Было и не было

– Дальше.

– Дальше вы пошли по дороге в сторону соседнего поселка. Мы вам кричали: «Бриос Николыч! Бриос Николыч! Куда же вы?», но вы так и не услышали нас. Тогда мы позвали Фому. – Гость взглянул на охранника с сожалением, что ему приходится втягивать в эту бессмыслицу и его. – Он побежал вслед за вами и минут через десять вернулся, сказав, что на вас напали…

– Кто напал?

– Я не знаю…

Бриос вперил бижутерию глаз на стол, решая, стоит ли верить рассказу или нет, и все-таки решив, что стоит, опустил пистолет. Почти уже лежавший в закусках гость выдохнул и выпрямился настолько, насколько ему позволило достоинство.

– Николыч, миленький, ну прекрати ты этот фарс, – вмешался Силич. – Сядь, выпей вместе с нами…

– Давай, Силич, свою версию выкладывай. – Бриос покачнулся, сохранил равновесие и приподнял пистолет почему-то в сторону балерины.

– Николыч, может, не надо? – попытался умаслить Силич. – Сядь, выпей…

– Давай-давай, – перебил Бриос.

– В общем, все, что рассказал Сергей Гаврилыч, правда, кроме одного: ты сам поскользнулся на том мосту, – ответил Силич и даже приподнялся, уверенный в своей правоте, и тут же услышал выстрел в воздух. Бриос надулся и выкрикнул:

– Последняя попытка!

– Бриос, ну что ты…

Бриос наставил на Силича пистолет.

– Я… я… – заикал Силич, но вовремя вмешался охранник, стоявший рядом с Ненценым. Он накинулся на начальника, однако накинулся слишком неловко, отчего Бриос Николыч увернулся.

Завязалась погоня. Под визг гостей хозяин рванул от Фомы вокруг стола. Очумевшая от страха балерина опрокинулась со стула, сделала кувырок через голову и встала в покачивающуюся позицию. Пробегавший рядом с ней Ненцен опрокинул ее и упал сам. Он перебарахтался на спину и, чтобы Фома не успел отобрать пистолет, приставил дуло к своей голове. Набравший слишком высокую скорость охранник не успел вовремя затормозить и подбежал смертельно близко. Прозвучал выстрел. Зал замер.

– Ааааа, – крикнул кто-то из гостей и зарыдал.

Фома припал на грудь Ненцену, пытаясь услышать дыхание. После он судорожно принялся трясти начальника за плечи, но все оказалось тщетно.

– Ты что наделал, кретин! – вспыхнул Силич, уже стоявший, как и все, на ногах.

Тягостное молчание охватило публику. Около минуты зрители боялись дышать, ожидая развязки, пока не послышался истерический смех Фомы.

– Да ты… Да ты!.. – задыхаясь, начал Силич. – Да ты, знаешь что!..

Сквозь слезы смеха Фома поднял пистолет и приставил к виску. Громыхнул выстрел, но ничего не случилось.

– Он холостой, – сказал Фома, все еще разрываясь от веселья. – Он холостой!

– А как же?.. А как же Бриос Николыч?!

– Спит! Спит как убитый!

На этом занавес опустили. Зрители неистово зааплодировали, явно довольные разыгравшейся сценой. Чагин же, почувствовав, как его горло стянуло, закашлялся и чуть не вырвал на старушку-соседку. Впрочем, таинственная ли кость застряла в его горле, или подобный образом он отреагировал на пьесу – неизвестно. Первое действие подошло к концу. Антракт.

Глава 4

На следующее утро меня разбудил стук в дверь. Я приподнялся, протер глаза, буркнул себе под нос что-то вроде: «Какого, мать вашу, так рано?» – и крикнул:

– Входите!

На пороге появился Мика. Одетый в те же узенькие джинсы, распахнутый пуховик и шапочку-торчком, он зашел в комнату какой-то, как мне показалось, уж больно веселый и сел на стул рядом с кроватью.

– Ты как сюда… – начал было я, но Мика перебил:

– Главное не как, а зачем.

– И зачем?

– На огород тебя отвезти хочу, картошку копать.

– Какой на хрен огород, Мика? Сейчас февраль.

– Альберт, я шучу, – улыбнулся он и стянул шапку. – На дачу решил позвать, вот и приехал.

– Мог бы по телефону позвать.

– Ага, а ты бы сказал: «Извини, я не могу, у меня то-то и то-то». Уж лучше до общаги доехать, чем слушать твои идиотские отмазки.

Я вздохнул и присел на край кровати. Голова кружилась так, будто ее загнали в центрифугу и заставили отработать три, а то и четыре космонавтские нормы. Еще и колени, блин, гудели, как у старого гимнаста с артритом.

– Рожа у тебя, конечно…

Я посмотрел на Мику сонным, непонимающим взглядом, погладил щеки, заросшие белесыми колосками, и тут же, вспомнив вчерашнее, вскочил с постели. Стая голодных пиявок всосалась в мой мозг. Японец, коктейль, сны, визитка, чужое лицо… В одну секунду я добежал до ванной, распахнул дверь, щелкнул светом, и-и-и… фух, никакого пятнадцатилетнего японца не было. Был только я. Я и мое опухшее, с синяками под глазами лицо. Никогда бы не подумал, что настолько обрадуюсь своему отражению, но, видимо, этот день наконец-то настал. Сравнимо со вторым рождением, или нет, скорее, с найденными кошельком и документами. Вчера ты их потерял, а сегодня тебе их вернули. Да, точно, последнее подходит больше.

Минут пять я разглядывал потерянное и возвращенное лицо. То подходил поближе, то отходил подальше. Несколько раз даже спрятался за шторку душевой и выглянул снова, чтобы удостовериться, нет ли никакой ошибки. Но ошибки не было. Из зеркала глядел тот самый Альберт, которого я знал вот уже два десятилетия. С его девчачьими ресницами, вытянутым носом, и тонкими, похожими на дождевых червей губами. Красота! (Это я, конечно, не про себя, а так, про всю ситуацию в целом.)

Ну да ладно. Наглядевшись на отражение вдоволь, я умылся и вернулся в комнату к Мике. За то время, пока меня не было, он выбрался из пуховика и стащил с полки соседа тяжеловесную книгу. Настолько, зараза, втянулся в чтение, что даже и не заметил, как я вошел.

– Если сосед узнает, что кто-то трогал его учебники, – сказал я и сдернул полотенце с дверки шкафа, – то из сморчка-ботаника он превратится в зеленую глыбу мышц и начнет крушить всех подряд, поэтому будь осторожен.

– Так-то, блин, интересная книжка, – ответил Мика, не отрывая глаз от страниц. – Надо будет тоже себе такую купить.

Я взглянул на корешок, на котором значилось «Принципы Макроэкономики», и усмехнулся.

– Мы вообще-то проходили эту ерунду еще на первом курсе. Ты что, забыл?

– Да? – удивился Мика. – А я реально не помню. Наверное, плевать тогда было на учебники. Все-таки первый курс. Свобода, тусовки, девочки…

– И чудом сданная сессия, – добавил я.

– Ага, – протянул Мика и снова углубился в чтение. Судя по всему, минут пять или десять он еще точно не вспомнит про мое существование, поэтому можно спокойно помыться.

Я накинул полотенце на плечо, взял косметичку и пошел в ванную. Перед раковиной разложил все необходимые принадлежности: бритву, гель, зубную щетку, – разделся и хотел было ступить под горячий душ, но тут меня резанула одна мыслишка. А каким, спрашивается, образом я проснулся в своей кровати? И почему все мои мыльно-рыльные оказались в косметичке, если, вернувшись вчера из ванной, я их даже не тронул? Интересный вопрос… Получается, либо кто-то помог мне, ведь я точно вырубился на полу, либо я сам спросонья заполз на кровать и благополучно об этом забыл. Ага, ага. И кто же мне все-таки помог? Неужели сосед?

Я представил себе этого глиста, который, надувшись и покраснев от натуги, пытается поднять меня аж на сорок сантиметров от пола, и мигом отбросил эту идею. Нет, просто невозможно. Он никогда в жизни не сможет меня сдвинуть. Во-первых, у него не хватит силенок (на учебники-то никто пока не посягал), а во-вторых, – сочувствия к людям. Нет, это был точно не он. Тогда кто?

Несколько минут, застыв в неглиже у раковины, я перебирал всевозможные варианты. Самые безумные из них касались Мики, Ила и Крота, мол, они пронюхали, что я попал в беду, и кинулись меня спасать (фантазия – второе счастье), ну а первенство по идиотизму досталось версии с Японцем. Вот он пришел, такой красивенький, аккуратненький, в пиджачке, в джинсиках, героически водрузил меня на мое ложе (как спящую красавицу), прибрался тут быстренько, забрал свою визитку и смылся, не замеченный ни охраной, ни курящими круглыми сутками студентами. Супер-мысль, ничего не скажешь. Где там премию Шнобеля выдают?

Впрочем, ладно. Как несложно догадаться, я понятия не имел, каким образом очутился в собственной постели. То ли действительно ничего не запомнил и перелез сам, то ли от доброты душевной меня закинула чья-то доблестная рука извне. Кто знает? Может, мне вообще приснились все эти Японцы и чужие лица, а на самом деле ничего и не было. Жизнь ведь странная штука, и чудес в ней хватает, уж поверьте. С каждым днем она удивляет меня все больше и больше…

Наконец согнав грязь и цветущую рожь с не очень-то цветущих щек, я снова вернулся в комнату. Мика, как ни странно, все еще теребил учебник и даже пролистал на нем несколько страниц. К знаниям стремился парень, в чем его винить?

– Ты в порядке, изба-читальня? – обратился я к нему. – Мне минуту, и я готов.

– Да-да, – пробормотал он. – Собирайся пока, тогда и пойдем.

– Как скажете.

Я натянул трусы, свежую футболку (почти единственную без дырок и пятен от пота), подштанники, джинсы, раскопал старый волосатый свитер (бабушка, мое почтение), надел носки, причесался (рука – лучший гребешок) и на всякий случай надушился (да-а-амы). После всех описанных приготовлений, которые, кстати, заняли меньше минуты (спичка-спичка), собрал рюкзак со сменным бельем и в ожидании сел перед Микой.

– Альберт, только не говори, что ты все.

– Я все.

– Ну, блин, мне еще пару страниц.

Пока шли его «пару страниц», я вычистил ботинки, что потеплее да потяжелее, забрался в них, помечтал о светлых далях и ванильных небесах, прочитал три строчки из Паустовского и вздремнул.

– Ладно, Альберт, пойдем.

Ура! Мы вышли.

Погода, как я и предполагал, стояла отвратительная – отвратительная настолько, что мне даже понравилось. Солнце, повисшее высоко-высоко, светило ярко и озлобленно. Стены, окна, крыши и люди покрылись белой присыпкой, как кексики в магазине. И даже машины – да-да, те самые, на которые люди тратят свои последние копейки, чтобы добраться из пункта А в никуда, – зарылись поглубже в снег и казались теперь изобретением уже не великим, а безликим. Признаюсь, в какую-то секунду мое сердечко екнуло, и я ощутил жалость к их заледеневшим капотам. Но жалость продлилась недолго. Секунды ведь быстро проходят. Почти так же быстро, как и года.

– А на чем мы поедем? – поинтересовался я, когда мы пересекли парковку перед общагой и двинули к дорожке, где приезжие оставляли машины. – Надо было пораньше такси вызывать, сейчас мерзнуть будем.

– Да не надо, – ответил Мика, решив, как всегда, всё и за всех. – У меня сегодня свои колеса.

«Ага, – подумал я, – может, еще и самолет свой?»

Но Мика (читает мысли) достал ключи, нажал кнопочку, и в метре от нас пискнул черный «Мерседес», будто бы насмехаясь: «Ну что, Альберт, съел?» Такой большой, такой строгий, такой неприступный, похожий скорее на катафалк, нежели на обычные «колеса» обычных, еще живых людей.

– Только, пожалуйста, не говори, что ты купил его на деньги своих малолетних подписчиц, иначе мне станет плохо.

– Нет-нет, – успокоил Мика. – Я у бати взял. Стоит на даче, пылится, почему бы не попользоваться?

Действительно, бери – не хочу, почему нет? Ведь все так просто.

Я уселся на переднее сиденье (естественно, не на водительское), и тут же почувствовал, как кожа «Мерседеса» обесценила мою собственную. Салон был настолько элегантным и неброским, что вполне мог сравниться с королем, облачившимся в робу пажа и вышедшим ради удовольствия в люди. Хоть и не видно его короны и королевских перстней, глаз-то поди не обманешь: вот оно, ваше величество, здеся.

– Монстр, да? – хвастнул Мика и завел мотор-р-р. – Сейчас прокатимся и увидишь, в какие игрушки играют настоящие мальчики.

Я взглянул на Мику и еле сдержал смех.

– Ты сейчас сказал, точь-в-точь как из тупого американского фильма. «Где моя пушка, Джонни? Сейчас покажем этим крошкам, на что способен их папочка. Туф-туф-туф».

– Серьезно? – Мика улыбнулся и погладил щетину. – Ну ладно. Может, моя жизнь и есть тупой американский фильм, кто знает?

Не дожидаясь ответа, он нажал на сцепление (или куда там жмут), и мы поехали, – нет, мы поплыли по мерзлой каше дорог. «Мерседес», надо отдать ему должное, справлялся на отлично. Не буксовал, не фыркал, не стонал, а ехал размеренно, будто вместо грязи, снега и льда под ним пролегало мелодичное шоссе. С высоты его подвески я даже представил себя Ноем, оставляющим Потопу еще множество пар разных тварей. Поглядывал за борт, как некогда наверняка поглядывал известный спаситель: хоть и с печалью, но с пониманием – не всем, господа, далеко не всем, найдется билет на наш ковчег, такова судьба…

– Слушай, Альберт, – заговорил Мика, когда мы выехали на кольцевую, – давно хотел у тебя спросить.

– Ну?

– Ты веришь в настоящую любовь?

Я решил, что ослышался, но Мика отвлекся от дороги и посмотрел на меня серьезно, без тени иронии в уголках карих глаз, после чего повторил:

– Альберт, ты веришь в настоящую любовь?

– А почему ты спрашиваешь? – вывалил я первое, что пришло в голову.

– Не знаю, задумался как-то… Вот смотри, есть, например, девчонка, да? Со своим характером, своими заскоками, своими желаниями и амбициями. А есть я. Тоже, в общем-то, не пальцем деланый и к чему-то стремящийся. Мы с ней, по сути, похожи на два железных прутика, которые просто так не согнешь. Витаем в отдельных плоскостях, пытаемся куда-нибудь приткнуться, живем своим чередом. И вот случается момент, когда некая сила сталкивает нас вместе и та же сила начинает сгибать наши кончики по направлению друг к другу. Она сгибает, сгибает, пока в итоге эти прутики не сливаются в один закругленный ободок. И слившийся ободок становится цельным, как будто и был таким с самого начала, без швов и срезов. Поэтому я и хочу у тебя узнать, веришь ли ты, что на самом деле существует такая сила, способная согнуть прутики?

– Я… я не знаю…

– А ты подумай.

– Мне кажется, что есть, – подумал я.

– А мне кажется, что нет, – ответил Мика. – Если говорить в терминах моей теории, то прутики уже должны быть согнутыми, чтобы хоть как-то скрепиться. А если они прямые, то что ж, тут уже ничего не поделаешь, такими и останутся.

– А ты какой?

– Что?

– Какой ты прутик, если говорить в терминах твоей теории?

Мика усмехнулся и потер подбородок – ширк-ширк, – как будто искал в нем ответ.

– Думаю, – наконец-то сказал он, – что с одного края все-таки закругленный, а с другого – прямой. И баран упертый, и вроде как влюбиться хочу… В общем, что-то похожее на кочергу.

– Кочерга? – повторил я. – Это сильно.

– А что, не так?

– Нет, все так.

Мика надавил на газ и обогнал красно-белую фуру с продуктами, а я задумался над его словами. Люди – железные прутики, а любовь – сила, которая сгибает и сплавляет их воедино. Хоть и грубо, слишком, я бы сказал, «по Мике», но что-то в этом есть, что-то даже поэтичное…

– Альберт?

– Да?

По его тону, на последнем слоге уходящем в горную пещеру, я понял, что сейчас будет ошеломительное откровение, вроде: «Я убил родителей, отдал младшего брата в рабство, а на вырученные деньги набил на заднице Бенито Муссолини со свастикой вместо лица».

Почти так и получилось.

– У меня ведь никогда не было девушки, – сказал Мика.

– В смысле отношений?

– Во всех смыслах.

– То есть ты хочешь сказать…

– Да, я девственник.

– О, господи, – вырвалось у меня.

– Что-то не так? – Мика стиснул зубы и настолько пристально уставился на дорогу, что казалось, машины не выдержат и вот-вот начнут лопать, как воздушные шарики. Мне повезло, что в те секунды он не посмотрел на меня, иначе я бы выпрыгнул из катафалка ко всем чертям.

– Нет, Мика, все так, но…

– Но?

– Но если бы это сказал какой-нибудь Крот или Ил, я бы поверил, но ты… Блин, Мика, да у тебя же есть все! Деньги, крутая отцовская тачка, щетина, мышцы. Ты даже учишься лучше нас всех, хоть и не прилагаешь к этому никаких усилий!

– Но у меня нет девушки, – добавил он.

– У нас ни у кого ее нет, но секс был у каждого!

– Да ерунда ваш секс.

Я чуть было не рассмеялся, но вовремя взял себя в руки. Секс – ерунда, сказал девственник. Жизнь – дерьмо, сказал младенец. Деньги – не главное, сказал нищий. Мне продолжать?

– Понимаешь, Альберт, возможностей у меня было куча, только вот желания никакого. Не хочу я так просто, по пьяни, без любви, переспать, мол, всунул-вынул, и забыл. Мне этого не нужно. Может, звучит, конечно, и дико, что парень в свои двадцать не хочет завалить какую-нибудь девчонку, но это так.

– Подожди-подожди, а как же клубы? Почти после каждой тусовки ты выходил не один, я прекрасно помню. Разве ни с кем из них ты не спал?

– Ни с одной.

– А что тогда делал?

– Кого-то провожал до дома, кого-то просто сажал в такси. Однажды меня все-таки заволокли в квартиру, но я не поддался. Целовались, пока она не вырубилась. На следующее утро назвала меня святым и сказала, что слепнет от моего нимба.

– И что дальше?

– Ничего. Поболтали, разъехались и больше не встречались.

– Ну ты даешь…

– А что, по-твоему, нормально спать с кем попало лишь бы потом похвастаться перед друзьями?

– Нет, Мика, не в этом дело. Дело в самом человеке, в его природе, понимаешь? Когда ты наготове, когда перед тобой стоит голая девица, свежая и упругая, как спелый виноград, то ты уже ничего не можешь с собой поделать. Будь ты хоть самым святым из всех святых, все равно не устоишь перед ней. Только если ты не импотент или не…

– Нет, Альберт, даже не думай.

– Ладно, все. Закрыли тему.

Мика достал сигарету и, не отрываясь от дороги, закурил. Я же, чтобы не дышать табаком и развеять возникшее напряжение (если выражаться заготовками из писательского погреба), приоткрыл окно. В щелку тотчас ворвалась бойкая струя воздуха, отчего в салоне стало прохладно, как в рыбной лавке. Мысли прояснились. Будто в той же самой лавке убрали тухлятину и выложили на прилавок свежий товар. Свежий и качественный. Вот здесь, например, на этом стеллаже, можно увидеть окуня Святого Мику, а вот здесь – вонючую корюшку Воспоминания Грязного Альберта о Первом Сексе По Пьяни. Что вас больше интересует? Воспоминания? Ладно, как хотите. Сейчас мы вспорем брюхо этой рыбешке и поглядим, что у нее внутри. Ага, смотрите. Вот клуб – один из множества самых паршивых в городе. На входе его – Лысая Голова; далее ультрафиолетовый лабиринт гардероба, сортир и танцплощадка с барной стойкой и выходом на балкон покурить. Все еще интересно? Хорошо, продолжаем. В клубе полно народу. В основном – пьяные малолетки, две-три настоящие шалавы и студенты с синдромом «синих яиц», готовые продать зачетку ректору, чтобы кого-нибудь закадрить. Как исключение, Альберт со своими друзьями, которые пришли «оттянуться в конце очередной тяжелой недели». Выпускной класс как-никак, впереди экзамены, а сейчас только харкающий свободой и влюбленностью март. Поэтому неудивительно, что друзья были немного пьяные и немного веселые. Но это не суть.

Суть – их поведение. От алкогольной развязности каждому буквально снесло крышу. Вокруг – танцующие девицы, в голове – танцующие мысли: почему бы не поразвлечься?

Первым об этом задумался Крот. Потихоньку он начал прижиматься к потным маечкам и, к своему удивлению, не заметил никакого сопротивления. Они льнули к нему, как первоклашки льнут к мамам первого сентября. Боязливо, стеснительно, но с пониманием – с ней будет хорошо, хоть и ненадолго. Ужасное сравнение, ну да ладно.

После Крота в бой пустился Ил. От его поэтичности и возвышенного восприятия женщин как «сосудов любви» (которое я сам только что приплел, опираясь на его вездесущую «поэтичность») не осталось и следа. То одну, то другую он опылял так, будто та была последней потаскухой на планете. Страстно прижимал к себе, лелеял, кружил, целовал, а потом так же страстно, только «без», отталкивал. Одному лишь богу известно, какие словечки скатывались в ушко очередной пассии в перерывах между громкой и очень громкой музыкой. Может, несколько строчек из Есенина, а может, и просто поцелуйчик с намеком на более укромные места. Этого уже не узнает никто. Даже сам Ил.

Ну а затем вступили и мы с Микой. Наглядевшись, как ловеласят наши друзья, мы больше не могли довольствоваться пресными танцами. Организм требовал свершений, организм требовал хлеба и зрелищ. Пришлось ему подчиниться. Я напал на худенькую брюнетку в латексных брючках, но вскоре заметил, что та уж больно некрасива, и отпрянул. Мика тоже вырулил было к одной и быстро увильнул, ослепленный конской ухмылкой. Неудача. Тогда мы, мысленно отправив друг другу сигнал, решили действовать сообща: тихонько выслеживаем дичь и так же тихонько ее охмуряем. Все просто.

Через несколько минут слежки в наши сети попались-таки две лани. Одна – высокая и подтянутая, как хрустальная ваза, другая – чуть потолще и посочнее, как сладкая булочка. Обе танцевали, отстранившись ото всех, рядом с колонками. Этакие типичные недотроги, смекнули мы. Одно нажатие – и весенний лед тронется. Именно то, что нам и нужно. Пора действовать.

Первым подошел Мика. Он пристал сначала к Вазочке, потом к Булочке и опытным путем выяснил, что больше импонирует Булочке. Хоть она и не тянула на Мисс Мира и была ниже его головы на полторы, это не помешало им сблизиться и пиявками присосаться друг к другу. После их поцелуя я, кажется, не видел лица Мики в тот вечер. Впрочем, неважно, теперь мой черед.

Я подплыл к Вазочке и тотчас прилип к ней. Мое появление не сильно ее обрадовало. Она отступила на шаг и повернулась боком – так, чтобы я не мог разглядеть ни лица, ни всего остального. Ага, случай, видимо, не из простых, – мелькнуло у меня в голове. – Придется попотеть.

Я начал обхаживать ее со всех сторон. И спереди, и сзади тянул ручонки, ритмичными движениями показывая: «Давай! Давай!» – но мои пьяные конвульсии (хорошо хоть со стороны себя не видно) вызывали только жалость. Уловки, вроде «слушать слова песни и подстраиваться под них», не работали совершенно. Как только я подходил поближе, чтобы прикоснуться к бедрам или хотя бы к руке, Вазочка аккуратно отступала, словно и не замечала моих попыток. Я психовал. Мика уже давно мусолит Булочку, а мне не досталось и крошки. Обидно!

Но на помощь пришла музыка. Заиграла песня, от которой у каждой девчонки сводило скулы и не только. Честно, слов и названия я уже не вспомню, да и в принципе, они не так важны, как важен сам результат: Вазочка поддалась. Я притянул ее к себе и поцеловал. Мой язык соприкоснулся с ее, и тут нас окончательно унесло. Вазочка растаяла; я же только и ждал возможности слиться с ней. За несколько минут танца мы приросли друг к другу, как за много лет дерево прирастает к стоящему рядом забору. Мой шаг – ее шаг, мой вздох – ее вздох. Два человека стали одним пьяным безумием. Мокрые футболки превратились в общую материю, сцепленные пальцы – в общую плоть, горячие губы – в общий жар. И это было красиво.

Не знаю, долго ли мы упивались нашим единством, знаю лишь, что сам его нарушил. Когда все идет хорошо, на определенном этапе начинаешь слепнуть и желать большего. Сегодня ты богат, – значит, завтра должен быть еще богаче. Сегодня ты счастлив, – значит, завтра должен быть еще счастливее. И так без конца. Продолжаешь повышать и повышать планку, пока эта планка не скрывается высоко в облаках. И вот ты стоишь, весь такой непритязательно успешный, вглядываешься в небо, щуришься на солнце, как вдруг на лоб тебе падает та самая планка. Да-да, именно она, ведь рано или поздно все, что поднялось, обязательно и опустится. Самолеты не могут кружить вечно, как люди не могут вечно радоваться или жить. А я и забыл. Забыл, потому что действительно ослеп. Со мной танцевала девушка, о которой я раньше и мечтать не мог. Она (хоть и благодаря музыке) увидела во мне мужчину. Она (хоть и благодаря алкоголю) наверняка влюбилась в меня. Но этого мне показалось мало.

Я прикоснулся губами к ее уху и прокричал:

– Давай уйдем отсюда?

Она тихонько кивнула. Я взял ее за руку и потащил к гардеробу. Среди потных подростков Мики и Булочки уже не было. Крота и Ила я тоже не заметил. Мы набросили куртки и уселись в одно из такси, что стаями дежурят рядом со всеми «злачными» заведениями. Вазочка – да, я так и не узнал ее имени, – назвала адрес: машина поехала. Мы прижались друг к другу, словно сонные сурки, и промолчали всю дорогу. А к чему слова? О чем вообще разговаривают два незнакомых человека, случайно разбавив свое одиночество на одну ночь? О жизни? О себе? О погоде? Не смешите.

Когда машина затормозила, я расплатился, и мы поднялись к ней. Не успела дверь за спиной хлопнуть, как я снова поцеловал Вазочку: она не сопротивлялась. Скинув по пути обувь и куртки, мы просеменили в спальню и, не зажигая свет, повалились на кровать. Я начал стягивать с Вазочки футболку и прилипшие к ногам лосины. Она расстегивала мне джинсы и в то же время кусала за шею. Наконец я добрался до ее лифчика. Настал момент «Икс». Впервые в своей жизни я увижу девичью грудь! Настоящую, молодую, горячую от бурлящей в ней крови. Да, это особенный случай, надо обязательно его посмаковать.