Элизиум. Рок

– Да… Доброе утро!

Морель криво уселся на услужливо выдвинутый горничной стул, чуть не угодил локтем в тарелку с овсяной кашей.

– Я не голоден. Кофе!

Он протер глаза.

– Как п-провели ночь?

Напротив него, ссутулившись, сидел уже виденный им однажды полноватый человек, с каким-то отчаянно-жалким, конвульсивно дергающимся, точно готовым в любой момент расплакаться, лицом. Брови съехались неровным домиком, виноватая кривозубая улыбка навевала мысли о гротескных иллюстрациях из детских книжек.

– О! П-простите! Я н-не т-то имел в в-виду, – тут же испугался хозяин дома, замахав руками. – Я х-хотел лишь уз-знать, ка-как вы спали?

«Заткнись!» – мысленно потребовал Морель.

Он презирал заик.

В мозгу по-прежнему стоял терпкий дурман. Стоило лишь качнуть головой, и муть, поднявшись густым облаком, заволакивала остатки мыслей.

– Вполне. Она была… прелестна.

– Э-ы к-кто?

– Ну эта… змееподобная… Как ее?

Коллингвуд озадаченно вытянул лицо, став чем-то похожим на изумленно-грустного переевшего Пьеро.

– Эта…

«Не могла же она мне привидеться?» – промелькнула смутная догадка. – «Или могла?»

– Неважно. И вообще, раз уж я начал убивать себя, может, вы как-нибудь избавите меня от ваших расспросов?

Морель ощущал раздражение. Его вдруг взбесило, что кофе до сих пор не подан, а перед ним еще стоит эта дурацкая каша с желтыми разводами масла и вяло вьющимся паром. Воспоминание о раздавленном годе жизни стиснуло сердце когтистой лапой.

– Свои деньги вы получите до последнего пенни, мистер Коллингвуд. Так что не стоит устраивать спектакль человеколюбия…

Наступило минутное молчание. Было слышно, как хозяин нервно стучит ложкой, точно стараясь заесть скверное впечатление от разговора.

– Простите, у меня… Я как будто встал не с той ноги, – несколько смягчившись, промолвил Морель, когда кофе был принесен.

На смену убаюкивающей муторности приходил свежий утренний подъем.

– Н-не ст-тоит, это й-я виноват.

– Ко мне в видениях… или наяву являлась одна татуированная особа. Она реальна?

– Э-э… в-вполне возможно. Меня же н-не было д-дома в тот день.

«Странно…» – подумал Морель.

– А у вашего дворецкого… его зовут Себастьян, так?

– А-а да.

– У него вроде бы есть мелкий помощник-карлик.

Существование желтокожего гомункула Питера вдруг показалось Морелю еще менее правдоподобным, чем визит женщины-змеи.

«Таких существ на свете просто не бывает. Он же даже не человек!»

– А Па-питер! Д-да, он-н с-служит здесь.

– Хм…

– Я п-причастен к е-его созданию, – не без гордости признался Коллингвуд.

Мореля передернуло.

Хозяин озарился улыбкой и три раза хлопнул в ладоши.

Сперва Морель решил, что он таким образом зовет прислугу. Но очень скоро из коридора донесся частый, звонкий топот детских ножек, и Мореля передернуло второй раз.

– Нет!!! Я не желаю его видеть!

– О-о, па-па-па-простите!

«Господи, он же обещал его запереть…»

Морель уставился в кофейную чашку, сделал из ладоней шоры, чтобы не осквернять свой взор.

Он слышал, как, щелкнув, приоткрылась дверь, и Коллингвуд, отчаянно шикая и взмахивая руками, велел Питеру исчезнуть.

– Черт побери, я разорву договор и оставлю вас без гроша! Если еще раз… Вам ясно?

– А… м-м… Я п-приношу в-вам с-св-вои…

– Извинения! Да-да-да!

Морель брезгливо пригляделся хозяину, прикидывая, каким образом этот корчащийся пингвин мог быть «причастен» к созданию того, что только что стояло в дверях.

«Каббалист, декадент… к тому же, явно недоразвитый… До какого дна скатился этот урод?»

– А, кстати, где ваша семья? – Морель вспомнил, что перед ним, как он прежде был уверен, сидит семейный человек.

– Д-дети ра-разъехались, ж-жена в п-пансионате… лечится от д-депрессии. Ма-матушки н-нет уже т-три года.

Лицо Коллингвуда на мгновение исказилось мучительной тоской.

