Здоровье и дисциплина 2.0

Роман побледнел. Вот, про бесов что-то опять. Рука сама потянулась, не заглядывал, и вот оно как вышло.

А тот уж и открыл случайно на таком моменте. Кто, если не бес, это подстроил?

– Много где про бесов, про чертей пишут, – снова стал глядеть на носки Мизинцев. – Они везде, в каком-то смысле.

Тут из комнаты вышел, шаркая тапками, сутулый, тощий, гладко выбритый старик.

– Чего? – уставился старик на Леночкиного батю.

– Да вот молодой человек к Леночке пришел, – кивнул Леночкин батя. – Говорит, черти везде.

– А? – подвинулся к Леночкину бате старик. – Черти? Черти все в правительстве сидят.

– Да ты проходи, проходи за стол, – растерянно пробормотал Леночкин батя, сам шагая на кухню вперед Мизинцева. – Руки вымой сперва только.

Старик, сильно сутулясь, повернулся к Мизинцеву своим сине-бритым лицом и очень недобро на него поглядел.

– Губернатор комаров не травит в этот раз, спасу летом не будет, – ворчливо брякнул он.

– Грустно, – совершенно безразлично ответил Мизинцев.

– Что? – спросил старик, после чего отвернулся и пошаркал мыть руки. Мизинцев почему-то сразу же поплелся за ним, вследствие чего в ванной возникла очередь.

– А Лена дома? – Мизинцев вспомнил, что до сих пор не подарил цветы, а теперь в ванной их и положить негде.

– А? – спросил старик, теребя хозяйственное мыло.

– Проходи, проходи, – крикнул из кухни Леночкин батя. – Накрыто уж все, тебя ждали.

«Неловко как-то», – подумал Мизинцев о том, что он – единственный гость, но настоящая неловкость возникла затем, ведь он встал так, что деду никак нельзя было выйти из ванной, поэтому Мизинцев сначала сам «сдал назад», чтобы выпустить деда, а потом снова вернулся в ванную, чтобы вымыть руки самому и вставить в дупло зуба ватку. Дед прошаркал на кухню, что-то сказал Леночкиному бате, на что тот поднялся и с возгласом «Что он там неделю размывает?» прошел до ванной.

– А у вас только хозяйственное мыло, да? – спросил Мизинцев.

«Это я уж слишком нагло», – подумал Роман уже после того, как спросил.

5. Многократное созерцание

Та-та-та ра-ра та-та, та-та-та-ра-ра та-та, who can you call? Нет, меня не call, меня всегда summon. Summon, summon – чернокнижие какое-то, хм, ладно. Раз уж меня summonнули, надо действовать, пора работать. Плита выключена, телевизор выключен, here I come! Хм, хм, он жирный… куплю ему в аптеке сейчас по пути кофе для похудания, что это я – на день рождения – и без подарка? Ха-ха, настроение улучшилось, ха-ха. Аптек много по пути, а памятники у нас реже, вот, к примеру, только у нас могли поставить памятник сантехнику, вылезающему из канализации. Никогда не поверю, что это из уважения к его labor, труду. Нет! Такой памятник поставили, чтоб голова этого сантехника была ниже прохожих, чтоб всякий, проходя мимо, мог его пинать прямо по роже, это в духе, вполне в духе, ха-ха-ха, иду и смеюсь, и хорошо, и славно.

– Леночка, ну что ты ничего не кушаешь?

Ну точно индюк. Да подожди. Теперь рассмотри Леночку-то. Описать сможешь? Русые волосы, волнистые, глаза карие, нос втягивает воздух, будто волнуясь – что бы еще описать? Губы не накрашены, милого природного цвета, как будто легонько улыбаются. Шея… подбородок немножко прямоугольный, в ушах сережки. Как одета, рассказать? Не надо, а опиши руки. Да зачем, будто ты сам не видишь? Не в том дело: ты опиши словами, видишь, как у тебя куце, трудно получается, а хочешь в писатели, даже любимую свою описать не можешь, чтоб и читатель ее полюбил, ей восхитился. Даже на меня описание впечатления не производит.

– Леночка, ну, съешь ты курочки!

Посмотри, с тобой рядом села. Ну, это глупости – не с дедом же сидеть и не с толстяком. А цветы куда-то убрала. Наедине останемся, ты про цветы спроси.

– Ничего не ест опять! А ты, Рома, что пепси не пьешь?

Пригласили на пепсопитие, мда. Кстати, кстати, кстааати. Пепси-то только тебе поставили, посмотри. Аж ладони вспотели от обиды. Пепси только у тебя. Леночка пепси не пьет, у ней сок, батя водочку наяривает, а дед и вовсе без стакана, сидит за столом, дремлет. А тебе пепси поставили, как дитю, как будто у тебя день рождения, и тебе четырнадцать исполнилось. Пепси выпей, побалуй уж себя пепси-то. Уж и купили-то поди только для тебя. Пепси. Еще бы детское шампанское поставили. Впрочем, с книгой-то ты просчитался, терпи теперь пепси. Можешь и не пить из принципа, он догадается поди. Да и в чем дело-то, ты водочки хочешь дернуть?

Не хочу. Ну, а чего обиделся тогда?

В старости, когда мне будет восемьдесят три года, склероз пожрет почти всю мою память, и от меня останутся только воспоминания о детстве на даче. Например, что сотовые тогда были недопустимой роскошью, а у соседки Ларисы был сотовый, и все знали, что у нее сотовый есть, но она никому не даст позвонить, и потому не просили. Зато был стационарный телефон на соседней улице, такая крохотная железная коробка, и в ней телефон дисковый, а рядом дед Семен жил, у него был странный высокий дом, страшный черный пес Султан, который прямо на бегу мочился, и сорокалетняя дочка Ленка, тетка-даун, а все потому, что ее мать пила во время беременности, и Ленка родилась отсталой, выучив за всю жизнь всего два слова: одно «мама», второе – матерное, ну это что-то грубое началось, грубое воспоминание. Ленка эта была безобразна. Грязна, само собой. Лицо маленькое, сплющенное как будто. Но стрижечка на удивление аккуратная. Потому боялся один звонить, да и кому звонить, матери в город, и вот за что я раскаиваюсь до сих пор: во время одного звонка мать мне говорит, что из школы звонили и предлагали проскочить четвертый класс, тогда экспериментально еще вводили четвертые классы, а мне за хорошие оценки предложили перейти сразу в пятый, и я отказался, чтобы от одноклассников не отрываться. Какая глупость! Какое терзание. My conscience bites.

– Гм, гм, а ты, значит, учитель?

– М-да-а, – неуверенно промямлил Мизинцев.

– Я бы хотел тебя кое о чем попросить, – доверительно положил руку себе на колено именинник. – Я пишу… составляю один труд, и, когда я закончу, мог бы ты проверить на ошибки… ну там, запятую где забыл…

– Труд? Какой труд? – нахмурил брови Мизинцев.

Завидуешь!

– Минуту, минуту, – Леночкин батя поднялся из-за стола и скрылся в комнате.

Давай, спроси Лену, о чем хотел!

А я… уже забыл, о чем хотел ее спросить.

– Сейчас, сейчас, – Леночкин батя вернулся с листочком, исписанным от руки. – Это будет практический словарь. Послушай. Рука человеческая…

Ага, вот и аптека, drug store. В очереди не очень, но все еще молодая мамаша с сынком, мамаше лет тридцать есть где-то, а сынку года четыре.

– Нам, пожалуйста… так, а что тут есть… Егоор! Будешь черничный батончик?

– Да!

– А подождите, а это с чем у вас тут? Персиковый? Нет, не персиковый, дайте вон тот, персик-маракуйя. Будешь персик-маракуйя, Егор?

– Да!

– И дайте еще бутылочку детской воды.

– Что-то еще?

– Нет, все. Так, стойте, что это вы дали?

– Обычная вода, минералка.

– Я, кажется, просила у вас детскую воду.

Здесь терпение Фольгина лопнуло (вот уж штамп-то опять, да?), и он вышел из аптеки. Детская вода! Дурят же маркетологи народ! Детская вода! Чем более товар дифференцированный, тем больше дур его купит. Детская вода. Подростковая вода. Мальчиковая вода. Вода для девочек 4—7 лет. Вода для девочек 8—11 лет. Вода для старых и стерилизованных кошек. Вода для беременных женщин на четвертом месяце. Вода для беременных женщин на пятом месяце. Вода для голубых. Вода студенческая. Вода менеджерская. Вода адвокатская. Вода для олимпийских бассейнов питьевая. Православная вода. Кошерная вода. Вода для утюга особая. Вода низкокалорийная, диетическая. Свадебная вода. Вечерняя вода. Вкусная вода. Вода для владельцев Audi A8.

И все из одного крана.

Функционирование запальчечного пространства.

Есть в этом что-то. Думаешь? Не знаю. Не хочу признавать, что кто-то лучше меня. Да, это он забавно ухватил, это, если угодно, остроумно, но разве можно хвалить современника, да еще и соотечественника? Зарубежного автора – еще ладно, он может жить за океаном, далеко и будто на другой планете, за ним можно признать большой талант, но соотечественник, который с тобой за одним столом сидит – это… я… от зависти вскипеть готов.

И иных снарядов.

Леночкин батя закончил читать про руку человеческую, заботливо отложил листочек и взглянул на Мизинцева, ожидая увидеть на его лице реакцию. Мизинцев избежал зрительного контакта, посмотрев себе в стакан пепси, после чего пару раз моргнул, сморщил лоб и смущенно выдавил:

– В общем… и целом… это… вы… хорошо ухватили.

– Да, он действительно хорош, он действительно практический, – почему-то повернулся к Леночке батя. – Реальный!

– Но… мне кажется, не поймите меня неверно, – сбивчиво и медленно, подбирая слова, продолжал Мизинцев. – Я хочу сказать, что искусство, новое искусство, я имею в виду, должно… нет, не поймите… искусство не должно никому, но в искусстве должен быть… опять это «должен»…

Тут Леночкин батя повернулся к Мизинцеву, но смотрел на него как-то неприветливо и брезгливо.

– В содержании искусства должен… нет… одним словом, это точная и остроумная, но не утверждающая вещь.

Повисла – какой гнусный штамп – неловкая пауза. Теперь уже Леночкин батя опустил глаза и пару раз моргнул. Дед проснулся, посмотрел вокруг и пошаркал к раковине.

– Вы хотите сказать, – неожиданно обратился к Мизинцеву на «вы» Леночкин батя. – Что мой словарь остроумно-смешной?

Дед открыл кран, и вода стала громко ударяться о металлическую раковину. Старик шумно прополоскал горло, закрыл кран и удалился. Леночкин батя исподлобья глядел на Мизинцева, напоминая сейчас быка.

– Остроумный, но я не нахожу его смешным, извините, – тихо ответил Мизинцев. – Но другие, впрочем, найдут.

Леночкин батя медленно встал из-за стола, и, смотря себе в тарелку, громко выдохнул, после чего поднял голову, схватил бутылку водки и обильно отпил из горла. Крякнув и одновременно похлопав глазами, он изрек:

– Вот уж не думал, что пишу словарь людям для смеха. Я-то думал: составлю словарь, помогу людям практически, ре-аль-но! – тут он нелепо потряс в воздухе ручищей. – А они над этим смеются.

Леночкин батя плюхнулся на стул, посидел в оцепенении несколько секунд, затем снова встал и собрался покидать кухню. Мизинцеву отчего-то стало стыдно, и он решил как-то исправить положение, объяснив, что имел в виду не совсем то, и, с возгласом «Но постойте», Роман резко поднялся из-за стола, однако был вынужден прервать этот великодушный порыв, тихо выругавшись от боли и поспешно плюхнувшись обратно на стул. Леночкин батя сначала посмотрел недоверчиво на Мизинцева, а потом посмотрел вопросительно на Леночку.

– Что случилось? – не то прошептала, не то прошипела Леночка.

– Ногу свело правую, – напряженно выговорил Мизинцев.

– Ну чего там? – обратился батя к Леночке.

– Ногу свело у него, – передала она.

Леночкин батя постоял несколько секунд, держа руки в боки, затем махнул одной из них и удалился. Леночка встала из-за стола, и, взяв Мизинцева под руку, стала тянуть его к себе в комнату.

Вот еще один drug store. Нет, это становится просто смешно: другая мамаша с другим ребенком. В соседнем окошке старуха. Чего? Про гомеопатию что-то ей втирают, а та уши развесила. Не, здесь тоже явно надолго, за мамашкой встану. Сок яблочный купила дитю, питье-то на всех напало. Давай, давай быстрее. Мне, пожалуйста, кофе для похудания. И зачем я улыбнулся как дурачок? Банка довольно большая, не промахнусь. Спасибо. Приду, кину банку – дружище, help yourself! Сам себе не поможешь – никто не поможет. Без помощи ты беспомощный, вспомнил, как был еще только помощником демотиватора. Дорогу узнавал, из личных дел делал brief reviews, да чуть ли не за кофе бегал, и ничего, не унизился, сам теперь демотиватор, а когда Жменькин уйдет, я на его место встану. Ведь наверху везде глаза, да и этого нельзя не заметить – там видят, что он уже не тот, что раньше, что он на работе запрется да дрыхнет, таблетки свои выпьет – и хоть устрой ему барабанную дробь, не проснется, а если проснется, то не работник уже будет, а как забулдыга с похмелья. И что там с его крышей происходит (и главное – почему?), что ее так часто латать приходится? Явно ж это не от хорошей жизни, может быть, он с ума сходит, вот прямо сейчас – тогда он закончит в Винзилях, а я – на его место. Или он может покончить с собой, если духу хватит.

А я – на его место.

– Ну вот, ну вот, сядь на кровать, посиди, можешь прилечь…

– Мне лучше походить. Я бы… мазь у меня дома, надо носить с собой, прости, Лена, мне так стыдно за сегодняшнее.

– Ну, ничего, ничего. Ты еще не торопишься уходить?

– Нет, пока точно нет, – ответил Мизинцев, болезненно озираясь.

Из соседней комнаты раздались громкие выстрелы и грубые выкрики, потом динамичная музыка и визг шин

– «Ментов» дед включил, – стыдливо прокомментировала Леночка.

– А-а.

– Я очень не люблю фильмы и сериалы про преступников, – призналась Леночка. – Даже Шерлока. У всех этих маньяков нет мотивации, это нереалистично.

«В отца-то вся», – мелькнула мысль у Мизинцева.

Тут он обрадовался, что судорога прошла, но затем почувствовал невыносимое бессилие и повалился на кровать.

– Да… ты думаешь? – машинально спросил Роман.

– Конечно. Они не могли не убивать. Кто убивает просто так?

– Не знаю, но… так же неинтересно.

«Не хотите ли шоколадку, месье Мерсо?».

– Я видела статистику, что они там… у них это с фазами Луны связаны убийства.

– Ну раз нужна какая-то причина, пусть это будет хотя бы Луна, – улыбнулся Мизинцев.

– Тебе все так, а их семьям это горе.

– Я не понимаю, почему ты так любишь тему маньяков.

– Меня пугает то, сколько больных людей вокруг нас. Тот же Брейвик, он абсолютно больной.

– Нет, – повернулся к Леночке на бок Мизинцев. – Он не больной, он даже и не маньяк.

– А кто?

– Он… он… просто…

– Ну?

– Хороший парень…

Леночка всплеснула руками (да что ты будешь делать, опять штамп!).

– Опять твои шуточки, какой-то дешевый цинизм, какая-то маска, какая-то «моя хата с краю» бесконечная.

– Я не… да я только…

– Человек из-за политики убил столько невинных людей, а ты говоришь: «хороший парень».

– Да почему из-за политики… просто – убил. Захотел – и убил. Встал бы в то утро с другой ноги, убил бы людей в стрелялке, а не в жизни, – задумчиво глядя на Леночкины руки, пробормотал Мизинцев. – Какая разница, – добавил он после паузы.

Помолчали.

– А где цветы? – спросил Роман еще через некоторое время.

– У меня аллергия, – безразлично ответила Леночка. – В комнату отца поставили.

6. Arch-vile spawns

(yawns) Что такое напало, да (yawns) же. Некрасиво выйдет, если приду и зевать буду. С другой стороны, это сошло бы, like у них слишком сонно, но я уже кофе купил и выбрал агрессивную тактику. Зайду в тэцэ, куплю энергетик. Да что такое, как везет мне на мамаш этих сегодня. Двери эти на фотоэлементах открылись, ребеночек радуется, в бейсболочке беленькой не по погоде, в ладошки похлопал, а мамаша стоит, и мне не пройти никак. (yawns) через другой вход зайду, но обещаю: попадись у меня на пути еще одна мамаша, и я на ней сорву зло за всех предыдущих, oh damn, какие очереди, из восьми касс полторы работает, да я же опоздаю, ладно, придется довольствоваться кофе из автомата.

– Ну хочешь… ну прости… ну хочешь, поговорим о другом.

– # Иногда мне кажется, что мы говорим с тобой на разных языках!

– Слушай, я не знал, что у тебя аллергия на цветы, я хотел тебе приятное сделать.

– # Ты снова меняешь тему, постоянно перепрыгиваешь с одного на другое…

– Если бы я знал, что у тебя аллергия… а то просто я ведь не так много знаю о тебе, если бы мы чаще говорили о тебе, а не о маньяках…

– ## Ты никогда не хочешь говорить о том, что волнует меня!

– Мы начинаем говорить, и сразу начинаем спорить, но хорошо, давай говорить о том, о чем хочешь ты, давай не будем спорить больше.

– Как ты думаешь, снимут ли когда-нибудь фильм, где у преступника будет реалистичная мотивация?

– Мотивация, мотивация… снова об этом. Ты знаешь, я отвечу честно, и мы снова поспорим. Потом ты скажешь, что я говорю только о том, о чем сам хочу.

– # Нет, скажи свое мнение. Я никогда не смогла бы убить, и мне интересно, откуда мотивация у преступников.

– Так ведь и я никого не убивал, – зевнул Мизинцев. – А мотивация – да выдумки все это.

– ### Как ты сказал?

– Ну да. Кто-то не верит в бога, кто-то еще и не верит в гороскопы, а я, ко всему этому вдобавок, не верю и в мотивацию.

– ## Странный ты все же.

– Эту тему всегда ты начинаешь, я лишь честно отвечаю. Кто виноват, что у нас разные мнения?

– ### Нет, это что, ты так надо мной смеешься?

– Че, живой он там у тебя?

♮

В дверях нарисовался Леночкин батя, переодевшийся в майку-алкоголичку. В одной руке он держал кастрюлю гречки, в другой – блестящую от масла ложку.

– Все в порядке, – сел на кровати Мизинцев. – Просто судорога была.

– А что-то я шум какой-то…

– Все нормально, – ответила Леночка. – Немного поспорили, и все.

Леночкин батя насторожился:

– Насчет чего это?

– Пустяки, – Леночка явно была стеснена. – Рома сказал, что в причины не верит.

Леночкин батя как-то изумился, потом медленно положил ложку в кастрюлю.

– То есть… как это?

– Ну, я не верю, что у всякого поступка была причина, – неловко объяснил Мизинцев.

– Как это? Какой поступок без причины?

– Ну… практически любой.

– Я грубо отвечу, но по делу. Сынок! Заморочили тебе башку в твоем университете. Раз что-то происходит, то на то была причина.

«Прям как Никита», – подумал он.

«Как они похожи: отец и дочь», – лишний раз убедился Мизинцев.

– Вот смотри, – показал кастрюлю Леночкин батя. – Я захотел поесть, взял гречку и поел.

– С едой это понятно. Но… если я захочу на Юпитер, я не смогу взять и полететь туда, – с азартом ответил Роман. – А если я сейчас сорву эту штору и накроюсь ей, то это не оттого, что мне стало холодно, а безо всякой причины.

– Если ты сорвешь штору, то ты у меня получишь, – серьезно парировал Леночкин батя. – Только люди, которые шторами накрываются, в реальной жизни сидят в психушках.

Леночкин батя скушал немного гречки, а затем добавил:

– А нормальные люди накрываются одеялами.

После чего ретировался, негромко позвякивая ложкой по боку кастрюли.

– Тебе обязательно было при отце эти свои шуточки… невесть что теперь о тебе подумает.

– Я просто честно отвечал, – Мизинцев обиделся и как-то по-детски перелег на другой бок, отвернувшись от Леночки.

– Меня иногда пугает твой внутренний мир, – после тридцатисекундного молчания произнесла Леночка, поглядывая на тихонько тикавшие часы.

«Внутренний мир? – повторил про себя Мизинцев. – Но… у меня его нет».

Ну что, тебя можно поздравить? Ты уже окончательно испортил с ней отношения? Замолчи, мне и так неприятно за весь этот дурацкий день. Даа, сегодня, конечно, ты себя превзошел. Обновил свой рекорд. Замолчи. Чтоб тебя черти побрали! Чтоб тебя волки сожрали! Повторяешься. Я просто правда хочу, чтоб тебя сожрали волки. Это инфантильно ты уже. И ноги инфантильно поджал, как будто тебя старшая сестра обидела, отцу наябедничала, что ты все конфеты слопал. Эй! Повернись и извинись. Не будешь? Давай тогда уйдем, не попрощавшись, и больше уж о ней не вспомним.

– Лена, ты на меня сердишься? – проблеял Мизинцев.

Леночка молча встала и подошла к окну.

«Не ответила. Самое время уйти», – подумал Роман, но не сдвинулся с места.

Нет, они меня точно с ума сведут. Четвертая! Чет- вер-та-я! Я уже почти пришел, уже почти completed my mission, и тут – прямо у двери нужного подъезда, нате вам, пожалуйста: еще одна мамаша. Открыла дверь подъезда, ребеночек опять в дверях встал, и не идет. А она, сволочь, рукой дверь держит, заблокировав мне вход. И ведь не скажет ему, чтоб заходил, а в подъезд другой двери нету. Ладно… ладно. Не буду срывать зло на ней, меня в квартире целый буйвол дожидается, уж он-то у меня получит!

– Лена! Не сердись на меня.

Надо же, птички зачирикали, кого это принесло? Мизинцев сел на кровати, хотел подойти к Леночке, но так и остался сидеть. Леночкин батя пошел открывать.

– Это еще кто?

Тоже не ждет никого. Странно. Надо было тебе лежать, ушел бы пять минут назад, и не переживал теперь.

– Лови, жирдяй, кофеек, help yourself! – весело, но в то же время как-то злобно донеслось из прихожей.

Леночка обернулась, Мизинцев поспешно поднялся с кровати.

– Ну-у, ну… ну что, ну чего ты такой унылый, в день-то рождения, не праздновал, что ли? Дай, я понюхаю, нет, пахнет, водкой пахнет, выпивал. А чего настроения нет? Кто тебе испортил? Э-эй! Жирный! Ну чего ты смотришь на меня так угрю-ю-юмо? Нет, что за человек! Я пришел ему праздник испортить, а у них уже все испорчено. Ладно, я на кухню зайду, может, у вас коробка конфет открытая, возьму немножко, или торта… вы, толстые, любите торты наворачивать.

Разумеется, это был Фольгин, который теперь шуровал на кухне, отыскивая что-нибудь, чем можно поужинать повкуснее.

– Don’t ya love her madly, oh, don’t ya love her madly? – раздавалось с кухни.

Виновник торжества прошел за Фольгиным на кухню и стал наблюдать за тем, как демотиватор роется в холодильнике.

– Надо тебе это изображать, – наконец, сказал он. – Без тебя все уже испортили.

И сел за стол.

– А что стряслось? – Фольгину как-то ничего в холодильнике не нравилось.

– Жена – бросила, – начал хлопать себя по колену Леночкин батя. – Уже пять лет прошло. Брат родной – бросил, двенадцать лет ни слуху, ни духу – сегодня позвонил, и что – поругались. Ну немного, но поругались, видать, еще на двенадцать лет… дочь родная не подарила ничего, даже толком с праздником не поздравила. Подарок единственный – от хахаля ее, в комнате сидят, шушукаются, книжку подарил, за столом какую-то ерунду нес, сейчас зашел, а он продолжает ерунду нести. Дурак!

Последнее слово было выговорено с явным отчаяньем. Фольгин сел напротив Леночкиного бати и с сочувствием произнес:

– Ну я вижу, ну сам понимаешь, работа, мне никто не доложил, что у тебя уже испорчен праздник. А кофе, хочешь, я заберу, другому жиртресту подарю.

– Наверное, это дядя Никита приехал, – объяснила Мизинцеву Леночка. – Надо выйти, поздороваться. Я еще маленькой была, когда он с нами жил.

– Ну… ну пухлик, ну чего ты жалуешься, хочешь, я разберусь с ним?

Фольгин молнией ворвался (тоже как-то штампованно звучит, не находите?) в Леночкину комнату, и чуть не врезался в Мизинцева, который стоял у порога и намеревался проскочить в прихожую.

– Что, шутник, весело тебе? – спросил Фольгин. – Having fun, yeah?

«Молодой у Леночки дядя», – решил Мизинцев.

– Если ты думаешь, что можешь прийти и просто испортить человеку его birthday party, то ты заблуждаешься, – безапелляционно заявил Фольгин. – На это есть я! Фольгин прислонился к дверному косяку и проговорил как-то более расслабленно:

– Это ты мне ложный вызов должен компенсировать.

Значит, он не дядя. А кто, стриптизер? Не смешно.

Тебе – да, а для меня это происходит со стороны, и мне смешно.

– Но я только… меня неправильно поняли, у меня случилась судорога, и я специально ничего…

Фольгин изменился в лице (нет, эти штампы никогда не перестанут меня преследовать!).

– Ты… это само собой у тебя вышло?

– Ну да.

– Надо же! – выпрямился и радостно шлепнул себя по лбу Фольгин. – Да у тебя талант, парень. Тебе надо к нам, в демотиваторы, не хочешь обсудить это? Пошли по домам, а по дороге на остановку обсудим.

Фольгин буквально вытолкал испуганного Мизинцева из квартиры (тот даже не попрощался, едва обуться да куртку напялить успел), и, когда они вышли на улицу, Фольгин одной рукой обнял Мизинцева за плечо, а другой стал размашисто жестикулировать:

– Где ты сейчас работаешь? Какой оклад, salary? Мы живем как люди, я предлагаю тебе – совершенно серьезно – работу. Моя визитка.

Тут он слазил в карман за визиткой, где был написан его мобильный, а также (полужирным шрифтом Comic Sans) набрано скромное

«Фольгин, демотиватор».

Вручив Мизинцеву визитку, Фольгин продолжил жестикулировать:

– Ты, брат, пойми – людям без нас никак. Ты без труда испортил праздник бурдюку, такой талант не должен чахнуть, где ты там чахнешь. Что-то подарил ему, да?

– Книгу, – Мизинцев подумал, что стал жертвой странной шутки.