Несокрушимость бытия, или Философия зла

Но как это сделать?

– А ты сам подумай. Пусть ты и космическая сущность, но ты можешь задавать вопросы, а это величайший из всех даров, ибо ведет к прогрессу.

Самому? Но как? Я не смертный, мне неведомы чувства смертных.

– И что? Зачем тебе их испытывать, верно? Ты хочешь узнать, как называется чувство. Ты ведь не хочешь его ощутить, так? Название не требует иной ответственности, кроме знания.

И космические сущности поплыли обратно. Порождение услышало достаточно, но все равно ощущало некую пустоту внутри. Ответы главного жестянщика были исчерпывающими, полными, но прямо он ничего не сказал. Почему? Он хотел поиграть? Нет. Скорее всего, он говорил правду. Порождение само должно получить ответы на некоторые вопросы. Но почему? Почему некоторые знания могут быть узнаны от любого, а некоторые – только в результате самостоятельной работы? Для чего существует это разграничение?..

Но существует ли такое разграничение в действительности, или в душе порождения всего лишь скребется сомнение? Не все ли истины познаются индивидом самостоятельно? Порождение думало об этом слишком напряженно. Для размышлений оно прикладывало слишком много сил, и эти излишки пока не давали ему разглядеть простую истину. Какая ирония, но порождение, размышляющее о двойственной природе постижения истины, от этой истины отдалялось все дальше и дальше. Хорошо, что такие усилия привели к тому, что существо под черным плащом устало, и тогда ему, наконец, открылся тот ответ, что был как бы закрыт каменной плитой. И ответ сей был прост – истины вовне не существует, только внутри индивида, внутри порождения, внутри зеленого странника, внутри каждого жестянщика и так далее. Те истины, о которых кто-то может рассказать – это совершенно точно не истина. Потому что это знания об истине, которую уже кто-то знает. И эта истина чужая. Эта истина того, кто говорит о ней. Самой же истины нет вовсе, ибо истина объективна или, что бывает чаще, вовсе не существует. То, что зачастую истиной зовется, есть обычное заблуждение. И заблуждение это рождается, чтобы дать ответ на какой-то несомненно важный вопрос, но которого точно так же нет. И он точно так же придуман, как и истина, отвечающая на него. Та же истина, которая существует объективно, тоже не может быть истиной, так как преломляется восприятием смертного, а все смертные сформированы не только из плоти, но и из элементов мировоззрения, иногда сложенных складно, иногда – вразнобой. И все эти элементы мировоззрения добавляются к истине, извращают саму ее суть и предоставляют на суд общественности не истину, а то, что смертные зовут истиной. Истины нет, есть только отношение к тому, что смертные называют истиной. Ибо сама истина для них познанию не поддается. А если и поддается, то истина эта всегда настолько противоречит жалкому и нежному мировоззрению смертных, что им выгоднее от нее отречься, затем забыть, а после – обозвать каким-нибудь страшным и неприглядным словом. Но есть ли пример тому? Порождение долго размышляло над этим, пока ему не вспомнился вознесшийся до состояния космической сущности жук. Очевидно, этот наглец – не космическая сущность. Его можно убить, он испытывает страх и трепет перед смертью. Он смертен. И есть ли у него что-то, что способно подтвердить размышления о ложности истины? Несомненно. Несомненно есть. Шумы, производимые жестянщика, всего лишь звук. И звук этот для части мироздания должен быть мертвым, неважным. Звук по сути то же, что и порыв ветра. И только смертные наделяют его эмоциями и чувствами. Только для смертных звук может передавать опасность, заботу, ненависть, радость, нежность, грубость и другие понятия. Так уж устроены эти смертные. Для них звук – не неизбежная часть бытия, но средство информации. И эту информацию смертные осмысляют. И информация эта может им нравиться, может нет, может вызывать беззаветную ненависть или фанатичную привязанность. Поэтому для смертных так важна музыка, важен тембр голоса собеседника, окружающие их в быту многочисленные скрипы, шелесты. Смертные бояться быть вне информации, бояться чувственной депривации, потому что звуки – как, впрочем, и информация из других органов чувств – сообщают им о самом простом и невероятно важном. О том, что смертный еще жив. Космическая сущность, напротив, лишена потребности знать, что она живет, ибо живет она вечно, вместе с самим мирозданием. И ничто не в силах уничтожить космическую сущность – только смерть самой вселенной. Будь насекомое частью бытия, оно бы не придавало такого значения музыкальному творчеству жестянщиков. Оно бы не искало способа заклеймить этот развеселый гам ересью и глупостью. Потому что для космического существа подобное никогда не станет истиной. Только космос знает истину, только он беспристрастно может взглянуть на все, что существует в нем, и увидеть истинное зерно. И зерно это зачастую просто – не имеет значения. В самом деле, имеет ли значения какой-то шум, который производят какие-то живые существа, когда лупят какими-то железяками о другие железяки на какой-то планете? Планет миллиарды, и даже если объединить их все в одну исполинскую гипер-планету, она не сравнится размерами даже со средней галактикой. А в космосе и галактик миллионы. Может ли на фоне такой величественности иметь значение какое-то там бряцание железок? Конечно же нет!

И порождение высказало эту объемную мысль зеленому страннику. Тот бурчал, отнекивался, но никак не признавался, что насекомое не право. Как же так? Почему истинная космическая сущность убеждена, что космическая сущность ложная говорит правду? Как такое может быть?

И зеленый поведал, что… Он так и не продолжил предложение. Это «что…» повисло без окончания. После «что…» ничего не было. Только тишина. Чем она была вызвана? Может, зеленый увидел нечто, что отвлекло его внимание? Нет. Может, он вспомнил что-то важное? Тоже нет. Он не отвлекся и не вспомнил. В том-то и дело, что в его прошлом не было ничего, почему он вручил свою преданность гадкому насекомому. Не было ничего, что заставило его принять субъективные воззрения того смертного, которого существо бессмертное посчитало своим справедливым владыкой. Не было причины. Было только следствие. А это уже логический парадокс. Однако же логика не может объяснить все во вселенной, иначе этого парадокса и не случилось бы. Скорее всего, причина совпала со следствием. Они были одним и тем же: то, что послужило причиной, и было следствием. Как такое возможно? А вот это уже загадка. Но не стоит отвергать и другой вариант. Причина еще не успела наступить. Потому что причина, предшествовавшая следствию или являющая с ним одним целым, уже была, значит, ее можно попытаться и осмыслить. Но здесь не было причины. Даже не было оправдания причины – повода. Не было ничего. Только следствие. Поэтому остается только одно – причина наступит позднее.

Вдруг тишину разорвал могучий глас главного жестянщика. Он громогласно обратился к собратьям:

– Верные друзья мои! Только что я разговаривал с прелюбопытным собеседником. Он толковый парень, но боится во многом себе признаться. Как бы смешно это ни звучало, но раньше я тоже был таким. И после разговора на меня набросились воспоминания. Они, как стая волков, попытались загрызть меня страшными клыками, но я оказался сильнее их, и воспоминания тут же обратились в милых песиков, которых я был рад видеть. Давно я об этом не вспоминал… Так вот, следующий гимн я сочинил на ходу, пока поднимался на сцену. И гимн этот великий я хочу посвятить моему любопытному и благороднейшему из космических сущностей собеседнику, у которого я так и не успел узнать имя. Пусть он будет Безымянным! Так вмажем сладостным металлом по нашим сальным телам и восславим Безымянного!

Могучие жестянщики подняли одобрительный рокот, и полилась великая музыка металла, железа и стали. И звучала она так громко, как не звучала никогда. И лупили славные жестянщики в свои литавры и дергали железные струны так, как не дергали до этого ни разу. Но особо старался могучий их главарь. Глотка его будто сама обратилась в сталь, так звучно и зычно он вопил. Весь спектр чувств, от радости и до грусти, от легкомысленности и до серьезности, от шаловливости и до глубокой мудрости, выражал его голос. И великий голос этот пел великий гимн. Все племя жестянщиков успело запомнить бравый рефрен, и когда окончилось сольная интерлюдия органа, весь коренастый и гордый народ (местами уже разбавленный спиртом) затянул этот рефрен без помощи своего вожака. И эта могучая стена звука вознеслась к небу и эхом пролетела по всей округе. Поговаривают, даже на противоположной стороне планеты местные племена услышали великий рефрен, отчего испугались, но потом воспарили духом.

Зеленый и черный уже достигли логова космического насекомого, но не успели зайти внутрь, как из двери вылетел великий учитель и начал расхваливать подвиг порождения. Он-де избавил мир от страшной ереси. Теперь-де всему космосу, всему бытию будет спокойней житься без этих мерзких жестянщиков. Они больше не будут отравлять воздух своим гадким запахом и не будут распространять по сему, доселе несчастному воздуху, всеразрушающие звуковые волны. О, эти звуковые волны жестянщиков. Гадес и его подворье-инферно существуют, и именно такой страшный дисгармоничный музи́к играет там. И благодаря великому подвигу порождения весь космос, а именно эта маленькая жалкая планета наконец-то – наконец-то! – избавлена от этого дикого шума. Даже отсюда великое насекомое услышало последний вздох мерзкой псевдокультуры жестянщиков. Даже досюда докатился их предсмертный вопль. И это замечательно. Это просто чудо! Долго еще насекомое болтало подобные небылицы. Оно болтало и болтало. И, конечно же, не догадывалось, что предсмертный вопль был не чем иным, как громогласной и предельно ясной благодарностью, которую гордый народ жестянщиком без раздумий высказал порождению. Воистину, только смертные способны видеть в благодарности предсмертный вопль.

И тут поток словоблудия прекратился. Насекомое протянуло существу под черным плащом легкий мешочек и сказало, что его – насекомого – родич заболел. Нужно доставить эти лекарственные травки, чтобы родич поскорее поправился. Но он живет на другой планете. Свободное перемещение между мирами вселенной – великий дар, и насекомое само бы доставило родичу мешочек. Однако сейчас он не может – в любой миг может разразиться дождь, поэтому ритуалы прекращаться не должны. Великий насекомый учитель объяснил, где можно разыскать этого родича. Порождение приняло травки, и тут же двое – черный и зеленый – исчезли.

Появились они среди невысоких двухэтажных домиков. Везде росла мелкая трава и ягоды, дороги были выложены красным кирпичом. Странник указал в сторону домика, где, как казалось зеленому, лежало больное насекомое.

Дверь не была заперта. Двое вошли внутрь. Внутри стоял болезный полумрак. Такой, когда солнечные лучи наносят несчастному больше вреда, чем пользы. Пахло сыростью, было душно. И среди этой духоты на мягкой постели лежало ослабевшее существо, скорее напоминающее сброшенную оболочку, а не живое насекомое – настолько отощал больной.

– Здравствуйте… – слабо проговорил больной жук. – Что вам нужно?

И порождение поведало о том, как родич, живущий на соседней планете, передает целебные травы. Лежащий на постели и кашляющий жук протянул трясущиеся от бессилия руки и принял мешочек. Для его ослабленного тела и такая нагрузка была велика. Рука, принявшая мешочек, чуть не выронила травы. После насекомое приблизило травы к морде, развязало узелок и вдохнуло травяной аромат. Жук расслабленно улыбнулся и попросил заварить эту смесь. Нашли воду. Заварили. Насекомое приняло отвар.

И через пару мгновений, как последний глоток был сделан, страшные судороги свели тщедушное больное тело. Глаза приобрели синюшный оттенок, заплыли и закатились. Жвала и глотку сдавил такой страшный спазм, что мышцы вошли друг в друга, а сосуды полопались. От этого голова несчастного наполнилась смертельными соками, отяжелела и разбухла. Агонизирующие руки жука беспорядочно драли грудь, щеки, шею. Из порезов тек ихор. Но все было напрасно, и насекомое, издав тяжелый хрип, скончалось в ужасных муках. Смерть, к счастью для несчастного, наступила быстро. Но менее мучительной она быть не перестала. Сжатые мышцы по смерти расслабились, и тяжелая голова трупа сползла на пол, как сползает гниль с омертвевших костей. Изо рта полилась какая-то мутная гадость.

Кажется, это было не лекарство – таков был вердикт существа в черном плаще. Но зеленый странник не был согласен с этим заявлением. Он был уверен, что всему виной аллергия, о которой мудрый учитель позабыл. Даже великие ошибаются. Так рек странник.

Но действительно ли он ошибся, или смерть этого несчастного создания есть закономерный итог козней части мироздания?

Вздор, отвечал зеленый. Часть мироздания ни за что не прибегнет к банальному и подлому отравлению.

Значит, насекомое-учитель и не часть мироздания вовсе.

Или в своих заботах он забыл об аллергии свое родича.

Как можно забыть об аллергии?

Значит, не забыл, а не знал.

Это возможно. Однако же такое объяснение слабо согласуется с характером учителя. Он кровожаден и жесток. Он приговорил к смерти целое племя, которое ему просто не нравилось. Он дал лекарство родичу. И где сейчас этот родич? Он мертв.

Смерть тоже часть мироздания. Жизнь и смерть, бытие и небытие – это две стороны одной медали. И имя этой медали – мироздание. Это высший закон, заложенный еще до появления самого космоса. Чтобы было одно, должно быть и другое. Только в вечной борьбе этих противоположностей мироздание и может существовать.

Бесспорно. Вот только у мироздания нет мотивов сеять жизнь или нести смерть, а жучара-лжец облекает свои поступки в мотивы, присущие только смертным. Мирозданию не нужен мотив, чтобы стереть с лица вселенной целую галактику. Да мирозданию не нужен повод, чтобы уничтожить и саму вселенную! Однако жук, в отличие от мироздания, объясняет свою жестокость. Сердца он вырезает из своих последователей для того, чтобы не было дождя. Уничтожить всех жестянщиков надо, чтобы их музыка прекратила сотрясать нежный воздух бытия. А травы родичу надо передать, чтобы он выздоровел.

Так это не мотив, а причины поступков.

Именно, и за всеми этими причинами кроется мотив. Один мотив.

Какой же?

Жестокость. Животная жестокость. Жестокость природная.

И что? Насекомое-учитель было создано мирозданием. Мироздание вложило в свое творение определенные черты, в том числе и личностные. Если жестокость присуща моему учителю, то так тому и быть. Я – космическая сущность, мне нет дела до переживания и страдания смертных. Для меня жестокость – всего-то особенность чьего-то поведения.

А я и не предлагаю тебе, о зеленый странник, испытывать сострадание, на которое ты не способен, ибо не обладаешь физическим телом. Я лишь хочу донести простую мысль: жестокость присуща только смертным.

Мой учитель еще не привык к новому состоянию своего тела, разума и духа.

Да, он не привык. Но не потому, что связь со смертным естеством еще сильна в нем. Но потому, что он наглый лжец. Он вовсе не космическая сущность.

Ересь! Ересь! Ересь!

Ересь! Ересь! Ересь!

Ересь! Ересь! Ересь!

Тогда почему он жесток? Почему он проявляет качество, присущее только смертному? На твоей памяти были вознесшиеся смертные? Именно, как только они достигали высокого для смертного статуса – части мироздания, то их личность менялась. Они познали истину. Оковы плоти, а значит и химии, больше не сдерживали их. Они отринули всю жестокость, но и всю любовь. Они отринули все страхи, но и все мечтания. Взамен они обрели вечность и знание. А жучара коварный от вечности и знания далек так же, как мы – от надежд смертных. При этом даже мы не части мироздания. Мы только космические сущности.

Твои домыслы полны еретического яда.

У меня нет домыслов. Я глаголю истину.

У тебя нет истины – только гниль и отрава.

О зеленый странник, почему ты, сущность космическая, рассуждаешь подобно смертным? Неужели ты смертный? Нет, ты не смертный. В чем же дело?

Но зеленый странник промолчал. Он знал ответ, но не мог произнести его. Эти слова пугали его, эти мысли уничижали его. И пугали они его не так, как боится смертный. Нет. Его страх был всеобъемлющ. Он заполнял каждую импульс его нематериального тела. Он будто становился проводником страха. И ничто не могло посоперничать с этим могучим чувством, которое и чувством нельзя было назвать. Это был чувственный колосс, титан всех кошмаров, что мог обрушиться на отдельно взятую сущность и растворить ее внутри своего ужасного естества.

Двое вернулись к учителю-насекомому, а порождение высказало ему все свои сомнения. Насекомое приняло их гордо и ехидно, но потом добавило. Если существо под черным плащом хочет узнать о той тени, что плывет позади, нужно выполнить еще и третье задание. И, без согласия порождения, коварный жук начал объяснять последнюю свою просьбу, более похожу, конечно же, на жестокий приказ, а не на подвиг героя. Скоро прольется дождь, а ритуалы не помогают в достаточной мере. Действительно, погода подтвердила слова насекомого – где-то вдалеке прогремел гром, но еще красноречивей о дожде говорили черные облака, что затянули весь небосвод. А все эти напасти из-за чего? Из-за еретиков! Они, подобно болезни, поражают все больше и больше жителей. Особенно примечателен тот случай, что произошел, пока порождение и странник отсутствовали. Великое и благовозвещающее насекомое вышло к своим соплеменникам, чтобы благословить первого встречного на великую жертву во имя спасения всей деревни, но первый встречный не захотел идти вместе с насекомым.

И тут гадкий жук поддался своим чувствам:

– Наглец этот, подлый неблагодарный червяк отказал мне! Мне, самой части мироздания! Я поразил эту неразумную тварь в брюхо ритуальным кинжалом. Но и этого наглецу показалось мало! Вместо того чтобы благоговейно предо мною сдохнуть, он молил спасти его – его, гнусного еретика! – но зачем? И этот недостойный ответил. Оказывается, он единственный кормилец в семье. Он уберегает от голода престарелую мать, сестру, суженую и семерых детей. И тут меня озарило. Ритуал не работает, потому что еретическое семя успело разродиться противным потомством! Я тут же бросился в хижину мерзкого еретика. Какая удача, что вся семейка еретиков была в сборе! Первым делом я выпотрошил ту тварь, что породила еретика. Следом мой кинжал разрезал надвое ту преступницу, что возлежала с еретиком и принесла тому черное потомство. Очевидно, следом я оборвал нить жизни и семерым малым кошмарам. Кровью их я решил даже не осквернять жертвенный клинок, и каждого задушил внутренностями их трижды проклятой матери. Ох, и визгливые попались кошмары! А как ловко они убегали от меня. Но я их всех передушил. Всех до одного! Я совершил настоящий подвиг. Я герой! Герой! Герой! Герой! Герой! Я ГЕРОЙ!! Ненавижу… Ненавижу… Вы виноваты… Все вы… Вы все виноваты… Никто не делал, как я говорил… Тогда бы все было хорошо… Благость наступила бы… Но не теперь… Конец… Все кончено… Ересь победила… Зло восторжествовало… Я оказался слаб… Нужно больше жестокости, нужно больше крови!.. Еще не поздно!.. Еще не поздно…

И с последним возгласом пошел дождь.

– Все бессмысленно, – чудовище пало на колени и воздело руки к плачущему небу. – Все бессмысленно! Я не смог уберечь деревню от дождя. Но куда страшнее то, что я не смог уберечь ее от ереси! Горе мне, горе! Я им еще покажу! Всех перебью, всех уничтожу! Никто не уйдет! Да! Нет! Никто не уйдет! Все сердца я возложу на жертвенный алтарь, и все будет, как прежде! Огонь зло! Вода зло! Все есть зло! Все есть ересь! Никто не знает, как жить, только я! Я один знаю это! Я! Один я!

Порождение прикоснулось теневым отростком своим к зеленому страннику и промолвило. Теперь же ты видишь, что истина была заключена в моих словах? Эта тварь – безумный лжец. Ты слушал этого безумного лжеца, ты служил безумному лжецу и еще имел наглость упрекать меня в ереси. Ты забыл главное – смертный всегда остается смертным. Если у части мироздания есть что-то от смертного, это уже не часть мироздания.

Зеленый странник согласился с этим и добавил, что его тут больше ничего не держит. Также он сказал, что после непродолжительного служения безумцу хочет развеять все свои мозговые невзгоды. И ничто лучше не подходит для этого, как путешествие. Порождение предложило зеленому путешествовать с собой. Странник думал недолго, зато напряженно. Итогом размышлений стало согласие. И две фигуры – черная и зеленая убрались прочь с этой планеты.

Существо под черным плащом так и не нашло здесь ответов. Но это не страшно. Станет страшно, когда порождение откажется от своей благородной миссии. Станет страшно, когда порождение откажется от поиска. Тогда душа, черная, как плащ, но великая, как вакуум космоса, погибнет.

Двое остановились среди толщи мертвой энергии космоса. Бесконечное черное пространство пронизывали точки далеких звезд. Куда ни глянь, везде безбрежный космос. Красивый. Страшный. Живой. Пустой.

Мимо них пролетал огромный астероид. Но не он привлек их внимание – на его поверхности было нечто, напоминающее храмовый комплекс. Сам комплекс давно стал пылью, однако какое-то сооружение смогло сохраниться, пускай и полуразрушенное.

Двое сошли на этого космического странника, и порождение увидело три колонны, стоящие рядком посреди небольшой аллеи. От них сохранились только основания да кучки камней, сваленные вокруг. Неизвестно, как давно поставили их здесь, как неизвестно было и их назначение. Туманные очертания рук выскользнули изнутри черного плаща и прислонились к первой колонне.

Влажная погода была в тот день, когда эта колонна пошла трещинами. Ушедшие обступили ее и мрачно покачивали головами. Они кого-то или что-то осуждали. Взгляды их были растеряны, они никого не выискивали.

Если Ушедшие не будут поклоняться колоннам с достаточной щепетильностью, с благоговейным трепетом, то кара никогда не настигнет злодеев. Но чем они провинились, злодеи эти? Староста нехотя обмолвился, что эти монстры презирают мудрость колонн.

Рев толпы поднялся, осуждающий и грубый, но староста успокоил собрание. Он сказал, что осуждать этих монстров не нужно, а нужно показать им истинную силу колонн. Ведь сила колонн – в мудрости. Они наделяют мудростью каждого, кто испросит у них разрешения и поведает нечто сокровенное.

А самое страшное, – никак не унималось собрание Ушедших, – что эти злодеи не только презирают мудрость колонн. Самое страшное, эти чудовища смеют сеять зерна сомнения среди наших соплеменников! Многие друзья и приятели наши принялись говорить ужасное: добра нет, справедливости нет, нет ничего. Во вселенной есть лишь злое начало.

Следом существо под черным плащом протянуло свои отростки к той колонне, что стояла в середине.

Никто, почти никто, не может противиться этой ужасной философии! Вот уже дети говорят, что добро есть пустой звук, который выдумали взрослые. А выдумали они его, чтоб унижать и детей, и самих себя. Ведь добро способно лишь сковывать. Настоящее же движение вперед доступно одному злу.

А ведь это говорят дети! Что будет с нами, с нашей цивилизацией, когда такие дети, отравленные ядом ложных учений, вырастут и начнут перестраивать мир по собственным представлениям? Они ведь не знают, что хорошо, что плохо, что правильно, что неправильно! Какой мир они построят? Каких детей родят? И чему научат их?

Добро всегда побеждает. Так старейшина отвечал сомневающимся.

Если добро побеждает, почему оно бездействует сейчас, когда его победа наиболее важна? Зло куда проще победить в зародыше! Зачем ждать, пока зло восторжествует? Тогда оно будет сильно, победа над ним потребует многих усилий, тысячи погибнут во имя добра. Неужели эти чудовища правы? Ведь та картина борьбы, что я описал, никак не вяжется с понятием добра! Я говорю об одном, но со стороны слышу себя. И на самом деле я утверждаю, что биться будут два демона, но один старый, а другой новый. И одного зовут Зло, а второго – Добро. Но по природе своей эти силы – зло. О нет, кажется и меня коснулась эта скверна. Старейшина, прошу, помоги мне! Очисти мою душу от этого смрада!

Жалостью пронизано твое сердце, о сомневающийся. Но ты не позволяй этому чувству брать над собою верх – ибо на острие этого жала в действительности содержится яд. Яд страшный. И имя ему – сомнение. Не допускай сомнения в свою душу, ибо сомнения разрушает равновесие в твоей душе. А там, где нет равновесия, царит страдание.

Да как не допускать сомнения, ежели все мое нутро подсказывает мне, что сомнения мои обоснованы? Как мне не сомневаться, старейшина, если я чувствую: сомневаюсь я не потому, что пускаю зло себе в душу, но потому, что много ли во мне ненужного добра? Это ужасные сомнения, но я ничего не могу поделать с ними! Они приходят сами. Они нашептывают мне страшные слова, но какой-то глубинной частью я ощущаю, что они говорят правду.