– Если честно, сперва я подумал, что само ваше приглашение – какой-то мерзотный трюк. Особенно, когда мне пришлось переплывать реку на лодке. У вас же не так все скверно с финансами, почему вы не почините мост, не отреставрируете дом, не вырубите эти чертовы кусты?

– Они бы н-не одобрили, если б я эт-то сделал, – прикусив губу промолвил Коллингвуд, многозначительно обводя взглядом зал.

Морель чуть не спросил: «Кто – они?» но догадался, что полусумасшедший мистик боится населяющих дом духов. Вполне логично для такого персонажа.

Стенные часы глухо пробили полдень.

– Н-не х-хотите по-поохотиться на уток? – вдруг оживился хозяин. – Или у-увидеть ок-крестности?

– Нет. Послушайте… А как это работает? Я про эфтаназию, – Морель пристально посмотрел собеседнику в глаза, вспомнив, что из-за отупения все это время упускал из виду самое важное. – Эти золотые шарики в моей спальне, они что содержат смертельный яд в крохотных дозах?

– О-о нет!

– А что же это тогда?

– Это г-годы вашей жизни.

– Серьезно?

– Д-да!

«Нет, его не выведешь на чистую воду», – подумал Морель. – «Он сам верит в свой бред!»

Он вдруг разразился отчаянным хохотом и врезал ладонью по столу.

– Я же сдыхаю, черт меня дери! Совсем из головы вылетело! Там-там-тадам!

Он пропел похоронный марш и в блаженной муке уставился в потолок.

– Идиотам не понять…

– М-может быть, от-ткажетесь?

– Вам не нужны деньги?

– М-м…

– Я уже все решил! Если вас гложут сомнения или совесть свербит, вызывайте мне машину, и я сваливаю! Лучше уж накуриться вусмерть в опиумном баре, чем жрать тут вашу овсянку и слушать декадентские причитания!

Он почувствовал, что перегнул палку: Коллингвуд был готов расплакаться.

– Не принимайте близко к сердцу.

Хозяин чуть слышно отхлебнул кофе, глядя на Мореля, как провинившийся первоклассник на сурового учителя.

Дело, разумеется, было не в деньгах. Просто владелец дома был ничтожеством с маленькой буквы, психологическим лилипутом, жаждущим видеть исполина в каждом встречном.

– Вы ведь можете представить себя на моем месте? – продолжал Морель, – Хотя… вряд ли можете.

– А-э м-мистер М-морель!

– Да, что?

– Через т-три недели, е-если вы ос-станетесь, у нас б-будет пя-пятидесятилетие нашего к-клуба. П-приедет много гостей с-со всего света. Я по-почту з-за честь, если…

– Составлю вам компанию?

– Ага.

– Ну… Впрочем, почему бы нет?

– К т-таким, как вы м-мои д-друзья питают о-оч-чень большой интерес.

– А что за клуб?

– Н-не могу вам с-сказать.

Морелю представился скучный сектантский обряд: черные балахоны, пентакли, факелы, загробный голос медиума.

«Почему бы и нет? Что я здесь потеряю, кроме своей жизни?»

– Познакомлюсь с вашими ведьмами.

– Кхи-кхи-кхи! – восторженно давясь, захихикал Колинвуд, пряча голову в плечи. – Они в-вас н-не разочаруют.

– Если доживу. Скажите прислуге пусть наведет у меня порядок. Пойду, прогуляюсь.

Морель встал из-за стола.

Крысиный король

Дни проносились, как вагоны экспресса. Морель уничтожал шарики один за другим, предаваясь всепоглощающим, все более сумасшедшим наслаждениям, которых прежде не мог нафантазировать даже в самом смелом бреду.

В свободное от страстей время он мрачно шатался по дому и окрестностям. Болтал с Коллингвудом, хамил Себастьяну, хватал за талию молодую горничную, имя которой почему-то никак не мог запомнить. Периоды безмятежной апатии сменялись взрывами злости и наплывами предсмертной хандры.

Что определенно радовало Мореля, так это хорошее самочувствие и ни на йоту не меняющееся отражение в зеркале.

«Старость – вот истинный монстр! А не смерть…»

Постепенно частые погружения в мир грез начали воздействовать на разум Мореля, вводя его в полупьяное, расслабленное состояние. Это было именно то, к чему он стремился. Если бы кто-то теперь сказал Морелю, что на него готовится покушение, и за любым кустом может прятаться вооруженный убийца, это показалось бы ему крайне оригинальным и даже забавным.

Однажды, гуляя по деревне, Морель пнул тявкнувшую на него таксу так, что та отлетела на два метра, вызвав истерику у пожилой хозяйки. Ничего, кроме игривого желания пнуть напоследок саму хозяйку в его сердце не проснулось.

Что слегка тревожило Мореля так это последняя часть договора, согласно которой его напоследок должны были еще и как следует удивить. Он понимал, что в его текущем состоянии удивляться больше нечему и незачем. Это все равно, что пытаться рассмешить профессионального клоуна или разжалобить матерого палача. Однако, если этот пункт не будет выполнен, все полетит к чертям, и придется еще какое-то время влачить свое существование в этом убогом мире с чувством неоконченного дела.

– А ваши завтрашние гости, надо полагать, тоже любят кататься на лодочке? – вяло спросил Морель, пока Коллингвуд, скрипя уключинами, неумело греб к берегу.

– Н-нет, о-они п-предпочитают другой сп-пособ.

– И какой же?

– Вы м-можете ув-видеть завтра, – дергающееся лицо Коллингвуда вновь исказилось гримасой улыбки. – П-после восьми в-вечера.

– Интересно…

Морель так ничего и не увидел, потому что проснулся в одиннадцать. Если бы не спонтанный дневной сон, его глазам представилось бы в тот вечер интереснейшее явление. В густых сумерках, когда в лесной чаще визжали сипухи, а над горизонтом сияла багряной монетой полноликая луна, к рухнувшему мосту один за другим съезжались дорогие автомобили и солидные конные экипажи. Выходившие из них, прекрасно одетые люди, сверкая бриллиантами, постукивая тростями и непринужденно болтая, направлялись к провалу моста. Стоило им достигнуть края, как мгновенная зеленая вспышка в долю секунды перемещала их на другой берег, где они столь же спокойно продолжали путь. Каждого из них, традиционно склоняясь, приветствовали на ступенях дома Себастьян и Питер.

Клуб «Крысиный король» (названный так вопреки воле сорока восьми из сорока девяти его членов) отмечал свой полувековой юбилей. В самом главном, сверкающем едва ли не дворцовой роскошью зале горела многоярусная люстра и деликатно-тихо услаждал слух невидимый оркестр. Многометровый стол ломился от великолепных, точно нападавших за вечер с неба, дымящихся блюд, холодных закусок и изысканной выпивки на любой вкус. Занятые делом официанты в белых фраках и облаченные в красное, застывшие у дверей лакеи в париках дополняли картину.

– Д-доб-бро п-пожаловать! П-прошу! – Коллингвуд в черном тесном фраке (теперь уже до карикатурности похожий на огромного пингвина) с зардевшимся лицом горячо приветствовал каждого из гостей.

Все происходило до странности обыденно: ни торжественных речей с фанфарами и овациями, ни хорового пения гимна, ни даже громких тостов не прозвучало в этом, как будто созданном для праздничного сотрясания воздуха, зале. Все прекрасно знали друг друга, а также то, что их общее дело (если это можно было назвать делом) не стоит каких-либо упоминаний. Поглощение яств и напитков, разговоры о политике и курсах акций, кокетливые сплетни и самодовольные рассказы о семейно-светской жизни – все, что занимало гостей.

Мистер Коллингвуд, преисполнясь нежности, смотрел в застывшие молочно-голубые глаза своей племянницы: слепой от рождения полу-альбиноски по имени Селена. Болезненно-хрупкой девушки лет двадцати семи, с тонкими чертами лица и бледным, чуть розоватым оттенком кожи, чем-то напоминающим речной перламутр.

– Сч-частье д-для меня – это к-когда вы не ст-традаете, Селена!

– Спасибо.

– Я-а н-надеюсь, ч-что ваш п-папа еще приедет к-к нам здоровый и па-полный сил.

– Благодарю вас, дядя.

– Он при смерти, Стюарт, и вы это прекрасно знаете, – с железным спокойствием произнесла бабушка Селены: высокая, чем-то похожая на мрачную, оставшуюся от разрушенного замка, башню, седовласая особа с резко отточенным профилем и высокомерным, пронзающим взглядом хищной птицы.

Она неподвижно стояла в закрытом, глухом, словно сутана, черном платье, скрестив на плечах костлявые кисти белых рук. На ее груди по-старинному тускло поблескивал крупный изумрудно-сапфировый кулон в оправе красного золота, явно не догнавший моду на три-четыре столетия.

Рядом с облаченной в светлое платье Селеной она напоминала ночную мглу, неуклонно следующую за туманным осенним днем.

– Я н-не хотел б-бы в-в это верить, – помотал головой Коллингвуд.

Он осторожно взял Селену за тонкие пальцы.

– Б-буду ок-казывать вам па-помощь, ч-чем смогу.

Селена в который раз скромно поблагодарила любимого дядю.

Они вернулись за стол, обитатели которого уже давно разбились на группы по интересам и коротали вечер в пьяных остротах и ехидных откровениях. Молодежь, приехавшая с родителями, разбежалась по комнатам особняка. Кто-то отправился в бальный зал. Кто-то к ломберным столикам и бильярду.

– Можете не сомневаться, господа. Теперь, когда этот гаденыш О’Хиггинс убит, Ирландия вспыхнет вновь! – говорил, поглаживая седые усы грузный полковник с раскрасневшимися щеками, чьи серо-стальные глаза с легкой, почти вальяжной свирепостью поблескивали из-под мохнатых бровей. – Теперь республиканцев будут резать на каждом шагу и вешать на столбах. Они еще не знают, что такое настоящая гражданская война, но скоро узнают.

– Ну, в таком случае, друг мой, вам не о чем переживать, – осклабился поджарый, лысеющий, с лицом серым от щетины (несмотря на тщательную выбритость) коммерсант из Бирмингема.

Он поднял бокал, сверкнув рубиновым перстнем.

– За то, чтобы перезревший ирландский плод поскорее упал к вашим имперским сапогам!

– Да, будь моя воля, я бы не дожидался. Покончил бы в три дня с этим недогосударством! Н-нация ублюдков и дегенератов… – глубокомысленно и зло проскрипел полковник, глядя в мрачную бездну своих фантазий.

– Полковник Гиббс! – вспыхнула остроносая молодая дама, с торчащим из светлых, завитых волнами волос черным пером и столь же черными пятнами вокруг глаз. – Сколько можно просить вас держать это при себе! У нас интернациональное сообщество, а не милитаристский кружок угорелых патриотов! Вы сами прекрасно знаете: вы здесь в ином статусе!

– Да, старина, послушайте, что говорит наша прекрасная графиня, – густой бас сидевшего рядом толстяка обдал полковника коньячным перегаром. – Вы сами сейчас за-амечательно общаетесь с германцами, хоть они и не раз покушались на вашу жизнь. Ваш национализм до тошноты избирателен и непостоянен. Как ветреная женщина.

– Германцы не ничтожества, в отличие от… – хмуро пробурчал полковник.

– Кризис – вот, что сейчас важно, а не ваши наполеоновские пережитки прошлого! – донесся с другого конца стола резкий голос всклокоченного, сучащего под столешницей ногами коротышки – биржевого спекулянта без определенного гражданства и места жительства.

– Нет никакого кризиса, Берни, он тебе приснился! – усмехнулся коммерсант.

– Конечно! Завтра не будет грозы, потому что сегодня светит солнце. А вам напомнить, что на этот счет писал Мизес добрых двадцать лет назад? Он описал именно все то, что сейчас разворачивается прямо на глазах у толп изумленных недоумков. То, что взрывной рост в производственных отраслях, сегодня обеспечен только лишь искусственным снижением процентных ставок, вы, надеюсь, в курсе? Это же не может длиться вечно! Золотой стандарт, пусть даже ослабленный центральными банками, в конце концов, заставит задвинуть инфляционную политику. Знаете, что тогда будет? Какой из всего этого единственный выход? Я бы назвал это тоннель в конце света! Сейчас американцы пытаются отсрочить обвал…

Он подавился и впал в такой душераздирающий кашель, что его любовница и официант стали по очереди судорожно колотить его по спине.

– А, в сущности, что так мешает нам в это поверить? – сумрачно произнес епископ Атчерсон – седой, до женоподобности прилизанный и круглолицый, с юркими, вечно настороженными глазками и напряженным ртом. – Я понимаю, друзья, что, живя в эпоху аэропланов, радио и кинематографа, можно в какой-то момент безрассудно отдаться течению, забыв, что впереди пороги. Именно так все сейчас и живут. Но вы! Вы-ы… Как вы можете? Церковники пугают вас библейским концом – иные по слабоумию, иные, потому что боятся сформулировать, что в реальности несет для мира наибольшую опасность.

– И что же это, по-вашему, святой отец? – кокетливо поинтересовалась графиня Хантингтон.

– Романтики, оптимисты, светлоголовые теоретики и подобная сволочь, которая в последние годы народилась, как грибы после дождя, – вздохнул епископ, ковыряясь в десерте. – Я помню мир сорок лет назад, все были гораздо… богобоязненней, как я, по идее, должен профессионально выразиться. А на самом деле просто мудрее и осторожнее. Никто не орал, что, если убить десятки миллионов человек, войны на земле прекратятся. На того, кто заявил бы, что свободный рынок – это божий перст, ведущий мир в светлое будущее, смотрели бы, как на умалишенного. Что такое биржа? Перманентная массовая истерика, сошедший с ума муравейник, движимый инстинктом, но рвущийся за штурвал человеческой цивилизации. У нас был «Титаник» – сверхсовременный плавучий город, погибший в первом же плавании. И какой урок извлекли из его гибели все, кто называл его непотопляемым? Они взялись строить дирижабли: все больше, все выше, все быстроходнее. Эти небесные «Титаники»… Политика, экономика, искусство, семья – везде одно и то же. У нас под боком за десять лет вырос гигантский красный монстр, заливший кровью собственный флаг. Живое доказательство того, что бывает, когда сладкие галлюцинации ненадолго вытесняют реальность из мозгов людей…

– Качели! – воскликнула пожилая писательница из Франции (в прошлом журналистка патриотического толка), тряхнув кудрявой копной рыжеватых волос.

Гости перевели взоры на эту сгорбленную пиранью пира, не так давно известную всей Европе. В годы Великой войны именно она создала миф, будто немцы на полях сражений используют зубчатые «живодерские» штыки для истязания пленных. Ее усилиями страх и ненависть к немцам среди французских солдат выросли в разы.

– Простите?

– Любая прекрасная идея подобна качелям: чем сильнее запустишь их ввысь, тем больнее получишь по лбу.

– Ф самая точку, старая ты ф-ветьма! – пьяно прохрюкал германский барон с усами-перышками, в чопорном белом мундире довоенного стиля.

– Держитесь за магию, как за материнскую юбку. Скоро она останется единственным прибежищем разума и логики в мире! – провозгласил смазливый двадцатилетний адвокат, вундеркинд, гений красноречия, недавно переехавший в Штаты, чтобы, вопреки закону, сделать там карьеру сенатора.

– За магию, черт ее дери! – рявкнул полковник, поднимаясь со стула.

– За то, что делает нас особенными!

– За нашу силу!

– За высшую благодать!

В который раз над столом увлеченно зазвенели, плескаясь, янтарные бокалы.

Сидевшие по правую руку от Коллингвуда Селена и ее бабушка безучастно наблюдали бьющий фонтан всеобщего самодовольства. Коллингвуд застенчиво, ни с кем не чокаясь, поднимал свой бокал. Помня о своих речевых язвах, он уже давно мудро устранился от застольных прений и бесед.

– А вот и наше черное золотце! – раздался чей-то хмельной возглас с дальнего края стола.

Троюродная сестра Селены, черноволосая Иоганна, чьи татуировки и гипнотические чары так впечатлили Мореля, сверкнув белоснежной улыбкой (ничем больше не походившей на жуткий змеиный оскал) опустилась за стол и изящным жестом потребовала себе шампанского.

Несмотря на огромный интерес среди мужской половины, никто не попытался завести с ней разговор. Все знали, что Иоганна не говорит. Точнее говорит, лишь когда это нужно ей, а не кому бы то ни было еще. В глазах гостей эта странная особенность добавляла ей сходства с Селеной. Пусть даже ее немота, в отличие от слепоты сестры, не имела природных причин.

Где и как жила и чем занималась Иоганна, в точности не знал никто. Имелись сведения, что она уже в третий раз, под новым именем вышла замуж за очередного богатея ни то в Бразилии, ни то в Аргентине. Теперь ее избранник, по всей видимости, должен был в скором времени застрелиться или попасть под авто, завещав все свое состояние горячо любимой жене. Как и предшественники.

Бабушка Селены гневно поджала тонкую нижнюю губу, испепеляя Иоганну взглядом: та до сих пор ни единым движением глаз не выказала внимания родственникам.

– Он скоро будет здесь, – отстраненно-сладко сообщила Иоганна, осушив бокал. – Я чувствую…

– К-ка-как?! – первым встрепенулся Коллингвуд.

По столу побежал ошарашенный ропот.

– Мы его не ждали!

– Я точно слышала, что он не сможет…

– О, дьявол, как можно было ничего не сказать!

– Мне нужно подготовиться! Я всегда морально готовлюсь к таким встречам.

– Во-во ск-к… – дрожа от волнения, начал Коллингвуд.

Кто-то, не вытерпев, перехватил у него вопрос.

– Во сколько он прибудет, Иоганна?

– О-о… – Иоганна глубокомысленно подняла глаза к громадной пылающей люстре, потом перевела взор на двери холла. – Сейчас.

– Как?!

– Прямо сейчас.

Часы забили полночь. Смолк невидимый оркестр.

– О боже! – воскликнула графиня Хантингтон. – Я тоже чувствую его приближение! Ах! Пять! Шесть! Семь!

Она, как помешанная, принялась вдруг отсчитывать удары.

На десятом, вверху что-то пронзительно щелкнуло, и всех присутствующих накрыл мгновенный, поначалу совершенно непроглядный мрак.

– Одиннадцать!

Тяжелые шаги в холле.

– Двенадцать!

Двери с треском распахнулись. Послышались испуганно пятящиеся шаги лакеев и глухой звук огромной ноги, опустившейся на ковер.

Любой из сидевших за столом в этот миг проклял бы знаменитое пристрастие визитера к коварным шуткам и страшным сюрпризам. Но полночный гость был уже слишком близко.

Полковник, первый овладев собой, не без труда отыскал в кармане коробок и зажег спичку.

Перед ними стояла четырехметровая, отдаленно похожая на человеческую фигура, укутанная в черный балахон с противоестественно длинными, напоминающими птичьи лапы когтистыми пальцами и страшно тлеющими во тьме капюшона голубоватыми огнями глаз.

У всех перехватило дыхание.

– Он никогда не являлся в таком виде, – едва слышно шепнул Себастьян кому-то на ухо. – Что-то не так…

Коллингвуд попытался выдавить слова приветствия, но в итоге бессильно проглотил их.

Одна из сидевших за столом женщин истерично вскрикнула и рухнула в обморок.

– Господи, да что происходит?! Зачем вы пугаете нас? – судорожно затараторил коротышка-спекулянт.

Темная фигура медленно и безмолвно подняла свою громадную костлявую кисть.

Зло без маски

В следующий миг вспыхнул свет. Рубище упало с плеч монстра, и он превратился в трех размалеванных клоунов, сидевших друг у друга на плечах. Нижний умудрялся при этом стоять на двухметровых ходулях с деревянным ступнями, средний сжимал в руках две длинные палки граблеобразных «рук», а верхний держал на уровне головы два голубых фонарика.

– Аха-ха!

– Хо-хо!

– Хи-хи!

Воскликнули они по очереди, улетая в акробатическое сальто.

Всю следующую минуту клоуны носились, кувыркались и давали друг-другу пинка на глазах у ошарашенной публики.

Первым зааплодировал неизвестно откуда взявшийся среди гостей пожилой сухопарый мужчина, с обветренным лицом, тонким, почти карикатурным орлиным носом и ледяными бесстрастно-насмешливыми глазами. Зачесанные назад гривой серебристые волосы и, несоответствующий торжественности вечера, пестрый наряд с клетчатой жилеткой и старомодным пышным галстуком довершали специфический образ.

Господин резко встал из-за стола и, балетно пританцовывая, подлетел к беснующимся клоунам, смеясь и продолжая хлопать.

– Шедеврально! Бесподобно сыграно, ребятки! Вы всех тут поставили на волосы! Браво!

За столом понемногу начинали приходить в себя. Кто-то облегченно смеялся, кто-то вытирал со лба испарину, кто-то, вставая на ослабших ногах, кричал: «Рейнеке! Мы рады вам!»

Клоуны, разом повалившись на спины, также одновременно подпрыгнули, завершив свой номер долгим неподвижным стоянием в разных позах.

– Это достойно самой щедрой платы! – заявил тот, кого называли Рейнеке.

Он вынул из кармана горсть драгоценных камней.

– Как и обещал, я дам вам их столько, сколько вы сможете сожрать! Шарль – ты первый!

Клоун послушно раскрыл рот, по собачьи высунув язык.

Седой господин аккуратно скормил ему награду.

– Андре, давай ну! Сделай пте-енчика!

Второй клоун открыл рот, и следующая порция драгоценностей отправилась ему в глотку.

– Рафаэль!

Третий клоун заглотил аж полторы горсти камней, перед этим притворно прожевав их.

– Классные ребята! – вздохнул Рейнеке. – Познакомился с ними в Бельгии. Бродячие циркачи… Ах, пардон! Комические артисты.