О чем молчат тени. Том первый

Эйвар сквозь пелену усталости едва замечал этот испуг – веки налились свинцом, а в висках пульсировала тупая боль. Впереди зазвенели доспехи и вспыхнули три факела. На мантиях был изображён герб оленя – Хэвергленский патруль.

– Стой! – старший патрульный выставил вперёд арбалет, бросая взгляд на их перепачканные грязью лица, – Откуда такие?

Ранд, не спеша, достал пергамент с печатью гильдии, затем вытащил из мешка голову вождя – жёлтые глаза гоблина закатились, обнажая кровавые прожилки, а из перерезанного горла сочилась чёрная слизь.

– Клинки мы, – проворчал Ранд, протирая перепачканный кровью медальон, пока стражи, кривясь, перешёптывались.

Старший махнул рукой: – Ступайте. Хоть бы помылись, храни меня Единый… А то ходите, народ пугаете.

Когда факелы патруля растворились в темноте, а копыта вновь застучали по плитам, впереди уже виднелись огни Хэверглена – жёлтые, тёплые.

Первые лучи рассвета золотили крыши города, когда измождённые Клинки въехали в город. Эйвар едва держался в седле, его голова то и дело клонилась к гриве лошади, а веки слипались в такт мерному шагу усталого скакуна – казалось, ещё мгновение, и он рухнет прямо на дорогу, погрузившись в сон на ходу.

Добравшись до центрального района, Ранд, не теряя времени, направился в канцелярию – получить вознаграждение и отчитаться, оставив Эйвара ждать у мраморных ступеней. Молодой Клинок машинально сжимал поводья и устало качался, с воспалёнными веками встречая новый день.

Наконец появился Ранд и швырнул ему в руки туго набитый кошель. Двести кровен звенели внушительной тяжестью, пробудив Эйвара ото сна – он подавил удивлённую ухмылку, вспомнив, что даже с десяток таких монет обеспечивали выпивкой и едой на несколько дней.

Ранд усмехнулся, заметив блеск в глазах Эйвара.

– Тяжёлый, да?

– Впервые держу столько, – Эйвар сдержанно потрогал кошель, будто проверяя, не привиделось ли.

Ранд хлопнул его по плечу: – Щит получше возьми. На хорошую кирасу этого всё равно не хватит.

Он достал из сумки потрёпанный том и гордо сунул Эйвару в руки, – «Бестиарий Низшей Сферы».

Ранд с довольным видом смотрел на то, как воодушевлённо его подопечный смотрел на книгу, сжимая в руках массивный фолиант в потёртом чёрном переплёте, страницы которого пожелтели от времени и местами покрылись тёмными пятнами. Сквозь эту мрачную патину времени проступало истинное величие книги: тончайшие золотые виньетки обрамляли каждый заголовок, иллюстрации существ были выполнены с пугающей анатомической точностью, с пожелтевшими от времени грубыми страницами. Книга несла в себе великие знания, пронесённые сквозь века, обучив не одно поколение охотников на нечисть. Ничего подобного прежде Эйвар не держал. Слова благодарности застряли в горле – ум путался в обрывках мыслей.

Он хотел сказать что-нибудь в знак благодарности, но его внимание переключилось на странное оживление: в столь ранний час жители стали выходить из домов, стекаясь к главным воротам. Только теперь он разглядел – весь Хэверглен преобразился: улицы пестрели бело-золотыми штандартами, а с крыш свисали имперские знамёна Золотого Дракона с золотой монетой в лапе.

Толпа росла на глазах. Купцы в расшитых камзолах теснились рядом с оборванными нищими, наивные зеваки – с проворными карманниками. И тут Эйвар вспомнил – Хэверглен ожидал парадного входа Имперской Армии.

Несмотря на измождение, он ощущал непреодолимое желание увидеть Имперскую Армию.

Эйвар бросил вопросительный взгляд в сторону Ранда: – Пойдёшь смотреть?

Ранд лишь разочарованно покачал головой, его глаза на мгновение сверкнули холодным раздражением, прежде чем он отвернулся. Однако Эйвар, уже увлечённый предвкушением зрелища, не придал этому значения.

Он присоединился к толпе, теснящейся у края дороги. Взрослые стояли плотными группами, их лица светились возбуждением, а голоса сливались в непрерывный гул оживлённых обсуждений. Дети же, словно маленькие вихри, носились между стоящими, их восторженные крики и смех звенели в воздухе, пока они играли в имперских солдат, размахивая воображаемыми мечами. За столь короткое время казалось собрался весь город. Эйвар с трудом протиснулся к обочине, совершенно не замечая обращённых на него презрительных взглядов горожан.

Величественный боевой рог прорезал утренний воздух, и толпа замерла в благоговейном трепете. Через распахнутые Западные ворота Хэверглена хлынула величественная колонна Имперской Армии.

В авангарде шествовала тяжелая конница – рыцари в ослепительных латных доспехах, чьи пластины из светлого серебристого металла сверкали в лучах Рийя и Свят. Каждый всадник, высокий и широкоплечий, держал шлем на сгибе левой руки, открывая суровые, выбритые лица. Их эригорские кони, массивные как скалы, звонко бряцали доспехами, а длинные клинки мечей ритмично лязгали о стальные набедренники. Кавалерия была подобна ожившим башням, гордо и величаво смотря на собравшихся вокруг зевак.

За ними мерным шагом следовали отряды пехотинцев. Их длинные пики с трепещущими треугольными флагами вздымались ровным частоколом. Закрытые забрала делали их безликими, словно ожившими доспехами, клацавшими в один ритм.

Затем появились высшие эльфы – боевые маги. В белоснежных мантиях и позолоченных доспехах. Их неестественно высокие, стройные фигуры, бледно-золотистая кожа и бездонные черные глаза внушали благоговейный страх. Они были носителями магии разрушения, способной разом уничтожить десяток и даже сотни жизней, поэтому считались одними из самых опасных воинов армии.

За ними, словно тени, скользили лесные эльфы. Их стройные фигуры в изящных кожаных доспехах казались почти невесомыми – каждый шаг был настолько плавным, что создавалось впечатление, будто они не идут, а плывут над землей. Длинные светлые волосы, заплетенные в боевые косы, развевались за их спинами, где красовались изогнутые ясеневые луки и колчаны со стрелами. У бедер мерцали изящные клинки – знаменитые эльфийские ножи. Их защита была легкой – прочная кожа, усиленная серебряными нитями – они не нуждались в тяжелых доспехах; их стихия – скорость и грация.

За изящными силуэтами лесных эльфов внезапно накатила волна первобытного ужаса. Два орка-всадника, восседающих на исполинских боевых волках, двигались подобно живой крепости из мышц и ярости. Их огромные торсы, покрытые бронированными пластинами, дышали мощью – каждый мускул словно был высечен из горной породы. Свисающие косички, переплетенные с железными кольцами, звенели в такт шагам их чудовищных скакунов. Бивни, торчащие из нижних челюстей, были испещрены боевыми зарубками, а горящие желтые глаза метали молнии на всех, кто осмеливался встретиться с ними взглядом. Их волки – настоящие монстры размером с боевого коня – рычали низко и страшно, обнажая кинжаловидные клыки. Вооружение орков говорило само за себя: два изогнутых ятагана с зазубренными лезвиями, круглые кожаные щиты и пучок метательных копий, способных пронзить врага насквозь. Но страшнее оружия была их первобытная ярость – казалось, сам воздух дрожал от их боевых кличей на грубом оркском наречии.

Смотря на всё это величие, Эйвар вдруг осознал, что грязь его одежд и убогость снаряжения становятся особенно очевидными на фоне этого великолепия. Один серебряный клинок и кляча – вот всё, что выдала ему гильдия… Видимо, так ценила его империя?

Он смотрел то на свою старую помятую кирасу, то на сияющие доспехи армии, вновь своя кираса, и вновь латы солдат. Горькая усмешка скривила его губы от осознания: с его прошлым Имперская Армия была для него закрыта.

Его окатила невероятная обида, несправедливость, жалость к себе. И пока армейская колонна продолжала идти под крики и рукоплескания горожан, Эйвар горько вздохнул и пошёл восвояси, пробиваясь сквозь плотную толпу.

Всю дорогу, пока он был погружен в тяжёлые раздумья о выборе, который сделал, пока не добрался до своей фéрмы, где семья уже трудилась в огороде, увидев его окровавленную одежду и потухший взгляд, они лишь молча переглянулись и, не сказав ни слова, вернулись к работе.

В своей крохотной комнатушке он начал медленно раздеваться, словно снимал с себя не просто доспехи, а груз сегодняшних событий. Кираса с глухим стуком рухнула на пол, следом за ней – мечи, сапоги, пропитанная кровью и грязью одежда.

Вздохнув, он повалился на жесткую кровать, но сон не шёл.

Поборовшись с печалью, теперь перед глазами снова и снова всплывали два лица Ранда: то самое, искажённое немой яростью, когда он методично, удар за ударом, превращал голову гоблина в кровавую кашу; и другое – неожиданно человечное, когда его рука с мечом дрогнула перед беременной самкой.

Две крайности одной профессии. Две правды, сосуществующие в одном человеке. Эйвар закрыл глаза, чувствуя, как в груди разгорается странное, новое для него чувство – не страх, а скорее любопытство. Каким из этих двух людей предстоит стать ему?

Мысли о мертвой девушке продолжали кружиться в голове Эйвара – кто она? Откуда?

Но сознание уже затуманивала свинцовая усталость. Глаза сами собой закрылись, и он провалился в беспамятный сон, словно в тёмный омут. Этот день выжег его душу дотла – гоблины, кровь, жестокость и милосердие Ранда… Позже ему предстояло осмыслить этот опыт, выковать из него свою собственную правду. Но не сейчас. Сейчас мир сузился до жесткой кровати, до тяжести неподвижных конечностей и спасительного забытья.

Сон еще висел на Эйваре тяжелыми, липкими паутинами, когда сквозь дрему в сознание вполз странный звук – кто-то осторожно скребет ногтем по дереву. Неясный, но настойчивый скрежет заставил его застыть. Не открывая глаз, он стал вслушиваться.