Элизиум. Рок

Он махнул троице рукой.

– Вас доставят домой. На границе не задержат. Валите!

Клоуны, тотчас поклонившись, встали на руки и на них же друг за другом промаршировали в холл.

Весь зал самозабвенно аплодировал. Весь, кроме Селены и ее бабушки.

– Только не говорите, что это была плохая идея!

Рейнеке, широко осклабившись, хлопнул в сухие ладони. Черные щели зловеще пролегли в уголках его рта.

– Пошло и мерзко, – холодно отчеканила бабушка Селены.

– Леди Бернгардт, вы, как всегда, беспощадны к любым проблескам юмора! Ваша веселая пра-пра-пра-прародительница фея Моргана сочла бы это проявлением запредельного снобизма вашей натуры. Если бы знала такое слово.

По столу пробежала волна смешков. В иной раз никто не посмел бы смеяться над баронессой Корделией Люцией Мореллой Бернгардт, но сейчас был подан отчетливый сигнал к действию.

Тот, кого здесь называли Рейнеке в честь его любимого литературного героя Рейнеке-лиса, не имел ни имени, ни фамилии. У него был ряд прозвищ, вторым по известности из которых был Песочный человек (позаимствованный из главного кошмара Гофмана).

Рейнеке был сильнейшим волшебником в мире и мог бы считаться старейшим из людей. Если бы был человеком. Родившись еще в шестнадцатом веке, он, по слухам, заключил сделку с самим дьяволом (которого предпочитал именовать то родителем, то матерью, то даже частью самого себя), был казнен, восстал из мертвых и обрел потрясающие разум способности, имевшие место, разве что, в древних сказаниях у таких глыб, как Мерлин, Джеди и Абэ-но Сэймэй.

Существовала, впрочем, и более жуткая версия. Многие всерьез полагали, что Рейнеке пришел в мир не из материнской утробы, и был в реальности ничем иным, как прямой эманацией дьявола, разгуливающей по земле в человеческом обличии. Сам Рейнеке предпочитал не давать внятного ответа и часто рассказывал взаимоисключающие истории о своем прошлом (благо, ловить его на лжи не смел никто). О нем ходили чудовищные слухи, однако в добрых компаниях он вдруг представал совершенно обычным праздным кутилой, веселым демагогом и отвязным остряком.

Темные маги испытывали к нему будоражащую смесь восхищения, страха, почтения и брезгливости, как к ожившей плотоядной рептилии из Мезозойской эры. Но, все же, считали Рейнеке скорее первым из людей. Светлые фанатично ненавидели и боялись его, решительно веря в его адскую природу. Правительства и деловые круги всех стран знали о его существовании и порой в глубочайшей тайне заключали с ним договоры.

Он не стремился к власти над миром, не был одержим никакой идеей, он ничего не хотел и ничего не ждал. Он просто жил, неведомыми способами продлевая свой бесконечный век.

– Сейчас я бы мог произнести кучу словесного мусора в адрес нашей замечательной компашки, – развязно заговорил нечеловек. – Н-но… откровенно говоря, я уже не в том состоянии. Дорога и вино – убийственная смесь…

– П-прошу вас! – засуетился Коллингвуд, уступая свое место во главе стола.

– О нет, не стоит. Налейте мне чего-нибудь похолоднее и давайте, рассказывайте, у кого что нового!

Наступила недолгая пауза, в течение которой никто не решался подать голос.

– Портер! – Рейнеке ткнул пальцем в молодого адвоката, мечтавшего о сенаторском кресле. – Вы прямо горите.

Джордж Портер и правда сиял, как школьник, подготовивший блестящий реферат.

– Сэр, я лично провел исследовательскую работу и нашел неопровержимые доказательства того, что люди с волшебными способностями представляют собой отдельный биологический вид, новую ступень эволюции, опередившую эрмов примерно настолько, насколько те опережают неандертальцев.

– Забавно… то есть интересно. Только не читайте ваших лекций американцам: они будут в бешенстве, узнав, что кто-то в чем-то посмел их опередить.

– Если позв…

– Позже.

Коллингвуд, ломая от волнения пальцы, подошел к Рейнеке, который покачивался на своих журавлиных ногах, с кривой ухмылкой на лице.

– Ну?

– Он г-готов?

– Кто?

– Дэрри!

– Э-э?

– Мой г-гомунк-кулус!

– Ах вот оно что!

Коллингвуд блаженно забулькал и захихикал, потирая ладони.

– О-он па-п-прекрасен.

– Ведите нас, доктор! – скомандовал Рейнеке. – В лабораторию!

Хозяин, почетный гость и толпа человек в двадцать шли по бесконечным комнатам и коридорам особняка. Рейнеке чуть припрыгивал, звонко стуча каблуками и напевая мотив из оперы «Паяцы».

Лаборатория мистера Коллингвуда представляла собой длинное, лишенное окон, помещение, сплошь заставленное стеклянными ящиками с заспиртованными в них, неудавшимися шедеврами заядлого алхимика-самоучки. Некоторые из них напоминали земноводных, иные рептилий, третьи имели сходство с человеческими младенцами.

– Вот, – выдохнул Коллингвуд, доставая банку с живым, бледным тельцем внутри, одновременно похожим и на лягушку, и на человеческий эмбрион.

Крохотный, как у рыбы ротик существа беспрерывно двигался, выпуклые, слепые глазенки уже приоткрылись.

– Его з-зовут Д-дэрри!

Рейнеке бесцеремонно выхватил банку у Коллингвуда и повертел ее в руках.

– Он некрасив.

– О-он ещ-ще маленький, – опешил Коллингвуд.

– Он не будет красив, – небрежно возразил Рейнеке. – Пальцы не оформятся… Нельзя взращивать то, что ущербно изначально – золотые слова Арнальдуса де Виллановы.

– Я н-не с-с…

– Питер… Кстати, где он? Ваш маленький помощник дворецкого – это Эверест вашего творчества. Все остальное – куча убитого времени и переведенного белка. Я же советовал вам бросить гомункулов и заняться палингенезом? Советовал?

– Эт-то м-мой л-лучш-ший эк-кземпляр!

– Нет, это издевательство над природой.

Рейнеке уронил банку на пол, и та разлетелась брызгами. Дэрри заерзал в предсмертных судорогах посреди расползающейся лужи и осколков стекла.

– О-о-о… – застонал Коллингвуд, дрожа и опускаясь на колени. – Н-нет!

Его лицо мучительно сморщилось, в глазах заблестели слезы.

– Д-дэрри-и!

– Возвращаемся к застолью! – не глядя на него, скомандовал Рейнеке.

Спустя полчаса собравшиеся стали растекаться из гостиного зала по всему особняку.

Рейнеке развалился в кресле у пылающего камина в окружении ловящей каждое его слово экзальтированной юной публики. Подростки были от него без ума. В отличие от родителей, чистое зло прельщало их, прежде всего, своей чистотой, а не какими-то мелкими сопутствующими выгодами.

– Еще раз повторяю, это не дьявол! – вяло оборвал Рейнеке одного из говоривших. – Ну не дьявол, понимаете? Тот, кого вы называете «дьявол» – это ничто иное, как наш настоящий бог. А «бог» – это такой парень, которому на все наплевать уже добрых тринадцать миллиардов лет. Молитесь тому, кто о вас хотя бы знает!

– Но сэр… – начал шестнадцатилетний веснушчатый паренек с горящими глазами.

– Можете мне верить, я говорю его устами! Да-да… Если угодно, я марионетка, натянутая на его мощную длань!

– Так, что у нас сегодня в э-э… приоритете? – промолвил Рейнеке, уже обращаясь к самому себе. – Доклад Портера на тему «какие мы молодцы», познакомиться с нашим дорогим суицидальником из Лондона, слепая овечка и… конечно же, игра! Да… Игра, во имя которой мы все здесь, собственно, и собрались!

Многие, прежде ни разу не бывавшие на съездах «Крысиного короля», молодые люди изумленно округлили глаза.

– Игра… – сладко повторил Рейнеке. – Мы… собрались здесь… чтобы… славно и весело провести время!

Карлик Питер принес ему новый бокал на золотом подносе.

– Спасибо, малыш.

– Да, да! – Продолжил Рейнеке. – Или кто-то по скудоумию решил, будто мы съехались сюда, чтобы петь гимн, хлопать в ладоши и слушать пламенные речи о том, насколько темная магия выше, чище, древнее и благороднее светлой?

Он расхохотался, расплескав вино на ковер. Половина присутствующих тут же начала заражаться его смехом.

– Эти идиоты! – визжал Рейнеке, не в силах отдышаться. – Они… ха-ха-ха! Именно этим и занимаются… Мо-хожете представить?!

– Вы про розенкройцеров? – спросила белокурая девица, скаля жемчужные зубы.

– Про розенкройцеров, хах… про масонов, про иллюминатов – про все эти инквизиторские секты, черт бы их задрал! Сборища ментальных кастратов, идейных рабов и чокнутых фанатиков, возглавляемых выжившим из ума старичьем. Клинические психи на защите добра и веры! Хе-хе!

– Пол! – он поманил пальцем робкого юношу с вытянутым лицом. – Иди сюда! Ты внешне очень похож… А теперь, приклони колено и поцелуй ручку гроссмейстеру ордена! Ты же хочешь стать моим рыцарем? Ну-у?

Теперь уже хохот одолел весь зал.

– Они тонут в своем вождизме! Опускаются все глубже во времена египетских фараонов! Наслаждаются этим! – продолжал Рейнеке, подавляя смех. – И при этом искренне удивляются, почему же им никак не удается победить? Почему же от их ползанья на коленях тьма не отступает? Ох уж эти рогато-копытные стада!

– Должно быть, в этом и состоит вся горькая ирония их борьбы, – заметила белокурая барышня. – Чем сплоченнее они себе кажутся…

– Тем легче мне с ними разделаться! – подхватил Рейнеке. – Совершенно верно, дорогая Лили! Вам ведь уже рассказывали, что такое чары террора? Когда твои боевые возможности прямо пропорциональны А. готовности твоих врагов поверить в них и Б. их способности, а точнее неспособности думать и действовать самостоятельно. Для миллиона рабов я стану всесильным божеством, грозным Шиутекутли, извергающим лаву и пепел на толпы мечущихся в панике дикарей, для одного свободного человека…

Он замолчал, споткнувшись о неожиданное сомнение.

– Естественно, свободный человек сдохнет также, как и раб. Но он, по крайней мере, будет иметь куда более адекватное представление о пределах моей мощи. Это делает ему честь.

– То есть, вы можете запросто свести с ума и уничтожить целую армию?

– Конечно. Я просто окуну их в реальность их кошмарных снов. Реальность – штука очень субъективная, просто потому что, какова она есть на самом деле, не знает в точности никто. А значит, никто ни черта не поймет, когда его персональный мирок вывернут наизнанку и предъявят ему кишками наружу, хе-хе! Но главную часть работы эти бедняги сделают сами…

Публика завороженно проглотила дыхание.

– Сами! Когда откроют мне доступ к своим сокровенным мыслеформам. Я позаимствую их ментальные силы для своих чудес. То есть, образно говоря, устрою им прогулку в ад за их же счет.

Никто не посмел сдержать смех.

– Разве можно говорить о какой-то ментальной силе у эрмов? – хмыкнул веснушчатый. – Как будто она у них есть.

– Разумеется, она у них есть. В разжиженном виде, но… вполне удобоварима.

Рейнеке поднялся с кресла и, не произнося лишних слов, неверными шагами двинулся назад в гостиный зал.

Прежде наполненный ярким светом, зал теперь тонул в уютно-сонном малиновом сумраке, создаваемом глухим сиянием настенных кенкетов. Среди немногочисленных, не нашедших в себе сил встать из-за стола гостей, появились те, кто как-то малозаметно, точно тени проскользнул в особняк следом за Рейнеке. Его эпизодические «друзья».

В углу на бархатной софе уединенно и сосредоточенно сидел пожилой джентльмен в сером поблескивающем смокинге, идеально вторящем металлическому цвету его лакированной шевелюры. С гладко выбритым, не лишенным приятности, но при том каким-то неестественно каменным лицом, украшенным резким сорочьим носом и близко посаженными оловянными глазами, он напоминал ни то вспыльчивого университетского профессора, ни то радикального мыслителя, бредящего революцией, ни то талантливого актера, мучительно вживающегося в непростую роль.

У окна с рюмкой водки стоял одетый в истрепанный, совершенно непрезентабельный костюм скромный длинноволосый бородач средних лет с высоким лбом и большими, печальными, полными какой-то непроходящей детской чувствительности глазами. За все это время он не проронил ни слова.

Сидящий на софе пожилой джентльмен нехотя отвечал на вопросы подвыпившего долговязого юноши, который почему-то принял его за корифея политико-философских бесед.

– Почему вы отказываетесь пр-ризнать, что анархия объективно прекрасна?

– Потому что она прекрасна только для идиотов.

– Но ведь в условиях анархии человек познает себя! Только вкусив анархии, мы э-эм… можем ощутить ц-ценность свободы от цивилизации… то есть, наглядно видим все ее плюсы и минусы. Послушайте… вам никогда не приходило в голову, чт-то с-слово «анархист» на всех языках созвучно слову «антихрист»? Ведь сам Люцифер был, в некотором роде… ну…

– О чем вы говорите, какой антихрист, какая анархия?! – раздраженно мотнул головой джентльмен. – Юноша, остановитесь! У вас одна из худших форм опьянения, ваш мозг вам уже не принадлежит!

– Ч-что?

Улыбка сошла с губ молодого человека, на лицо легла тень, глаза утратили хмельной блеск и смотрели оскорбленно.

– Возьмите себя в руки и сохраните остатки достоинства! – злым резонерским тоном продолжил собеседник.

– Я всего-навсего с вами… Вы… в-вы не имеете права так со мной говорить!

– Почему? Потому что ваш папа ездит на «Роллс-Ройсе»?

– Да… к черту вас! – вспыхнул юноша и, резко развернувшись, направился к столу.

Джентльмен едва заметно улыбнулся краешком рта. Он обежал глазами зал и вновь остановил взор на обидчивом любителе истинной свободы. Наблюдать за ним было, все же, занятно.

Проползла минута.

– Юноша!

Юнец тревожно обернулся.

– Да, вы!

– Э-э… чего вам?

– Послушайте… – джентльмен тяжело вздохнул. – Подойдите ко мне.

Парень нехотя, но послушно подошел, не в силах победить дурацкую покорность, вызванную пьяным отупением.

– Простите меня, – сокрушенно помотал головой джентльмен. – Простите, я оскорбил вас… Я не хотел.

– Думали бы, перед тем как срываться! – с упреком бросил тот.

– Это видимо от того, что я смертельно болен. Понимаете… через полгода-год я буду кормить червей на кладбище, рядом с моею женой и сыном. Это очень тяжело принять.

– Ну а мне-то что?

– Вы готовы меня простить? – спросил джентльмен, виновато улыбнувшись и жалко потупив взгляд.

Он вдруг в одно мгновение сделался несчастным стариком, у которого ничего не осталось в жизни.

– В следующий раз не надо хамить, когда с вами общаются.

– Да, да, конечно… Вы прощаете меня?

– М-м… н-ну ладно.

– Давайте пожмем руки?

Он вытянул свою бледную паукообразную кисть с растопыренными пальцами.

– Э-э…

– Это очень важный ритуал!

Молодому человеку такая мысль явно пришлась не по вкусу.

Он приподнял руку, скорее для предостерегающего жеста, чем для пожатия. Извинявшийся мигом вцепился в нее, жадно стиснув пальцы.

– Э-э!

Парнишка хотел выдернуть руку, но ничего не получилось.

– Что за?!

По лицу старика расползлась гнусная улыбка. Не моргающие глаза стали безумными и плотоядными, как у крокодила, затаившегося в речной грязи.

– Ну-у? – мягко протянул он.

– С ума спятил?!

Его рука, как клешня, сдавила пальцы юнца с такой дикой силой, что у того перехватило дыхание.

– И что же… – страшно, будто в трансе произнес он бескровными губами. – Что же теперь ты намерен делать?

Стоявший у окна грустный бородач иронично-сочувственно заулыбался, наблюдая за сценой.

– Может, маму позвать, а?

В зал вошел Рейнеке, и сумасшедший тотчас ослабил хватку.

Юноша, высвободив руку и яростно выплюнув: «Сволочь!» поскорее ретировался из зала.

– Если вам когда-нибудь доведется выпустить джинна из лампы, не раздумывая, сию секунду падайте перед ним ниц и клянитесь, что готовы исполнить любые его желания, – говорил Рейнеке, подходя к столу и валясь на стул. – Дух потребует от вас какую-то символическую мелочь, например, плюнуть на могилу его врага, и уберется восвояси. Только так! Любой, кто вздумает просить что-то у джинна – уже не жилец!

– Вы такой мудрый! – трепеща и улыбаясь одними деснами пролепетала субтильная барышня в высокой прическе.

– Неискренне! – усмехнулся Рейнеке.

– Ну что ж… – сидевшая за столом Иоганна выгнула свою змеиную спину и положила подбородок на скрещенные пальцы. – Тогда скажите мне, о превеликий…

Все устремили на нее изумленные взгляды. В тоне, которым было сказано «превеликий», не звучало ни грамма почтения.

– С каких пор вам, карикатурному сказочному злодею, стало казаться, будто вы достигли всех вершин?

У всех разом перехватило дыхание. Лицо Рейнеке вытянулось, брови взобрались на лоб.

– Иоганна… Я не понимаю вас. Почему злодей? Я злодей? Кто-нибудь из сидящих здесь считает меня злодеем?

Он обежал присутствующих насмешливо-виноватым взглядом. Все послушно замотали головами.

– Я авантюрист! Впрочем-таки, да, мой образ содержит элементы карикатуры и фольклорного гротеска. Я даже умею эффектно хохотать по всем законам театрального искусства. Но злодей… Разве я ненавижу кого-нибудь?

Зал вновь замотал головами и отозвался неуверенными «нет».

– Может быть, я желаю кому-то зла? Может быть, я жажду власти, мести, богатств, всеобщего поклонения? Может, я одержим идеей построить новый мир, начать великую чистку, сокрушить святыни?

– Пьяная стерва! – проворчал Себастьян, сверкнув на Иоганну глазом.

– Да если б я только умел ненавидеть род людской, как наш, всеми любимый Иисус! – воскликнул вдруг Рейнеке, вскочив из-за стола.

Его зрачки с маниакальным бешенством уставились в лукаво-презрительные глаза Иоганны.

– Иисус копил в своем черном сердце ненависть, едва появился на свет! Это же ясно, как день, стоит лишь открыть Евангелие! Он ненавидел все-ех! Всю эту цивилизацию, всех ее выкормышей, от мала до велика! Он открыто говорил, что устроит Иерусалиму плач и зубовный скрежет! Говорил? Говорил! Неважно, что не сам. Он пришел в мир с мечом, дабы разделять, а не объединять, помните? Это он шантажировал свою паству: отрекитесь от родителей, пусть помрут в голоде и одиночестве! «Возлюби ближнего своего» относилось только к товарищам по секте! Хе-хех! Черт подери, он даже смоковнице не смог простить, что та не плодоносит! Какое вредное дерево! Дай, я тебя прокляну, сатанинское ты отродье!

Епископ Атчерсон побледнел и крепко зажмурил глаза, отчаянно сопротивляясь чему-то в своем сердце.

– И, конечно же, он понимал, что месть человечеству стоит того, чтобы ради нее быть вздернутым на крест. Бог-отец назначил цену, сын божий согласился. Ад валорем! Ну и… через пять веков античный мир отбросил копыта. Причем, если кто не в курсе, конец его настал не в каком-то политико-социально-философско-лирическом смысле, а в совершенно прямом: 536 год был тем самым концом света, когда землю накрыла ледяная мгла, когда чума сожрала Византию, а викинги отрепетировали свой долгожданный Рагнарек. Наш человеколюбивый равви сознательно устроил одну из величайший исторических катастроф, вверг Европу в тысячелетний хаос, за что ему до сих пор ставят памятники! Правда, чаще не ему самому, а средству его унижения и умерщвления. Но, что поделать – эстетика!

Рейнеке поднял бровь и щелкнул пальцами.

– Дети, задание! Нарисовать эскизы христианской символики, при условии, что Иисуса казнили каким-то другим способом: виселица, плаха, клетка со львами и так далее. Напрягаем фантазию!

Наступило недолгое молчание. Игриво-самодовольный взгляд Рейнеке с удовольствием ощупал Иоганну, переместился на Коллингвуда, который все это время с серым от горя лицом, подперев голову, молча хлебал ликер в дальнем конце стола.

Коллингвуд тяжело взглянул на Рейнеке и спрятал взор в тени бровей.

– Вы не первый, кто хочет меня убить, Стюарт, – сладко произнес Рейнеке. – Надеюсь, что и не последний.

– Д-да… То-то-то есть, н-нет. Из-звините!

– А где наш… где Портер?

– Я здесь сэр! – послышался сзади вдохновленно-угодливый голос.

Джордж Портер как-то внезапно обнаружился в зале, хотя его не видели поблизости уже не меньше получаса.

– Вы подготовили какой-то доклад?

– Да-да. Вы окажете мне огромную честь. Если, конечно, вас и никого из присутствующих не затруднит мое…

– Ни в коем случае, – покачал головой Рейнеке.

– Диапроектор! – засуетился Портер. – Я привез его с собой. Не могли бы вы…

Один из лакеев, поклонившись, бросился исполнять указание.

Когда проектор был принесен и установлен (необходимости в слайдах не было: Портер транслировал свои мысли сквозь ментерецептивную пластину), на стене возникло изображение: загадочная, слегка отдающая шизофреническим бредом, панорамная картина, чем-то напоминающая по стилю Брейгеля Старшего.

– Дамы и господа, – обратился Портер к публике. – Эта картина была написана три века назад моим великим предком, Мирусом Старгейзером, (тогда еще понятия не имевшим, что его правнуки будут носить невзрачную и нарочито фальшивую фамилию «Портер»). Она исчезла задолго до моего рождения на свет, и если бы не спасительная технология воспроизведения фрагментов родовой памяти, то и вам никогда не довелось бы лицезреть этот потрясающий разум и сердце шедевр.

– Это аукцион по продаже живописи? – сонно поинтересовался Рейнеке.

– А-э… нет, – испуганно заморгал Портер.

– Тогда к сути… пожалуйста.

По лицу адвоката тенью пробежала чисто подростковая растерянность вперемешку с обидой. Но в следующий миг он овладел собой.

Вступление, посвященное религиозным гонениям на семью потомственных звездочетов, вынудившее их бежать из страны и сменить фамилию, пришлось скомкать до двух предложений.

– Держу ли я на них обиду? О нет! Во многом мы были виноваты сами! Маги… К слову, почему именно маги, когда существует множество других славных наименований нашей (да, да, не побоюсь этого слова!) расы? Слово «маг» пришло из древнего Ирана. В Европе нас называли друидами. На севере вайделотами. В Индии шраманами. Кто-то считает наши способности благословением, кто-то проклятием, источником громадной силы и причиной вечного страха и непонимания, искони окружающих нас, подобно едкому дыму. Мы могли бы властвовать над миром, однако нас слишком мало. В дохристианские, а точнее даже в доантичные времена именно мы были непререкаемыми хранителями основных знаний о мире. Мы играли ключевые роли в жизни древних государств, имели колоссальный авторитет и никогда ни от кого не скрывались. Наша мощь стала угасать по мере развития точных наук.

Рейнеке, не сказав ни слова, вновь пронзил Портера взглядом, дав понять, что суть по-прежнему слишком далеко.

Портер слегка покраснел, его воспоминания в луче диапроектора (зарисовки из жизни магов прошлых тысячелетий) начали тускнеть и подергиваться.

– В-впрочем, была и другая причина. Причина весьма болезненная для нашего самолюбия. Самый яркий пример того, что происходит, когда волшебник получает в свои руки абсолютную власть, можно найти в истории Персидского царства. В период, ставший отправной точкой краха авторитета магов и начала первых масштабных гонений на них. В 522 году до нашей эры мидийский маг Гаумата возглавил государственный переворот и на полгода стал полноправным властителем Персии. Преисполненный честолюбивых замыслов, он ввел ряд законов, мгновенно принесших ему народную любовь. И все же, его свержение и гибель не заставили себя ждать. Почему? Принято считать, что он ополчил против себя знать, лишив ее привилегий, и это действительно было так. Однако, что помешало ему заблаговременно раскрыть заговор, и почему никто из собратьев-магов не пришел ему на помощь?

– И почему же? – Рейнеке криво улыбнулся и сделал выразительный жест, как бы проматывая вперед часть лекции.

Глаза Портера полыхнули бессильным раздражением.

Образ на стене стал кривиться и извиваться, словно превращаясь в дым.

– Гаумата искал заговор в рядах магов, которых опасался особенно, потому что меньше всех им доверял. А гибель пришла не от них! Эту ошибку: бояться своих больше, чем чужих, в той или иной степени повторяли все носители волшебного дара, когда-либо оказывавшиеся на вершине власти. Будь то откровенные злодеи, такие как папа Иоанн XII и князь Влад III Цепеш, или же мудрый и благородный царь Соломон, проживший прекрасную жизнь, но ни на йоту не доверявший себе подобным, и предпочитавший им общество духов. Мы все, без исключения, подвержены тлетворной силе врожденного магического эгоизма, мы не любим друг друга больше, чем любая другая социальная общность на Земле! В ранние эпохи адекватное восприятие своих способностей и четкое виденье цели в жизни, позволяли нам чувствовать себя единым целым. Но эти времена давно в прошлом. Именно поэтому наша раса так зациклена на заключении всевозможных договоров, а, по сути, на взаимном шантаже. Кордхибран, придуманный тысячу лет назад, стал тем самым незримым судьей и палачом, которого мы воздвигли над собой, дабы он не давал нам вгрызться друг другу в горло.

– И что же вы предлагаете? – усмехнулась леди Хантингтон. – Создать еще одну секту, по образу и подобию этих болванов, именующих себя светлыми?