Кони знают дорогу домой.

– Она пришла, пришла, – возрадовался Равивэл, унимая сильное биение сердца.

Чувствуя неловкость, и оттого отводя взгляд, она опустилась на скамью и, спешно расправляя подол платья, ждала, когда герт Равивэл подойдёт к ней. Подойдёт и она увидит его лицо, посмотрит в глаза и сердце замрёт, ожидая звучания его красивого басовитого голоса.

Не медля ни секунды, Равивэл уверенным шагом двинулся к Вивьере, предстал перед ней и утонул в дымчато-золотом омуте её глаз. Мысли смешались и все, ранее заготовленные фразы, растаяли, вырвавшись с его губ облегчённым выдохом. Смутившись его открыто-восторженного взгляда, она опустила глаза. Новые слова, только что возникшие в его, наполненной счастьем встречи, душе, вырвались восторженно и нетерпеливо, ловя её ускользнувший взгляд:

– Вивьера, мысли о тебе не покидают меня. Увидел и сердце бьётся, как птица в клетке и ранит крылья. Посмотри на меня, скажи, что ты чувствуешь.

– Я растеряна, герт Равивэл, – тихо сказала она и подняла глаза.

– Не называй меня гертом, богиня моя, – умолял он, касаясь её нежной руки.

– Хорошо, но от этого я ещё больше растеряна. Я думаю, о тебе и я…счастлива. Счастлива от одной мысли о тебе…Равивэл, – говорила она тихо и сбивчиво, а имя выдохнула, приоткрыв чуть побледневшие от волнения губы.

– Могу ли я надеяться? Достоин ли я?

– На нас все смотрят, – заволновалась она, трогая кончиками пальцев свои щёки, тронутые смущением, словно лучиками утренней зари.

– Не думай об этом. Я не дам причинить тебе зло, любимая Вивьера.

– Любимая?!

Она встала, оказавшись так близко, что его сердце, не выдержав накала, выплеснуло признание, и оно зазвучало, лаская её слух:

– Да, свет мой. Я люблю тебя с той самой минуты, когда увидел в Хризолитовом дворце. Люблю и не знаю покоя, Вивьера.

– Душно, как душно, – шептала она и её полуоткрытые губы сводили его с ума. – Сад Лунных Роз, я буду ждать, Равивэл, – выдохнула она и тут же поспешила добавить. – В первую полную луну.

Сказав, она бросила на него нежный стыдливый взгляд и быстро пошла прочь, плеская сиреневым подолом по камням площади. А он, опять, остался стоять, провожая её восторженным взглядом и не переставая думать о том, что полная луна взойдёт не скоро, а по меркам влюблённого мужчины, это – целая вечность.

Сад Лунных Роз – место уединения влюблённых, сияние лунных цветов, горячий шёпот и поцелуи – сладко-удушливые, проникающие в самое сердце. Такими были поцелуи Ассии в первое и последнее посещение Лунного сада Равивэлом. Он уже не помнил, как цветут Лунные розы, раскрываясь ночами и собираясь в бутоны днём, но навсегда запомнил первый поцелуй Ассии, перевернувший, не только его сознание, но и его молодую жизнь. Их союз скрепил Главур, единственный полномочный ант, читающий пророческие переплетения Алой Нити. Что напророчила Алая Нить должно существовать до самой смерти и нет причин и сил, что смогли бы, разорвать её крепкий узел. Опьянённый страстью Равивэл, тогда ещё живущий в ротонде Мастеров, не противился бледным пальцам Верховного анта, воткнувшим в его грудь, чуть ниже сердца, маленькую золотую пластину с именем его наречённой супруги. Золотая пластина с его именем украсила грудь Ассии, скрепляя таинством слития сердец, двух влюблённых, в супружеский союз самой красивой пары Аркадима. Не имеющие родителей, они не восседали во главе пышного праздничного застолья, а сразу отдались любви, в подаренном им доме, с ветрами, гуляющими в длинных, залитых лунным светом, анфиладах. Залечивая любовной страстью ранки вокруг золотых пластин и, забывая всё прежнее, что тревожило и мучило, волновало и сеяло сомнения в юные, неокрепшие души, они вплывали в новое русло жизни, рукотворно отведённое от истины. Но, кто знал об этом?

