Первый воин

Я не паникёр и не ипохондрик, возможно, пессимист, но то, что со мной происходит, не вписывается в рамки никакой нормальности, даже самой печальной. Голоса в голове – это уже слишком. Неужели у меня шизофрения? Будем рассуждать трезво. Был взрыв. Я упала и потеряла сознание. Скорее всего, в попытках прийти в себя наткнулась на погибшую. Мой мозг включил механизм защиты, чтобы избежать перегрузки. Он пытается восполнить то время, пока был в отключке, и заполняет пробелы тем, что ему попадается вокруг меня. Этим можно объяснить картинки с Ангелом и доктором. А дядя Петя? А мужчина с девочкой?

Так, всё просто, это последствия детской травмы, когда я была маленькой и скучала по папе, правильно? Правильно. Нормальным девочкам в трудную минуту нужна забота отца. Вот мой мозг и включил картинку из другой психологической травмы. Но голос в голове? Ведь я беспрекословно последовала его совету. А если в следующий раз голос прикажет схватить нож и покромсать всех вокруг?

Я не заметила, как начала расхаживать туда-обратно по палате, но в эту минуту кто-то постучался в дверь, что абсолютно непохоже на местных работников:

– Сашенька, здравствуйте! – в приоткрывшуюся дверь протиснулась седая голова женщины в возрасте за шестьдесят, а за ней и ещё одна.

– Галочка, да не стесняйся ты, – подтолкнула вторая, – давай Алёшку вкатывай!

Я едва успела найти под подушкой очки, как дверь широко распахнулась и в мою палату вошла внушительная делегация. Мой бывший сосед по несчастью, Алексей Игнатов-не-родственник, восседал на коляске. За ним двое седовласых мужчин, та самая Галочка, а возглавляла процессию поджарая пенсионерка неопределённого возраста, от сорока до семидесяти.

Сосед попытался перехватить слово:

– Извини…

– Алёша, ну кто так здоровается! Сашенька, твоя мамочка подсказала, где тебя искать! – перебила внука активная старушка.

– Здравствуйте, – спотыкаясь на согласных, произнесла я.

– Мы хотели тебе гостинчик передать, – втиснулась Галочка, если так можно назвать женщину, подходящую мне в бабушки.

– Сашенька, я даже боюсь представить, чтобы мы делали без тебя и Оленьки! – активная старушка не давала своим родственникам вставить и пары слов.

– О, да это всё мама, – я невольно улыбнулась, – я всего лишь умудрилась случайно попасть с Алексеем в одну палату.

– Алёшка, ну что ты растерялся, давай, – подтолкнул сгорающего от стыда внука один из старичков.

– Саша, спасибо вам с Ольгой Александровной. Вот, – пробубнил он монотонно, точно детсадовец на утреннике заученную речь, и передал мне яркий бумажный пакет с фруктами и сладостями.

– Спасибо, но не стоило беспокоиться, – неловко поблагодарила я и прижала к себе пакет.

Бабушки не удержались и по очереди начали меня обнимать, я даже не успела дёрнуться, как молния уже прожгла висок.

Под холодным проливным дождём, бессмысленно прячась под зонтиками, хлюпая по лужам, шла длинная процессия. Люди, облачённые в чёрное. Впереди – катафалк. Сразу за ним – две женщины, придерживающие друг друга. В них едва ли можно узнать Галочку и Любовь Викторовну, осунувшиеся заплаканные лица, серые лица. По бокам – их мужья, пытающиеся спрятать супруг от дождя бесполезными в такой ливень зонтами. Галочка еле стоит на ногах, и в какой-то момент кажется, что она упадёт прямо тут, в грязную лужу. Но Любовь Викторовна не даёт этому случиться:

– Аля… – стонет женщина. – Алечка, моя девочка, моя доченька.

