Первый воин

– Ты совсем не изменился.

– А ты очень подросла, – папа улыбнулся, – вы с мамой теперь как сёстры, то есть мама тоже совсем не изменилась.

– Мама элегантная и красивая, а я мышь в очках, – я поправила дешёвую, вечно сползающую с носа оправу.

– Я в университете тоже носил очки, – неожиданно признался отец.

– Правда? В это сложно поверить.

– Ага, толстенные стёкла были, и оправа в половину лица, терпеть их не мог.

– А меня бесит, что салфетки пропадают постоянно! И зимой линзы потеют! – пожаловалась я на будни очкариков.

– Да и в шапке с очками ну совсем неудобно! – поддержал меня отец.

«Говори о чём угодно, только говори!» – вопил мой внутренний голос. Будто если сейчас мы замолчим, то не найдём друг для друга уже никаких слов. Будто именно в этот момент решается что-то важное для нас.

– Аллергия, – произнесла я невпопад, – у меня аллергия на домашних животных.

– Да, она почти с рождения, – подтвердил отец. – Как до моего питбуля доползти сумела, так мы и догадались.

– У тебя есть питбуль? – с восторгом спросила я.

– Был. Мы его пристроили в хорошие руки, чтобы ты ненароком не добралась до него.

Константин Игнатов с такой лёгкостью говорил «мы», как будто всё было по-настоящему, как будто это было вчера.

– Прости, – я принялась тайком ковырять заусенец на большом пальце.

– Я всё равно за ним плохо бы ухаживал, без твоей… из-за переезда.

– Ты жил за границей?

– Немного в Канаде, Франции, чуть-чуть в Германии, даже в ЮАР.

– Где понравилось больше всего?

– Хм, надо подумать. Наверное, нигде толком так и не прижился.

– Я бы хотела посмотреть Исландию и фьорды Гренландии. А ещё Байкал! Да и Уральские горы! И Камчатку, – мечтательно перечисляла я.

– Так где же ты тогда вообще была? – улыбнулся отец.

– Ты не помнишь, мы с тобой и мамой были в Париже? Зимой, кажется.

– Были, – произнёс Игнатов, а некогда задорный взгляд его зелёных глаз потух.

Мне вспомнилась девочка в окровавленном белом пальтишке. Неужели это реальное воспоминание из той поездки?

– Я карандаши потеряла, – сболтнула первое, что пришло в голову, чтобы не расстраивать отца, чтобы вернуть ту хрупкую лёгкость.

– Карандаши? – удивился он.

– Мы тогда в Париже на уличной ярмарке купили карандаши. Для профессиональных художников, в таком белом атласном пенале. Я их потеряла в пожаре вместе с рюкзаком.

– Удивительно, что они не потерялись намного раньше, ты ведь была как мечтательная бабочка: ни минуты на месте не могла усидеть.

– Хорошие были карандаши, – тихо произнесла я, отворачиваясь к окну.

– Вот бы увидеть твои работы, – сказал отец через некоторое время.

– О нет! Они посредственные. Техника отличная, но души не хватает, – с улыбкой отмахнулась я.

Я ведь должна была сейчас злиться, делать обиженный и гордый вид, говорить, что мне от него ничего не нужно, что может проваливать восвояси, что мы с мамой прекрасно жили без него все эти годы. Только проснувшаяся во мне при взрыве та девочка в белом пальтишке очень тосковала по папе. Она ждала, когда он вернётся за ней. Она искренне верила, что он вернётся. И вот он перед ней. Самый настоящий, помнящий какие-то вроде бы незначительные, но такие важные мелочи.

Я расспрашивала отца про ЮАР и с упоением слушала его истории о путешествиях. Он прекрасный рассказчик. Пусть это всего лишь бестолковая болтовня, но, кажется, мы выбрали для себя безопасную территорию. Как хрупок и тонок этот момент, как легко перейти грань, когда начинаешь припоминать былые обиды. Как непохожи друг на друга двое в этой машине. Как сложно поверить, что они имели общее прошлое. Как страшно, что эта призрачная встреча лишь увеличит пропасть между ними.

Машина колесила по городу, пока один из «костюмов», то есть охранников или помощников моего отца, не вклинился в разговор:

– Константин Владимирович, в пять министерство.

Мы смолкли. Наверное, оба не знали, как теперь попрощаться.

– Ася, у твоей мамы есть мой номер. Если захочешь… – начал отец.

– Я тебе позвоню или лучше напишу, чтобы не отвлекать, когда мы доберёмся домой, – тут же подхватила я.

