ПРЕФЕРАНС ТОЛСТОГО – ФАРАОН ШЕКСПИРА

– Гордый! – это перед кем же Освальд здесь мог гордиться, не перед другими же слугами, имеется в виду, выпендривался, как дворецкий-негр в фильме Квентина Тарантино Джанго Освобожденный.

И вот эти слова:

– Гордый и плут, – могут указать правильный путь.

Что Освальд действительно имеет основания быть гордым видно и в том, что он грубит самому Королю Лиру – немного раньше этой сцены, и за что Кент тогда избил его, Освальда. Короля, пусть и отдавшего свое наследство дочерям, Освальд знает точно, но, значит, имеет основания грубить, – или наоборот:

– Сознательно играет роль грубияна, – чтобы указать Королю Лиру, в какую глупость тот сам себя загнал. – Но также, можно думать, использует повод, чтобы высказать Лиру то, что не мог сказать, когда Лир был самим Королем Лиром.

Думаю, тут, нет, пока что, не без вариантов, а у меня два варианта, кто такой этот дворецкий.

Первое, этот тот же дворецкий, который женился на бабушке, как сказал Томский в Пиковой Даме А. С. Пушкина:

– Покойный дедушка, сколько я помню, был род бабушкина дворецкого.

И несмотря на то, что этот бабушкин муж-дворецкий боялся ее, как огня, однако, не дал денег, чтобы заплатить бабушкин карточный долг герцогу Орлеанскому.

И, как я уже давно расписал в Эссе Пиковая Дама – дворецкий этот не кто иной, как:

– Рыцарь Розы и Креста, – даже, кажется, основатель этого ордена.

Хотя если посчитать – основатель умер раньше. И даже предполагается, что этот Иоанн Валентин Андрея, не кто иной, как Шекспир, с – возможно – подлинным именем:

– Лорд Фрэнсис Бэкон. – И его упоминаемые здесь шерстяные чулки, это возможное наклонение Шекспиром истории на себя, как на сына:

– Перчаточника.

Да и вообще вполне можно отнести все эти благодарственные слова именно к самому автору, Вильяму Шекспиру:

– Холоп, плут, лизоблюд, низкий, гордый, мелкий, нищий, треходежный, стофунтовый, гнилой, шерстяно-чулковый холоп, сын выродившейся суки.

Всю эту похвалу можно отнести не только к Шекспиру, но и вообще к:

– Человеку.

Треходежный вполне возможно означает три возраста человека: детский, взрослый, старый, или: рождение, жизнь, смерть, но может означать и то, что Шекспир был не только драматургом, но актером, и предпринимателем для своих актеров.

Сто фунтов – это, вероятно, максимальная сумма которую Шекспир мог заработать в случае удачного проведенного спектакля.

Про замазку и смазку стен нужника – это почти буквально из Гамлета, где он рассматривает череп Бедного, однако, Йорика и заключает:

– Пред кем весь мир лежал в пыли – торчит зытычкою в щели.

Человек потому и нищ, что – смертен. Не имеет главного:

– Вечной жизни.

Сын выродившейся суки – может означать, что Шекспир был внебрачным сыном.

Толстой неоднократно повторяет, что известного всем человека почему-то:

– Не узнают и не узнают, – но это тоже самое, когда Двое на Пути в Эммаус не узнают Иисуса Христа.

Причина:

– Человек узнается в спектакле по Роли.

Кент, – в данном случае Толстой говорит про него, что он буянит, избивает Освальда, – остается так никем и неузнанным и на него набивают колодки.

Проблема в том же самом, в чем она и у Бомарше, где Фигаро:

– То здесь, – а то, оказывается в совсем другом месте:

– Там. – И объясняется это тем, что он:

– То Фигаро, а то Граф в роли Фигаро, или наоборот:

– Фигаро в роли Графа.

Весь фокус в том, что в пьесе любой человек всегда двойной:

– И Смоктуновский и Гамлет, – и зрители не всегда могут толком взять в ум, кто – то или иное действие сделал:

– Гамлет или Смоктуновский? – тогда как здесь считается, что актер в пьесе —это только ее – пьесы чудовищный артефакт. – Нет! – как доказывал и доказывал Пушкин:

– Участвуют в этом Треходежном деле и Джонсом и Макферсон, и Моцарт и Сальери, а третий – из Треходежников – это Черный Человек, черный потому, что его не видно невооруженным глазом, так как он меняет одного на другого:

– Фигаро на Графа и обратно, а также Моцарта на Сальери, Джонсона на Макферсона – за Сценой! – что тоже самое:

– На Полях текста.