В какой-то момент слова переходят в надрывный вой. Любовь Викторовна держится только потому, что больше никто не позаботится о Галочке:

– Идём, дорогая, мы должны идти, – приговаривает она. – Дети вместе, они всегда и везде были вместе, и сейчас. Идём. Нам нужно идти.

Я застыла в болезненном ступоре, когда перепуганные старушки выпустили меня из объятий:

– Сашенька? Плохо? Василий, зови немедленно врача! – вскрикнула Галочка.

– Нет! Нет! Я в порядке! Я… Я не привыкла… Я… извините… – слова никак не хотели мне подчиняться.

– Сашенька, милая, ты что же это плачешь? – всплеснула руками Любовь Викторовна.

– Я нет, не плачу… – сняла очки, хотела протереть глаза и удостовериться, что они сухие, когда кончики пальцев коснулись мокрых ресниц.

Слёзы? Кажется, я впервые плачу.

– Давай-ка водички, – сунул мне в руки стакан один из дедушек Алексея.

– Присядь-ка, – второй ловко усадил меня на стул.

– Я в норме, я…

– Ну что ты, Сашенька, не объясняй ничего, – заглянула мне в глаза Галочка. – Я сама как подумаю, через что вы с Алёшей прошли, так реву в голос.

– Всё устаканится, милая, – поддержала её Любовь Викторовна. – Всё забудется, вы такие молодые. Слава Богу за всё!

В этой сумятице я потеряла из вида Алексея, а когда нашла его взглядом, то обнаружила, что он, не мигая, таращится в окно. Словно избегая или прячась от моих глаз.

– Ба, нам пора, – резко произнёс он. – Саша, извини за беспокойство.

Старушки причитали, как благодарны мне и маме, что ещё обязательно придут меня проведать, что нам с мамой непременно нужно навестить их в Мурманске. Я же провожала взглядом Алексея, который, не дожидаясь помощи, поспешил самостоятельно выкатить коляску из палаты. Не прощаясь. Не оборачиваясь.

Всё, вот и приплыли. Видеть глюки ещё куда ни шло, слышать голоса, но плакать. Мне казалось, мои глаза устроены так, что я просто не могу лить слёзы, какое-то физическое нарушение. Я перебралась на свою больничную койку. Сняла с изголовья старую огромную толстовку с капюшоном. Вдохнула запах дома. Натянула толстовку на себя, не забыла накинуть капюшон. Спрятала каждый сантиметр своей кожи. Свернулась калачиком и разрыдалась: за все те годы, что мои глаза не проронили ни слезинки. За маленькую одинокую Сашу, боящуюся каждый день потерять маму. За бездарную художницу, что зубами прогрызает себе место под солнцем. За Ангела, что теперь будет жить только в моём альбоме. За Галочку и Любовь Викторовну, что потеряли своих детей. За Арсения Бородина, что не станет звездой отечественного футбола. За тех, чья жизнь три дня назад разделилась на до и после.

Глава 6

С каждым новым глюком в моей голове появлялось всё больше и больше картинок: одни были тусклыми и будто прозрачными, другие сияли красками, какие-то и вовсе чёрно-белые. Я, кажется, схожу с ума. Видимо, я сломалась. Сохранить жизнь, но потерять рассудок, как нелепо. Когда мой организм лишился критического количества жидкости, я сгребла с прикроватной тумбочки скетчбук и пенал. Решила несмотря на то, что мой разум развалился на части, я могу подарить жизнь Ангелу. Как только карандаш коснулся бумаги, боль и страхи ушли. Ангел грелась на солнышке, вытянув босые ноги на ступеньках крыльца, расправив руки, изящно, точно крылья. Она улыбалась и, казалось, в любой момент могла взлететь. Не думая подарила ей пару крыльев, пусть взмоет ввысь, когда захочет.

Так, с головой погрузившись в работу, я не заметила, что наступил вечер. После ужина в палату снова постучали, и я немного напряглась: вдруг шустрые бабуси вернулись. Но вместо них вошла молодая женщина, с аккуратной причёской, в элегантном костюме и, как ни странно, искренней улыбкой:

– Александра, добрый вечер! Меня зовут Надежда, я ваш психолог.

