ПРЕФЕРАНС ТОЛСТОГО – ФАРАОН ШЕКСПИРА

– Ходить с высокоподнятой головой, и более того, находящейся наверху, а не внизу иво самого.

Здесь речь идет о реальной победе, а не той, которую предсказал Шут незадолго перед этим, что очень легко может даже:

– Быть-ь.

Не о печали человека только печалящегося, а о победе над обманом, над злом, однако, не просто этой пиесы, а:

– Фундаментальным.

И, следовательно, предполагается не только война умных сапиенсов, но и их:

– Богов!

Точно также предполагается в школе – больше уже нигде не читают за:

– Неинтересностью Повести Покойного Белкина, что дедуся Лодочник, или Станционный Смотритель, только слезливо жалеет свою дочь, попавшую в лапы распутному офицеришке, но они – не нашедши счастия на Земле – так и отправились туда, куда он выписал им безвозвратный билет:

– В Аид, – где этот Минский – Белорусский – Бэл – сейчас Гадес:

– Командует своими эскадронами смерти, – и:

– И до сих даже пор живет со своей Персефоной – Дуней – очень счастливо.

Нам же рассказывают, что они живут Там-там-там-там даже:

– Хуже нас.

Дак, оно и естественно, так как точно ходят на голове, как не велел Шут Шекспира, – но дак, милые мои:

– Мир-то там и так уже перевернутый, как:

– Всё наоборот – наоборот, – след-но:

– Подражать им не надо, – тем, кого чинно и благородно обслуживал Ад-Риян Прохоров.

Не Шекспир, следовательно, делает людей деревянными, а Толстой, однако:

– Тенями потустороннего мира.

Четвертая сцена 3-го Акта в пещере, говорится, что Эдгар – голый, как сумасшедший, его – неестественно – по мнению Толстого – не узнают и все опять начинают говорить бессмысленные речи – на шести страницах, сообщается. В случае чего можно посмотреть, конкретно, что там говорится, но их бессмысленность всё равно будет в том, что это не буквальность:

– Сели – встали – просушили одёжу – заварили покрепче чифирку и, наконец, закурили трубку мира, – а:

– Дела и случаи Человека на Земле объясняются, как у Гомера:

– Разногласиями богов, – по счастью известных человеку, правда, как сообщил Гомер:

– Не до такой степени, чтобы хоть когда-нибудь увидеть этих богов натюрлих.

Точнее, это сообщил Лессинг, объясняющий Гомера именно с применением обязательного существования богов.

Здесь так, как у Гомера, буквально с именами, боги не называются, т.к.:

– Бог уже Один! – но обращение Лира к ветрам и ураганам и вообще к силам природы делается, как обращение к их богам.

Толстой тоже, авось, верит всем этим россказням про богов и даже Одного Бога, но:

– Не про нашу же честь в русско-английской натюрлих Лир-ре!

– На покос поспешайте, а не с богами лясы точите! – вот лозунг, так сказать, нашей партии и иё правительства.

Верить можете, но только в свободное от прокладки Беломорско-Балтийского канала время. На чем стоя? Это смотря относительно кого, ибо про Альберта Эйнштейна и слышали:

– Знаем, знаем, – несмотря на то, что берем, как обычно за хвост и провожаем восвояси.

Вот Зеркало! Можно ли его сравнить с Фомой неверующим? Верит, но указывает некоторые прорехи, которые могут не заметить остальные? Как доказательство, однако:

– Существования того, чего без этих Дыр Фалтингса:

– Подсмотреть не удастся.

Опять двадцать пять уже – не меньше – Толстой замечает, что Глостер не узнает – в этой хижине – ни Кента, ни своего сына Эдгара. – Но! Как и спето:

– Тех только, кто кушает мацу – узнаю я по лицу! – здесь важна одежда, а его сын, как сказано намедни, одет в сумасшедшего:

– Голый. – А голый – он и есть голый вассер, – одна вода, а градуса нормальности:

– Никакого, – что значит:

– В присутствии голого и остальные люди становятся голыми.

Чтобы его не смущать до еще большего сумасшествия.

Далее расписывается сцена Шекспира на ферме, которую Толстой называет бредом после того, как приводит ее, не обращая внимания на то, что и любая сцена не только на Сцене, но и в литературе:

– Точно такой же бред, – за короля, за Анну Каренину даже, выдается только и всего лишь:

– Актриса, – исполняющая ее роль!