– Звони в любое время, я отвечу.

Папин внедорожник плавно съехал на МКАД, а затем и на парковку крупного торгового центра. В горле пересохло от знакомых глазу вывесок, таких же, которые погребли под собой десятки жизней, из-под которых каким-то странным чудом выбралась я.

Уже по привычке набросила капюшон толстовки на голову, так что его край доставал до самого носа. Вернула непослушные очки на переносицу. В длинных рукавах спрятала пальцы, шею и большую часть лица укрыла волосами.

Отец вышел первым и придержал для меня дверь, протянув ладонь для помощи, но я не решилась коснуться его. Не решилась встретиться со своей шизой в его присутствии. Поэтому не очень искусно притворилась, что не могу найти телефон в карманах. Не сомневаюсь, Игнатов ни на секунду не поверил моему спектаклю.

Мама и дядя Петя стояли на парковке со стаканчиками кофе в руках. Я уже по маминой спине догадалась, как она напряжена. А вот Кирсанов меня удивил. Раньше мне всегда казалось, что он такой неприметный в толпе мужчинка, в скромной, не по размеру болтающейся, весьма изношенной одежде. Сейчас он возвышался над мамой как огромная неприступная крепость, точно в одно мгновение переключил режим с «маскировки» на «боевую готовность». В осанке читалась военная выправка, а взгляд проницательный, словно видит насквозь всех и каждого.

Ещё издалека я помахала им рукой и повернулась к идущему позади отцу:

– Спасибо, что приехал.

Я уже хотела отвернуться, чтобы уйти, когда он произнёс:

– Ася, цветы!

И снова я сплоховала, снова не удержала оборону, даже той доли секунды, что наши пальцы встретились на стеблях цветов, хватило, чтобы мозг взорвался от разлетающихся огненных мушек.

Фигура в тёмном костюме мечется в стенах просторного офиса, будто тигр, загнанный в клетку. Сотни телефонных звонков, сотни похожих друг на друга картинок. Сотни белых страничек с распечатанными на них досье, и на каждой моя чёрно-белая фотография со студенческого билета. Многочисленные реплики отца, пьют крепкое спиртное, крушат кабинет, делают, звонки, кричат на подчинённых. Все они блёклые, почти серые. Только одна, самая яркая, застыла с бумажным листочком в одной руке и с телефоном в другой. На большом дисплее имя – Ася, это вкладка контактов на мобильнике, мой настоящий действующий номер. Внимание отца отвлекает очередной «костюм»:

– Константин Владимирович, там ещё две девушки с неустановленной личностью, по описанию подходят обе. Одна, к сожалению, скончалась на операционном столе. Сейчас на опознание вызвали мать Александры, в течение десяти минут будет точная информация.

Игнатов, не говоря ни слова, поднимается и подходит к окну. Только отвернувшись к ночной панораме, произносит:

– Спасибо, Марк, пусть установят личность обеих. Как будет что-то известно, сообщи сразу же.

«Костюм» проворно исчезает за дверью.

– Ася жива, – едва слышно шепчет Игнатов своему тусклому отражению в стекле.

– Ася? – громоподобный голос отца мешал мне разглядеть глюк внимательнее.

– Асенька! – мама уже во всю прыть неслась по парковке.

Я стояла едва дыша, реальный мир покрылся пятнами от исчезающих видений. Лишь взволнованный взгляд отца, подхватившего меня, прогнал остатки наваждения. Жаль, такой красивый букет рассыпался по асфальту.

– Голова закружилась, – прокряхтела я. – Мам, не паникуй.

– Оля, мне сказали, что это из-за стресса, при регулярной терапии со временем прекратиться, не волнуйся, – Константин Владимирович аккуратно передал меня в руки мамы. – Мы, к сожалению, не пообедали, заболтались.

– Да мне объясняли, – нахмурилась мама. – Только привыкнуть трудно к этому. Аська-Колбаська, вот и как я тебя буду одну оставлять?

– Мы как-нибудь крякнем, плюнем и надёжно склеим скотчем, правда, дядь Петь? – отмахнулась я.

– Ребёнок дело говорит! – подтвердил возникший из-за маминой спины Кирсанов.

Я попыталась собрать цветы, но родители сразу начали ворчать. Как странно говорить: родители. Как странно, когда рядом с тобой мама и папа. Я всё равно не удержалась и взяла один самый маленький бутончик, дома зарисую его на память, а потом засушу. Пусть останется неправильно радостной картинкой в воспоминаниях.

В машине дяди Пети меня ждал термос с горячим чаем, бутерброды и контейнер с домашней едой. Мы почти всю дорогу ехали молча. Странный день. Странные видения. Неужели у отца всё это время был мой номер телефона? Неужели ему никогда не хотелось мне позвонить? Неужели на него повлияло лишь только то, что я чуть было не погибла? Я, наверное, могу злиться на него. Имею полное право. Только я и сама никогда не пыталась его разыскать. Мне было достаточно слов мамы: жив, здоров, уехал по собственному желанию, запрета на встречи нет.

Открыла скетчбук, чтобы заняться розой, но на предыдущей страничке заметила Ангела. Она, точнее десятки её копий, поселилась на страницах альбома. В день, когда я радуюсь возращению домой, не могу отделаться от мыслей о том, какую боль сейчас проживают её близкие. У неё ведь наверняка есть мама, может, братья или сёстры, друзья? Или же она такая же неприкаянная мышь, как я. Что сейчас происходит в том красивом бревенчатом доме из сновидения, существует ли он? Неопознанность наших личностей навеки покрылась пеплом пожара, стёрла между нами границы, мы никогда не узнаем друг друга, но я никогда не смогу её забыть.

Глава 8

Наша с мамой квартира сияла порядком и свежестью, очевидно, кто-то нервничал до такой степени, что чистил каждый её укромный уголочек. Как бы странно в этих семидесяти пяти квадратных метрах смотрелся Игнатов. Одна его машина в разы дороже этой скромной трёшки. В этом самом доме родилась и выросла моя мама.

Бабушки не стало задолго до моего рождения, а вот дедушку Сашу, моего тёзку, помню хорошо. Странно так: вся информация об отце будто отформатировалась и упала на пыльные архивные полки памяти, которыми я не пользовалась никогда. Я забыла его голос, забыла, как он выглядит, забыла, что когда-то была ему дорога. А вот дедушка прекрасно сохранился в моих воспоминаниях. Я помню запах его папирос, как аккуратно и тщательно он скручивал табак в специальную бумагу, помню аромат крепкого кофе из турки, который он варил каждое утро, помню его густую седую бороду и круглые очки. Дедушка всю жизнь занимался наукой, строил на главном городском заводе сложнейшие механизмы, преподавал в университете, писал статьи, ловко стуча пальцами по клавишам древней пишущей печатной машинки. Деда Саша готовил для нас с мамой омлет до самого своего последнего дня, а потом во сне тихо и мирно ушёл, мне только-только исполнилось десять. Ему было почти восемьдесят семь. Мама, поздний ребёнок, родилась, когда дедушке было за пятьдесят, а бабушке – за сорок, единственная, долгожданная и горячо любимая дочь.

Радикально почти ничего не изменилось в этой квартире, мы решили сохранить её уют. Только прошлым летом сделали косметический ремонт. Естественно, дядя Петя нас не бросил, ему досталась замена кафельной плитки на кухне и в ванной, он привёл в порядок паркет, помог нам поменять двери и окна. Мы с мамой клеили и красили, подбирали новые шторы и всякую мелочь. Получилось, на мой взгляд, отлично, мы сохранили дедушкину библиотеку, старинный фарфоровый сервиз и редкие, но завораживающие своей красотой хрустальные люстры и светильники. Я как смогла отреставрировала бабушкины картины. Мы бережно сохранили душу этого дома, но вдохнули немного свежести, чтобы начать записывать нашу новую историю.

У нас в доме уютно, но скромно, имеющимися предметами быта принято дорожить, и не распыляться на то, чтобы поспевать за модой. Сложно представить Константина Игнатова в подобных интерьерах, будто он не сможет здесь уместиться. Я не помню, где мы жили, когда были семьёй, точно не здесь. Наверное, мы с мамой так и не смогли прижиться в его мире, как кактусы среди орхидей. Хотя мама очень красивая, утончённая и прекрасно воспитанная в семье советской интеллигенции, а вот себя я точно не представляю частью быта Игнатова. Мышь во дворце.

Пока я переодевалась, дядя Петя принёс из машины больничные вещи и несколько пакетов с провизией, он хотел тихонько улизнуть, но мама не позволила, отрезав путь к отступлению:

– Кирсанов, пока я не увижу, что ты съел хотя бы тарелку горячего, из кухни не выпущу! – Ольга Александровна перегородила дверной проём, уперев руки в бока.

