ млечнии источники уставишя, вмѣсто же техъ слезныя струя отъ очию низвожахуся, видящеа младенца своя на земли поврьжены и мягкая ихъ удеса коньскими ногами стираеми… Чрьтожница повлачимы и всюду обводимы, дѣвы растлѣваемы, синьклитьскиа жены, иже никогда же рукама своима работному дѣлу касахуся, но рабомъ своимъ повелѣваху преже, послѣди же сами повелѣваеми варварьскими женами, работну игу выю прекланяюще… [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 497].

Орудием Божьего гнева против русских был хан Батый, описанный как «злочестивый» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 485] «безбожный татарин» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 501], «лукавый» и «беззаконный» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 507]. Татары характеризовались автором как безбожные язычники, которые «злѣйшимъ коварствомъ тщахуся и вѣру христианьскую в Русьстѣи земли повредити, и святыя церкви разорити, и богомрьзекиа прелести персидскиа влъшебное идолослужение надѣяхуся безаконнии в Руси предложити» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 486]. Смертельная угроза Руси исходила от «иноплеменников», из «пагубной земли татарьстѣи» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 486–487]. Автор видит татар как «иноплеменные языки поганыхъ варваръ» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 496], о которых никому не известно, «что языкъ ихъ и вѣра» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 494]. Сами князья русской земли описываются как «род», а их земля называется «отечеством» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 492–493]. Таким образом, русские в «Степенной книге» рассматриваются как народ, объединенный религией, языком, территорией и князьями; «безбожные» враги русских говорят на никому не известных варварских языках, явились из забытой Богом земли и управляются злодеями. Такая концепция русской идентичности, в которой объединились религиозные, языковые, территориальные и политические критерии, представляла собой прообраз целостного видения нации.

Татарское нашествие с неизбежностью поставило перед русскими князьями вопросы, касающиеся политического поведения. В условиях того, что «Степенная книга» называет «жестокимъ плѣнениемъ» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 497], должны ли были русские князья подчиняться безбожным иноземным чиновникам? Существовали ли обстоятельства, при которых сотрудничество с ордынскими властями могло быть оправдано? Если нет, то обязаны ли были русские князья противостоять иноземным оккупантам силой оружия? Или же принятие мученической смерти было единственно возможным для них образом нравственного поведения?

Ответы на эти вопросы, которые подразумеваются в «Степенной книге», ясны для конкретных обстоятельств, но в целом не совсем последовательны. Во-первых, из текста следует, что переговоры с татарами с позиции относительной слабости оправданны. Князь Ярослав Всеволодович дважды ездил к Батыю, причем русский князь, «не устыдѣся царскиа его темныя власти, ни ужасеся безстудныя его ярости, добрѣ подвизался о истиннѣ глаголати за люди Божиа Русьскиа земли» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 487]. Позже великий князь Александр Ярославич, вспоминая подвиг своего отца, который «не ради о временнемъ царствии, но шедь въ Орду и тамо положи животъ свои… и тѣмъ измѣни себѣ Небесное Царствие», совершил путешествие к Батыю «избавы ради христианьскиа», но тем не менее Батый одарил его «многими даровании» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 525526]. Александр также посетил преемника хана, чтобы просить об облегчении тягот Русской земли [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 531–532]. Автор «Степенной книги» признает, что со временем русские князья стали ездить в Орду, «и отъ тамо царствующихъ комуждо ихъ приимати отеческиа хоругви же и дръжаву, княжениа же и господствиа и мѣстоначалиа» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 551]. Другими словами, поездки в Орду русских князей, оказавшихся в положении просителей по отношению к завоевателям, вначале были вынужденными, но постепенно превратились во вполне рутинное взаимодействие между ордынскими властями и хитрыми русскими данниками.

В тексте седьмой степени повествуется, что иногда русские князья вместо себя посылали в Орду церковных иерархов для ведения переговоров. Великие князья Иван Иванович и Дмитрий Иванович «всю надежю възложиша на Господа Бога и умолиша святѣйшаго митрополита Алексиа… да паки шествуетъ въ Орду къ злоименитому царю, яко да утолитъ гнѣв его» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 20]. Святитель Алексий справился с поручением настолько успешно, что, согласно тексту, он «не бѣжанием бо приходить… отъ безбожныхъ царей и отъ злокозненыхъ татаръ, но наипаче преславно отъ нихъ удивляемъ, и почитаемъ, и много дарьствуемъ, и честно провожаемъ» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 22].