Новое чувство, родившееся в его зрелом сердце, было не таким восторженным, но более глубоким и терпеливым и оттого сильным, что не давало ему покоя и мучило чувством вины. Мысль о свидании, назначенном не им, а дамой его сердца, томила душу сладкой негой, и он ждал, считая лунные фазы, не торопливо приращиваемым жёлтую мякоть к уже очерченным на небе циклам. Быстро текущие отношения с Ассией, не мучили томительным ожиданием. Тогда ещё не переживший отказа Ции, он встретил её и в первое же свидание овладел ею, подчиняясь её жгучей страсти и удивительной красоте. Раненое сердце излечило горячее любовное ложе, принявшее их жаждущие тела в сочную высокую траву с оранжевыми пятнами, упавших с деревьев, переспелых плодов. Пришёл, увидел, покорил, вспоминал Равивэл, ожидая полнолуния, а луна неторопливо плыла в небесном пространстве сочным ломтиком оранжевого фрукта, вызывая досаду и мучая нетерпением.

Не всё – Пространство и Время, есть ещё и любовь, живущая вне Них. Она не поддаётся объяснению, она, просто, живёт внутри тебя, и ты её чувствуешь, томя душу ожиданием волнующей встречи. Сад Лунных Роз готовил цветение, а в небе Аркадима цвел желтоватый ломоть луны, терзающий души двух влюблённых. Вивьера, уже жалела о поздно назначенном времени свидания, поглядывая на неспешную луну из окна своей комнаты. Мысленно рисуя образ возлюбленного, она шептала, подгоняя небесное ночное светило:

– Спеши. Умоляю, спеши. Я так скучаю по нему. Быть бы мне ветром, я бы подтолкнула тебя и время бы, уступило мне, узнав, как я люблю его. Я думала, любовь весела и беззаботна, но в ней столько грусти и ожидания и во всём виновата гордость. Почему, она не исчезает, когда приходит время любить? Любви нужны руки, губы, нежные слова. Зачем ей гордость, когда сердце летит к нему? Я так счастлива, так счастлива! Мир, радуйся со мной: я люблю!

– О чём ты шепчешь, любезная сестра? – прервал её восклицания голос брата, который добавил, – стучу в дверь, стучу, а ты молчишь.

Вздрогнув от неожиданности, Вивьера поспешила ответить:

– Так, мысли вслух. Залюбовалась ночным небом. Прости, я не слышала твоего стука, любимый брат мой.

– Ночь действительно хороша, – согласился он, обнимая Вивьеру. Со мной было такое, когда я влюбился. Не влюблена ли ты, сестра моя? – продолжил он, усаживаясь с Вивьерой на диван.

– Не знаю. Возможно, я чрезмерно сентиментальна, раз меня растрогало природное явление, – защитилась она, но густой румянец, покрывший её лицо, говорил об обратном и совсем не природном явлении, которым она залюбовалась.

– Любовь – лучшее чувство, что рождается в наших сердцах, но и коварное, в тоже время. Как никогда мы уязвимы, когда влюблены. Жить одним сердцем опасно, – сказал Лорок, и Вивьере было непонятно: шутит он или говорит всерьёз, поэтому, она прервала беседу, боясь, что он заставит её откровенничать:

– Поздно, Лорок. Давай спать. Тебе надо отдохнуть, день был не из лёгких, – тихо сказала она и поторопила его, – спокойной ночи и светлых снов.

– Спокойной ночи, сестра моя, – сказал он, поцеловал сестру в лоб и направился к двери, но прежде чем уйти, добавил, не сдержав улыбки, – не стыдись своей любви, Вивьера. Это – лучшее, что случается в нашей жизни.