– Добрый вечер. А где… – растерялась я и начала собирать художественные принадлежности по кровати.

– Михаил Романович? У него другие пациенты, – улыбнулась женщина и грациозно направилась к свободному стулу.

– Ясно, – я оставила в покое свои вещи и серьёзно спросила: – Фёдор Степанович пожаловался? Очевидно, что вы тяжёлая артиллерия, для буйных.

Надежда рассмеялась:

– Интересное впечатление я на вас произвела, – женщина передвинула стул поближе ко мне. – То есть вы решили, что есть некие причины, по которым вам нужна тяжёлая артиллерия?

– Вы пытаетесь поймать меня на слове? – усмехнулась я.

– Мы, кажется, начали игру в двадцать вопросов, – мягко улыбнулась она. – Если что-то хотите спросить, спрашивайте, я с радостью отвечу.

– Почему с радостью? – заворчала я, делая вид, что поправляю карандаши в пенале. – Почему говорят: «Отвечу с радостью»? Разве ответы на вопросы принесут вам радость?

– Да. Думаю, да, ведь это будет означать, что я люблю свою работу, – Надежда с неподдельным интересом наблюдала за моими действиями.

Я кивнула, но спрашивать ничего не стала: чем меньше скажу, тем больше шансов, что о моих глюках никто не узнает.

– Вы рисуете, Александра? – спросила психолог, указав на мой скетчбук.

– Да, – коротко ответила я.

– А сможете нарисовать вот этот самый момент, то, что происходит сейчас? – с энтузиазмом спросила женщина и обвела палату рукой.

– Наверное, – я немного растерянно пожала плечами.

Затем взяла карандаш, открыла чистый лист и приступила к работе. Надежда, точно профессиональная натурщица, села, выпрямив спину, изящно сложила ладони. Не знаю, сколько прошло времени, но за окном совсем стемнело, когда я показала готовую картину, нарисованную только мягким графитовым карандашом.

– Интересно, – широко улыбнулась женщина, – неужели я действительно такая красивая?

Я пожала плечами:

– Мне трудно судить о красоте своих рисунков.

– Александра, можно предложить вам задание к следующей встрече? – спросила Надежда, убирая портрет в сумочку.

– Следующей? – с сомнением уточнила я.

– Именно! Нарисуйте, пожалуйста, Фёдора Степановича, по памяти. Хорошо?

– Я постараюсь.

– Рада, что мы свами познакомились, всего доброго! – Надежда встала, поправила жакет и направилась к выходу.

– До свидания, – пробормотала я смутившись.

Перед сном звонила мама, мы болтали с ней, наверное, целый час. Я попросила, чтобы завтра она не приезжала, ведь у меня всё есть, а кормят тут прилично. Ольга Александровна сопротивлялась до последнего, но мне всё же удалось её убедить.

На следующий день прямо с раннего утра Лидочка измерила моё давление. Дежурный врач же просто заглянул в приоткрытую дверь палаты, спросив, всё ли у меня в порядке, и ускользнул. После завтрака мне разрешили погулять по больничному парку. Хотя правильно будет сказать: усадили на скамеечку подышать свежим воздухом. Я упаковалась точно мумия, предусмотрительно спрятав все участки кожи, прихватила альбом и пенал.

– Привет! – услышала я шорох подъезжающей коляски. – И тебя выгнали на прогулку?

– Привет, – ответила я Алексею и захлопнула альбом.

– Я должен извиниться за вчерашнее, – с виноватой улыбкой произнёс парень.

– О, не стоит! Всё в норме!

Я поправила очки и хотела снова вернуться к работе, подумала, что на этом наш разговор закончится. Но Лёша продолжил:

– Мои бабули, они немного… как бы помягче сказать?

– Да брось! – я с улыбкой отмахнулась, вспоминая шустрых старушек. – Отличные бабушки! Вот я со своими не успела познакомиться.

– Сочувствую, ты многое потеряла! Как тебе на новом месте? У меня палата потеснее будет, да ещё и два соседа, – притворно пожаловался Игнатов-не-родственник.

– Вот это мне повезло! – я наигранно гордо задрала подбородок. – Наверное, меня подальше от всех отселили, потому что буйная.

– То есть ты намекаешь, что для улучшения жилищных условий мне нужно устроить саботаж? – Лёша задумчиво почесал подбородок.

– Если что, я прикрою! – заверила я.

– А давай лучше на денёк поменяемся! Может, никто не догадается, документы же наши как-то умудрились перепутать и в первый раз в одну палату заселить.

– Могу предложить только место на диване! – деловито ответила я. – Свои хоромы добровольно не отдам! Я, чтоб такие заполучить, чуть в лепёшку не разбилась!

На миг мы замолчали, не решаясь рассмеяться над шуткой, а потом Лёша закатился громким смехом. Вчера я плакала, сегодня он смеётся.

Мы проболтали в парке до самого обеда. Оказалось, что до взрыва мы каждый день бывали практически в одних и тех же местах, читали похожие книги и слушали похожую музыку.

С этой прогулки мои будни потекли примерно по одному сценарию: ранний подъём, лекарства, завтрак, осмотр врача, прогулка с Лёшей, обед, рисование задания для Надежды, ужин, беседа с Надеждой, разговор по телефону с мамой, отбой.

Иногда я проведывала соседа по несчастью, иногда он заходил в гости, иногда даже с бабушками, и тогда мы пили чай все вместе.

Как-то раз я немного задержалась из-за осмотра окулиста и почти бегом неслась в парк, чтобы Лёша не укатил обратно в палату. Но на подходе вдруг заметила, что на нашем привычном месте не только Алексей, а ещё несколько парней и две девушки. Все, кроме Лёши, в уличной одежде «здорового» человека, то есть явно посетители. Я застыла, не зная, как быть: подойти или лучше не мешать. Хотела уже уйти и даже успела развернуться, но Лёша меня окликнул:

– Саш! Саш, мы здесь! – он радостно помахал рукой.

Я решила, что глупо будет уходить, и подошла к компании:

– Привет! – сказала я, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Ребят, это Саша. Она, как и мы с Сеней, попала под раздачу в тот день. Саша учится в нашем корпусе тоже на четвёртом курсе, но на худграфе.

– Надо же, – неправдоподобно удивлённо произнесла одна из девушек, та, что сидела рядом с Лёшей. – Никогда тебя раньше не видела!

– Да… Я… – я смутилась и снова разучилась пользоваться словами.

– Ой, Лёш, представляешь, нам даже сессию не перенесли! – девушка перебила мои неловкие попытки поучаствовать в разговоре. – Мы Жанне нашей говорим: «Алё, вы что, у нас такие события!», а она даже бровью не повела!

– До сессии ещё утрясётся. Всё сдадим, Варь, – устало отмахнулся какой-то невысокий парень.

– Гошик, ты, может, и сдашь, а я от психолога не выхожу! – девушка сделала вид, будто ей трудно дышать и она вот-вот заплачет.

– Ты тоже была в торговом центре? – робко спросила я.

– С ума сошла! Нет, конечно! – фыркнула девушка. – Я за Лёшу волнуюсь, и Арсюша… – глаза девушки наполнились слезами, – вот опять слёзы, только подумаю о нём!

Варя прижалась к плечу Алексея и вроде как пыталась плакать, остальные начали её поддерживать и успокаивать, и косо смотреть на меня. Я сделала вид, что проверяю телефон:

– Ой, простите, у меня ж окулист сегодня, совсем забыла! Я побегу.

«Останься! Перестань прятаться!» – потребовал внутренний голос.

Но я, упрямо проигнорировав свою вторую личность, не дожидаясь ответа Алексея, развернулась на пятках и помчалась к себе.

До самой двери палаты казалось, что меня преследуют злые собаки, нет, волки, нет, львы. По крайней мере, я знаю, что могу противостоять голосу в голове и что владею контролем над собственным телом. Проскользнув к себе, плюхнулась на постель, пытаясь отдышаться.

– Александра, – заглянул сердитый Фёдор Степанович, – неужто пожар? Или цунами? Я, когда прогулку одобрял, не предполагал, что вы сразу же начнёте к марафону готовиться! Увижу, что бегаете, назначу седативные!

– Я больше так не буду! – усталым, безжизненным голосом ответила я.

– Вот и чудненько! Да, кстати, Ольгу Александровну я уже обрадовал, теперь и вам сообщаю: завтра планирую оформлять вас на выписку. Погодите радоваться! – доктор тонко подшутил над моим растерянным лицом. – Две недели домашнего режима с наблюдением терапевта по месту регистрации. Потом ко мне. Вопросы?

– Нет вопросов! – отчеканила я.

В восемь утра уже в полной боевой готовности с собранной сумкой я ожидала выписки. Мама обещала подъехать ближе к обеду. Я же не знала, нужно ли попрощаться с Алексеем или нет. После вчерашней неудавшейся прогулки он больше не подавал признаков жизни. Хотя к чему все эти формальности, сегодня я вернусь к своей привычной рутине, вернее, попытаюсь вернуться. Глюков больше не было, но и я от людей отскакиваю как от огня.

С Надеждой мы договорились встретиться так же через две недели. Вообще, она мне нравится, если опустить нюанс, что её работа заключается в том, чтобы копаться в моей голове и анализировать меня. Я думала, наши встречи будут похожи на эпизоды из фильмов, когда ты лежишь на кушетке, а твой психотерапевт делает странные пометки в блокноте и спрашивает:

«Хотите поговорить об этом?»

Надежда даёт мне художественные задания, а после занимается своими делами, читает, пьёт кофе.

Я всё же собралась с духом и решила попрощаться с соседом по несчастью. Лёша завтракал у себя в палате за небольшим столиком у окна. Увидев меня маячащую перед входом, он улыбнулся и жестом пригласил присоединиться.

– Приятного аппетита! А я вот всё. Пришла сказать: до свидания.

– Везёт же! – улыбнулся парень. – Ты точно здесь на особом счету, мне до конца недели тусоваться.

– Нет, я им порчу ауру умиротворения, они от меня избавиться давно хотят! – шутливо отмахнулась я.

– Я рад, Саш, что ты скрасила мне эти дни. Надеюсь, мы будем часто видеться в универе.

– Конечно, будем! Столовая одна на всех! – закивала я.

– Можно я тебя обниму, что ли, на прощание? – Лёша привстал, опираясь на костыли.

– Да, конечно, – я попыталась посильнее натянуть рукава толстовки, чтобы спрятать даже кончики ногтей.

Сосед обнял меня легонько. Я уткнулась подбородком ему в плечо. Такой естественный, будто выработанный годами рефлекс, такие родные приятные объятия, словно я вернулась домой.

– Не болей, – прошептала я отстраняясь. – И Лёш, ты ведь мне позвонишь, если будет совсем плохо?

– Позвоню. И ты тоже звони.

Выписку Богданов принёс незадолго до обеда:

– Вот, Александра, ты свободна, – доктор вручил мне длинный больничный бланк с печатями.

– Спасибо, Фёдор Степанович, а это вам, – я протянула свёрток с портретом, выполненным простым графитовым карандашом и углём. То самое первое задание от Надежды.

– Да, барышня, если бы не обстоятельства нашего с вами знакомства, я бы назвал эту встречу счастливым случаем! И Александра, если вдруг появятся проблемы со зрением, опорно-двигательным аппаратом, немедленно ко мне! Идёмте, я вас провожу к Ольге Александровне.

Мама ожидала на крыльце у больницы. В руках она держала пушистый букет с разноцветными герберами и небольшого плюшевого мишку.

– Аська-Колбаська! – мама кинулась обниматься.

Я подготовилась заранее и спрятала все доступные ей открытые участки моей кожи. Стиснула родительницу в крепких объятиях и, если бы не букет, наверное, закружила бы. Мама хохотала, как девчонка. В обычных джинсах и тёплом кардигане её от студентки не отличишь.

– Ух, а бледная какая! И похудела опять, Александра! Так дело не пойдёт! – притворно ворчала мама.

– Эй, где там Зелепупка? – послышался бас Кирсанова над головой. – Иди-ка сюда!

– Дядь Петь, и ты тут! – обрадовалась я и бросилась на шею соседу.

– Ну так! Мы тебя домой доставим в лучшем виде! Неужели ты думала, что я вас на электричке толкаться отпущу!

Дядя Петя кивнул на старенький «Фольксваген» за спиной, я широко улыбнулась:

– Ты побрился! Смотри, мам, дядя Петя без бороды лет на десять моложе выглядит! Красивый какой! Да он у нас ого-го!

– Санёк, скажешь тоже! – засмущался сосед.

– Петь, ребёнок правду говорит! Ты со своей бородой как пожилой старец!

Мы с мамой вгоняли в краску Кирсанова, и я не сразу заметила, как рядом с нами остановился тонированный внедорожник.

– Ася.

Я услышала своё имя, этот голос, эти интонации и застыла, в груди сердце стучало как сумасшедшее. Не чувствуя ни рук, ни ног, попыталась развернуться к нему.

– Ася, – повторил мужчина в дорогом тёмном костюме, – привет.

– Вы… – едва прошептала я и развернулась к маме. – Мам?

Она опустила глаза, но почти спокойно произнесла:

– Это папа, Ася. Ты забыла?

Глава 7

Я не могла заставить себя взглянуть на него, боялась, что это очередной глюк. Кто-то из свиты отца сунул ему в руки огромный букет белых роз. Константин Владимирович Игнатов, сделав всего несколько стремительных шагов вперёд, оказался совсем близко:

– Это тебе. Извини, я не знал, какие цветы ты теперь любишь.

– Спасибо… вам… тебе… – я, пряча пальцы в рукавах толстовки, неуклюже приняла букет.

– Ты уже лучше себя чувствуешь? – спросил отец как ни в чём не бывало.

– Да, – ответила я, не зная, куда деть взгляд.

– Может, у вас с мамой найдётся время, чтобы пообедать со мной? – спросил отец.

Я обернулась к маме с немым вопросом, застывшим на лице. Та, точно на приёме в королевской семье, голосом уважаемого педагога ответила:

– Константин, мне нужно заехать по делам, – мама откровенно лукавила, – пообедайте с Асей. Позже мы её заберём и поедем домой.

– Я могу сам привезти, – любезно предложил отец.

– Нет, – резковато ответила мама. – Не нужно утруждаться.

Ольгу Александровну немного потряхивало, и дядя Петя осторожно взял её за руку, потихоньку оттесняя за свою спину. Этот милый жест заботы в первую секунду удивил, а потом до меня, стоеросовой дубины, наконец дошло.

– Я наберу, – ответил отец и направился к машине. – Ася?

– Да. Иду, – я на автомате согласилась, даже сразу не сообразив, что отправляюсь на обед с собственным, самым настоящим отцом.

Только когда за мной уже захлопнулась дверца машины, вздрогнув от отрезвляющего звука, я собрала мысли воедино. Мы оба не спешили с разговорами. Я рассматривала через тонированное стекло мегаполис. Константин Игнатов периодически отвечал на телефонные звонки. Картинка города плавно сменялась от безликих серых спальных окраин к нарядному центру.

