Преступление тысячелетней давности

С запада доносился заунывный вой волка – этот звук принес чародейке видение. Заходящее солнце. Её Олюшка на траве с глубокой раной на шее. И ручеек крови. А рядом истерзанный зубами дикого животного убивец-чужестранец.

Женщина, утирая слёзы, поспешила к старым скалам. Она знала, что произошедшее там, на поляне, имеет глубокий высший смысл и связано с чужими богами, но человеческое сердце не хотело принимать данность. Древние боги не отступились от её девочки, не защитили и ритуалы ведуньи. Великий Велес смог лишь рассчитаться с человеком, который нанес смертельный удар.

Бабка вместе с дедом как могли торопились, чтобы попытаться помочь. Но спасти молодую женщину было уже невозможно. В огненно-красных лучах заходящего солнца кровь, которая пропитала землю, казалась медью на изумрудной траве.

Ведунья осознавала, что здесь столкнулись два могущественных существа: волк и тот, кто напал на Хельгу. Их связывала сила древних преданий.

Не сговариваясь, старики начали проводить ритуал, обратившись за помощью к великой Маре. Однако в тени деревьев старая ведунья заметила образ валькирии, которая держала меч и читала свои молитвы Одину.

Схватив окровавленный нож, который лежал рядом с телом чужестранца, она бросилась на валькирию и с силой вонзила остриё ей в грудь.

Дед успел заметить движение ведуньи. Собрав все свои силы, ударил посохом в место, где черная земля пропиталась кровью Хельги. Земля, трава и кровь превратились в гранит, и открылся каменный короткий коридор. Он кончался небольшой площадкой с разветвлениями. Семь разных ходов уходили в семь разных сторон. На площадке стояла валькирия, пытаясь вытащить нож, вонзенный чародейкой ей в сердце.

Валькирия оглянулась и увидела, как за первым туннелем закрывается проход. Следом за первым, будто мыльные пузыри стали захлопываться и другие выходы из ловушки, созданной дедом.

Выбрав наугад один из еще открытых проходов, она прыжком бросила свое тело в яркий свет, но старая ведьма поджидала её у последнего выхода. Обрушив гранитный камень, с которого капала алая кровь Хельги на голову валькирии, ведунья прокричала заклятие. Служанка Одина упала. Тишина сомкнулась вокруг неё. Бабка обернулась огромной серой кошкой и бросилась на прислужницу чужого бога, словно тигр на добычу.

Яркий свет погас. Кошка открыла третий глаз и воспользовалась своим даром ночного видения. Зрачки её вытянулись и засветились. Валькирия, прочитав какое-то заклинание, подняла голову, но ведунья уже прокусила ее шею и с наслаждением впитывала чужую энергию, урча, с жадностью заглатывая силу врага, словно голодная кошка молоко. Где-то там, за пределами темного, сырого, пропахшего плесенью и неизвестными запахами лабиринта валькирия увидела грозный взгляд своего повелителя Одина. Но тонкая нить её жизни была уже прервана.

Кошка встряхнула пушистой лапкой, чтобы избавиться от капельки крови, лизнула свою спинку и замерла в настороженной позе. Её уши двигались, пытаясь уловить каждый звук, а нос принюхивался к окружающему воздуху. Она услышала заклинание и осознала, что дед пытается вернуть её в реальный мир. В ответ кошка с гордостью подняла хвост и распушила шерсть на спине, словно заявляя всем своим видом, что выполнила важное дело и готова воротиться в Явь. Кровь старой чародейки бурлила.

– Гой! Черна Мати! Гой-ма Марена! – припомнила заклинание колдунья, эхо разметало её слова по мрачному проходу.

Тело валькирии стало прозрачным и растворилось в черноте неба.

Старая ведунья выдохнула. За спиной у неё хмыкнули. Она обернулась.

В расслабленной позе, прислонившись плечом к старой сосне нахмурив мохнатые брови и скрестив руки на груди, стоял ее дед.

– Ну ты, бабка, и даешь!

Ударившись оземь, бабка вернула себе человеческий образ.

– Ну и ты не промах, старый, – фыркнув, прошамкала в ответ ведунья.

Подойдя к уже остывшему телу Хельги, ведунья осторожно коснулась руки умершей. Рука была неподвижна. В полумраке лицо Ольги было бело, словно саван. Нежные облик её девочки исказился, и баушка почти не узнавала свою дочку. За привычными чертами выступили какие-то иные – уродливые и резкие. А прежней Олюшки уже как и не было. Она ушла, но в ней еще жила жизнь. Дитя!