Верб Лорок проснулся в хорошем настроении, предвкушая встречу со своим старинным другом Фёрстом, изъявившим желание нанести визит. Старина Фёрст, отойдя от правленческих дел, вёл тихую уединённую жизнь в небольшом, но роскошном доме, отдаваясь любимому занятию – чтению книг.

Их первозданный вид был утерян, заменён и усовершенствован в алмазные диски, не хранящие запах книжной пыли и шелеста бумажных страниц. Собранные с разных Галактик, они предлагали не тленные мысли, философию, фантазию и романтические излияния лучших, живущих ныне и давно ушедших, авторов. Прославив имена своих летописцев в далёких, но хорошо известных башне Созерцания, Галактиках, литературные труды продолжали свою главную миссию – не давать отдыха живой душе, ибо не сделать её бесчувственным механизмом, не способным отличить живое и мёртвое.

– Фёрст, старина, каким ветром? – воскликнул обрадовано Лорок, увидев желанного гостя на пороге своего дома.

– Попутным, Лорок, попутным ветром, – отозвался друг, обнимая Лорока.

– Твой уход из Двора, плохо сказался на твоих ногах, Фёрст. Они не часто ищут дорогу в мой дом, – упрекнул друга Лорок и пригласил присесть на роскошный диван, выставленный на открытую веранду, увитую синим вьюном.

– Старею, друг и рыхлею, – отшутился Фёрст, принимая приглашение и усаживаясь на диван.

– Не прибедняйся, старый шалун, я слышал о твоих похождениях с вдовой аркадимьянкой, – засмеялся Лорок, хлопая по плечу старинного друга.

Фёрст довольно улыбнулся, словно вспоминая некоторые подробности, минувшего порыва и тихо спросил, придвинув к Лороку седую, с одним нестареющим и оттого чёрным вихром, голову:

– Будет, верб, лучше расскажи, как там Голубой Мрамор?

Ожидающий такого вопроса, Лорок просветлел, но тут же сделавшись пасмурным, как ненастный день, ответил тоже тихо:

– Зыбкий геоид, Фёрст. Много трясётся, но мало меняется. Но, главное, – жив.

– Может, – начал говорить Фёрст, сузив коричневые и ставшие золотистыми от солнца, глаза, но Лорок прервал его:

– Нет. Не время, ещё не время, друг мой.

Лурд, выкатившийся из дома, поставил на стол поддон, с дымящимся травяным чаем, заваренным в серебряном чайнике и горько пахнущим горячим шоколадом, налитым в маленькие фарфоровые шкатулочки.

– Времена, – протянул Фёрст, оглядывая шкатулки, изрезанные растительным узором и качая крупной головой. – Машины времени никого не интересуют, лошади отброшены в исчезнувший вид, а шкатулки с шоколадом подслащивают наши мозги, удаляя пережитую горечь. – Он шумно, чуть свистяще, отхлебнул чай и, вытягивая морщины на лоб, проговорил, обращаясь к Лороку. – А помнишь…Фраза, брошенная лёгким волнением голоса, всегда предвещавшая начало долгих разговоров, тянувшихся до поздней ночи, сейчас повисла, радостной, но незаконченной, в воздухе, где появилась парочка зелёных жучков с прозрачными крылышками. Урхи, покрутившись над головами беседующих старцев, улетели, тихо позванивая короткими крыльями, и слились с зелёной листвой густо стоящих деревьев.

Лорок перевёл разговор в другое русло и Фёрст был не против, но тяжело вздохнул, понимая, что разговора по душам не состоится.

– Часто приходят волокнистые Туманы, и мы не уже не знаем, какое применение им найти. Постельного белья, салфеток, занавесей, тканей, произведено столько, что их хватит до скончания Аркадима. Выпариватели дымят день и ночь, а лурдам не найти времени скататься на починку, – выговорился Лорок и отпил чая, прихлебнув его шоколадом.

– Скажи друг, а Алые Туманы часто приходят в Чашу? – спросил Фёрст, оглядывая воздух.

– Часто, старина Фёрст. Так часто, что уже я путаюсь в своей памяти, а что говорить о молодых, что вдыхают эту гадость с малых лун. Я стал забывать её лицо, – сказал и вздохнул Лорок.

– Это нормально, друг. Она ушла…в другое измерение, куда заказан путь, ещё живущим людям. Главное, тебе не забыть…другое лицо, – говорил Фёрст, делая паузы между словами, словно выделяя наиболее весомые слова в своей речи.

– Этого лица я не забуду никогда Фёрст, хотя оно стало уже другим, – сказал и вздохнул Лорок, словно пожалел об утекшем времени.

На веранду выпорхнула Вивьера и, поцеловав брата, кинулась к Фёрсту и подарила его щеке касание нежных губ, и только после этого приветствовала обоих:

– Да продлятся твои луны и свет их, уважаемый герт Фёрст. Да иссякнет печаль души твоей, брат мой Лорок.

– Да продлятся, – принял герт Фёрст и приветствовал Вивьеру. – Да не коснётся лица твоего тень печали, прелестное дитя.

– Да иссякнет, – отозвался Лорок.

– Да не коснётся, – прозвенела девушка и сообщила. – Урхи появились, – и договорила, присаживаясь напротив Фёрста и рядом с братом. – Они чувствуют секреты. Шептались?

– Вивьера, ты расцвела, как лунная роза, наверно нет отбоя от женихов? – поинтересовался Фёрст, пропуская её реплику.

– Женихи, как мотыльки, покружили и улетели, – отшутилась девушка, но её сияющие глаза и лёгкий румянец, тронувший щёчки, не двусмысленно намекали, что сердце юной нимфы коснулось лунного света, распустившего его в цветок. В платье, цвета утреннего песка, с волосами, уложенными в веер и двумя локонами-пружинками за миниатюрными ушками, она была похожа на бабочку, влетевшую собрать пыльцу, но просыпала несколько её песчинок и задержалась, не желая лишаться лакомства.

– Вивьера, твоё сердечко хранит тайну. Я вижу, – начал говорить Фёрст, кивая Лороку, словно ища поддержки, – открой её двум стареющим мужам, давно выветрившим любовный опиум, – и закончил, глядя на ещё более смутившуюся девушку. – Надеюсь, ты влюблена не в повесу Альгудера?

– Лучше расскажите, о чём секретничали, благороднейшие старцы и навлекли целую стаю Урхов, – не отвечая, попросила Вивьера.

Друзья переглянулись и Лорок сказал:

– Размышляли о предстоящих гонках, сестра. День солнечного равноденствия близок и весь дром готовится к этому событию.

– Это весело, такого навыдумывают! Вот проигравшего гонщика бы не было, – высказала своё мнение Вивьера.

– Любое соревнование предусматривает и победителя и проигравшего, как и в жизни: кому везёт, кому нет. Всё честно и жалость неуместна, – осадил мечтательность девушки Фёрст.

– Ты считаешь меня легкомысленной, Фёрст, но ты мне – родной, как второй брат или дядюшка, скажи: жалость и любовь могут жить в одном сердце?

Друзья опять переглянулись и Лорок, опередив Фёрста, уточнил, глядя на сестру:

– Откуда такие мысли? Почему спрашиваешь Фёрста, а не меня? Ты не доверяешь мне или сомневаешься в моей любви к тебе?

– Что ты, брат любимый мой, как ты можешь так думать, – быстро заговорила Вивьера и, пытаясь развеять его сомнения, объяснила, – слово « жалость» слетело с губ Фёрста, и я адресовала ему вопрос.

– Логично, Лорок. Твои упрёки не существенны. Разве ты не видишь, как она счастлива с тобой, как обожает любимого брата, – вмешался Фёрст, чувствуя скрытую ревность во взгляде друга.

Оглядывая растерянную сестру и нахохлившегося друга, Лорок сказал:

– Прости меня, сестра. Я понимаю, что ты выросла и отдалилась от меня и это – нормально, но мне больно от этого.