Во-вторых, на основании текста можно предположить, что сопротивление татарам также было оправданно, особенно когда они требовали соблюдения своих религиозных ритуалов. Такое сопротивление часто принимало форму мученичества. Черниговский князь Михаил принял мученическую кончину за отказ отречься от своей веры. Та же участь постигла рязанского князя Романа Олеговича [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 508–509]. В 1318 году князь Михаил Ярославич стал жертвой сложной политической схемы. Он отправился в Орду вынужденно, под давлением своего политического соперника Юрия Даниловича и татарского союзника Юрия – Кавгадыя. Михаил понимал, что у него нет иного выхода, кроме как явиться: «Аще бо азъ нѣгдѣ уклонюся, то отечество мое плѣнено будетъ, и множество христианъ избиени будуть, и мнѣ послѣди того умрети же есть» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 586]. В Орде Михаил предстал перед судилищем, на котором председательствовал «нечестивый Кавгадый». Судей автор именует «беззаконными», которые «уши имутъ и не слышатъ правды. Уста имутъ и не глаголютъ истинны. Очи имутъ и не видятъ» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 586–587]. «Окаянный» Кавгадый и великий князь Юрий Данилович подослали к Михаилу убийц, которые «яко дивии звѣрие, немилостивии кровопиици», набросились на Михаила, принявшего мученичество подобно Борису и Глебу [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 590–591].

Конечно, русские князья вступали в вооруженную борьбу с ордынцами. В XIII веке в битве с татарами великого князя Георгия Всеволодовича «кровь многа яко вода пролиася», а сам Георгий «мученический вѣнець приатъ» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 500]. В конце XIV века московский князь Дмитрий Донской одолел татар в результате ряда сражений. В «Степенной книге» эти военные столкновения рассматриваются как эпизоды религиозной войны. Татарский вождь Мамай хвастается перед своими военачальниками: «Прииму землю Рускую, и разорю церкви христианскиа, и вѣру ихъ на свою преложу, и велю кланятися моему Махметю» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 51]. Сам Дмитрий в молитве просит возвеличить «имя христианское надъ погаными агаряны» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 52]. В предзнаменование подвигов Дмитрия Бог посылает небесные явления: «…яко же тогда и самое солнце знамениемъ страшнымъ проявляа на поганыхъ многую пагубу», «явися солнце, кровию покровено на чистѣ небеси» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 48–49]. Во время эпической битвы 1380 года войска Дмитрия «не пощадѣ живота своего избавлениа ради христианьскаго» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 53]. «Мнози же тогда, иже с нимъ подвизавшиися… до смерти, и таковою смертию бесмертный животъ получиша отъ Бога» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 54]. Когда отряды хана Тохматыша разорили Москву, Дмитрий и русские люди, «всю надежю на Бога возложиша», заново отстроили Москву и другие города [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 57]. Дмитрий описывается в тексте как добродетельный государь, который «чистъ душею и соверьшенъ разумомъ» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 63], к которому составитель «Степенной книги» обращается с просьбой о молитве к Богу «яко да во временной сеи жизни всѣхъ благихъ и богатныхъ даровании, беспакостно и богоугодно живуще, насладимся, в будущем же вѣце со всѣми святыми вѣчныхъ благъ наслѣдити да сподобимся» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 65]. Не менее значимой его заслугой был завет сыновьям облегчить «тяготу [Русской] земли» и «честь… достойную» воздавать советникам «противу служению ихъ, безъ совета ихъ ничтоже…» не творить [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 59–60].

Обобщая учение «Степенной Книги» о политическом поведении во время татарского ига, можно прийти к следующим выводам: татары были безбожными властителями; христиане имели право вести с ними переговоры, сопротивляться пассивно (принимая мученическую смерть) или активно (применяя силу). При этом выбор той или иной тактики определялся обстоятельствами, а эффективность такого выбора зависела не столько от воли действующих лиц, сколько от Божьего расположения к Русской земле. Нравственная ценность каждого из вариантов была примерно равновеликой, учитывая, что разные святые в зависимости от обстоятельств выбирали ту или иную тактику. Таким образом, с теоретической точки зрения автор «Степенной книги» предложил читателям набор тактик, которые возможно было применить против нечестивого правителя, но не провел тщательного анализа их применения. При этом переговоры с нечестивыми правителями были не новой идеей, но вот как христолюбивый князь мог оправдать получение от них «многих дарований», которые принял Александр Ярославич? И чем оправдано принятие из рук нечестивых правителей «княжениа же и господствиа и мѣстоначалиа», если православные искренне верят, что «нет власти не от Бога» (Рим. 13:1)? Доводы в пользу пассивного сопротивления – принятия мученической смерти – были самоочевидны, когда безбожная власть требовала от князя или епископа отречься от христианской веры, но почему у русских не было морального обязательства противостать «безбожному», «беззаконному» правлению чужих племен? Было ли мученичество выбором, доступным только для элиты, а не для всего русского народа? В тексте, казалось бы, одобряется применение силы против татар – как сразу после татарского нашествия, когда сила не принесла никакой пользы, кроме примера для будущего русского сопротивления, так и позже, когда татарская угроза была в итоге сопротивления сломлена. Но какой моральный смысл несло вооруженное сопротивление на ранних стадиях татарского ига, учитывая, что Батый действовал как орудие Божье для наказания русских за их грехи?

В «Степенной книге» также намеренно замалчиваются некоторые неудобные реалии, например, роль великого князя Ивана Калиты, «събрателя Рускои земли» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 47], в смерти князя-мученика Михаила. Даже если автор книги был прав, приписывая мученическую смерть Михаила исключительно князю Юрию Даниловичу, Узбек-хану и злому Кавгадыю, разве не факт, что смерть Михаила устранила препятствие на пути к русскому единству? Не были ли с этой точки зрения коварство Орды, ее «безбожная» жестокость еще одним элементом Божьего замысла о России? Возможно, как гласит португальская пословица, «Бог пишет прямо, но кривыми линиями», но «Степенная книга» иногда близка к тому, чтобы стереть грань между Божьим желанием добра и Его попущением зла.

Степени с 13-й по 17-ю охватывают период между царствованием Дмитрия Донского и примерно 1560 годом – который, как мы теперь знаем, пришелся примерно на середину царствования Ивана IV. Изложение близких к автору по времени исторических событий в книге занимает более 300 печатных страниц – почти 40 % всего текста. В этой части книги автор исследует четыре основных эпизода: усилия московских великих князей по преодолению внутренней оппозиции объединению русского государства; борьба церкви с ересью; продолжающееся противостояние русских татарам; рост международной известности Москвы. Проанализируем каждое из этих событий по очереди.

Как мы видели, политические конфликты между князьями происходили как во времена Киевской Руси, так и в период татарского ига. Представляя собой генеалогию правящего дома, «Степенная книга» начинается с рассказа о жизненном пути великих князей. Тем не менее по большей части при освещении древней истории автор затрагивает нравственные темы, такие как взаимодействие христианской добродетели и политики, Божья кара за испорченность князей и непостижимое милосердие Бога к Древней Руси. Из-за моралистической направленности книги непропорционально большое внимание в ней уделяется благочестивым князьям и отъявленным злодеям, в то время как структурные проблемы Киевской Руси и княжеств, на которые она впоследствии распалась, были обойдены вниманием. Однако в пяти заключительных частях повествование все больше сосредоточивается на великом князе Московском и его попытках преодолеть княжескую оппозицию объединению государства под властью Москвы.

При Василии II (годы княжения: 1425–1462) борьба за единство приняла династическую форму, когда против Василия начали войну князь Юрий Звенигородский и его сын Дмитрий Шемяка. Юрий, по выражению автора, «мир отверже», а «князю же Дмитрию Шемякѣ дьяволъ вложи в мысль хотѣние властоначальствиа» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 139]. Несмотря на то что Василий был ослеплен своими политическими противниками, он одержал над ними победу, – не в последнюю очередь потому, что пользовался поддержкой церкви. Епископ Иона прямо говорил Шемяке: «Неправду дѣеши» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 142].

На протяжении большей части периода после 1380 года основная оппозиция великим князьям исходила из Новгорода. При Василии Дмитриевиче (1371–1425), как утверждалось в тексте, новгородцы вели себя «яко пьяни шатающеся, не восхотѣша быти в покорении своему государю» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 76]. В правление Василия II новгородцы собрали пятитысячное войско для битвы с великим князем, но потерпели страшное поражение: «Прочие же побегошя, гоними гневом Божиимъ, и множество ихъ избиено бысть, а инии поиманы бышя» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 149]. Во время правления Ивана III (1462–1505) новгородцы снова, «научени диаволомъ», совершили, согласно изложению «Степенной книги», измену, отрекшись от великого князя в пользу короля Казимира Польского. Новгородцы также утверждали, что суверенитет их города прочно покоится на историческом наследии самого святого Владимира [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 221–222].

Московский князь отверг притязания новгородцев: «Отчизна моя есть изначала отъ… святого и великаго князя Владимира, крестившаго всю Руськую землю… Мы владѣемъ вами… И казнити васъ вольны… за презорьство ваше к намъ» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 222–223]. Новгородскую патриотку Марфу автор сравнивает с библейской Иезавелью, обвиняя ее в том, что она соблазняет граждан перспективой присоединения к латинской церкви [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 225]. Сами новгородцы в тексте именуются «окаянными изменниками» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 230] и «жестоковыйными отступниками» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 235]. Во многих сражениях войска московского князя истребляли новгородцев «безъ милости за ихъ неисправление» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 229]. В битве у Шелони в 1471 году было убито до 12 тысяч новгородских воинов [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 231].