Нож лежал теперь рядом с бездыханным телом Хельги. Его ручка сияла сиреневым огнем, а лезвие блестело в лунном свете. Старая ведунья разрезала одежду покойной этим ножом, прикоснулась к её животу и прошептала:

– Ребенок жив, я чувствую.

Дед разжег костер. Слабый его свет падал на лицо ведуньи. Она, не мигая, смотрела на Хельгу.

– Мы не успеем спасти ребенка, если ждать утра. Нужно сейчас, сию минуту помочь ей родиться.

– Почему ей? – удивился старик.

– Это девочка, я чувствую. Иди к ручью, тут рядом, принеси воды, – властно приказала старуха.

Дед кинулся было к ручью, но понял, что у него нет сосуда для воды. Тогда он стянул кожаные штаны с мертвеца, завязал их узлом и побежал.

Старуха затянула песню и медленно стала доставать из своей сумы кубышку с уксусом, черный коробок, пучки растений и кусочки тугой смолы. Заговоренную смолу она бросила в огонь, туда же высыпала и содержимое черного коробка. Ее голос становился громче, а костер разгорался ярче, потрескивая и искрясь. Запахло серой и полынью.

С силой разведя ноги покойницы, колдунья услышала хруст костей. Сбрызнув уксусом живот Ольги, она аккуратно сделала надрез и скорее нащупала, чем увидела, как в чреве мертвой женщины показалась головка младенца. Голова была огромной, или она просто давно не принимала роды? Со всей силы она ухватилась другой рукой за спинку ребенка и вытащила его из живота. Её бросило в жар. Жар был нестерпимым, руки горели огнем, но старая колдунья громче запела песню рождения.

Дитя было в руках ведуньи. Появившись на свет, ребенок закричал. В этот момент вернулся старик и, омыв нож родниковой водой, перерезал пуповину.

Прекраса

Уставшая женщина в изнеможении упала в траву, а дед, подхватив ребенка, шлепнул его по попке.

– Девочка, как ты, старая, и предсказывала, – с радостью вскричал старик.

– Я знала, – шепотом отзывалась ведунья.

Младенец плакал, словно знал, что молока матери ему не суждено попробовать, но дед улыбался и с благодарственной песнью омывал только что народившееся дитя родниковой водой.

Потом он осторожно положил малышку на свою рубаху и склонился над ведуньей.

– Прекрасой наречем – смотри, как красива, словно полевой цветок.

– Да, старый, только надобно земле предать тела.

– Утром, все утром, пока забросаю валежником, – заливая остатками воды костер, бормотал дед.

– Ну, утром – так утром, – устало согласилась старуха.

– Я пока ходил к роднику, видел, что он не один был, – дед показал на мертвого мужчину пальцем.

– Видимо, испугались его сотоварищи волка и убежали, – отозвалась ведунья.

– Они на лошадях были, и тропа ведет к нашей избе. Не нужны нам гости незваные.

– Ой, не надобно нам сейчас гостей, точно говоришь, твоя правда, дед.

– Лады, старая, пошли.

Ведунья взяла на руки новорожденное дитя, а дед прихватил вещи мертвеца, и они быстрым шагом направились через лес к избе.

6. Старик

Окно в избенке заткнуто зипуном; скамья у крыльца покосилась и почернела. Древняя ель у избы, словно старушка, согнулась под тяжестью прожитых лет. В избе стоит звенящая тишина. Лишь тихое жужжание зелёной мухи нарушает безмолвие. За дубовым столом сидит старик и смотрит в пустоту немигающим взором. Он словно стремится собраться с мыслями. Глубокие морщины на его челе собрались в заметную складку, похожую на коромысло, а уши двигаются, будто пытаются уловить звуки, которые уже давно смолкли. Всё вокруг притихло после смерти его бабки Марфы. И нет боле его внучки Прекрасы… забрал князь внучку…

«Тьма сгущается перед рассветом», – он даже не может вспомнить, слышал ли он эту фразу раньше, но теперь она словно застряла в его голове. Кто сказал ему, что перед рассветом сгущается тьма? Он не знает. Он знает только, что эти слова вызывают у него теплое, успокаивающее чувство, как будто его укутывают в одеяло. У деда есть еще шкура медведя для холодных ночей и дней, но даже под ней он дрожит по утрам. Вечерами иногда становится теплее, а в маленьком оконце появляется слабый лучик света, подаренный Ладой.

Старик

Ему осталось лишь вспоминать былое. В редкие моменты, когда солнечный луч пробивается сквозь облака и падает старику на руку, он снова ощущает тепло. Жаркая волна воспоминаний накатывает, и он слышит звук голоса его любимой ладушки, красавицы-жены. И вот уже дом наполняется уютом, запахом хлеба, а жизнь, кажется, течет своим чередом. Эти грёзы согревают его сердце даже тогда, когда тело дрожит от холода.

Снаружи осень и слякоть, а он припоминает, как снежные вихри закручивают седые сугробы. Он, совсем мальчонка, смотрит в окно, где, словно малые дети, играют в снежки его родители и старшие братья. Он выскакивает на улицу, ловит снежок, бросает в брата, а после все строят снежную крепость. Такая простая радость – строить снежную крепость. Как ему теперь этого не хватает!

Старик нежно поглаживает медвежью шкуру, воскрешая в памяти жену и тот день, когда совсем еще юношей, охотясь на медведя, он встретил ее, собирающую травы.

Когда солнце заходит, и вечер одаривает небо звездами, он вспоминает свою ладу, её улыбку и взгляд, который всегда согревал. Она умела разжигать огонь в его душе даже в самые холодные дни. Дед знает: пока живут воспоминания, его сердце не останется в одиночестве, а богиня Лада будет рядом.

«Ой, ладо, ладо, лель-люли»… Давным-давно, когда на земле царили мир и покой, на Руси-матушке жила богиня-мать Лада, покровительница народа русичей. Она заботилась о детях своих, аки мать о ребенке своем любимом. Чадам своим дарила радость и веселье.

Шумит темный лес, а посреди него – поляна. Стоит на ней кудрява березка, убранная разноцветными лентами. Кругом нее в хороводе кружатся девы, а рядом костер горит, будто солнце яркое. Выскакивают добрые молодцы, подбегают к березе и пытаются сорвать ленты. Девы смеются, не пускают их. Ждут, когда богиня Лада подскажет сердцу каждой, кто из красных молодцев складен, да ладен, дабы род свой продолжить, – ищут жениха себе статного.

Лада-матушка – богиня любви, красоты, процветания, счастья и плодородия, покровительница домашнего очага, хранительница мира и согласия в доме. Животворящая сила, дарующая жизнь и поддерживающая бытие мира. С незапамятных времен стерегла она покой всего сущего. Всё находилось под ее защитой. Она – причина всего и движущая сила, текущая из Нави в Явь. Одна из главных богинь Прави.

Лада оберегала мир древних славян от бед и зла своей безмерной любовью, унаследованной от отца ее Рода. Ее забота связывала ладони двух влюбленных, как две половинки одного целого. Встречались мужчина и женщина да сливались в единое, запускалось колесо новой жизни.

Именно Лада защищала будущую продолжательницу славянского рода от сглаза и зависти. В тепле рук и огне души вершилось вечное таинство – рождался новый человек. А для русича появление на свет божий нового ребенка – самое дорогое, оттого старания Лады ценились высоко. В те незапамятные времена жили русичи в любви и покое. Но зеленые поля, полноводные реки и щедрые леса соблазняли соседей воинствующих. Не любили, да и не умели они трудиться, лишь умели огнем, да мечем брать желаемое.

Сказывают люди, именно в те темные времена встретила Лада парубка прекрасного в лесу темном: нежного и чистого. Запал в душу Лады пригожий юноша, и решила она обернуться девицей красною, да и кто мог помешать ей? Никто не был выше ее в вопросах любви.

Одна беда – в ночь на Ивана Купалу сорвал с березы повязанную простой девой ленту алую прекрасный молодец. В ладонях своих держал ладьи рук белых той девицы, увидала сие Лада да две слезинки скатились по щекам румяным у богини.

Лада злилась, но деваться ей было некуда – не могла богиня причинить боль своему любимому. Однако огонь пылал в душе её, и пришла она к нему ночью в образе красной девицы: в прекрасном платье из тонкой листвы золотых и багряных оттенков.

Ночь была длинной, но к утру исчезла Лада, а позже узнала, что девица, которая повязывала ленту алую на березу белую, видела их в лесу той ночью темною. Опечалилась богиня – изведала, что натворила. Поняла, что разрушила завещанное ей отцом Родом. Предназначение жизни её – союз двух любящих сердец.

И решила она все исправить да больше не вмешиваться в дела человеческие. Соединила два сердца в одно целое. Потому на Руси, если человек женился не по любви, говорят «Разбивал себе сердце».

В ту пору мимо летел аист белый. Сжалился аист над Ладой и принес ей ребенка, которого она лелеяла и оберегала, а маленький Лель – пламенный бог любви, весны и оплодотворения всего живого – радовал её и всегда находился рядом, рассыпая искры страсти, влечения да желания.

А бог Род послал Ладе подарок – амулет, ставший оберегом славян, заключившим в себе понимание мира и видение крепкой, счастливой семьи.

Рассудок старика помутился, стал похож на чугунок, наполненный самыми разными яствами: детством, богами, любимой Марфой, молодостью… Тут и старость, как крышка, на поверхности лежит – пылится. Но самой яркой звездой в затуманенном разуме деда это его любимая внучка Прекраса.

А в голове вода кипит, бунтует: «Убирай, убирай, огонь залью, бежать некуда». Кошка спрыгнула со стола. Бесшумно ступает мягкими лапками по неметеному грязному полу. Крыса забилась в угол избы и ждет, когда кошка пройдет мимо. Мыши в ворохе тряпья тоже ждут.

Забрал Великий Олег у деда внучку Прекрасу, сказал, что теперь она – его внучка. Чугунок шумит, бурлит.

Никого не осталось у старика. Пауки, кошка да мыши. Да домовой за печкой живёт – не бросает.

Дед с ними всё делит поровну. А они ему тем же отвечают. Наплетут пауки паутины, муху какую или другую жужжащую тварь поймают в сети, а крылышки старику отдают. С чаем попьёшь, старый. А он и тем доволен. Хоть какая забота.

Вскипятит воду дед, разольет травяной чай по глиняным чашкам и сидит, ждет. Вот они и пьют со стариком чай. Ему и то хорошо. По крайней мере они не равнодушны. Хоть какое-то участие, хоть какая-то связь с живыми. Старик немигающим взглядом смотрит в окно и видит, как тьма постепенно рассеивается перед рассветом. Он знает, что перемены не за горами, но он готов принять их, какими бы они ни были.

Старый сидит на скамейке, сжав руки в кулаки, и вспоминает былые времена. Раскачивается в такт кукушке. За стеной скулит кикимора. Или сыч? За печкой шуршит домовой. А время словно остановилось. Он задерживает дыхание, открывает глаза и шепчет: «Что ты медлишь, Мара? Пора умирать!» Кукушка, старая дрянь, за дверью: «Ку-ку, ку-ку. Ку-ку, дурак старый. Пень сушёный, ку-ку».

А помирать не хочется. Потому что не понимает уже старик, где он. В этом мире или уже в другом? Что за окошком: Явь или Навь? Надо бы кошку покормить да остальных. И снова задышало всё вокруг. Редким дыханием, шажочками шаркающими – ширк-ширк, топ-топ. Глаза закрыл старик – и картинки из жизни: лето, береза, глаза Марфы, словно у кошки, хитрые и задорные…

Кошка обвила ноги старика, как хмель ограду. Того и гляди дыру протрет в штанах. Другие ждут. Они более терпеливы. Хорошо, что время принадлежит богам. Хуже, когда боги отворачиваются от людей, и еще хуже, когда боги уходят. «Это время не за горами», – проносится в голове у старика. «Две тысячи лет молчать будут боги. Когда огонь прогорит, да пепел в душах людских останется. Забудут простые люди свои корни, выжгут даже пни от вековых деревьев веры чужестранцы в черных одеждах. Расскажут о новых богах, вернее о новом Боге».

Но старик этого уже не увидит. Для него вообще больше времени не существует. Он ждет, пока сотлеет, пока весь выкипит, да дно пригорит на углях. А пока он так и будет болтаться между реальностью и действительностью, между Явью и Навью. А кто иначе паучкам муху подложит, мышатам крошек насыплет, кошке кашку… ку-ку… не приедет твоя внучка, нет твоей Прекрасы…

Старик откинул голову назад, почувствовав, как тяжесть кошки, словно пуховый платок, укутывает его ноги. Зажмурился, пытаясь уловить далекий звон колокольчика, который сообщит о приближении Прекрасы. И кажется ему, что её любовь, как яркое летнее солнце, проникает сквозь леса и поля, через стены избы, согревая его кости, замученные временем и тоской. Он ощущает, как душа его откликается на этот свет, как старые, спящие корни, пробуждаются от зимней спячки, тянутся навстречу весеннему теплу… И резкий треск за окном… Но это лишь старый ворон сел на вековую ель и заглядывает в окно, кося черным глазом.

Вдруг кошка, словно почувствовав угрозу, отскочила от ног деда, выгнув спину, издала недовольное урчание. На мгновение старик открыл глаза и увидел, как по столу пробежала тень. Он понимает: это дух, что живёт в теле кошки. Дух, который, как и он, помнит времена, когда боги были рядом, а люди ещё не познали горький вкус забвения.

И дед, и дух кошки верят, что Прекраса не бросит их между Явью и Навью, нужно только подождать. Она уже близко. Её шаги легки, едва различимы, но старик чувствует стук пяточек, как глухой чувствует дрожание земли. Он слышит, как она осторожно открывает скрипучую дверь, как её пальцы, тонкие и хрупкие, касаются его рук и поправляют медвежью шкуру, на которой он лежит.

«Дедушка?» – шепчет она, и её голос, словно капля утренней росы, проникает в самое сердце старика и оно оживает.

Он не может ответить, не может даже пошевелить губами. Но он ощущает её присутствие, как тепло костра, как тихий шепот ветра. Прекраса принесла ему свежей воды в глиняном кувшине, а затем, словно читая его мысли, протянула ломоть хлеба, намазанный медом. Вкус меда, сладкий и густой, напомнил старику о том времени, когда он был молод, когда мир был полон жизни и надежд.

«Дедушка, ты смотришь на меня?» – спрашивает Прекраса, а в её глазах читаются любовь и искреннее участие.

Старик кивает. Он смотрит на неё, пытаясь запомнить её личико, её светлые волосы, её юный и беззаботный взгляд. Он знает или знал, что это последний раз, когда он видит свою любимую внучку. Ку-ку… верь, старый, ку-ку… приедет твоя внучка, придет твоя Прекраса…

И старик начинает рассказывать о том, как прекрасны глаза его внучки пауку и мухе. Он им вчера рассказывал о богах, которые когда-то ходили по земле, о великих сражениях, о любви и дружбе, о вере и надежде. Он рассказывал о том, как мир изменится, о том, как люди позабудут свои корни.

Сегодня он рассказывает о Прекрасе, но его голос становится хриплым, а паук и муха слушают, не перебивают, не шевелятся. Прекраса не бросит… ку-ку… не забудет…

Но за окном уже стоит богиня Мара. Великая Мара. Она – воплощение истинных знаний и непогрешимой мудрости Рода. Лик богини озаряет яркий свет. Образ чист и безупречен, а сияние её – это истинный свет Высшей Самости. Она всегда предстает обнаженной перед духовным взором Вещего – того, чьи очи не ослеплены маятой мира сего, и кто действительность видит такой, какова она есть.

Богиня смерти смотрит на старика и не решается позвать его к реке Смородине. Он слишком много о ней знает, а она ему благоволит.

У Мары много имён, которыми её называли на Руси с давних времён: Мара, Морена, Моржана. Все эти имена произошли от общего праславянского корня-«Mǒr». Та, что зарождает свет. У Мары множество обличий, и старик понимает, что «ночь темна перед рассветом» – это её шепот в его голове.

Мара – богиня загадочная. Её рождение окутано тайной. Не ведают люди, чья она дочь, но часто говорят, что отец её – Вий, повелитель тёмного царства.

Сказы о Маре наполнены глубоким смыслом, мудрёны да сложны, но одно остается неизменным – богиня смерти прекрасна. Ее красота холодна и чиста, но волхв не боится своей госпожи… ку-ку… Мара тут… Она словно дар посылает ему сон, тихий, как вечерний бриз. Этот сон окутывает его, унося прочь от горестей и мрачных мыслей.

А старик знает, что Сон – младший сын Мары. Именно благодаря снам Мара помогает встретиться с умершими, но старик хочет встречи с живой… Прекрасой… ку-ку… спи, старик… ку-ку.

7. Прекраса

«Лечу, лечу, лечу! Лечу навстречу радуге-дуге!»

Лёгкая долблёнка скользила по изумрудным волнам реки, словно сокол в небе. Она легко перелетала с волны на волну. Солнце золотило туман. Песня радости и любви, сопровождаемая птичьими трелями, разносилась над рекой.

«Лечу, лечу! Как птица, лечу, спешу, спешу навстречу счастью своему, и будет так, как я хочу!»

В утреннем тумане фигура лодочника, изящная и грациозная, казалась мифическим существом. Лодочка покачивалась на волнах, как пёрышко диковинной птицы, а едва проснувшееся солнце, умытое росой, тянуло свои лучики-руки к воде, словно желая освежить их в блестящих волнах. Первыми встречали рассвет река и лодочка.

Через густые деревья, покачивающиеся от лёгкого ветерка, доносились звуки пробуждающейся деревеньки. Вдали, на самом краю небосвода можно было увидеть, как лёгкие облака начали рассеиваться, позволяя первым солнечным лучам пробиться сквозь утренний туман.

Лодочник грациозно перебрасывал своё весло из руки в руку, словно играя с ним. Под веслом вода пенилась, точно сама река помогала юному перевозчику в его работе. И хотя утро только начиналось, всё говорило о том, что сегодняшний день принесёт только хорошее: «Лечу, лечу, лечу… Будет так, как я хочу…»

Молодой князь залюбовался грациозными движениями юноши и решил перебраться на другой берег, чтобы поохотиться вволю. Но лодочка не торопилась приставать к берегу. Над водой неслась песня, словно волшебное заклинание. Почти детский голос показался князю Игорю девичьим.

После смерти бабушки Радосвет, отец Прекрасы забрал её к себе. Но недолго жил он с дочерью в Выбутах, часто был молчалив и грустен. Вскоре Вещий Олег отправился в поход на Константинополь и призвал сына на помощь. Девочку отдали на попечение греческих монахинь, волею судеб заброшенных вглубь Руси.

Прекраса очень скучала по бабушке, которая была для неё самым близким человеком и заменила ей мать. Смерть её стала горчайшей утратой. Дедушка же отказался покидать свой дом и ехать в чужие края. Он знал, что Вещий Олег считал служение Маре недостойным занятием, занятием для слабых и тех, кто не способен держать меч в руках. Он считал унизительным собирать оружие у погибших и заниматься погребением. Князь верил, что истинная сила заключается в защите своего народа, а не в исполнении обрядов. Во главу угла он всегда ставил воинскую доблесть и честь.

Тем не менее внучка Олега, юная и любопытная, была пленена таинственным миром богини смерти. Жажда знаний и дух приключений внушали ей, что превращение в жрицу Мары – это не только честь, но и призвание, однако спорить с отцом и дедом не было возможности – слишком она мала.

Олег хотел видеть Прекрасу образованной и доброй девочкой, хорошей хозяйкой, надеясь, что чуть позже сможет выдать ее замуж за лучшего воеводу своей дружины. Он понимал, что необходимо уважить выбор внучки, однако ему было тяжело смириться с тем, что родовая сила может быть направлена в другое русло. Он чувствовал, что, возможно, именно Прекраса станет тем мостом между миром воинов и миром духов, который так необходим его народу в бурные времена перемен.

Прекраса была еще совсем юна и могла только плакать, но жутко боялась страшного и грозного князя, а потому покорилась, а чуть позже привыкла. Матушка Мария была похожа на бабушку, а монашки часто угощали Прекрасу сладостями. Дед Олег, как называла его девочка, появлялся в Выбутах редко, оттого казался почти сказочным персонажем. Но душа девочки ныла от тоски по любимому деду, который остался один у холодного моря, а её маленькое сердечко, порой разрывалось от боли за любимого деда, который, казалось, был всеми покинут. Она часто шептала птицам в лесу, чтобы они передали ему весточку и её тепло. Прекраса знала, что старик в своей избушке думает о ней, порой слушала в шелесте леса его голос. Уединение, лес, река помогали юной девчушке смириться с волей отца и грозного деда.

Сбегая от монахинь и облачившись в одежду пастушка, искала Прекраса утешения в походах по лесам и полям. Слушала пение птиц, следила за полетом стрекоз, но более всего её тянуло к реке и любимому камню, омываемому изумрудными волнами.

Отец запрещал девушке пользоваться лодкой. Даже спрятал долблёнку от Прекрасы в укромном месте, но девочка выведала у монашек, где он её укрыл, выпросила у старого лодочника весло и теперь каждое утро встречала рассвет на реке, часто переправляя с одного берега на другой усталых путников. Обыкновенно она ходила к реке одна, что очень не нравилось матушке Марии, которая осталась за главную в их женском мирке, когда ее отец ушел в поход.