Вивьера обняла брата, положив свою аккуратную головку на его широкое плечо. Глаза Лорока сделались чуть влажными, что не ускользнуло от внимания Фёрста, и он сказал, желая подбодрить друга:

– Ты боишься одиночества, старый ревнивец, но не забывай, у тебя есть ещё я – старая калоша, которая не утонет, пока не доставит тебя до берега и застрянет в его песке, пока ты будешь решать: одинок ты или нет.

Фёрст засмеялся, Лорок улыбнулся, а Вивьера подумала, глядя на друзей: « Милый, добрый и весёлый Фёрст и мой любимый брат Лорок, разве вы достойны одиночества. Разве могу я оставить вас, любя и почитая. Нет, нет, нет. Любимых людей невозможно оставить, сердце не выдержит такой боли ».

– Пожалуй, я пойду, – пропела она, выхватила с вазы печенье, озорно хрустнула им и убежала.

– Она ещё совсем ребёнок. О какой влюблённости ты говоришь, – упрекнул друга Лорок.

– Вспомни себя в её годы, – усмехнулся Фёрст, – ты тогда сходил с ума по стройной блондинке, помнишь?

– Помню, старина, всё помню, но мальчики мужают раньше, такова природа.

– Природе наплевать, когда ты испортишь девчонку, – расхохотался Фёрст, но уняв смех, бросил, – она выросла и тебе не удержать её, вот какова природа.

– Я хочу видеть её счастливой. Разве моё желание эгоистично? – сказал и вздохнул Лорок.

– Помнишь, друг, как мы мечтали полететь в Космос на корабле, созданном нами? Это, был предел нашего счастья, а на деле оказалось, что оно – что-то большее, что имеет человек.

– И мы полетели, друг, взяв билет в одну сторону, – договорил Лорок, что не произнёс Фёрст.

– Как ты думаешь, как там, сейчас? Прошло двадцать циклов, – проговорил Лорок, смотря в глаза другу.

– Не знаю, но как хочется узнать. Я скучаю, и она мне снится, – тихо произнёс Фёрст.

Урхи закружились над головами друзей, но услышали только хруст и причмокивание с коим они угощались печеньем и душистым чаем, не ведя душевных разговоров, отложенных на более благоприятное время.

 Глава восьмая.

Бледное солнце ещё не начертало своих лучей над горизонтом, а герт Равивэл был уже на ногах. Он стоял на краю купальни и, развязывая пояс халата, смотрел в бирюзовую прохладу бассейна. Рывок широких плеч и гранатовый шёлк заскользил по его загорелой спине, и упал на мраморные плиты, обнажая его сильную подтянутую фигуру. Оттолкнувшись, он нырнул в воду и поплыл, быстро и энергично, почти не разбрызгивая бирюзовой глади. Ассия вышла в тот момент, когда он выходил из воды, отряхивая прозрачную россыпь капель, покрывшую его тело. Подавая мужу халат, она оглядела его и, оставшись довольной, прозвенела мелодичным голосом:

– Доброе утро, муж мой. С лунами, ты становишься всё притягательней и мой восторг, уже не умещается в моём сердце.

Спокойно глядя на жену, Равивэл обернулся гранатовым шёлком и, улыбнувшись, сказал:

– Я бы назвал это, лестью, но уважая свою прелестную жену, скажу, что рад твоему открытию, которого ты не нашла ночью.

Ассия прильнула к мужу и зашептала, разглаживая капли на его руке, от плеча до кисти:

– Ночью было много других открытий, и они сводили меня с ума. Как коротки ночи Аркадима, – сожалела она, целуя Равивэла в грудь.

– Довольно похвал, прелестное создание, а то я растаю восточной сладостью, которую ты обожаешь не меньше меня, – сказал Равивэл и, поцеловав жену в лоб, двинулся в дом. Не слыша её шагов, он обернулся и залюбовался ею: нагое, прикрытое прозрачной тканью туники, белое, гибкое тело целовал первый луч, выглянувший из-за пышной зелени деревьев. Перебарывая возникшее желание, он быстро вошёл внутрь дома, резко колыхнув тонкие занавески в широком арочном проёме.

– Скоро полнолуние, – тихо прошептал он, и на сердце стало легче, словно лёгкий ветер коснулся его души, сняв надоевшее напряжение.

Шлюз закрылся достаточно давно, но никого не приглашали к началу собрания. Решив узнать, что происходит, Равивэл спустился в общий зал, предназначенный для отдыха трибунов. За отдельно расставленными низкими столами, на диванах, обложенных яркими подушками, сидели герты, выпивая вино и ведущие светские разговоры и явно весёлые, так как их лица держали не сходящие, ни на миг, улыбки.

Подойдя к наиболее заселённому столу, герт Равивэл, приостановился и проговорил, вмешиваясь в весёлый разговор:

– Перестирываете грязное бельё Плантагенетов или перемываете кости Цезарей, любознательные герты?

Компания окинула общим взглядом Равивэла и наперебой, пригласила присоединиться, а ответил герт Аргур, держащий широкий бокал с искристым вином, всей ладонью, пропустив его ножку между средним и безымянным пальцами:

– Бельё сильно испачкано кровью и оно, уже истлело, а венценосные кости давно сгнили. Подлил напитка и продолжил, глядя на Равивэла. – Всё уходит, превращаясь в прах, а истина…остаётся.

– И вы ищете её в вине? – спросил, улыбаясь, Равивэл.

– Истина в любви, – опять отозвался герт Аргур. – Ночью я держал грудь жены, а сейчас держу грудь французской королевы, – засмеялся он, потрясая широким бокалом, зажатым крупной ладонью.

Общий смех разлился в пространстве светлой круглой комнаты, обставленной диванами и горшками с комнатными растениями разной формы и окраской листьев, ползущих по колонам, устремлённым к потолку и щедро раскинувших свои тенистые шатры по его вогнутой чаше.

– Герт Равивэл, пригуби вина из моего кубка и почувствуешь королевскую кровь, – говорил Аргур, протягивая бокал.

– В чужом бокале не найти своей истины, – отшутился герт Равивэл и тут же спросил. – Я не вижу верба Лорока. Здоров ли он?

Теперь ответил герт Аксий, сидя за другим столом, где пили не вино, а прохладительные напитки:

– Верба Лорока вызвал ант Главур, так что все свободны на сегодня.

– Да, герт Равивэл, собрания не будет, – подытожил герт Влавит, разведя руками. – Так что, можем поговорить и о Цезарях.

– Зачем копать так глубоко и на поверхности есть, что разгребать. Так, герт Равивэл? – возобновил разговор герт Аргур и пристально посмотрел на Равивэла.

– Возможно, – отозвался Равивэл. – Но, золото заблестит и из-под хлама.

– Да, если это – золото, а если, нет?

– Не разгребай, герт Аргур. Не трать, дарованное тебе время на бессмысленное занятие. Благородство металлов, как и благородство людей, оценивается их стойкостью. Чрезмерная гибкость рискованна: можно уткнуться носом в то, что копаешь и если, это – не золото, то носу не понравится. – Смех огласил просторную залу. Равивэл направился к угловому дивану. Герт Аргур свёл брови, допил вино и проводил Равивэла осуждающим взглядом.

Дверь Двора откроется к времени обеденного перерыва: ни штрихом раньше, ни штрихом позже, поэтому всем попавшим за её титановую мощь, придётся ожидать внутри, развлекая себя вином, разговорами, прохладительными напитками и… думами, чем и был занят герт Равивэл, ожидая открытия шлюза. Мысли о Вивьере не покидали его, волнуя, восхищая и печаля его влюблённое сердце. Их первое свидание, девственное, как утренняя роза, но волнующее, как штормящий океан, томило ожиданием новой встречи, но луна, не спешащая округлить свою форму, висела туманным ломтём и равнодушно смотрела на мучения Равивэла. « Только бы увидеть её, только бы увидеть», – думал он, ожидая перерыва. Внутренние часы, возникшие зеленоватым мерцанием прямо в воздухе залы, сообщили о перерыве, и герт Равивэл первым двинулся к створам. Он брёл домой, думая о девушке, не подарившей ни единого поцелуя, но пленившей его сердце и совсем не думая о жене, ласкающей его долгие луны и оставляющей в сердце сладко-вязкий осадок. Новое чувство ожидания и восторга, перемешиваясь с чувством лёгкой вины, рождали боль, которая обострялась каждый раз, когда его руки, губы, словно подчиняясь чарам, ласкали Ассию, но малая часть разума, свободная от них, продолжала думать о Вивьере, и лишь стон, вырванный страстью, гасил стыдливые мысли.

Резко развернувшись, Равивэл изменил путь, направив уверенные шаги к Чаше, где в который раз не найдя ничего, вернётся в роскошные залы, следующие длинной цепью, упадёт в прохладный шёлк постели и, глядя в печальные глаза Магдалины, прочтёт в них усмешку, оставленную лучом, бродящего в облаках, кремового солнца. Он искал дорогу в память, хранимую Альхорой, но её, опять, не было в Чаше.

Равивэл лежал, раскинув руки и полы расстегнутого мундира, неаккуратно съехавшие углами, сморщились у его таза, обтянутого белыми брюками. Ассия вошла, когда перед глазами мужа возник сгусток энергии, расширился и он, прочитав сообщение, прилетевшее с башни Эфира, быстро вскочил, разглаживая сморщенные ранее углы кителя.

– Мне нужно ненадолго удалиться, верб Лорок прислал за мной, – сообщил Равивэл, вошедшей жене и его глаза просияли.

– Равивэл, муж мой, возьми меня с собой. Я так часто остаюсь одна, – быстро проговорила Ассия, словно боялась, что муж исчезнет, не дослушав её.

Спешно застёгивая мундир, он спокойно и твёрдо проговорил, учтиво отказывая жене:

– Я не хочу, чтобы моя жена скучала, пока я буду вести деловую беседу с вербом.

– Я не буду скучать, я поболтаю с его сестрой. Говорят, она такая красивая? – не отступала Ассия, целуя его в щёку.

Видя, что его лицо тронула тень сомнения, она привлекла его к себе и поцеловала в губы. Равивэл ответил на её поцелуй лёгким касанием губ и чуть отстранился. Её руки скользнули в густую тень его волос, и она поцеловала ещё раз. Сладко-обжигающая волна, грубо ворвавшаяся в грудь, разлилась внутри и ударила в голову, вызывая головокружение.

– Что ты делаешь со мной? Я превращаюсь в тряпку, – прошептал Равивэл, обхватывая её губы.

– Равивэл, любимый, умоляю, – шептала Ассия, делая его губы горячими, страстными и податливыми.

Горячие, волнующие, сжигающие волю поцелуи, сыпались, как раскалённые лепестки роз и Равивэл, теряя самообладание, обхватил тонкий стан жены, плавно опуская её на кровать. Его мундир и всё находящееся под ним и даже, недавнее сияние глаз, летело на мраморные плиты, покрываясь сверху её платьем и парой туфель, сплетённых из кожи. Сообщение выплыло ещё раз, но Равивэл, занятый более важным занятием, не увидел его, страстно и неистово любя жену и, на время, забыв о девушке, чей образ ещё недавно заполнял его мысли и сердце. Когда всё закончилось, и они лежали, ещё часто дыша, Равивэл думал, глядя в грустные глаза потолочной женщины: « Не взять молящую жену – дело не благородное, недостойное герта и дурной тон. В конце концов, пусть всё станет на свои места» и тихо сказал Ассии:

– Собирайся.

Неожиданно, она передумала и сообщила об этом в купальне, куда они спустились вместе, после страстной близости:

– Равивэл, муж мой любимый, я останусь дома. Решай свои дела без меня, что вмешиваться женщине в мужские беседы.