Элизиум. Рок

– Я обречен мирозданьем делать лишь то, на что не имею права, – улыбнулся Рейнеке. – Вы еще проклянете меня.

Он отступил от баронессы, с шутливым сожалением кланяясь и разводя руками.

– Итак, друзья! – воскликнул Рейнеке, танцующей походкой выйдя на середину зала, как артист на сцену. – То, что ожидает вас сегодня, не сравнится по масштабам ни с одной из наших прежних забав! Сейчас мы впервые поиграем с… О, нет, нет, нет! Забудьте про сказочные видения! Отныне не будет никакой другой реальности, кроме той, что существует!

– Этой ночью… – он поднял палец. – (Хотя процесс игры выйдет далеко за пределы текущей ночи) мы поиграем с… человеческой судьбой! Вы изумлены? Казалось бы, чего в этом особенного? Разве не этим мы занимались уже не раз, оттачивая искусство шантажа и обмана в трудах и на досуге? Вы все увидите сами!

Он взмахнул рукой, и прямо в воздухе возникло и заиграло пылающее световое пятно, размером не уступающее экрану в кинотеатре. В следующий миг оно округлилось, приняв вид плоского белого часового циферблата с единственной, похожей на тонкое копье стрелкой. Вместо цифр на сияющем диске проступили написанные от центра к окружности человеческие имена. Их был не один десяток.

– Если кто-то из вас, дорогие собратья, горделиво полагает, что хуже нас в мире нет никого, я вынужден вас огорчить! Здесь приведены имена тех подлых, тщедушных и лживых созданий, рядом с которыми любой из сидящих здесь выглядел бы эталоном чести и благородства. Да… Есть на свете изумительная категория негодяев, искренне считающих себя хорошими людьми, слишком трусливых, чтобы принять собственную природу и уверенных, что их личный всепрощающий бог, конечно же, приготовил им персональное облачко в раю. Ничтожества, которым даже в кругах Дантовского ада не нашлось приличного места! Завистливые, как Каин, продажные, как Иуда, тщеславные, как Герострат и, при том, постоянно ноющие об уродстве и несправедливости мира вокруг. Смотрите! Сейчас эта стрелка сама выберет худшего из них для нашей предстоящей потехи!

Стрелка стартовала с «двенадцати», издав характерный глухой щелчок.

В зале повисло гробовое молчание. Все вглядывались в имена, каждое из которых на секунду вспыхивало огненным шрифтом, едва стрелка касалась его своим острием.

Даже русский поэт, который не имел членства в клубе и, вероятно, даже не понимал английской речи, почему-то стал беспокойно шарить пьяными глазами по фамилиям, точно боясь обнаружить свою.

Все еще сидевший на софе серый джентльмен застыл в каменной позе, вперив свои оловянные булавки глаз в одно имя (на остальные ему было плевать), преисполненный какой-то остервенелой уверенности и напряженного ожидания.

Стрелка продолжала свой медленный ход, неумолимым, зловещим эхом отстукивая каждый шаг.

И вдруг остановилась.

– Евгений Майский! – торжественно объявил Рейнеке. – Он же в прошлом Евгений Цветков! О-о, это любопытнейший персонаж, дамы и господа! Я общался с ним… Похоже, у нас сегодня ночь русских поэтов!

Циферблат преобразился в круглое окно, в котором замаячила физиономия человека лет тридцати, с высоким лбом, большими, вечно чего-то тревожно ждущими глазами и тонкой линией губ, над которой торчали довольно неестественные, точно против воли отращенные усы. Лицо невротика, безвольного труса и закоренелого эгоиста, сходящего с ума от своих страхов, маний и затаенной злобы на весь мир.

– Двенадцать лет назад, незадолго до большевистской революции я прибыл инкогнито в Москву (по договору с кайзером, я должен был помочь вывести Россию из войны). И мне попался он!

В «окне» теперь возник образ сидящего в кресле, внешне ничуть не похожего на Рейнеке, худого, совершенно лысого человека в черном фрачном костюме, цилиндре и черных очках на мраморно бледном лице. На колене у странного типа, свесив тряпичные ноги, сидела большая пальчиковая кукла с гривой серебристых волос и отворяющейся челюстью. Она-то, как раз, и унаследовала от Рейнеке его гротескные черты.

– Фантазм! – с восторгом выкрикнул кто-то из полумрака. – Ах, это вы!

Рейнеке польщенно откланялся.

– Ничего особенного: юный неуравновешенный графоман, не нашедший себя в жизни и плывший по течению. Мне он был совершенно бесполезен. Но то, что произошло потом, о-о… Я передал его в услужение нашему ушедшему другу, осевшему в России чтецу душ и филантропу Генри Беннетту, которому тот понадобился в его магических практиках. Добрый Генри не понял с кем связался и предложил этой скользкой душонке взаимовыгодный контракт…

Селена, содрогаясь, слушала прелюдию к расправе. Она знала Евгения. Они были давними друзьями. Помнила она и доктора Беннетта, не раз гостившего в Коллингвуд-холле. Хотя он всячески старался быть приятным, открытым, добрым и всепонимающим, мало кто питал к нему теплые чувства. Это был настоящий философ двуличия. Только Себастьян, которому доктор через гипноз помог одолеть застарелую болезнь, был от него в восторге. Незадолго до своего отъезда на континент Беннетт запятнал себя позором, попавшись на мошенничестве при игре в вист. Тогда он впервые вдруг вывалился из своего небесного образа: начал сыпать встречными обвинениями, подозревать вокруг себя заговор, и в итоге покинул клуб, а потом и страну.

Селена знала его лишь по голосу. Между тем, в световом пятне уже пылал, сияющий благородством, портрет пожилого седовласого человека, с чуть виноватой улыбкой на светлом, породистом лице.

– Неисправимый идеалист, Генри до последнего пытался сделать мир лучше, – продолжал Рейнеке, артистично вздыхая. – Он отчаялся в гуманизме и начал физически избавлять землю от самых одиозных и вредных ублюдков, порочащих ее лик. Конечно же, не прибегая к физическому насилию! И в этом ему оказался крайне полезен наш непутевый стихоплет, взявший на себя простейшую, но необходимую роль медиума при наложении проклятий. Когда в России произошла революция, Генри предложил своему, как ему хотелось думать другу и коллеге, покинуть страну. Но… Это случилось по пути на вокзал…

На иллюзорном экране теперь замаячили темные образы. Два человека: один с седыми волосами, другой сутулый и боязливо озирающийся, шли по темной, заснеженной улице. Отстав от спутника, сутулый (очевидно, это был Майский-Цветков) вынул из кармана револьвер и выстрелил доктору в спину. Беннетт с мученическим величием рухнул сперва на колени, потом на живот, уткнувшись лицом в грязный снег. Евгений, пуще прежнего трясясь и озираясь, вытащил у него кошелек, книжку для записей, взял саквояж, который убитый все это время нес в руке, и почти бегом скрылся в переулке.

– Убийца и вор! – сквозь зубы вымолвил Рейнеке, скривив от омерзения рот.

Все вдруг потрясенно заметили, что в его глазах поблескивают слезы.

– Если бы на тот момент Генри оставался членом «Крысиного короля», это ничтожество уже достали бы из-под земли! Но существуют законы, по которым вершится месть. Ведь Генри сам отрекся от нас и нанес нам оскорбление… То, что было украдено: а именно, его исследовательские заметки и препараты, представляют собой величайшую ценность. Вы ведь уже догадались, что наш красавец сделал со своей добычей, когда покинул Россию? Распродал! Все это не принадлежало никому, кроме Генри Беннетта: ни родных, ни друзей, ни даже адвоката под конец жизни у него не было. Если бы он только остался с нами!

– Друзья! – воскликнул Рейнеке, смахнув набежавшую слезу. – Десять лет назад я обратился к первоматери всего живого с одним вопросом: целесообразна ли месть? На днях она ответила мне: «Да!» Но месть должна быть искуснейшая, изысканнейшая, масштабнейшая! Месть, которая будет стоить всем сидящим здесь не только немалых денег, но и риска! Мы не просто уничтожим его! О нет… Сначала мы заставим его найти и добыть обратно все, что он украл, и принести сюда! Заодно мы поможем ему во всей красе увидеть собственные потроха, дадим ему зеркало, чтобы он в полной мере осознал всю бездонность своего убожества, низости и порочности! Не только и не столько за счет своих мытарств. Мы сделаем его виновником бесчисленных чужих бед, за которые его возненавидят все, кому не повезет встретиться с ним взглядом! Мы будем гнать его по земному шару, как бешеного пса и наслаждаться этим! Будем вести его, куда нам надо, направив ему в спину невидимый нож! «Крысиный король» не даст ему спрятаться в щель, не позволит ровно дышать и видеть сладкие сны! При том, что бедняга – хе-хе! – до самого конца не будет знать, кто дирижирует его кошмаром! Не уйдут от возмездия и те, кто прежде имел с ним дело, кто покупал, и кто помогал ему сбывать краденное. Их участь будет не менее тяжкой! Мы не обделим никого! Хм-м… Ну а когда он подохнет, прокляв с последним выдохом ту стерву, что произвела его на свет, тогда…

Он мечтательно осклабился.

– Мы увековечим память Генри Беннетта, исполнив величайшую мечту всей его жизни! Как я уже говорил, Генри разочаровался в существующей реальности. Последние годы он занимался поисками входа в лучшее бытие! Искал тот самый Элизиум, путь в который, в отличие от Пандемониума, никем еще даже близко не был проложен! Выведя собственную теорию, Генри не избежал ряда серьезных ошибок и, вероятно, в конечном итоге не добился бы ничего. Но теперь… О-о, я думаю, теперь настало время восполнить пробелы и закончить его опыт! В память о нем и в качестве приза, я продемонстрирую вам, как это делается! Не сомневайтесь, то, что откроется вашим взорам, будет стоить всего, чем вы дорожите в вашей текущей жизни и даже больше… гораздо больше! Увидеть рай не значит побывать в нем, однако и этого любому смертному (прошу не обижаться, я сам до сих пор частично смертен) хватит за глаза!

Рейнеке грамотно выдержал паузу, испытующе пробирая публику своим страстным, огненно-ледяным, как сияние кометы, взглядом.

– Но прежде, пусть это мелкое существо, Евгений Майский, в прошлом Цветков, принесет мне в своих дрожащих, обожженных лапках дневник Беннетта и все то, при помощи чего мы претворим его идею в жизнь!

Волна оваций накрыла сидящих в зале. Аплодировали все, кроме Селены.

– Сэр! – обладатель серого смокинга в очередной раз привстал с софы.

– Сядьте!

– Сэр, мне…

– Вайпер! На место.

Джентльмен подчинился, мучительно поджав губы и стиснув кулаки.

– Селена, подойди сюда! – скомандовал Рейнеке.

Селена молча приблизилась к нему. Внешне она была совершенно спокойна, благо, в невидящих глазах ничего нельзя было прочесть.

– Ты ведь хочешь меня о чем-то попросить?

– Я… нет.

– Почему ты не хлопала? Тс-с… Тихо, тихо, я все знаю, – Рейнеке перешел на вкрадчивый шепот, проникновенно кивая головой.

Селена почувствовала, как у нее сжимается сердце.

– Ты ведь не хочешь испортить всем праздник? Зачем тебе этот ошметок, который за десять лет ни разу не посмел явиться к тебе живьем? М-м?

– Сэр, я… м-могу только умолять вас.

– Ты бедная слепая овечка, застрявшая в побитых молью девичьих фантазиях о прекрасном рыцаре. Тебе скоро тридцать, Селена! Юная овечка рискует превратиться в старую, никому не нужную овцу!

Незрячая с первых дней жизни Селена пыталась представить, каково на ощупь лицо говорившего с ней. Она хорошо чувствовала эту злую зубастую улыбку, со щелями в уголках рта, сухие, тонкие губы, непременно костлявый, возможно крючковатый нос, круглые, почему-то тоже сухие, как у мертвой рыбы глаза, окруженные паутиной мелких морщин.

– Давай так Селена, – ласково продолжил Рейнеке. – Сейчас ты просто забудешь о нем. Как будто никогда его и не встречала. Тебе понятно? Забудь о нем!

Стирание памяти осуществилось мгновенно. Селена забыла о Евгении.

– Друзья! – воскликнул Рейнеке, обняв Селену за плечи. – Совершенно некстати, у нас еще одна великолепная новость! Селена выходит замуж за Джорджа Портера! Это давно должно было случиться, и сейчас это, черт побери, произойдет на ваших глазах!

Публика изумленно зашепталась. Портер сидел в недоумении, беззвучно раскрывая рот и хлопая глазами, как человек, на которого вдруг навели револьвер.

– Портер! – Рейнеке поманил его пальцем.

Бедный адвокат забегал глазами, точно надеясь отыскать в зале какого-то другого Джорджа Портера. Потом встал и, как во сне, подошел к Рейнеке и Селене.

– Селена, перед тобой настоящее сокровище! Он потрясающе умен, талантлив, амбициозен, младше тебя на целых семь лет! Он делает большие деньги. И, кроме того, – Рейнке схватил Портера за челюсть, как выставленного на продажу коня, и подобострастно понизил голос. – Его мозговые ритмы собраны в пучок и проходят точно через третий глаз вот здесь!

Он пребольно стукнул Портера пальцем по лбу, так что тот поморщился.

– Он настоящий чистокровный маг, Селена! Верно я говорю, Джордж?

– Д-да, – заныл Портер. – Послушайте, сэр! Я… у меня ведь…

– Тихо-тихо-тихо! Взгляни, насколько прекрасна твоя будущая спутница жизни! Да, у нее есть небольшой изъян, но в самые счастливые мгновения брака глаза ведь только мешают!

Он метнул взгляд на хмуро поникшего за столом, лишь только речь зашла о свадьбе, епископа Атчерсона.

– Святой отец!

Епископ, глядя из-под бровей испуганной мышью, поднялся со стула и, машинально поправив на груди отсутствующий крест, со вздохом подошел к внезапным новобрачным.

– Приступайте.

– Н-но для венчания нужно… эм-м… нужны хотя бы кольца!

– Приступайте!

– Это шутка, да?! – плаксивым голосом вскрикнул Портер. – Сэр, у меня билет на пароход в Нью-Йорк, до четверга я должен быть в Бристоле!

– Джордж Портер, – бездушным автоматом затараторил епископ. – Согласен ли ты взять в жены Селену Бернгардт? Будешь ли ты любить, уважать и нежно заботиться о ней и обещаешь ли ты хранить брачные узы в святости и нерушимости, пока смерть не разлучит вас?

Каким-то острым чутьем Портер тут же понял, что возражать смертельно опасно.

– Согласен.

– Селена Бернгардт, согласна ли ты…

– Она согласна, – оборвал Рейнеке.

– Ну что же… Объявляю вас мужем и женой!

– Целуйтесь! – приказал Рейнеке и в раскрывшихся пальцах его, откуда ни возьмись, появились два обручальных кольца.

Портер, цепенея от волнения, шагнул к Селене.

– Мисс Бернгардт, я д-должен…

Селена отшатнулась, но все же позволила Портеру с величайшей осторожностью чмокнуть ее в губы.

Первым расхохотался, хлопнув себя по колену, изрядно пьяный полковник Гиббс.

– Блестяще! За то, чтобы все свадьбы проходили так оперативно и р-решительно! Как в бою!

Его поддержал барон фон Кербер. Хихикая, зааплодировала рыжая ведьма-писательница. Потом леди Хантингтон, а за ней и весь зал. Помолодевшая леди Бернгардт, для которой свадьба очевидно не стала сюрпризом, несколько раз сухо хлопнула в ладони.

Прикованный к софе джентльмен по фамилии Вайпер остервенело крикнул: «Браво!»

Поэт Тиняков лихо швырнул об пол недопитую рюмку и что-то промямлил по-русски.

Подавленной, потерявшей ценнейшие воспоминания Селене и шокированному, не знающему, что теперь делать со своей жизнью Портеру позволили вернуться за стол. Их иронично поздравляли.

– Рейнеке! Апропо! Не могли бы вы уточнить правила игры? – крикнул кто-то, возвращая разговор к первоначальной теме.

– Вы еще не уяснили, что мне претит устраивать игры, втиснутые в рамки правил! – резко ответил Рейнеке. – Мы будем делать все, что захотим и все, на что способны! Есть набор инструментов, магических и немагических, которые мы будем задействовать. Одним из таких инструментов станет человек, который будет следовать за нашей добычей по пятам! Этот человек…

Вайпер вскочил с софы.

– Сэр! Прошу вас, окажите мне эту честь! Выберите меня, я не подведу вас, клянусь! Я р-раздавлю это насекомое!

– Во-первых, раздавить его, тебя никто не просит! – грозно проговорил Рейнеке, глядя на Вайпера, как человек смотрит на увязавшуюся за ним в переулке бездомную псину. – Если ты его хоть пальцем тронешь без команды сверху, я заставлю тебя пожалеть! Во-вторых, ты хвостом пристроился за мной еще в Америке! Ты не похож ни на идиота, ни на слишком большого хитреца, ты не алкоголик, как Тиняков и не такой уж отчаянный псих (хотя, конечно, псих – это заметно!) У тебя нет никаких способностей. Я честно тебя предупредил, что риск погибнуть, участвуя в игре, для эрма крайне велик. Но ты, все равно, сюда пришел! Я жду объяснений.

– Я готов сделать это, потому что в этом моя судьба! – заговорил Вайпер, побелев, как известняк и страшно сверкая глазами. – Цыганка предсказала мне, что стрелка укажет на Майского! Теперь я уверен! Я с легкостью подберусь к нему ближе, чем кто бы то ни было! Я знаю, где он прячется…

– А зачем тебе это надо?

– Я…

– Ты хочешь… М-м, впрочем, это очевидно! Чтобы я научил тебя волшебству?

– Нет! – оскорбленно выпалил Вайпер. – Я знаю, что это невозможно!

– Та-ак. Неужели банальная жажда денег?

– Нет, сэр! Я прошу о другом!

– О чем же?

– Я прошу вас дать мне… лицо. Характер, чувства, эмоции! Я… – он обвел окружающих виновато-стыдливым взглядом. – Я… ненормален! С рождения. Мне всегда говорили, что со мной, что-то не так. Я н-не умею смеяться, не умею плакать, я могу только притворяться, что испытываю чувства!

– Вот это уже интересно! – закивал Рейнеке, многозначительно подняв брови.

– Я знаю, что вам это под силу.

– Мне под силу. И ты ведь знаешь и то, что если бы твой ответ меня не убедил, тебя отправили бы на дно реки вслед за Морелем, как свидетеля наших таинств…

– Безусловно.

– Мне нравится ваша целеустремленность, мистер Вайпер!

Рейнеке похлопал его по плечу:

– Так и быть! Сердце подсказывает мне, что человек с такой замечательной фамилией не испортит дела, даже если ни черта в нем не смыслит! Поаплодируем ему!

Зал ответил разобщенными хлопками. Вайпер победно улыбнулся и притопнул ногой:

– Ему не уйти от меня!

– Просто делай то, что тебе скажут, – вполголоса предупредил Рейнеке.

– Ну а теперь, – он кивнул на сияющий круг, в котором снова дергалось и моргало лицо обреченного на смерть вора и убийцы, не ведающего, что за сила устремилась за ним по пятам. – Зашлем ему ночной кошмар для бодрости духа!

Экран начал мутиться, заволакиваться жуткими аморфными образами, и в следующий миг беззвучно лопнул, рассыпавшись на миллион угасающих искр.

– Празднуем! – заорал Рейнеке, выкинув кривое подобие балетного па. – Несите, все что осталось! Оркестр, вальс!

Весь зал разом охватило непринужденное веселье. Кто-то кружился в танце, кто-то хохотал, звеня бокалами. Стреляло шампанское. Двое юношей бренчали на лютнях, стараясь перебить вихрь буйного вальса. Полковник лупил кулаком по столу, требуя «покончить с ничтожеством без сантиментов». Селена и Портер молча вздыхали, в ответ на, до сих пор временами прилетавшие поздравления. Вайпер, возбужденно хрустя зубами, прохаживался по залу, не притрагиваясь к выпивке. Тиняков залез на стул и начал декламировать недоступные английскому уху стихи. Он вдруг стремительно растерял все свое благообразие, превратившись из Иисуса в Иуду, празднующего в притоне свое падение. Один из слуг украдкой передал Себастьяну крохотный флакон с молодящей жидкостью. Коллингвуд рухнул под стол.

Часы пробили четыре утра. Рейнеке неподвижно полулежал в кресле, запрокинув голову и раскинув длинные ноги, подобный мертвецу, убитому выстрелом в лоб. Красное вино испачкало ему штаны. Руки безмолвно застывшей сзади Иоганны покоились на его плечах.

Часть вторая

Серая полоса

Евгений дочитал последние строки стиха и услышал то, что слышал в своей жизни уже ни один десяток раз. Лет пятнадцать назад такие овации окрылили бы его на три дня вперед. Десять лет назад приятно подстегнули бы самооценку. Пять лет назад напомнили бы, что еще не все потеряно.

В его руке был ворох истрепанных бумаг (Евгений никогда не принуждал себя читать стихи наизусть, да и плохо их помнил).

Скрежетом и хрустомРадуют шаги.Отчего мне грустно?Боже, помоги!Снег искрится дивно,Над поселком ночь,И душа тоскливоОтлетела прочь.В ледяных чертогахВ черно-синей мглеВидится ей многоНа родной земле.Многие ненастьяВидятся душе.Многие напастиБлизятся уже.Видится сквозь вьюгиЗарево войны,Страшные заслугиМира и страны.Сколько зла и ядаЯ в себе ношу!Это ли мне надо? —Сам себя спрошу.Пусть душа вернетсяС ледяных небес.Пусть перевернетсяМир мой, наконец.Чтобы видеть толькоЭту ночь и снег,Улочки поселкаВ безмятежном сне.Ты прости мне, Муза,Слог неровный мойИ избавь от груза,И верни домой.

Евгений не очень любил этот, в сущности, незамысловатый стих, написанный слишком давно, чтобы воспринимать его всерьез. Но публика клевала.

– Эфгений, эт-то фосхитительно! – влюбленно воскликнула старая сухая женщина еврейского вида, клацая костлявыми пальцами в драгоценных перстнях.

– Браво! – подхватил энергичный щеголь-блондин, с торчащей из холеных усов египетской папиросой, которая чуть не выпрыгнула.

Публика здесь была нечета парижской – крохотный, затянутый ряской пруд в сравнении с бурной, постоянно обновляющейся и куда более родной и знакомой рекой. Но Евгений знал цену своих удач и не надеялся на чудо.

– Мощ-щно! – бодро хлопнув себя по коленям, выдохнул другой усач – немолодой, в прошлом, должно быть, эталонный ухарь южнорусского пошиба, с широкими грубоватыми чертами и до неприличия буйным, скошенным резко влево чубом седеющих волос.

Его по-детски весело-завистливые глазки снова засверкали, и Евгений понял, что сейчас он опять начнет делать то, о чем его никто и ни разу решительно не просил.

– А я вот, мсье Майский (я все-таки, к вам буду так обращаться), тоже вот в свое время писал очень похожее. Ежели дозволите… Тоже про хутор, тоже про зиму, ночь.

– Это нэфосможно, – тихо простонала сухая дама, закатив глаза.

– Из сеней во двор иду – свежий снег скрыпит, снежных шапок блеск в саду, пес под дверью спит. Над моею головой чернота небес, звезд сияет дикий рой, месяц – прыткий бес. Тишина стоит кругом, только лишь вдали кто-то во поле глухом из ружья палит. Стужа лезет под тулуп, нос мой задубел, за плетнем старинный дуб будто поседел. Ой ты, Русь, душа моя! Как тебя принять? Коль мороз день ото дня мучает меня?

Поэт замешкался, видимо с трудом припоминая следующие строки.

– Л-ладно, – вдруг с отвращением проворчал он, самоотрешено махнув рукой. – Что корявенько – сам знаю. А «месяц – прыткий бес», это потому что тоже вот… как бы месяц тоже рогатый. Ну похоже чем-то… У меня там сначала посолидней рифма была: «виден Южный крест». А потом-то я узнал, что созвездия такого с наших широт не наблюдается. Э-эх-х…

– Нет, нет, как раз напротив! – возразил Евгений. – Метафора превосходная. Прыткий бес… Прямо что-то из Гоголя. У вас очень талантливые стихи!

Лицо бывшего казака просияло от воодушевления.

– Спасибо! Я вот тоже, знаете ли, думаю…

– А давайте-ка мы вас послушаем как-нибудь в другой раз и где-нибудь другом месте! – злобно подал голос еще один усач.

Евгений вдруг понял, что его в последнее время жутко раздражают усачи (и среди них в особенности тот, которого он по десять раз на дню видел в зеркале).

Творческий вечер близился к концу. По завершении какая-то очаровательная черноглазая студентка подарила Евгению букет желтых роз и, сверкая улыбкой, попросила подписать обложку книги. Какой-то лысеющий, плохо выбритый, болезненного вида господин, подойдя вплотную, едко посоветовал «сменить репертуар»:

– Здесь вам не Франция, дорогой собрат. Лирика не в почете уже лет двести!

Евгений благодарно кивнул.

– А в целом, конечно слабо. Будь вы одним из моих студентов, я бы посоветовал вам… Ах, но да, впрочем, не будем об этом. Не унывайте. Суровая критика, как терпкое вино, только разгоняет кровь и оживляет мысль. Вы еще себя найдете!

Евгений вновь кивнул, хотя понятия не имел, кто перед ним и с какой стати он должен унывать от услышанного.

Он вышел из библиотеки на оживленную вечернюю улицу под мелкий, по летнему добрый дождик, и, не раскрывая зонта, в чуть приподнятом настроении (как это всегда бывало после ободряющей инъекции всеобщего внимания) двинулся к станции метро.

Справа от него ровной стеной высились дома: прямоугольные и грозно-тяжеловесные, как шкафы какого-то бесконечного архива. Они могли бы казаться громадными, не знай Евгений, как выглядят настоящие, неохватные взором и ломающие любое воображение исполины Манхэттена. Кажется, их возводили не люди, а пришельцы с далеких звезд.

Слева темнел бульвар, сквозь черную листву которого сияли желтые и бело-голубые витрины. Света было очень много. Дождевые капли роились стаями золотистых мошек в лучах фонарей и автомобильных фар.