– Ляль, да у меня всё есть! Отдыхайте с дороги! – наивный дядя Петя пытался сопротивляться.

– Стоять! Кругом! За стол марш! – развернула грозная женщина беглеца, – Александра! Ты где запропастилась?

– Мам, я за твоей спиной, добровольно сдаюсь в плен! – я вошла в кухню с поднятыми руками.

Пока эта фурия, что называла себя моей мамой, буянила над кастрюлями, мы с дядей Петей притихли, сидя плечом к плечу за столом. Я украдкой рассматривала соседа, который неожиданным и лишь слегка уловимым преображением меня удивил. Почему-то с этим мужчиной, на мой взгляд, у нас больше общего, чем с Константином Игнатовым. Мы с дядей Петей не любим привлекать внимания, заботимся о маме, не любим болтать, а свои чувства выражаем поступками. Мы следим внимательно за этим миром, но очень стараемся, чтобы мир не обнаружил нас.

Куриный суп немного сбавил градус напряжённости в помещении:

– Ляль, ну всё, – взмолился Кирсанов, послушно доедая второе, – я, честное слово, больше не могу, да и на смену мне через час.

Это обращение к маме – «Ляля» – всегда мне казалось похожим на то, как старший брат обращается к озорной сестрёнке, оно редко проскальзывало и казалось мне очень домашним, семейным. А сегодня я услышала это детское прозвище как-то по-иному. Дядя Петя любит маму не как брат.

Сосед сбежал с такой скоростью, что сверкали только пятки:

– Я тебе собрала контейнер с собой! – мама прокричала уже соседу в спину, а потом тише пробубнила: – Ладно, позже сама занесу.

Я безропотно закончила со своей тарелкой и внимательно следила за родительницей. У меня был миллион вопросов.

– Ну всё, начинай, – Ольга Александровна убрала посуду со стола и махнула мне рукой.

– Что начинать? – я сделала вид, что не понимаю, о чём она.

– Спрашивай всё, что хотела! – устало ответила мама и подвинула себе поближе чашку с остатками чая.

– Ты знала, что он сегодня приедет? – тихо задала я первый вопрос.

Мы не называли имён, да и зачем: всё и так понятно.

– Да. Он позвонил, когда я нашла тебя в больнице. Сказал, что знает про взрыв, что хочет помочь, – мама никогда не юлит в разговорах со мной.

– Тебе было тяжело с ним говорить? – спросила я, почему-то чувствуя свою вину из-за этого.

– Нет, – мама вдруг выдохнула, точно всё это время ждала от меня нотаций или истерики. – Ась, знаешь, я настолько испугалась за тебя, что его появление в нашей жизни вышло не таким эффектным. Я уже давно не слежу за его перемещениями по миру. Мы попрощались единожды и больше не видели друг друга. А ты как? Ты злишься? Нужно было раньше тебе рассказать?

– Я, наверное, неправильная. Не злюсь. Странное это чувство. Мам, когда вы расстались, сколько мне было? – я терзала бедную бумажную салфетку, часть которой уже превратилась в труху.

– Шесть, – ласково ответила мама, заметив, как я волнуюсь. – Я каждый день боялась, что ты будешь спрашивать о нём, что разлука с ним тебя травмировала. Ты была так привязана к нему.

– Правда? – я с удивлением посмотрела на маму. – Я забыла его. Совсем. Как будто его и не было никогда. Я даже чувствую себя предательницей.

– Глупышка! Ты удивительная девочка, которая заботилась о своей маме!

– Он сказал, что я могу ему звонить, – призналась я.

– А ты хочешь?

– Наверное, да, – я растерянно пожала плечами. – Но я не хочу навёрстывать упущенное, это как-то неправильно. А тебе будет больно, если мы с ним станем общаться?

– Ни в коем случае! – заверила мама. – Ты взрослый человек, и я рада, что вы поговорили.

Я не стала больше терзать маму вопросами. У меня было достаточно времени, чтобы изучить Ольгу Александровну вдоль и поперёк. Если у родителей нашлась причина расстаться, значит, по-другому было нельзя. Да и ни к чему это – спустя столько лет выяснять, что произошло тогда. Тонуть в рефлексии не моя любимая привычка.

Мы убрали со стола, помыли посуду, остатки ужина спрятали в холодильник. Я старалась держать небольшую дистанцию, не душевную, а физическую, чтобы ненароком не коснуться мамы и не напугать её своими глюками. Хотя, наверное, она расценила моё поведение как отстранённое.

Уже перед сном включила старый компьютер, чтобы проверить электронную почту. Ни одного личного сообщения. Только групповые рассылки по учёбе да немного спама. Кроме мамы и дяди Пети, никто не заметил моего отсутствия: ни одногруппники, ни школьные друзья.

Позвонить отцу так и не осмелилась. Один день ничего не решит, но, чтобы переварить всё это, нужно время. Легла на кровать, уставилась в потолок. В моей спальне он не такой идеально-белый, как в палате интенсивной терапии. Секунду подумала, вытащила из кармана толстовки телефон и написала сообщение Лёше:

«На свободе вкусно кормят!»

Через мгновение пришёл ответ:

«Не сыпь мне соль на рану. Уже снятся столовские чебуреки!»

Я рассмеялась, ведь и правда в нашем буфете продавали идеальные чебуреки:, в них клали так мало начинки, что они были по карману любому студенту, а золотистое тесто всегда оставалось хрустящим.

«Ты бы ещё вишнёвый кисель вспомнил!» – ответила я.

Через тридцать секунд пришло очередное сообщение:

«Такого добра и здесь хватает! Расскажи лучше, как ты пьёшь кофе?»

«Мне нельзя кофе» – напечатала я.

«Разве это можно назвать свободой?» – ответил Лёша.

Мы переписывались о какой-то совершенно неважной чепухе, пока я не уснула.

Утро началось рано: мне предстояло сложнейшее испытание на смелость и выносливость – поход в районную поликлинику, чтобы я, как положено, отсидела ещё две недели больничного. Мама суетилась, кое-как удалось уговорить её не ходить вместе со мной, а возвращаться к нормальной жизни и брать под бдительный контроль своих учеников. Упрямая женщина ворчала и причитала, но в итоге сдалась. Наверное, очень трудно, когда твоя дочь не позволяет заботиться о себе. Хотя у мамы наверняка и без того найдётся достаточно поводов волноваться обо мне. Мне лишь хочется, чтобы она была здорова и счастлива и не вздрагивала каждый раз, когда я чихаю. В моём возрасте девушки, как правило, сосредоточены на собственных интересах, и процесс сепарации уже давно позади. А мы с мамой как-то неправильно созависимы, ведь нас только двое в этом мире.

Пока я закрывала дверь квартиры на замок, по лестнице поднимался дядя Петя:

– О, Зелепупка, куда это ты?

– Доброе утро, дядь Петь! В поликлинику, нужно терапевту показаться.

– Погоди, я тебя отвезу, – сказал Кирсанов и похлопал по карманам куртки, проверяя, на месте ли ключи от машины.

– Да тут идти пятнадцать минут! – отмахнулась я.

– Возражения не принимаются! – сосед наигранно строго на меня посмотрел.

– Ты ведь с ночи, как за рулём будешь?

Не хотелось намекать ему, что после смены они с мужиками иногда пропускали рюмку-другую.

– Тогда вместе прогуляемся, или стесняешься? – спросил сосед с улыбкой.

– Да когда я тебя стеснялась! – искренне и всей душой возмутилась я. – Ты за кого меня считаешь?

– Идём, вредина! – весело рассмеялся дядя Петя и развернулся, чтобы спускаться обратно.

Я потопала вслед за соседом. После взрыва окружающий мир изменился или изменился мой взгляд на него. Неужели раньше я не замечала и половины деталей? На всякий случай достала салфетку и протёрла линзы новых очков, мама в этот раз выбирала одна, и мне досталась пара в тонкой, почти незаметной оправе, очень лёгких, могу только представить, сколько они стоили. И тут я застыла прямо на лестнице. Рюкзак.

Я на автопилоте взяла с комода в прихожей рюкзак. Мой рюкзак, который сгорел в пожаре. Конечно, это была его точная копия, только выполненная из новой дорогой ткани, с качественной металлической фурнитурой, а не посеребрённым пластиком, как раньше. Я поспешила расстегнуть молнию и залезла внутрь. Первой попалась копия кошелька, абсолютно новая из мягкой коричневой кожи. Как и прежде, в небольшом кармане на молнии лежал паспорт, студенческий и социалка, на дне рюкзака – хороший зеркальный фотоаппарат, все письменные принадлежности. Открыла кошелёк, в нём нашлась только одна пластиковая карта незнакомого мне банка, но с моей выгравированной на ней фамилией.

– Санёк, – заметил мою растерянность Кирсанов, – ты где там?

– Дядь Петь, не знаешь, откуда взялся мой рюкзак?

– Сань, что-то не так? Забыли что-то положить? – уточнил сосед.

– Кто его принёс?

– Дык, это мы все, – он пожал плечами. – С документами твой отец помог, фотоаппарат тоже. Оля составила список вещей, что ты потеряла. Там в столе твоём письменном кисти, ещё какие-то страшные материалы для рисования. У моего сменщика жена – швея, я ей фотографии показал, она по ним сшила рюкзак. Ты, наверное, другой хотела, новый?

– Нет, не хотела, – пробубнила я.

– Не понравилось? – спросил мужчина.

– Не знаю. Дядь Петь, а ты видел Константина Игнатова раньше?

Кирсанов напрягся едва уловимо, даже не телом, а что-то во взгляде изменилось:

– Нет, – ответил он.

Голос в голове с уверенностью заявил:

«Врёт!»

На этот раз я почему-то поверила словам своей шизы. Почти не отдавая себе отчёта в том, что делаю, схватила ладонь мужчины обеими руками. Молния не заставила себя долго ждать.

Высокий парень в военной форме спешит к подъезду нашего с мамой дома, я вижу только его широкую спину и выбритый затылок под беретом. Он торопится подняться по лестнице, когда случайно сталкивается с худющей девчонкой лет пятнадцати на первый взгляд:

– Лялька! Вот это ты выросла! – смеётся парень, поймав девчонку, чуть не споткнувшуюся на ступеньках.

– Петя? Вернулся! – вопит юная копия моей мамы с золотисто-русыми косичками. – Я сейчас к тёте Зое в магазин сбегаю, она сегодня в первую смену работает! Посиди пока у нас!

– Да я сам сбегаю! – он помогает собрать рассыпавшиеся тетрадки. – Ты, наверное, в школу опоздаешь?

– Я, вообще-то, уже на второй курс перешла, – обиделась девчонка.

– Как на второй курс?

– Вот так! Я же тебе писала! Только ты не ответил ни на одно письмо, паразит! – девушка легонько ткнула его указательным пальчиком в грудь.

– Ляль, – широко улыбнулся парень, – ну не дуйся! Я маме напоминал в каждом письме, чтобы она тебе привет передавала!

– Это совсем другое! – с укоризной заметила она.

Картинки начали двоиться и троиться. Почти все мгновенно серели и теряли яркость, в каких-то мама провожала дядю Петю до магазина, а в каких-то они так увлеклись разговором, что дядя Петя провожал маму к университету, в каких-то так и стояли на лестничной площадке, болтая и радуясь встрече. Пока не появилась одна, самая яркая картинка: с верхнего этажа по лестнице спустилась девушка-брюнетка:

– Петенька, любимый мой! – кинулась она на шею парню. – Что же ты телеграмму не дал? Мы бы тебя встретили с ребятами прямо на вокзале!

– Вер, да я хотел сюрприз вам сделать. Вот только Лялька меня поймать успела.

– Оля, а ты на учёбу не опоздаешь? – раздражённо спросила брюнетка.

– Д-да… точно, – ответила мама и почему-то залилась краской от смущения. – Я побегу!

Мама повесила сумку с учебниками на плечо и поспешила вниз по лестнице.

– Опять эта прилипала на тебя вешалась, – недовольно произнесла брюнетка.

– Вер, что ты такое говоришь, – парень в форме нежно обнял свою возлюбленную. – Лялька мне как сестрёнка: я её в коляске катал, мокрые пелёнки менял.

И снова десятки серых картинок, но они мне были неинтересны, я знала про то, что мама и дядя Петя дружат с детства. Слышала, что он служил в горячих точках, что когда-то был женат. Мне нужен был Константин Игнатов. Стоило только мысленно произнести его имя, как десятки картинок сплелись в одну.

– Пётр Иванович Кирсанов? – произнёс незнакомый, немного тучный, короткостриженый мужчина.

– Да, – ответил сосед и прошёл к вызывавшему его, по всей видимости, секретарю.

– Проходите, Константин Владимирович готов вас принять!

Дядя Петя открыл тяжёлую дверь из красного дерева и вошёл в довольно просторный кабинет. За столом погружённый в чтение бумаг сидел Игнатов. Не отрываясь от документов, он произнёс:

– Пётр, приветствую, давай без лишнего официоза, которым грешат мои сотрудники. Присаживайся. Я общался с твоим командиром – полковником Шилиным. Всё, что хотел, уже узнал от него.