И именно это сейчас объясняют: Кент, Эдгар, Глостер, Лир, Шут, – как:

– Как специально для Толстого, – надеясь, что и он, как все остальные зрители на галерках, в ложах и партерах интуитивно примут этот Фараон за:

– Правду натюрлих, – и будут ей очень рады!

Эдгар:

– Фратерето зовет меня и говорит, что Нерон удит рыбу в темном озере.

Шут:

– Скажи мне, дядя, кто сумасшедший: дворянин или мужик?

Лир:

– Сумасшедший – король.

Шут:

– Нет, сумасшедший – мужик, которые позволил сыну сделаться дворянином.

– Лир:

– Чтоб тысячи горячих копий вонзились в их тело.

– Эдгар:

– Злой дух кусает меня в спину.

На это Шут говорит прибаутку о том, что нельзя верить смиренности волка, здоровью лошади, любви мальчика и клятве распутницы.

Потом Лир воображает, что судит дочерей.

– Ученый правовед, – говорит он, обращаясь к голому Эдгару, – садится здесь, а ты, премудрый муж, вот тут. Ну, вы, лисицы-самки.

Эдгар отвечает:

– Вон стоит он, вон глазами как сверкает.

Можно и даже не обязательно включать тут Непонятку, что, нет смысла по содержанию, ибо он и есть только в одном месте, в:

– Соцреализме, – где принципиально не бывает формы, кроме школьной.

В чем и суть литературного правосознания Льва Толстого:

– Сознательная форма – опущена, как именно:

– Не нужная нашему народу Сцена, – как реальность, но может быть только, как картонный домик, в который играют детки-котлетки в песочнице.

Шекспир же здесь приводит шифрограмму:

– Искусства! – которое и есть суть правды этого мира.

Анна Каренина бросилась под поезд именно из-за Льва Толстого, а не потому что Вронский разлюбил ее, а подруги не поняли, – поняла, что:

– Шекспир ее не бросит, однако:

– Даже на том свете.

– Госпожа, вам мало, что ли, глаз здесь на суде. Приплыви ко мне, Бесси, красотка, – продолжает свою речь Эдгар.

Шут поет:

– У Бесси-красотки с дырой лодка, а не может сказать, отчего ей нельзя пристать.

Эдгар опять говорит свое. Кент уговаривает Лира прилечь, но Лир продолжает свой воображаемый суд.

– Свидетелей сюда! – кричит он. – Садися здесь, – говорит он Эдгару, – ты, облеченный в мантию судья, и место занимай твое. И тут (шуту) … Одно правосудия ярмо лежит на нем и на тебе, так рядом садися с ним на скамью судьи. И ты в числе судей – садись и ты, – обращается он к Кенту.

Получается в этой шутовской сцене судьи все – друзья Короля Лира, и Толстой хочет рассказать, что так-то ничего плохого в этом нет, но! Откуда почти чокнувшийся Лир и полупомешанный Кент, и точно голый – не от разума же – родной сын Глостера Эдгар – так хорошо расставили эти фишки, что поняли, кто с кем здесь воюет за власть?

Знает посредник – Черный Человек, он передает информацию от героя, находящего в Тексте на Поля – его исполнителю. Здесь, чокнутые, или, слегка чокнутые под бурей Кент, Лир, Эдгар, Шут играют свои роли в пьесе:

– Соответствующей реальности! – Ибо для того и дана Человеку Сцена, Вторая Скрижаль Завета, чтобы он мог понять реальное устройство мира.

Сцена, как:

– Телескоп и Микроскоп! – а не наоборот, как думает Толстой:

– Есть доведение разума до безумия. – Так сказать:

– Доигрались, господа юнкера до рэволушэн год 17-ть.

Продолжается – если Толстой продолжает – значит, зачем-то ему это надо:

– Пур, кошка-то сера! – кричит Эдгар.

– Ее прежде, ее в суд. Это Гонерила! – взывает Лир. – Клянусь я здесь, перед этим высоким собранием, она била своего отца, бедного короля.

Со стороны, так и тянет задать вопрос:

– Откуда они всё знают? – Но!

Черный Человек, которым здесь является, невидимый Спектаклю Зритель – всё понимает! – А кто, спрашивается, вам еще нужен для понимания и логичности происходящего? Фишки все расставлены стоят – правильно.

А по Толстому получается, что Зритель – как и он сам – ничего понимать не должен.

Реально же – все: и зрители, и герои всё понимают!

Далее, Шут говорит:

– Подойдите сюда, мистрис, ваше имя Гонерила? – обращаясь к скамейке.

– Вот и другая, – кричит Лир. – Остановить ее. Мечей! Огня! Оружия! Здесь подкуп, плут судья. Зачем ты упустил ее?

Лев Толстой сразу после этого:

– Бред этот кончается тем, что Лир засыпает, и Глостер уговаривает Кента – все не узнавая его – увести короля в Дувр, и Кент с Шутом уносят Лира.

Толстой ничтоже сумняшеся правду называет бредом. Почему с его точки зрения это бред? Только потому, что эти люди – Лир, Кент, Шут, Эдгар, хорошо знакомые друг с другом именно так и говорят, как люди, знающие друг друга и правду о реальном расположении вещей, – но! В посылке значится, что они не узнают друг друга.

Они не знают друг друга, но все они знают правду, так сказать:

– Одну и ту же.

Как и сказано про Иисуса Христа, которого не узнает никто после Воскресения:

– По преломлению хлеба узнают его Двое на Пути в Эммаус!

Преломление хлеба – это и есть способ узнавания Истины не непосредственно, а наоборот:

– Посредством! – Посредством Другого. Логикой:

– Если вы видели Меня, как же вы говорите, что не видели Отца Моего?

Ибо преломление хлеба – это и есть деление мира на Сцену и на Зрительный Зал. Следовательно, говорит Иисус Христос:

– Видеть меня вы можете только, как:

– Стоящего на Сцене Этого Мира, которым и является Мой Отец.

Сцена – это и есть Бог – если на Ней стоит Иисус Христос.

Толстой принимает сцену, как и лист бумаги за своего случайного спутника, которого могло и не быть:

– Я так всё знаю! – и бумага мне – ему Льву Толстому – нужна только для того. чтобы записать уже сочиненное.

Фантастическая Ошибка!

Гомер, может и писал – сочинял по памяти – без бумаги, но дело в том, последующие сцены рождались на основании предыдущих, но не на все сто процентов – главное, что одновременно была видна ему и вся:

– Картина Мира, – деление его на мир людей и на мир богов.

Вся суть в том, что не понимается:

– Христианство изменило Картину Мира не только по содержанию, но главное:

– По форме устройства, – вместо Золотого Литого Тельца появились:

– ДВЕ Скрижали Завета. – И все рассказы – пьесы Шекспира – Как и Пушкина – именно об этом, что мир – это не просто так:

– Запись домашнего задания в дневнике на завтрева, – а:

– Записи эти имеют определенную ФОРМУ.

Форма эта обеспечивает связь Настоящего с Прошлым, чего не было в Ветхом Завете, когда Прошлое только помнили, но перейти эту границу у реки было невозможно. Христианство придумано Богом, чтобы появилась возможность изменить Ошибки Прошлого из:

– Будущего.

А здесь делают Перевод с английского на русский фильмов Голливуда, как невозможность воспроизвести Подлинник, и значит, так только музыку Моцарта вполне можно обозначить, как:

– Скрип лопаты по стеклу. – Без преувеличения именно так делаются телевизионные переводы фильмов Голливуда. Взгляд переводчика направлен вообще не в ту степь, он думает, как приблизительно повторить то, что Там говорят, тогда как его задача добавить вторую половину банкноты, – если считать английский текст первым обрывком истины.

Две Скрижали Завета именно так и разделены, но не как буквально два обрывка одной банкноты, как – будет точнее – денежная бумага и сумма цифр на ней, что можно ужаснуться, как это и написано в Евангелии, после того, как поели хлебов, преломленных Иисусом Христом:

– Скока, скока?!

Человек-то, оказывается, стал:

– Миллионером.

Поэтому герои здесь – Короле Лире – и не узнают друг друга, что видят только часть – денежную бумагу – а что на ней написано:

– Пока нет. – Увидеть и то, и другое может только Человек Особенный, что значит:

– Двойной, – такой, какой идет На Пути в Эммаус:

– Смоктуновский в роли Гамлета, – а Лев Толстой рассматривает только Гамлета и говорит, что он не может того, не понимает этого, а то что есть Человек:

– Смоктуновский или Высоцкий – да на хрен он нам нужен!

Что, собственно, и написано на знамени 17-го года – человек только шуруп в коллективе.

Анна Каренина потому и бросилась под поезда, что сам Толстой даже написал:

– Должна броситься, – а почему:

– И сам не могу понять, – но то, что приснилось, как правда – точно.

И решил написать этот роман Анна Каренина, чтобы избавиться от этого ее самоубийства. А то, что не только:

– Цели нет передо мноюСердце пусто празден ум, – а вообще:

– Жизни нет передо мною, – похоже, так и не додумался, даже на старости лет.

Бог придумал такую сложную Веру, как Христианство, что я даже не знаю, возможна ли она интуитивно, без понимания ее логики вообще?

Про Теорию Относительности говорят в трех вариантах, первый:

– Теорию Относительности понимают только пять человек в мире.

Второй уже с дополнительным вопросом:

– Ну я, ну Эйнштейн, – а еще-то кто?

И третий:

– Мы вообще против иё, так как стало только хуже, ибо пала ниц вся классическая физика, и стало вообще ничего непонятно.

Как же сочинять такие пьесы, как Шекспир, если все ни бум-бум?

Вот Лев Толстой, наверное, и думал:

– Не надо, – ибо, а:

– Смысл?! – Если даже:

– Я, Лев Толстой и Шекспир, – а всё равно:

– Не получаецца! – Толстой, как Анна Каренина предпочел удалиться – нет, не не-прощаясь с верой, а возможно и так:

– Только надеясь, что Шекспир всё-таки прав. – Иначе зачем было пятьдесят лет только об этом и думать.

Люди верят Иисусу Христу, – как и Шекспиру интуитивно, душе нравится, хотя, конечно, шокирует, когда объедков остается больше, чем было хлебов с самого начала. Вот почему говорится, что не надо всё так уж точно считать:

– Легко можно ошибиться.

Тут предполагается, что сам человек правильно посчитать не может. Ибо, как герои Шекспира, не всю картину видит полностью, вплоть до того, что и вообще, как в последней сцене – не узнают друг друга.

Знаю, что человек, а вот кто именно:

– Забыв. – И, что самое замечательное, в конкретной ситуации это и не обязательно. И даже не нужно.

Поэтому не всегда нужен и точный счет:

– Поговорить чистосердечно, по душам – если всё будете знать – уже не получится.

Вот здесь они все боялись Гонерилы, а кто это, собственно, такая, если у нее замашки, как у простой скамейки:

– Цели нет передо мною:Сердце пусто, празден ум,И томит меня тоскоюОднозвучный жизни шум.

И обвинили ее в несправедливости, кажется, даже без права последнего слова.

Вопрос, точнее, ответ, в том, что не надо христианство переводить в ветхий завет, для полного понимания – оплодотворения такого жизненного яйца всё равно не будет. Лев Толстой переводит, и потом чертыхается:

– Бред.

Будем надеяться, что переводит.

Один раз только за все это время заметил, что герой обращается к зрительному залу, скорее, как:

– Актер, – ну, а иначе, как он может обратиться к зрительному залу, это все равно, что Король Ричард Львиное Сердце появится на коне не на Сцене, а прямо в Зрительном Зале – натюрлих.

– Так бывает? – постоянно спрашивает Толстой, – но сам допустил мимоходом такую возможность, обращения со Сцены напрямую к Зрителям.

Но, скорее всего, как лишнюю ошибку Шекспира:

– Семь бед или восемь – у него уже нет разницы.

02.03.18

Лев Толстой хочет заставить Вильяма Шекспира объяснить ему, как это так получается, что мир, в котором мы живем, не имеет такой же видимой сцены, как Сиэтэ? И поэтому считает устройство Театра – артефактом глупости человеческого сознания. Но дело в том, что объяснить Христианство до его понимания может только Сам Себе реципиент:

– Человек.

В этом его отличие от идолопоклонства. Он может слушать Шекспира и не только, но принять решение, что:

– Князь Верейский в карете с Марьей Кириловной – это и есть Владимир Дубровский в его роли:

– Может только он сам, – поверивший – нет не в чудо, а – в Христианство Читатель.

Точно так же, что на войну с неправедной властью в Капитанской Дочке Пушкина пошел не только Емельян Пугачев, но в то, в его роли находится еще живой император Петр Третий – власть законная, от бога.

Что Обуховская больница, где в конце Пиковой Дамы проживает Германн – это вовсе не его печальный конец, а наоборот, Обуховская больница переводится, как:

– Инициация, – и его слова тройка, семерка, туз – тройка, семерка, дама, – которые он бормочет – есть не что иное, как 21 – 22 – Быть или не быть Гамлета Вильяма Шекспира, ибо 21 – это выигрыш – Очко, а 22 – Перебор, описанный в 22-х главах Откровения Иоанна Богослова.

Как и Граф в Повести Белкина Сильвио и оказывается самим Графом:

– Сильвио в роли Графа, – рассказывает и слушает вместе со своей графиней Машей конец этой повести.

В Метели тоже самое, Бурмин, как сказочный принц находит Марью Гавриловну у пруда под ивою:

– Истинной героинею Романа, – что значит: театральной Сцены, где она и проверяет – проводит кастинг – на очередного принца ее радостного, но уже измучившегося поисками, сердца, – и:

– И читает слова – нет, не из Евангелия – а читает слова Сценария пьесы, знает ли эти слова сей гусарский полковник, как знал ее любимый Владимир, с которым она всю свою юность переписывалась письмами из этого Сценария – Книги Жан-Жака Руссо Новая Элоиза.

И он читает первое письмо Сен-Пре из этой Книги, мама-мия! – наизусть:

– Ваш милый, несравненный образ, – но это дальше, а сначала:

– Я вас люблю, – сказал Бурмин, – я вас люблю страстно. Я поступил неосторожно…

Гробовщик в Повестях Покойного Ивана Петровича Белкина счастлив тем, что ему предложили – когда он вернулся с гулянки, обидевшись от немца франкмасона, что ему не за что благодарить своих, однако:

– Покойников, – счастлив тем, что эти покойники уже ждали его дома, и тут же предложи во ознаменование вечной дружбы – таскать их туды-твою, в преисподнюю, не как все:

– На тот свет, а прямо на этом возить только, как:

– С Басманной на Никитскую, – а уж там у есть у них контрабандный канал не хуже, чем у Лермонтова в Тамани. Как говорится:

– Живут же люди, как Минский – Бэл и его Дуня – Персефона в Аду, и так вроде бы:

– Даже лучше, – по крайней мере, незаметно особо, что хуже, чем здесь.

Напомню, что Повести Белкина были переставлены Пушкиным по Закону Симметрии по времени их написания и очереди уже в книге, что и значит:

– Одной своей частью они на Земле, а другой, как Отражение:

– Под.

В Станционном смотрителе, еще раз напомню, что Самсон Вырин – это древний бог Зевс на пенсии, и его находит Ассирийский бог Бэл, чтобы не-напудривался иметь – как у них это было принято, у древних богов:

– Не всегда отличать жену от дочери.

Хэппи-Энд Барышни-Крестьянки – это хэппи-энд Ромео и Джульетты.

Обычно думают, что им – Ромео и Джульетте – мешали все, кому не лень быть вместе счастливыми, но забывают, точнее, не учитывают главного:

– Это был не просто запрет этого контакта между потомками Монтекки и Капулетти, как предание придурошных предков, которые не могли поделить между собой чего-то такое очень вкусное, а контакт запрещен между верхом и низом, как в Гробовщике – первой из последующих, написанной Пушкиным, но поставленной в середину, как плоскость симметрии, зеркало, какой же микрокосм и макрокосм, какой увидел Германн в Пиковой Даме, в спальне Графини.

Следовательно, запрет чувствовали в первую очередь Ромео и Джульетта, чувствовали, как эту границу у реки – зеркало в спальне Графини – через которое им надо пройти, чтобы соединиться.

При быстром повторном просмотре это зеркало обнаружить не удалось, но когда-то давно я его видел, может быть, тогда был сделан такой вывод, что часть убранства комнаты графини – есть только отражение ее в другом мире – сейчас пока пусть будет так, как помню.

Они, следовательно, Ромео и Джульетта, должны были обмануть не кого-то, а именно:

– Самих себя! – в первую очередь, чтобы оказаться вместе.

Ибо Владимир – сейчас про Барышню-Крестьянку – с его черепом на пальце:

– Сверх того носил он черное кольцо с изображением мертвой головы, – был представителем иного мира:

– Мира Аида, – мира Подземного, Гадес или Плутон, или Аид.

Поэтому Ромео должен похитить Джульетту именно у:

– Джульетты в первую очередь, – несмотря на то, что в Станционном Смотрителе, Дуня на всё согласна сама, но и то можно еще попробовать разобраться.

Но здесь, в Барышне-Крестьянке надо уговорить – обмануть – именно:

– Одного из них, – и, скорее всего, именно не Лизу – Акулину, а самого Аида – Вл-ади-мира.

Что Лиза – Персефона и делает под видом Земной простушки – Акулины.

И Владимир не обманывается, нет, ибо с таким черным черепом на лапе обмануться вряд ли можно, но не просто хочет, чтобы Лиза прогнулась, – как хотел бы Лев Толстой, а просто:

– Смогла войти, так сказать, с саркофаг, для перелета в пропасть Аида, ибо туды-твою пешком не ходят, нужен скафандр, облачение в:

– Роль, – что значит: войти на космический корабль, как на:

– СЦЕНУ.

Что Лиза и придумала, чтобы – не он ее! – а самолично:

– Согласная-я Я, – жить быть там в Подземном Царстве – его Царицей, однако.

Получается, что в Барышне-Крестьянке мирятся два брата:

– Зевс – отец Владимира и его брат Аид – отец Лиза-Акулины – Персефоны-Прозерпины.

В других мифах, наоборот, Зевс – отец Персефоны.

Иван Петрович Берестов – отец Владимира, похож на Зевса, а Григорий Иванович Муромским – с его песней: на муромской дорожке – на английского Гадеса.

И выходит, что Хэппи-Энд Ромео и Джульетты, что это она:

– Принцесса Несмеяна, утащила влюбленно в нее Владимира в так любезное ей царство древнего мира – хотя и подземное.

Возникает закономерный вопрос:

– Кольцо с черепом было на руке не у нее, а у него, у Владимира.

В Барышне-Крестьянке есть такие слова про Владимира, что он не смотрит на других дам:

– В самом деле, ходил по рукам список с адреса одного из его писем: Акулине Петровне Курочкиной, в Москве, напротив Алексеевского монастыря, в доме медника Савельева, а вас покорнейше прошу доставить письмо сие А. Н. Р.

Не знаю пока что, кто это А. Н. Р., но вполне можно думать, что это кольцо с печаткой черепа и передала светлому сыну Зевса вместе с письмом сама:

– Бетси – Лиза – Персефона!

И, следовательно, здесь происходит вообще Всё Наоборот, не он ее уговаривает, а:

– Она, Персефона – Джульетта похищает Ромео в свой подводно-подземное царство.

Недаром, сначала она притворилась умершей – а то вдруг не получится в таком варианте и придется придумать что-то еще – получше, так сказать:

– Сначала посмотрим – поглядим, как он отправится в дальний путь-дорогу до Аида, а потом можно и догнать, если не обманул, что так любит, что готов умереть вместе с ней, если не дадут черти полосатые жить здесь при солнечном свете.

И он поверил, что она вскочила в первый же попавшийся ей вагон уже уходящего в:

– Далёка поезда, – и поспешил отравиться, оставленным ему для этого случая ядом.

Ну, и за ним, кинжал, как стартовый ключ ракеты-носителя был тоже:

– Тут, как тут.

Предполагать обратный Хэппи-Энд вряд ли возможно, в том смысле, что улетали они, наоборот, из Аида на Землю, ибо:

– Мертвых здесь вроде пока не оживляют.

Вот он, раскрытый А. С. Пушкиным секрет Хэппи-Энда Ромео и Джульетты Шекспира.

Вот этот, второй вариант расшифровки Барышни-Крестьянки, когда Лиза соблазняет Владимира, а Джульетта Ромео, предполагает Посылку, что и Ромео, и Владимир – знали, куда их тащат. Владимир, приехав из города уже заранее, следовательно, знает, что, заигрывая с Акулиной в лесу – уже вступил в процесс инициации Перехода на Другая Сторона.

Получается:

– Он из Подземного Царства прибыл за невестой, а она – как и на всё согласная Дуня из Станционного Смотрителя:

– Да ты что, мил херц, Мински!

– А что?

– Дак я давно на всё согласная-я.

Следовательно, Ромео ведет игру, в которой Джульетта давно готова, как Каменный Гость рад Высоцкому:

– Дак я давно тебя ждал, Вова, и наконец рад, что увидел: идем.

Так сказать:

– Он старается, а она его еще и тащит!