И вот это само существование Полей – и есть Камень Преткновения, ибо по Толстому:

– Их, конечно, не существует.

Поэтому, как это:

– Взять, так сказать, по Владимиру Высоцкому, и ни с того, ни с сего ляпнуть:

– Что примет он смерть от коня своего. – Ибо:

– Где он, конь, его уж нету, – а на те, раз, два, три:

– Спрятался в смерти.

Тут вообще всегда далеко ходить не надо – речь идет или о Шекспире, или вообще об Авторе, или о Человеке, или о Рыцаре Розы и Креста. Посмотри, или на себя или вокруг себя.

Портной может быть признан Гадким по той причине по сравнению с каменотесом или живописцем, что:

– Одевает человека, – скрывая этим его истинную красоту, которую художники, а тем более ваятели так и оставляют:

– Нет, не первобытной, а наоборот современной, но, тело показывают, как именно одежду человека, а костюм скрывает – я думаю, здесь имеется в виду – возраст, возраст того, о ком идет речь, и возможно идет, так сказать, о:

– Воланде. – Ибо именно он обиделся, что был переведен из господ только в помощники, в смотрители дома, в род:

– Бабушкина дворецкого. – Почему он и грубит Лиру, что, мол, пока, мил херц, я не обязан считать тя за бога.

Пока, – имеется в виду, Король Лир находится два раза на Сцене:

– На сцене, – идет спектакль уже – раз, а Лир и в спектакле взял себе роль, так сказать:

– Другого. – Можно сказать, знает, но не видит Короля Лира в человеке простом, как не видели Двое на Пути в Эммаус – иногда – Иисуса Христа, идущего рядом с ними.

Тут можно предположить, что именно Лир разыгрывает простого джентльмена, Рыцаря Розы и креста, отца Владимира Дубровского:

– Андрея Дубровского, – а основателя братства Розы и Креста звали тоже:

– Андреа.

Возможно, между дворецким Освальдом и Лиром и идет борьба за право управлением Этим, имеется в виду Домом, как:

– Эфирной структурой джентльмена, Рыцаря Розы и Креста. – В простонародии:

– Масонства.

И:

– A sop o’the moonshine, – отбивная под лунной подливкой:

– Луна означает косвенное знание, и значит, пока Освальд находится в своей роли:

– Просто дворецкого Гонерилы, дочери Лира, и поэтому может быть побежден Кентом, портной закрыл часть возможностей дворецкого Освальда.

Всё же Толстой отличает Лира и актера, исполняющего роль Короля Лира, говорит:

– При этом Лир, то есть скорее всего актер, играющий Лира, обращается к публике и говорит, что и ей не нужны наряды: они не согревают ее.

До этого Лир сказал, что оставить человеку только то, что нужно, и он ничем не отличится от животного.

– Таково второе действие, – заключает Лев Толстой, – наполненное неестественными событиями и еще более неестественными, не вытекающими из положений лиц, речами.

По сути дела, Толстой требует Пересказа события, сделанное в лицах, тогда, как не только Шекспир, но правильно сказать:

– Вообще вся классическая литература работает не так, как работает детский театральный кружок в доме культуры, – а:

– Реально!

По Толстому же:

– Сейчас ничего не должно происходить, – имеется в виду нового, а только вестись пересказ старого.

События в Театре происходят не только тогда, когда они были, но и прямо сейчас! Поэтому Кент, находясь в свой роли никому неизвестного нового слуги Лира, бьется с Освальдом, не:

– Ни с того, ни с сего, – а продолжает уже начатый когда-то бой, пользуясь тем, что сейчас Освальд не во всей своей силе, нет у него, как у Пушкинской Царевны Лебеди в это время всего его инструмента неотразимого действия, как написано было в тот момент у Царевны Лебеди:

– Месяц под косой блестит,

А во лбу Звезда горит.

Освальд находится в это в время в косвенном свете Луны и прямого, лобового удара нанести не может.

Толстой же задает и задает себе один и тот же вопрос:

– Ни с того, ни с сего, – не имея возможным существования прошлого, которое может быть неизвестно не только героям событий прямо сейчас происходящих, но и зрителям! – Уж, зрителям-то должно быть всё известно!

А:

– За каким тогда они пришли на этот спектакль? – спрашивается.

Зритель – Читатель – не только участник событий пьесы, но и вообще:

– Ее главный герой! – это даже не рассматривается Львом Толстым, как хоть как-то возможная реальность.

Тогда, как в пьесах Шекспира ТОЛЬКО об этом именно и идет речь, а не о том, какой король сколько имел любовниц, или он ли именно убил Дездемону, или за него это сделали другие. Вот то, что это могли сделать другие – прямо неизвестно никому, кроме одного главного героя – Зрителя, но не как очевидность:

– Вот Дездемона умирает, – это и так видят все, а видит, как человек, способный видеть Невидимое, что значит:

– Делает логический вывод, – как в Дубровском:

– Прямо нигде не написано, что Дубровский выполняет просьбу Маши, дочери Кирилы Петровича Троекурова – спасает ее, а она – к ужасу Льва Толстого:

– Отбивается от него в карете:

– Поздно, мил херц, но я другому отдана и буде век ему верна, – обращается, как сумасшедшая, – скажет Лев Толстой, потому что обращается не к Дубровскому даже, а к человеку в маске, а – как говорится:

– Где написано, что это Дубровский? – Мама мия! Он в это время сидит рядом с ней, в роли князя Верейского, – так бывает?

Вот это:

– Так бывает? – ни разу не спросил Лев Толстой, ибо со старта взялся, что:

– Театра в театре – не может быть! – спрашивается:

– Что же там тогда осталось, мил херц?

Следовательно, в Театре может идти только Спектакль, спектакль, однако, в котором участвует и Зритель, как его, этого спектакля:

– Герой.

Почему, спрашивается, Ван Гог в тридцать лет бросил свои проповеди, и был направлен в сторону иную, живописную, хотя не мог научиться даже рисовать гипс?

Именно потому, что понял, не в буквальности перевода кальки дело рассказов правды бога, а в:

– Невидимом Его духе. – Не в дереве находящемся, как Соловей Разбойник, а скрывающемся между его ветвей.

Почему и бегал Ван Гог каждое утро навстречу с Ним, чтобы, достав свой Телескоп в виде Мольберта, так нарисовать дерево, чтобы оно было таким только при Посылке:

– Там был Бог!

Толстой же присутствие бога называет артефактом самой реальности, реальности несуществующей, а придуманной совершенно несуразно Шекспиром. Вполне возможно, что Лев Толстой и сам – ПОЧТИ незаметно для самого себя, играет роль:

– Их бин понимайт только Ветхий Завет и иво Золотого Литого Тельца. – Мол:

– Вот пусть Зритель – Читатель моей этой Пьесы и расшифрует ее, если действительно верит Шекспиру.

Как грится:

– Давай, давай!

– Я звал тебя и рад, что вижу!

Вот эта фраза, что отнять у человека всё лишнее, и оставить только нужное, как раз имеет в виду, что лишнее для человека – это вера в бога, – так как поверить человек всё равно не может.

Одно из замечаний Толстого по поводу пустых речей Лира, вместо того, чтобы колебаться между гордостью, гневом и надеждой на уступки дочери – это было бы – по его мнению – трогательно. А Лир говорит вместо этой лирики:

– Что он развелся бы с метровой матерью Реганы, если бы Регана не была ему рада, – Толстой считает, что этого нельзя сделать – поэтому эти вопли Короля Лира – балаган.

Но в том-то и дело, что можно, как это сделал Дубровский, – а:

– Никто и не заметил, что наступил невозможный здесь Хэппи-Энд.

Ибо:

– Так прямо Лир говорит в сослагательном наклонении, говорит то, что уже поздно что-либо менять, время упущено, и, значит, просто ругается.

Но!

Но и наоборот, утверждает, следовательно, что Регана – на самом, так сказать, деле:

– Ему рада! – И зритель – на данном этапе – этого понимать не должен, но может:

– Почувствовать, – как можно почувствовать сначала, прежде, чем разгадать способ Дубровского, обещавшего помочь Маше, что:

– Вот такой хренопасии – это после-то обещания знаменитого на всю округу, героя этого грешного мира Владимира Дубровского и такой нелепый конец может быть, что он остался раненым в лесу прифронтовом при приближении царской кавалерии, а она:

– Но я другому, так скать, отдана и поэтому поскачу именно с ним, со стариком Верейским, в его любимую Англию. – Это можно, конечно, сказать, даже так думать, но думать и говорить только для того, чтобы обосновать за каким хреном надо делать рэволушэн год 17-й. А именно, для того, чтобы разрушить вот эту идиллию Пушкина:

– Человек – он же ж Разумный, поэтому способен иметь вот этот самый Излишек в виде:

– Господа Бога.

Исходя из этих рассуждений можно повторить, что и Толстой – если не понял – то почувствовал правду Шекспира, но решил, ужаснувшись, немного побрыкаться, чтобы будущие поколения сами смогли поверить, если на это способны.

Удивительно и даже поразительно здесь то, что Шекспир позволяет Толстому поверить в него:

– Задним числом! – вот сейчас. – Ибо:

– Только в этой вере задним числом и весь смысл Евангелия.

– Как же, Господи, я не верил?! – А вот теперь, оказывается, после Воскресения Иисуса Христа:

– Верил-л.

28.02.18

Можно назвать и по-другому это Эссе:

– Преферанс Толстого и Фараон Шекспира, – но не получается, что вот Лев Толстой только скучно думал, а Шекспир наоборот:

– Только весело гадал, – хотя-я:

– Почему нет.

Три костюма человека:

– Моцарт, Сальери, Черный Человек, – Моцарт – душа, Сальери – тело, – черный человек – посредник между ними.

Приводятся три противоречия Шекспира, три – по мнению Толстого – ни к селу, ни к городу сказанные фразы Короля Лира. Первая про публику, что ей нужны ее наряды, так они ее греют. Вторая – это отсутствие радости у Реганы при виде отца, что он не женится из-за этого на мертвой ее матери. Третья:

– Силы неба должны покровительствовать старым, так как сами стары.

Смысл всей этой тройной обличительной речи Короля Лира в том же, о чем книга Дудинцева:

– Не Хлебом Единым.

Конкретно:

– Нельзя допустить, чтобы человек вышедший родом из народа упал на снег.

И упадет он тогда, когда, посланные богом на землю люди – Адам и Ева:

– Сюда не долетят. – Ибо, что значит, нарядная одежда зрителей в зале, к которым прямо со сцены обращается Король Лир?

Означает именно не необходимость прикрыть тело от холода и вьюги буквально, а чтобы Человек не упал на Земле, он должен быть одет, однако, в:

– СЦЕНУ, – встать на ней, на Земле, как на сцене Король.

Люди, пришедшие в Театр, посмотреть пьесу – это тоже актеры, желающие, именно, а актеры себя показать на:

– Сцене Жизни. – А не просто валяться в ее пыли. Человек в РОЛИ – это уже совсем другой человек, чем – если сравнить Ветхий Завет и Христианство – был до Иисуса Христа, он:

– Встал на Сцену Жизни, однако:

– Вместе с Богом. – Вот смысл Украшений Человека – Бог рядом с ним.

Почему Лир и ругает Регану, что она не понимает:

– Как его сто слуг для него не необходимость, а Украшение, так и он сам для Реганы – есть не что иное, как:

– Крыша ее дома, – как сказал Владимир Высоцкий:

– Дом хрустальный на горе для нее – вот рудники мои серебряные, золотые мои россыпи.

И третье, Лир говорит, что надеется:

– Силы неба поймут его старость, как понимают старость самого Бога, как именно свой:

– Наряд, – благодаря которому они, собственно, и являются богами, благодаря богу стоят:

– На Горе, – что и значит, на:

– Сцене, – где человек ДВОЙНОЙ.

А не просто так погулять вышел.

Доказательством чего, и занимался на Земле Иисус Христос.

Таким образом, Три Одежды, о которых была речь – это:

– Старость, Праздность и свой Дом.

Дом Лир отдал, праздность – количество придворных – пытаются отнять, и осталось у него только Старость, – почему он и обращается к богам – небесным силам:

– Дойдет до того, что и вашу Правду Личную, – как написал Пушкин в Воображаемом Разговоре с Александром 1 – тоже:

– Не уважат.

01.03.18

Шутки шутов Шекспира до Льва Толстого воспринимались, как именно – не шутки даже того времени, сегодня нам непонятные, – но, как шутки именно:

– Нелепостью, – и в этом их смысл, что ваше, ваше величество, мнение, так же хорошо, как моё нелепо.

Толстой заявил:

– У шуток Вильяма Шекспира должен быть смысл!

Несмотря на то, что сам его пока что не видит.

Не раз повторяется, что:

– Зачем-то призываются туманы и бури – в данном случае на голову дочери, то желает, чтобы проклятия пронзили все ее чувства. – Но туманы и бури закроют видимость ложным чувствам, как и проклятия их убьют или ранят, чтобы не подавали человеку ложные сигналы.

Вот прямо сейчас, хотя и без дождичка, но в четверг, говорится, что будем и это очень надо:

– Бороться с рейдерскими захватами, – чем это плохо?

Да, плохо, именно потому, что для того и говорится, чтобы люди больше не боялись рейдерских захватов, а значит, они будут продолжаться делаться, так как никто не будет их ждать, как будто только вчерась родились и на самом деле подумали, что с:

– Этим делом – сознательного вранья – мы покончили – пусть и недавно, только в этот четверг – но покончили же ж!

И даже дождя никакого не было, а только температура окружающего нас воздуха повысилась на пару-тройку градусов.

Говорится, что зря Шекспир после проклятий, посланных, как Письмо! на голову дочери, – тут же переходит на балаган с Шутом. – Но:

– Кончил дело – гуляй смело, – более того, Король Лир ничем не хуже Цезаря, или Александра Македонского, которые не только могли, но и даже очень любили заниматься:

– Несколькими делами сразу!

Толстой говорит:

– Шутит, несмотря на только что бывшее отчаяние. – Но в том-то и дело, но никакого:

– Несмотря не было! – это опять суть Театра, которую Толстой игнорирует, как несуществующую в реальности. Но Шекспир именно о том и рассказывает:

– Какова она, реальность, совсем не такая, как априори заложил себе фундамент для исследований Лев Толстой, – а именно, имеет в виду Вильям Шекспир:

– Человек на Земле – это Актер на Сцене: прочитал одну, режиссер сказал:

– Продолжай другую, ибо кроме дочери, о которой надо распорядиться – есть и Шут, которым надо гордиться, – как:

– Вестником бога.

Возражение Толстого:

– То, что может актер на сцене – человек в жизни – нет. – Но вот в том-то и дело, что Человеку была дана Вторая Скрижаль Завета, чтобы:

– Смог! – Смог быть, как Его Книга:

– Не только имеющая Текст, но и:

– Поля у этого Текста – должны БЫТЬ.

Дальше можно привести буквальную цитату из Льва Толстого, которую он повторяет, как прибаутку ко всем – ему непонятным – разговорам Лира и Шута:

– Шутки продолжают быть несмешными и, кроме неприятного чувства, похожего на стыд, который испытываешь – обращение Толстого к самому себе на Ты – от неудачных острот, вызывают и скуку своей продолжительностью.

Далее идет вопрос Шута о носе и про домик улитки, ответ на который уже написан выше.

Во второй сцене третьего действия Лир говорит про бурю, что:

– В эту бурю найдут всех преступников и обличат их, – а Толстой замечает:

– Почему-то?

Ответ:

– Буря смывает ложь.

Как она ее смыла в Одиссее, – когда его спутники съели священных быков Гелиоса на острове Тринакрия, и корабли Одиссея были разрушены. Что значит, спутники Одиссея не были его друзьями, а были врагами.

Пророчество Шута – Пастернак:

Когда попов пахать заставят,Трактирщик пива не разбавит,Портной концов не утаит,Сожгут не ведьм, а волокит,В судах наступит правосудье,Долгов не будут делать люди,Забудет клеветник обман,Закладчик бросит деньги в ямуРазвратник станет строить храмы, —Тогда придет конец времен,И пошатнется Альбион.И сделается общей модойХодить ногами в эти годы.

Щепкина-Куперник:

Такая ночь может охладить любую куртизанку. Перед тем, как уйти, дай-ка попророчествую немножко:

Коль поп не станет врать народу,А пивовар лить в пиво воду,Жечь будут не еретиков —Сердца влюбленных простаков,В суде невинных не засудят.Долгов ни у кого не будет,Забудет сплетню злой язык,Зароет деньги ростовщик,Кошель воришка не присвоит,А сводник с девкой храм построит, —Тогда-то будет АльбионВеликой смутой возмущен:Такие времена настанут,Что все ходить ногами станут.Это пророчество сделает Мерлин, который родится на свет после меня.

Тут возможны два варианта расшифровки.

Первый – это 17-й, его идеология кончится, идеология, именно:

– Хождения на голове, – в противовес Гегелю.

Второй вариант, наоборот.

Придет время, когда впереди планеты всей будет поставлен именно Гегель, с его Посылкой, с Богом в фундаменте, что в 17-м году было названо Ле:

– Стойкой на голове.

Пророчествуется, следовательно, или 17-й год, или наоборот, от него:

– Избавление.

Скорей всего, всё-таки избавление, и, значит:

– Ходить ногами станут – это именно:

– По Гегелю.

А не наоборот.

Шут подводит итог всем противоречиям, который высказал до этого Король Лир:

– Христианство поставило мир на ноги, – но только теоретически – многие – в том числе и Лев Толстой – продолжают понимать Правду только, как:

– Ветхий завет.

СЦЕНА, введенная в Новом Завете, так и не признается за Реальность.

А так только, хрен знает зачем сделана, только, чтобы празднично одеваться на Пути в Эммаус этого:

– ТЕАТРА.

То, что в Эммаус реально идут уже Двое – Роль и ее Исполнитель – пропускается мимо ушей, наоборот, как артефакт нашего грешного мира.

Более того, необходимость празднично одеться для театра тоже во внимание не принимается, а, как сказал Эрнест Хемингуэй, это и есть тот:

– Праздник, который всегда с тобой, – и, как подтвердил его Роберт Джордан, даже оставшись на Этом берегу:

– Другой теперь мне виден, – виден там:

– За Рекой в Тени Деревьев.

Говорится, что пророчество Шута:

– Не к месту. – Но все высказывания Шута – фундаментальные.

Всё-таки это пророчество Шута говорит не о хороших, а о еще худших временах, ибо он заканчивает, Щ-К:

– Тогда-то будет Альбион

Великой смутой возмущен.

И Б. Пастернак:

– Тогда придет конец времен,И пошатнется Альбион.И важное дополнение:– И сделается общей модойХодить ногами в эти годы.

Не на самом деле люди будут ходить ногами, а мода такая будет, что и значит установку Ле:

– Поставить Гегеля с головы на ноги, – буквальное предвидение революции 17-го года, когда Правда – это только:

– Мода! – Не просто так, как бывает, а:

– Будет людям счастье, счастье на века-а! – У советской власти настолько велика сила тяготения, что люди будут ходить вниз головой и думать, что голова их выше всех.

И такие предисловия, как:

– Долгов не будут делать люди и в судах наступи правосудье, закладчик бросит деньги в яму, – стоит только молвить русским языком, например, валютным ипотечникам, как они сразу перестанут бунтовать, что им такие кредиты навязали, или специально обрушили рубль, чтобы они сейчас выли бесполезно, как на луну, – ибо:

– Поймут: зачем плакать, если Шут Короля Лира как раз сейчас предсказал уже:

– Конец света.

Как и сказано:

– Все пойдем.

– Куда, батюшка?

– Туда-а! Куда не ходят даже поезда с прицепами, как – сегодня будет по ТВ – в фильме Край, где Мошков, Баширов, Гармаш, Уколова, Перисильд и наша любимая Аньорка Штрехель, немка машиниста Эльза нам расскажут:

– В случае чего – кто не знает, где голова – где ноги:

– А лагерь недалеко-о! – Зажились на вольном-то поселении!

Толстой:

– Четвертая сцена – имеется в виду третьего АКТа – Действия – по Толстому – происходит в степи перед хижиной. Кент зовет Лира в хижину, но Лир отвечает, что ему незачем укрываться от бури, что он не чувствует ее, так как в душе у него буря, вызванная неблагодарностью дочерей, заглушает все. Верное чувство это – обращает внимание Толстой – опять выраженное простыми словами, могло бы вызвать сочувствие, но среди напыщенного непрестанного бреда его трудно заметить, и оно теряет значение.

И это верно, что это чувство Лира теряет значение, но не потому что Лир уже и так переорал даже свой голос, а потому, что чувство, которое Толстой хочет видеть – бессмысленно! С ним, с этим чувством Толстого, можно только поплакать под гармошку, как перед несбыточным желанием всего, пусть будет – русского народа: