Наперегонки со смертью

Перехожу на шаг и просто иду по затемнённой стороне улицы. Незачем показываться на глаза тем, кто пустится за мной в погоню. Неожиданно из тёмного закоулка справа раздаётся грохот чего-то металлического, а затем шорох. Кошки по мусорным бакам лазят, что ли?

Но едва сутулая тень показывается из темноты, я еле-еле успеваю спрятаться за угол и зажимаю рот ладонью, чтобы не заорать от ужаса. Мертвяк! Но как? Откуда? Я же не применяла свой новый дар! Я никого не поднимала! Или я это делаю на автомате, что даже сама не замечаю?

Мертвец меня не видит. Он стоит, чуть покачиваясь, слепо щурясь куда-то на противоположную сторону улицы. И распространяет вокруг себя невыносимый запах разложения. Пока он не обращает на меня никакого внимания, я убегаю прочь.

Чуть позже, остановившись, чтобы перевести дыхание и унять колотьё в боку, я корю себя, что не попыталась упокоить кадавра. Просто трусливо сбежала. И тут же оправдываю тем, что возвращала покойника в его естественное состояние только один раз, да и то под влиянием стресса. А ещё рядом со мной было двое мужчин с оружием и энергией, и мне почти ничего не угрожало.

А вдруг бы не получилось, и мертвяк на меня кинулся? От этой мысли меня прошибает озноб. До ужаса хочется прижаться к кому-нибудь близкому, чтобы меня просто обняли и сказали, что всё будет хорошо. Из близких в голову почему-то приходит только Андрей, но я с сожалением отметаю его кандидатуру. Вряд ли после моего побега он станет со мной общаться. Об объятиях речь вообще не идёт.

И тут я останавливаюсь. А куда бегу-то собственно? Меня никто и нигде не ждёт. Хотя нет, вру, ждут, ещё как. Только невменяемую, желательно, а то и вовсе мёртвую. И хоть я время от времени представляю, что родственники желают моей смерти, всё же до конца не верю. Даже несмотря на все доказательства.

Всё же есть одно место, где можно переждать ночь. Наш старый дом. Точнее, то, что от него осталось. Я много лет там не была. Сначала не желала видеть место, где погиб мой отец. Физически не могла себя заставить туда отправиться. Потом не испытывала потребности. А может, просто боялась, сама не знаю, чего. Общаться с папой я приходила на кладбище.

Когда в лаборатории отца, в подвале, начался пожар, нас с мамой не было дома. Я находилась в школе, а она… Не знаю, сразу спрашивать её было неловко, а после не было повода, да и общаться мы стали всё реже и реже. Нет, следователи, что наводнили наше вре́менное жилище, наверняка знали, ведь допрашивали нас несколько часов. Да и неважно это – несчастный случай, никто не виноват.

Пожарные сказали, что замкнул энергетический контур, когда отец проводил один из своих экспериментов. Рядом было много быстровоспламеняющихся материалов – книг, рукописей, журналов, так что исход закономерен. Потом был взрыв. Сдетонировали энергонакопители. Взрывной волной снесло перекрытия, и оба этажа рухнули.

Хорошо, что нас не было дома. Плохо, что там был отец. Завалы спецслужбы пытались первое время разбирать, но быстро сдались. Камень, из которого были выложены стены, сплавился в монолитную массу, которую не стали дробить. Слишком затратное дело оказалось. Нам сказали, мол, будете сносить дом, позовёте, мы ещё раз всё обследуем. Тело отца так и не нашли, но присланные специалисты в один голос уверяли: при такой температуре он не то что выжить не мог, от него даже пепла не осталось.

С тех пор земля с развалинами стоит заброшенная, а мама отчаянно желает избавиться от последних воспоминаний об отце. Наверное, пришло время встретиться лицом к лицу с потерей. Для меня папа уже не жив, но и не до конца мёртв, ведь тела я не видела. Одно время даже смутно надеялась, что он выжил. Но… Чудес не бывает. Как и справедливости.

Мне остаётся пробежать квартал в нужном направлении, когда я слышу неподалёку отчаянный крик. Детский. Останавливаюсь, чтобы снова прислушаться. Вдруг показалось? Но крик повторяется. А мне уже не найти себе оправдания, если я пройду мимо чьей-то беды. Особенно когда страдает ребёнок. А вдруг на него напал тот мертвяк, от которого я сбежала? Только бы успеть! Никогда себе не прощу, что по моей вине…

Несусь в ту сторону, не чуя под собой ног. Пару раз в темноте чуть не падаю, спотыкаясь о какие-то валяющиеся на дороге предметы. То ли палки, то ли ветки. Наконец, вижу торчащую из подвального окошка дома головёнку, отчаянно зовущую на помощь.

– Эй, что случилось? – Мальчонке, который вскидывает на меня испуганный взгляд, лет десять-одиннадцать. Точнее не скажешь, мордашка вся в пыли и почему-то саже.

– Тётя, тётя, помогите! – уже тише говорит он. – Там мёртвые!

Так и знала!

– Где? Ты один?

– Мы с сестрой здесь. Она маленькая ещё, боится сильно, а я не знаю, что делать.

– А мертвяки где? Погоди, их что, много?

– Они за домом, ломятся в дверь, а в окно я не пролезу. Вот сестрёнку возьмите, она пройдёт, а я тут останусь. – Ага, сейчас! Так я ему и позволю собой пожертвовать. – Мертвяков штук десять, я точно не считал.

Да откуда столько? Они что, почкованием размножаются?

– От самого дома за нами идут! Как увидели их, дали дёру, только здесь спрятаться и удалось. А они ломятся, скоро дверь не выдержит!

– Так… Ладно. Успокой сестрёнку и сам успокойся. Я попробую их отогнать и вас вытащить, хорошо? Если не получится, побегу за помощью.

Надеюсь, мне удастся с ними разобраться. Где я буду искать помощь и буду ли к тому моменту в состоянии её найти, обдумаю позже, если понадобится.

Я подбадривающе треплю мальчишку по пыльной голове, подмигиваю и иду на дело. Страшно до ужаса, аж колени подгибаются. Обхожу дом и осторожно выглядываю из-за угла. Всё, как мальчишка и сказал. Мертвяки. Ломятся. И их… Три, пять, семь… Одиннадцать!

Я закрываю лицо ладонями, стараясь унять подступающую панику. Да я одного не знаю толком, как уложить, а тут толпа! Меня просто завалят массой! И всё же что-то не даёт мне уйти за помощью и оставить детей. Совесть? Нет, скорее желание пожертвовать собой во имя их спасения. Неожиданно накатывает чувство, что я никому не нужна. Я одна в целом мире. И даже если умру, пусть меня хоть дети помянут добрым словом.

Несколько раз глубоко дышу, как на тренировках по концентрации. Разминаю кисти рук и пальцы, чтобы удерживать энергетические нити. Ага, те самые, которые я не вижу, но почему-то могу использовать. Снова выглядываю. Ломятся, дверь ходит ходуном, нужно на что-то решаться. Долго так стоять не выйдет. А ещё красные огоньки в груди каждого.

А что, если попробовать сначала издалека? Смогу ли нащупать нужную энерголинию? Делаю пасс рукой, будто накручиваю нитку на кулак, а потом резко дёргаю к себе. Ближайший из мертвецов теряет равновесие и падает, но красный огонь в его груди не гаснет, а сам он поднимается на ноги довольно быстро. И разворачивается в мою сторону. И не он один. Все десять его собратьев как по команде смотрят теперь на меня. И начинают двигаться в мою сторону.

Ой-ё-ёй! Ну, зато отвлекла! Пора делать ноги.

– Эй, мальчик! – кричу, пробегая мимо окошка подвала. Имя—то я и не спросила, вот ведь! – Я их увожу, выбирайтесь чуть позже!

– Спасибо, тётя! – Не знаю, видит ли он, как за мной бодро несётся толпа кадавров, но я уже чую их дыхание на своей спине. Фигурально выражаясь.

Периодически оглядываясь, я рассматриваю преследователей. Тела довольно свежие, едва тронутые разложением. Мужчины почти всё в костюмах, один в военной форме, женщины – в платьях. Самая молодая – и вовсе в свадебном. Так много погибших совсем недавно… Хм, уж не лихорадка ли их покосила?

Наконец, за следующим домом замечаю пустырь. Ты-то мне и нужен! Прекрасное место для манёвра. Оборачиваюсь. Мертвецам до меня бежать метров тридцать. Да, они именно бегут. Не как живые, еле-еле, но бегут. Для покойников, я бы сказала, даже довольно шустро.

Ну что же, приступим. Целюсь в красную точку на теле ближайшего преследователя, вспоминаю, что я делала в морге, ведь я столько раз об этом рассказывала и запомнила накрепко. Пасс – и мертвец скошенной травой валится под ноги товарищам. Препятствием, хоть и недолгим, он становится для троих, остальные продолжают целенаправленно двигаться ко мне.

Так, один есть – и их осталось десять. Следующий тоже довольно легко упокаивается, а вот дальше возникают трудности, потому что ко мне приближаются сразу трое. Придётся действовать иначе. Мысленно захватываю энергетические линии всех троих, наматываю и дёргаю. Эти валятся как кегли, но радоваться я не тороплюсь. Потому что с каждым взаимодействием я ощущаю, как теряю энергию. Меня начинает подташнивать, немного кружится голова.

Шестой мертвец тоже падает. Под носом ощущаю что-то горячее и мокрое – похоже, пошла кровь. Плохо. Если так продолжится, с остальными я не справлюсь. Надеюсь, дети выберутся раньше, чем остатки мёртвого воинства к ним вернутся.

Цепляю взглядом следующего кадавра, делаю пасс, но меня чуть ведёт в сторону, и я промахиваюсь! Отступаю спиной, пытаясь держать дистанцию, но мертвяки быстрее. Теперь уж точно. Потому что у меня на ногах, судя по ощущениям, тяжеленные гири. Шатаюсь, с трудом удерживая равновесие. Ну вот, кажется, и всё. Даже попрощаться не с кем. Зато скоро с папой поздороваюсь. Жаль, что так быстро, конечно…

Три метра, два, один. Кадавры скопом наваливаются на меня, мы вместе падаем на землю. Я чувствую, как их рты вгрызаются в моё тело, а руки ломают кости. Рычу от боли, собираю оставшиеся силы и последним рывком рву нити псевдожизни мертвяков. А потом отключаюсь.

Сознание возвращается резко, но сил хватает только на то, чтобы открыть глаза. И то с превеликим трудом и через боль. Ощущение, что по мне последовательно проехались грузовик, танк и асфальтоукладчик. Но сильнее всего болит левая рука. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я могу повернуть голову и скосить глаза на… Руки ниже локтя просто нет. Точнее, есть, но валяется шагах в пяти отдельно от тела.

И я чувствую, как чешется локоть, значит, регенерация уже началась. Интересно, она просто закроет рану или у меня будет новая рука? Вот бы каким-то образом подтянуть оторванную конечность и приставить обратно. Почему-то мне кажется, что она как миленькая прирастёт.

Это боль от ран и регенерации туманит разум? Или у меня просто начинаются галлюцинации, но я слышу чьи-то шаги. Они приближаются. А потом и голос:

– Алтея! О, нет! Нет, только не это! – Андрей падает рядом со мной на колени. Но потом видит мой полный страдания взгляд и шепчет: – Ты жива? Девочка, скажи что-нибудь! Сейчас, подожди, я отправлю сигнал о помощи.

– Стой! – хриплю я. – Стой!

– Стою. Может, воды?

– Руку… дай… – говорить тяжело, но я стараюсь изо всех сил.

– Какую? – он протягивает ко мне ладони.

– Мою… там… справа от тебя…

Андрей ошарашенно смотрит сначала мне в лицо, потом его взгляд находит увечье. Его глаза расширяются в ужасе.

– Быстрее… дай…

Чего он медлит? Теряем время!

– Но, Алтея, я не лекарь…

– Быстрее!.. – наверное, мне удается его как-то убедить, потому что Андрей отмирает, подбирает оторванную конечность и протягивает мне. – Приставь…

Указываю глазами, куда именно нужно приставить руку. Вижу в его взгляде панику, но он делает, как я прошу. Только сначала вытащенным из кармана платком обтирает с моей руки грязь. Бессмысленно, конечно, но пусть.

– Жди… – ощущаю, как регенерация с удвоенной силой принимается латать меня и с чистой совестью отключаюсь.

Глава 13. Ещё поживём!

«… – Ты готова?

– Нет, папа, – качаю головой. Разве к такому можно подготовиться?

– Опять начинаешь? – Брови отца сурово сдвинуты. – Больше уговаривать не стану. Я и так потерял слишком много времени с тобой.

– Но, папа…

– Может, пригласим на эксперимент маму? Как думаешь, она будет более сговорчивой?

– Нет!

– Милая! Заходи, не стой под дверью.

– Папа, нет!

– Гера, что случилось? – Мама бесплотной тенью появляется в лаборатории. Выглядит откровенно плохо, да это и неудивительно: пока отец не занят экспериментами со мной, он отыгрывается на матери. Особенно если я сопротивляюсь. Она терпит не физическую боль, как я, а лишь моральную, но это ломает её сильнее. Сильнее, чем если бы отец маму просто бил.

– Твоя дочь опять мешает моей работе. Как думаешь, кто в этом виноват? – он пристально смотрит на мать, но она прячет ответный взгляд. Когда отец в таком состоянии, лучше его лишний раз не провоцировать.

– Вероятно, я, – глухо произносит мама, а я отворачиваюсь, скрывая слёзы жалости.

– Вероятно? Вероятно?! Она ещё спрашивает! Только такая никчёмная женщина, как ты, могла родить такую бездарность, как она! – он указывает пальцем на меня, но мама продолжает смотреть в пол.

– Ты прав, Гера, – соглашается она, а я мысленно стону. Молчи, молчи! Он поорет и успокоится, зачем его подначивать?

– Конечно, я прав! Я всегда прав! Как вы мне обе надоели! Пошла вон! – он подталкивает мать к выходу, а та и не сопротивляется. – А ты…

Он поворачивается ко мне. В его глазах горит огонёк безумия. В свои двенадцать лет я это отчётливо понимаю. Понимаю, но сделать ничего не могу. Мать уже сломана, я ещё держусь, но надолго ли меня хватит?

– А ты будешь наказана, – его тон не предвещает ничего хорошего. Я внутренне содрогаюсь. Надеюсь лишь, что он в процессе своих экспериментов меня не убьёт. Главное – выжить, а там видно будет.

– Руку! – безапелляционно требует отец, и я вытаскиваю конечность из кармана. Ладонь, влажная от пота, тут же леденеет на прохладном воздухе лаборатории.

– Садись! Вот так. – Я падаю на стул, а мой мучитель пристёгивает руку к металлическому столу. Потом всё остальное тело опутывают ремни, чтобы я не могла дёрнуться и сорвать опыт.

– Начнём с одного пальца. – Он берёт из металлического контейнера скальпель. – Сегодня я планирую дойти до кисти, так что придётся потерпеть, детка.

В его голосе нет сочувствия, только предвкушение. Он делает первый надрез.

– А-а-а-а-а! – кричу я…»

… и просыпаюсь. В горле так сухо, что вместо крика выходит еле слышный сип. Меня колотит от ужаса и боли, по щекам бегут слёзы.

– Алтея, что с тобой? Где болит? Что случилось? – в знакомом голосе слышится неподдельная тревога, а рука мягко гладит меня по плечу успокаивая. Нет, я пока не готова обсуждать свои сны. Или это не сон?..

Я открываю слезящиеся глаза и вижу склонившегося надо мной Андрея. Пытаюсь сглотнуть, но из-за сухости во рту ничего не выходит. Видя мои мучения, Андрей тут же подаёт стакан с водой. Поддерживает меня за плечи и даёт напиться. Часть проливается мне на грудь, но я не обращаю на это внимания. Живительная влага!

Напившись, падаю на подушки.

– Где я? – голос ещё хрипит, но я уже могу говорить.

– В надёжном месте.

– В очередной лаборатории?

– Нет, у моего хорошего знакомого. Как ты себя чувствуешь?

– Сносно. – Я пытаюсь сесть, но левая рука подламывается, хотя сильной боли я не ощущаю.

– Осторожно! – Андрей помогает мне устроиться удобнее, подкладывая под спину подушку. Я сначала внимательно смотрю на забинтованную руку, а затем поднимаю взгляд на него.

– Сколько я провалялась без сознания?

– Трое суток, – он отводит глаза, будто скрывает что-то.

– Рука прижилась? – кивает. – Что ещё я должна знать?

– Ты… – Андрей мучительно подбирает слова. – Я думал, ты умрёшь.

Он говорит это таким странным тоном, что я невольно начинаю его внимательнее разглядывать. Андрей явно осунулся, на лице проступила щетина, заостряя скулы ещё больше, глаза красные. Что случилось, пока я была в отключке?

– Всё было так плохо? – осторожно спрашиваю.

– Нам пришлось сутки держать тебя своей энергией, так как не было даже накопителей. Сама ты не справлялась. И то… остались последствия.

– Ну да, я потратилась, когда отбивалась от кадавров. Но… Ладно, это надо обдумать. А какие последствия?

– Вот, – он протягивает мне карманное зеркальце. Н-да, краше в гроб кладут. А это что такое? Седина? Я верчу в пальцах толстую, абсолютно белую прядь. Странно, но никаких эмоций по этому поводу не испытываю. Ну, седина, с кем не бывает? В неполные двадцать пять? Случается. Или эмоциональный откат настигнет меня позже, или мне действительно всё равно. Я ведь чудом осталась жива! Переживать ли теперь из-за цвета волос? Покрашу их да и всё.

– Прости, с сединой мы ничего не смогли поделать. Да и мой помощник, он ведь почти не лекарь…

– Я… – откашливаюсь, потому что горло перехватывает от неподдельного раскаивания в голосе Андрея. – Я благодарна вам за всё. Главное, что жива осталась. А седина – не страшно, пусть будет.

Стараюсь непринуждённо улыбнуться. Андрей тоже пытается выдавить улыбку, но у него плохо получается. Нам обоим неловко.

– Ну что, очнулась наша принцесса?

А вот его я вообще не ожидала увидеть. И невольно подобралась, готовясь неизвестно к чему: то ли бежать, то ли отбиваться.

– Эй, ты меня боишься, что ли? – нахмурился Анатолий Викторович, штабной патологоанатом. – Вот и спасай людей после этого. Неблагодарная нынче молодёжь пошла, как я погляжу!

– Спасибо, – говорю, но продолжаю настороженно следить за его передвижениями по комнате.

– Спасибо в карман не положишь! – наставительно говорит патологоанатом и ставит на стол поднос. До меня долетает запах наваристого бульона и свежего хлеба.

– Викторыч, тормози! – осаживает его Андрей.

– А я что? Я ничего? Шуткую так. Ты лучше покорми свою принцессу, я зря готовил, что ли? И сам позавтракай, а то скоро на тень будешь похож. Прямо как тогда…

– Толя! – ух, Андрей умеет так грозно рычать? Интересно, как тогда, это когда? Но в душу лезть не буду, сам расскажет, если захочет.

– Ухожу, ухожу! – подняв руки вверх, Анатолий Викторович покидает комнату. Незаметно подмигивает мне, отчего я краснею.

– Надо и правда поесть, а потом поговорим.

Андрей берёт поднос, оборудованный специальными ножками как раз на такой случай, и ставит на кровать передо мной. Зачерпывает ложкой бульон и подносит к моему рту. Краснею ещё больше.

– Я могу сама, – твёрдо говорю, глядя Андрею в глаза.

– Так ведь рука…

– Правая не пострадала.

Отбираю ложку у ошарашенного помощника и делаю глоток бульона. Вкуснота! И хлеб какой ароматный! Свежий, ноздреватый, с хрустящей корочкой! Неужели Анатолий Викторович сам его испёк?

– Лучше сам поёшь, – киваю на тарелку с кашей для Андрея. И понимаю, что, наверное, впервые обратилась к нему на ты. Впрочем, не заметила, чтобы он был против. Да и после всего, что между нами было, перейти на ты вполне позволительно.

– Ты права, – и мы оба молчим какое-то время, наслаждаясь едой.

– Расскажешь, что произошло? – спрашивает Андрей через некоторое время. Завтрак съеден, а поднос убран обратно на стол.

– Почему я здесь? – отвечаю я вопросом на вопрос.

– В каком смысле?

– Почему не в лаборатории? Вы ведь с Анатолием Викторовичем уже догадались, что у меня…

– Аномальная регенерация?

Киваю.

– Я с самого начала был против, чтобы тебя изолировали. А сейчас тем более. Но как ты сбежала?

– Я не сбега́ла, – говорю, но видя иронично приподнятую бровь Андрея, исправляюсь. – На меня напали, я просто не знала, что ещё делать. Поэтому ушла.

– Напали? В больнице? – Андрей хмурится. – Погоди-ка. Толя! Иди сюда!

– Что? Посуду сам до кухни не донесёшь? – за бурчанием Анатолия Викторовича слышится добрая насмешка.

– Да нет, тут дело посерьёзней. Садись в кресло.

Андрей уступает своё место товарищу, а сам пересаживается ко мне на кровать, в ноги.

– Давай, Алтея, рассказывай с самого начала.

– Делаааа, – тянет Анатолий Викторович, когда я заканчиваю свою историю.

– Когда я вошёл в твою палату, там никого не было. Ни тебя, ни этого… – Судя по всему, Андрей с трудом сдерживается, чтобы не выругаться. – Видимо меня специально отвлекли. Сначала свет погас, потом камеры, пока разобрался, то да се, опоздал.

– Вполне возможно, что моё воздействие продержалось не так долго, как я рассчитывала. Да и вообще оказалось большой удачей, что у меня хоть что—то получилось. А ты под кроватью не смотрел, я там специально номер телефона заказчика оставила, который в кармане санитара нашла.

– Да не до того мне было, чтобы под кроватью ползать, – Андрей морщится от досады. – Теперь уж вряд ли что найдём. Если только ты его не запомнила, что уж совсем невероятно.

– Мне не нужно было его запоминать, я хорошо его знаю.

– И чей он? – Анатолий Викторович и Андрей подобрались, как хищники перед прыжком.

– Отчима.

– Что-то такое я подозревал. Думаешь, он хочет тебя убить?

– Сомневаюсь. Вряд ли мама и отчим способны на убийство, но вот выкрасть меня и запереть где-нибудь им вполне по силам. Хотя… Нет, не хочу думать о самом плохом.

– Допустим, но у нас всё равно нет доказательств, – мрачно констатирует очевидное Анатолий Викторович. – Да и санитар, если не дурак, давно уже покинул больницу.

– А я и не хочу ничего доказывать. – Я зеваю, от еды клонит в сон. – Я просто возвращаться в больницу боюсь, вот и всё.

– Никто тебя туда больше не отправит, – уверенно говорит Андрей. – Я об этом позабочусь.

– Спасибо. – Снова зеваю, глаза начинают слипаться.

– Так, ты пока поспи, тебе восстанавливаться нужно, а мы пойдём, сделаем пару звонков.

Отрубаюсь я моментально, за мужчинами даже не успевает закрыться дверь. А просыпаюсь от голосов. Кто-то в соседнем помещении громко выясняет отношения. Прислушиваюсь, но, кроме «бу-бу-бу», ничего не могу разобрать. Приходится вставать с постели и ползти к двери, благо она не заперта, лишь прикрыта. Чувствую я себя более или менее нормально, только слабость небольшая да рука левая пока плетью висит.

– А я не могу! – Долетает до меня, когда я прикладываю к двери ухо. Голос знакомый, но пока не могу сообразить, чей.

– А ты смоги! Девочку защитить не удалось, так хоть тут не мешай!

– Да я вас обоих под трибунал! – продолжал разоряться голос, и я, кажется, поняла, кому он принадлежит. Начмед пожаловал.

– Ага, или мы тебя. Нам с Андреем найдется что сказать. Короче, Алтея пока остаётся здесь. Да, ситуация на улицах напряжённая, но девочка одна десятерых уложила, ты это понимаешь?

– Я-то понимаю! Её изучать нужно, она же феномен! А там и лекарство от этой заразы найдётся. Я тут проанализировал кое-что. Выходит, что она только те трупы поднимать может, которые от лихорадки умерли. И сама она после болезни как раз дар и потеряла. Как-то это всё связано, а вы мешаете понять, как!

Вот оно что! Это и правда любопытно, только вот быть подопытным кроликом мне совсем не хочется.

– Связано, не связано, а толпы мертвяков на улице – не Алтеи работа! Она сама от них отбилась чудом и детей каких-то спасла! Детей-то хоть нашли? Или их тоже, как санитара, упустили?

Стоп! Что ещё за толпы мертвяков? Кто-то, кроме меня, может их поднимать? Это очень-очень плохо! Хотя, тех десятерых я как раз и не поднимала… Да, и что с детьми?

– Нашли, – в голосе начмеда слышится усталость. – Скорее всего, пойдут под усыновление, там мать совсем плоха.

– Лихорадка? – подаёт голос Андрей.

– Пьянка, – невесело хмыкает начмед. – Думаешь, чего они по улицам шарахались в комендантский час? Еду искали.

– В общем, девочку мы не отдадим. Да и не до опытов ей, восстановиться бы. Чуть не умерла.

Ой, начмед тоже про мою регенерацию знает? Плохо, тогда он с меня вообще не слезет, пока на запчасти не разберёт.

– Ладно. Ситуация на улицах под контролем, пусть отлёживается. Заодно пересмотрим систему безопасности. Дальше будет видно, но обещать ничего не могу.

– Спасибо и на этом.

– Давайте хоть гляну вашу болезную, а то из вас лекари, как из меня оживший мертвяк.

– Ой, не зарекался бы ты, Серёжа! – издаёт смешок Анатолий Викторович, а я бросаю подслушивать и бегу к кровати. Притворяться спящей не стану, тяжёлое дыхание и колотящееся сердце меня быстро выдадут.

– Привет, беглянка, – начмед сурово сдвигает брови, входя в комнату, но я вижу в его глазах усмешку. Он внимательно оглядывает меня, замечает седую прядь и слегка меняется в лице. Я открываю рот, чтобы возразить, но он машет на меня рукой. – Да знаю, что ты не собиралась сбега́ть. Лежи уж, гляну тебя.

Пару минут сканирует, ненадолго задержавшись над пострадавшей конечностью.

– А что с рукой? Сломала, что ли? Как-то странно она срастается.

Ага, странно. А как ещё ей срастаться, когда кость из сустава с мясом выдернули?

– Так, сейчас, немножко тут подлатаю, – я ойкаю от неожиданной, но кратковременной боли. – Ну вот и всё, скоро поправишься. Слышала, о чём я с твоими защитниками говорил?

Перевожу взгляд на защитников за его спиной, потом смотрю начмеду в глаза и киваю.