– Ты какую кухню предпочитаешь? – вдруг спросил отец.

Я снова вздрогнула от звука его голоса:

– Всё подряд ем. Ой, только… – я пригладила свою потрёпанную толстовку. – Простите… то есть прости, я, кажется, не подумала, что одета не совсем подобающе.

Наверное, Игнатов впервые решился прямо на меня взглянуть, мне было не по себе: вдруг отца разочарует то, во что вырос его маленький ангелочек:

– Это не проблема, – он улыбнулся краешками губ. Заметив моё смятение, спросил: – Ты, кажется, раньше любила маленькие макарошки с сыром? – задумчиво почесал подбородок и добавил: – Паутинка, так они называются?

– Да. И сейчас люблю.

Этот почти незнакомый человек, что сидел рядом со мной, что-то помнил обо мне?

– Может, просто возьмём кофе навынос? Прямо тут, в машине, и попьём, – предложила я первое, что пришло на ум.

Всю эту ситуацию можно было определить одним словом – неловкость.

– Мне сказали: тебе сейчас кофе лучше не употреблять, – мягко заметил отец.

– Ты про меня спрашивал? – вновь выпалила я, не успев включить мозги.

– Да.

– Это из-за тебя меня поселили в такую шикарную палату? – в мою голову внезапно закрались подозрения, и я вся подобралась.

– Не совсем, – теперь юлил Константин Владимирович.

– Как ты узнал, что со мной случилось? Мама тебя нашла? – я продолжила допрос.

– Нет.

– Ты не скажешь? – слегка рассерженно спросила я.

– Правда хочешь знать это?

Я кивнула.

– Торговый центр, в котором произошёл взрыв, – мой. Я просматривал списки потерпевших и нашёл твоё имя, – глядя мне прямо в глаза, ответил отец.

– Почему раньше не пришёл? – мой пульс начал колотить по вискам.

– Боялся, что ты не захочешь меня видеть, – в эту секунду мужчина в тёмном костюме, на дорогом тонированном монстре с личной охраной, выглядел таким уязвимым.

– Почему ты так решил?

Он улыбнулся:

– Мне сказали, что ты любишь задавать вопросы.

И тут картинка потихоньку начала складываться: излишне комфортная палата, квалифицированный психолог, дорогущие анализы и обследования, приветливые медсёстры-птички, да и кто будет держать в одной из лучших больниц города обычную девчонку почти две недели. Я не знала, как мне реагировать на его слова. Не знала, могу ли радоваться тому, что мужчина, когда-то называвшийся моим отцом, что-то знает обо мне и чувствует вину за случившееся. Всё, что сейчас меня окружало, было похоже на какой-то плохой, давно позабытый фильм.

– Я в порядке, мне оказали квалифицированную помощь, в торговом центре я оказалась не по вашей… т-твоей вине. Мы хорошо живём с мамой, у нас всё есть. Всего хватает. Мы не будем создавать никаких проблем и поднимать шумиху. Я всего лишь хочу забыть всё это поскорее, – выпалила я на одном дыхании и уставилась в окно.

– Ася, ты неправильно меня поняла. Поверь, уж кто, а я точно не сомневаюсь, что твоя мама сделала всё, чтобы ты жила в хороших условиях. Я не пытаюсь купить ваше молчание. Все эти годы считалось, что ты в безопасности. Если бы что-то во всей этой сложной цепочке пошло не так, я бы больше никогда тебя не увидел. Я чуть не потерял тебя. Навсегда.

В горле застыл ком. Хотелось как следует ущипнуть себя за руку, проверить, исчезнет ли картинка, как сон. Здравый смысл мне подсказывал, что потерянные отцы не возвращаются вот так, с цветами на дорогой машине. Ведь, если человек прожил без тебя так много лет, как можно поверить, что именно сейчас ты стала ему нужна. Только губы произнесли другое: