Исследователи, адекватно воспринимающие извилисто-туманный ход отечественной истории (т.е. не сквозь призму конъюнктурного «ура-патриотизьма», типа «кони – быстры, сабли – востры» или, как писали в ХХ веке: «броня крепка и танки наши быстры»! ) полагают, что в канун «Грозы 1812 года», генерал от инфантерии М. Б. Барклай-де-Толли был лицом наиболее компетентным и облеченным доверием российского императора – человека, в силу ряда не единожды вышеупомянутых объективных и субъективных причин, очень многогранного и извилистого («непрозрачного»).

Еще за два года до изложенных выше докладных записок Чуйкевича – 2 марта 1810 г. – военный министр М. Б. Барклай де Толли положил на стол российского императора свою записку «О защите западных пределов России», где детально рассматривались все возможные будущие действия против армии Наполеона.

По сути дела это был план подготовки войны с французским императором. Правда, потом еще будет несколько барклаевских уточняющих вариантов ведения военных действий как превентивного, так и оборонительного характера, но основная идея уже была ясна.

Можно сказать, что очень во время вспомнили как удачно действовал почти 100 лет назад в ходе Северной войны со шведами государь Петр I (кстати, предпоследний царь – действительно Романов по крови!): со своим многочисленным воинством он методично уходил от решающего столкновения с образцовой на тот момент, но компактной, европейской армией выдающегося полководца-короля Карла XII. Истощив ее арьергардными боями (а это самый сложный вид военных действий) и всякого рода диверсиями, Петр Алексеевич принял сражение только тогда, когда это было выгодно его сильно численно превосходящим войскам под Полтавой и, безоговорочно выиграл его.

План военного министра Барклая-де-Толли выглядел так: помня горькие уроки Аустерлица и Фридланда (Прейсиш-Элау стоит в этой череде крупных сражений особняком: Бонапарт, все же, недооценил русских – Беннигсен, отчасти, все-таки «переосторожничал» в критические для противника моменты) на территории «нейтральных» стран (Австрии и Пруссии), как можно дольше уклоняться от генерального сражения, где военный гений Наполеона проявляется в полной мере и где равняться с ним невозможно. Это позволит заманить неприятельскую армию вглубь необъятной российской территории, а значит, приведет к распылению сил вражеских полчищ на большой враждебной им территории и удалению основной массы войск от продуктовых баз.

…Между прочим, рассказывали, что якобы идею заманивания Наполеона вглубь необъятных просторов России, которая с таким блеском потом была осуществлена Барклаем в 1812 г., он сам впервые предложил еще в далеком в 1807 г. в «легендарном» разговоре с немецким историком Б. Г. Нибуром. Но поскольку свидетельство об том разговоре полученно из третьих рук, а до Александра I якобы дошло и вовсе через «пятые уши» (Нибур – Г. Ф. К. Штейн – К. Ф. Кнезебек – Вольцоген – Фуль), то оно вызывает большое сомнение и весьма похоже на так называемый испорченный телефон…

Считается, что секретность этого «скифского» плана медленного отхода вглубь страны, которую по мере отступления надлежало превратить в выжженную, бесплодную пустыню, была столь высока, что военный министр Барклай-де-Толли, на котором замыкались все планы ведения войны, не мог их обнародовать. (Впрочем, естественно, не все с этим «тезисом» согласны.) Обещая в начале войны своим военачальникам скорый переход в наступление либо генеральное сражение с супостатом, но при этом планомерно отступая глубь страны, он порождал у них нервозность и соответствующие разговоры, а затем и «телодвижения», которые, в конце концов, приведут к его отставке в самый критический момент войны.

Как военный министр, Барклай отвечал в целом за подготовку к войне, как генералу, ему вверялась самая большая по численности 1-я Западная армия.

Скорее всего, он был единственным, кто из царского окружения мог в ту непростую пору претендовать на эту ответственнейшую роль, по крайней мере, к этому склоняется большинство отечественных авторитетных историков.

Вполне возможно, что уже в 1811 г. план Фуля должен был маскировать настоящий ход подготовки к войне. Не исключено, что под его прикрытием Барклай с согласия императора Александра I дотошно разрабатывал и модифицировал совершенно секретный истинный план (планы) военных действий Разработанный к весне 1812 г., он (они) держался (лись) в такой строжайшей тайне, что в него (них), судя по всему, не были посвящены даже крупнейшие военачальники, т.е. о нем (них) знал не просто очень узкий круг лиц, а – единицы?

Во всех них (планах) обязательно подчеркивалось, что реальности войны могут оказаться богаче довоенных представлений и предвидений. Фраза Барклая «действовать по обстоятельствам» звучала как лейтмотив, и она очень часто встречалась в проектах, приказах, деловой переписке военного министра. Он понимал, что командующему необходимо предоставить широкую самостоятельность в выборе тактических решений, а не сковывать жесткими рамками столь присущих прусским военным-схоластам разных времен и калибров. Не случайно в его проектах сразу закладывались несколько возможных ситуаций, лишь контурно определялись действия русских частей и не ставились точные ограничения в географических пределах, что создавало предпосылки для проявления инициативы младшим военачальникам.

Это были не регламенты, а набор возможных «вариантов» к действиям согласно быстро меняющейся оперативно-стратегической боевой обстановке.

…Между прочим, благодаря блестяще действовавшей разведке Александр I и Барклай получили возможность разработать трехлетний стратегический план войны с Наполеоном. Первый период (1812 г.) – затягивание войны по времени и вглубь русской территории, а затем (1813 – 1814 гг.) – перенос боевых действий в Европу. Пожертвовав тактическими преимуществами, русский царь (и его военный министр) поставил во главу угла стратегическую задачу и выиграет войну 1812 г. и это станет началом агонии наполеоновской империи…

Остается лишь удивляться, что основная идея этого плана (планов) не была разгадана многоопытным Наполеоном и он дал (или, так сложилось?) заманить себя в ловушку – на необъятные просторы России. Не пройдет и года как русские пространства и климат поглотят его Великую армию, а его звезда стремительно покатится вниз с небосклона.

Но все это будет потом…

В тоже время, хотя стратегическая линия ведения войны была русскими выработана уже тогда, но не менее важный оперативный план военных действий, все еще, не был окончательно оформлен.

***

В свое время было принято сомневаться по поводу наличия у Бонапарта четко разработанного плана боевых действий против России, тем более, на случай – если война затянется?

В том числе, собирался ли он сразу идти на Петербург или на Москву?

Судя по последним данным, план войны с Россией французский император разрабатывал единолично, особо не раскрывая «своих карт» даже среди своего ближайшего окружения. («Что знают двое – то известно „подушке/подстилке“, понятно какого рода, одного из них!?»)

По началу, Наполеон явно не собирался вторгаться далеко вглубь российской территории, поскольку не стремился завоевать всю Россию (с учетом ее грандиозных размеров и природно-климатической специфики – это было просто не реально). Скорее всего, он надеялся с помощью молниеносного стратегического окружения (не более 20 дней?) загнать русских в «котел» (что-то типа Ульмского окружения?), например, Гродненско-Слонимский и расправиться с ними в генеральном сражении, подобном Аустерлицкому. После чего следовало немедленно заключить мир, превратив Россию в «послушного вассала», идущего в фарватере определенного, устраивающего Наполеона внешнеполитического курс.

Следовательно, для него было бы предпочтительно, чтобы первыми войну начали русские, причем, вторжением в герцогство Варшавское и Пруссию. Тогда бы у него была отличная возможность, используя свое громадное численное преимущество, не вторгаясь в необъятные русские просторы, стремительно «закруглить» войну в свою пользу на землях «компактных» Пруссии и Польши. Более того, с политической точки зрения в глазах просвященных европейцев цивилизованный французский император предстал бы в самом лучшем свете: как-никак, жертва варварской агрессии «коварного и ужасного русского медведя»!

…Между прочим, этим таежным великаном благочестивую старушку-«шлюшку» Европу – вечно готовую к «позе прачки/миссионерской позе» – стращали, стращают и будут стращать, пока есть такое геополитическое явление как Святая Русь: ««Мишка», как известно, никого не спрашивает, как ему жить…» – любят многозначительно понижать голос, зловеще-мрачно вперяя в ошарашенную аудиторию циничный взор своих бесцветных глаз, власть имущие россияне самого высокого толка. В общем, «умом Россию не понять…», тем более, ее «богоносных» правителей…

В таком «раскладе» получалось бы, что сам-то к войне с русским самодержцем Наполеон никак не стремился, но вот европейскую цивилизацию от нашествия варваров- «московитов» успешно защитил. Согласно этому «пасьянсу», он и передвигал свои несметные силы по Германии, пока они не добрались до Вислы. Если бы русские первыми перешли границы, то на их пути встал бы заслон на Висле в лице мощного образцового корпуса маршала Даву, а Наполеон со своими главными силами успел бы нанести сокрушительный удар с севера из Восточной Пруссии.

При этом начало войны он прогнозировал не раньше весны 1812 г

В тоже время, конечные стратегические замыслы Наполеона в планируемой войне с Россией, все же, остались нам неясны.

Повторимся, что у него было правило: не раскрывать всех своих замыслов до конца «шахматной партии».

Высказывались различные предположения о его замыслах после понуждения России к миру.

При таком повороте событий Наполеон рассчитывал удушить блокадой своего главного врага – Великобританию – и нанести удар по ее заморским владениям. Прежде всего, по Индии, которую он справедливо называл «самым драгоценным камнем в короне Британской империи». Имея в тылу покорную Россию, с ее неисчерпаемыми людскими ресурсами, Бонапарт без особого риска мог бросить свою армию на юг, в Индийский поход, о котором он давно мечтал – «индийские лавры» Александра Македонского не давали ему покоя, чтобы поставить на колени английских «океанократов». По крайней мере, следующей его «жертвой» могла (и должна была бы?) стать островная «владычица морей», любимым занятием которой было, есть и будет – «г`адить всем вокруг в угоду себе любимой».

Не исключалась и попытка воссоздать Польское государство вместе с отрезаными от России ее западными областями. Не даром же, в своем первом воззвании к войскам французский император использовал очень емкий и доходчивый термин «Вторая Польская война/кампания», по аналогии с войной 1806 – 1807 гг. и он до сих пор часто используется некоторыми западными историками в работах о войне 1812 г. между Россией и Францией.

В общем, варинаты были, другое дело, что многое так и осталось под завесой времени и… грифом совершенно секретно. Тем более, что какого—либо конкретно оформленного стратегического плана самого Наполеона, судя по всему, не сохранилось.

Недаром, отечественный исследователь наполеоновских войн В. М. Безотосный полагает, что в письменном виде такового, вероятно, и не существовало.

Зато оперативный план Наполеона с размещением прямо накануне войны частей Великой армий, готовых к войне, пытливые историки уже давно «разложили по полочкам».

Вот как он выглядел по началу.

Поскольку справа и в центре у Наполеона располагались примерно равные по силам группировки Жерома Бонапарта и Э. Богарнэ, а слева, сконцентрировались его лучшие части под его личным началом, то главный удар он намеревался нанести слева, т.е. по Барклаю. При этом центральная группировка его поддерживала, а вот войскам его младшего брата предстояло сыграть роль своего рода сдерживающего прикрытия против возможного вторжения русских в герцогство Варшавское.

Дело в том, что, судя по переписке Бонапарта с маршалами, прогнозируя возможные контрдействия русских, он отнюдь не исключал их вторжение в начале войны в лице 2-й Западной армии Багратиона в Польшу. Причем, часть сил 1-й Западной армии под началом Барклая его могла поддержать.

Кроме того, Наполеон не торопился с началом войны, поскольку следовало дать взойти и подрасти траве, которой бы могла кормиться его многочисленная кавалерия, игравшая очень большую роль в «оформлении» его предыдущих побед.

Правда, когда выяснилось, что русские вовсе не горят желанием первыми нападать и попадать в ловушку, наподобие нового Ульма, Наполеону пришлось вносить существенные коррективы в свой оперативный план.

Главным стало, что ему придется нанести удар первым.

Дело в том, что «играть в кошки-мышки» Бонапарт уже больше не мог.

Его гигантская «военная машина» уже была запущена и начала простаивать, т.е. «ржаветь» (эпидемические болезни, дезертирство и прочие «радости» – повальное насилие над окружающим женским населением и т. д. и т. п. – длительного пребывания гигантских масс людей на одном месте).

Тем более, что у русских к началу войны на западной границе (в первой линии) в трех армиях (Барклая, Багратиона и Тормасова) имелось всего лишь 200 – 220 тыс. (цифры весьма и весьма условные) человек, а у Наполеона только в первом эшелоне было сосредоточено порядка 448—450 тыс. (количество батальонов и эскадронов, их «полнота», естественно, колеблется), а во втором – еще от 140 до 165 тыс. (данные сильно разнятся) бойцов.

Не идти в наступление с тройным преимуществом было бы нелогично.

Теперь Наполеон собрался двинуть свои главные силы против правого фланга Барклая, тогда как его брат Жером сковал бы действия Багратиона, удерживая его на месте, а Богарне своими силами должен был бы наступать в промежутке двух русских армий.

Таким образом, французский император хотел за счет своего численного превосходства разгромить поодиночке обособленные русские армии в приграничных сражениях и захватить столицу Литвы – Вильно.

Правда, при этом он почему-то (?) не учел возможности глубокого стратегического (преднамеренного) отступления русских войск вглубь своей необъятной родины и по сути дела оказался во власти рока.

Иначе он не написал бы 21 мая (1 июня) 1812 г. своей жене императрице Марии—Луизе опрометчивые строки: «Я думаю, что через 3 месяца все будет закончено», т.е. к началу осени 1812 г. война завершится в его пользу!?

…Между прочим, получалось, что на победы в пограничных районах над русскими армиями Наполеон отводил от 1 до 2 месяцев, а на преследование оставшихся русских сил, занятие как можно большей территории, включая, в частности, Москву или Петербург, и заключение мирного договора, подписанного «на барабане – орудийном лафете» и ставящего политику России в прямую зависимость от Франции – все, что оставалось от «этих трех месяцев»? Так бывает… Но, не на войне против России с ее неисчерпаемыми людскими ресурсами, необъятной территорией и весьма специфическим климатом…

Прекрасно понимая, что на отнюдь небогатой на съестные припасы русской территории снабжение войск «из-под копыт» (где прошли – там все и съели!) как это бывало в предыдущих кампаниях в Европе не пройдет, Наполеон провел огромную подготовительную работу по обеспечению своей гигантской Великой армии.

Район Вислы от Варшавы до устья превращался в своего рода продуктовую базу.

Ее главным складочным пунктом становился Данциг. Значительные магазины имелись в Варшаве, Модлине, Торне, Мариенбурге и некоторых др.

Впрочем, количество заготовленного съестного и фуража не представляется оценить сегодня адекватно: слишком большой разброс в сведениях на эту «животрепещую» тему.

Примерно такая же картина наблюдалась в сосредоточении боеприпасов и госпиталей.

К тому же, он не исключал, что, как и испанцы, русские попытаются применить «тактику выжженной земли».

Значит, ему придется сделать ставку на склады-магазины и систему обозного снабжения. Было создано 26 транспортных батальонов, снабженных телегами разной грузоподъемности (от 600 до 1500 кг).

Правда, не было учтено, что на ужасных русских дорогах (или как спустя полвека метко выразился знаменитый германский канцлер Отто Бисмарк что-то типа «с Россией нельзя воевать: у нее нет дорог, а только направления!») вся наполеоновская транспортная система «забуксует и… встанет»!

Для обеспечения войск мясом были собраны огромные стада быков и волов, которых собирались гнать вслед за армией, т.е. хоть и жилистое, но свежее мясо для солдат должно было двигаться своим ходом. Но прокормить такое количество животных (порядка 200 тыс. голов) без подножного корма было весьма сложно и приходилось намечать вторжение на то время года, когда голые русские равнины превратятся в мало-мальски пригодные пастбища.

И, наконец, каждому солдату полагалось иметь к началу боевых действий на территории врага сухой паек на 24 дня (отсюда и исходит некая предполагаемая продолжительность русской кампании!?), прикасаться к которому полагалось лишь после перехода русской границы.

Но, несмотря на все эти грандиозные приготовления по обеспечению войск всем насущным (гигантское поголовье перегоняемого скота, громадные обозы, многочисленные провиантские магазины), в них, еще квартировавших в Германии и Польше, уже начнутся… дифтерит, дизентерия и прочие эпидемические заболевания, обусловленные плохим питанием и чрезмерным скоплением людей на ограниченных территория. Более того, упадет дисциплина, участится мародерство, возрастет дезертирство и прочие сопутствующие «эксцессы», свойственные мужчинам (потребность в рефлексии с помощью податливого женского естества), когда они скапливаются в громадных количествах в одной местности.

Так, война еще не начнется и войска не перейдут Немана, а уже налицо будет все то, с чем армия Наполеона непременно столкнется в ходе военных действий…

Масштаб задуманного Наполеоном похода в Россию выходил за пределы даже его феноменальных способностей.

Во всем, что он собирался осуществить в русской кампании были очень серьезные просчеты: проблемы времени, расстояний и перепадов климата (крайняя жара днем и холод ночью) оказались не по плечу даже ему – гению. Рассчитать степень всех трудностей оказалось нереально. И это при том, что он тщательнейшим образом изучил злополучную кампанию 1709 года выдающегося полководца прошлого века Карла XII и пришел к мнению, что в походе по России ни в коем случае нельзя останавливаться и сомневаться в правильности выбранного направления.

До этого похода, Наполеону удавалось в предыдущих кампаниях руководить очень большими армиями, но, все же, не столь громадными, не на столь огромных территориях и не столь далеко удаленными друг от друга.

Теперь у Наполеона под началом была чуть ли не полумиллионная армия (непосредственно под рукой у него оказалось почти четверть миллиона), причем, весьма неоднородная по своему составу (в который уже раз повторимся, что сбалансированной по качеству и количеству Великой армии образца 1805 г. не могло идти речи) и для координации ее деятельности не хватит энергии и воли даже у Наполеона. Он физически будет не в состоянии следить за выполнением каждой стадии своего плана, а его подчиненные, в массе своей привыкшие к службе за спиной у гениального патрона, окажутся не способны к решительным и самостоятельным действиям.

Не будет гармонии – не будет и успеха.

…Кстати, добиться полной изоляции России Наполеону так и не удалось, хотя усилий в этом направлении он приложил немало. Но Швеция в последний момент отказалась от участия в войне против России, а Турция после разгрома под Рущуком и Слободзеей заключила мир с Россией. Выход из игры северного и южного соседей-«врагов» российской империи существенно поколебал стратегическую обстановку накануне вторжения Наполеона в Россию. Кое-кто из самого ближайшего и наиболее дальновидного окружения попытался было, апеллируя к этим «маневрам» Швеции и Турции, отговорить Бонапарта от войны с Россией. Но Последний Демон Войны зашел уже слишком далеко в своих планах на мировое господство, чтобы остановиться. Неустойчивость политической обстановки в Европе, затянувшаяся война в Испании, переход Швеции на сторону России и поражение Турции вынуждали Бонапарта к молниеносному и убедительному разгрому противника в генеральном сражении…

Документы говорят в пользу того, что еще в марте 1812 г. в Петербурге было решено при приближении Великой армии перейти первыми границу, а затем начать отступать на свою территорию, тем самым, затруднить движение противника. При этом, предполагалось, что Наполеон основные силы соберет в районе Варшавы, поэтому наступать будет 1-я Западная армия Барклая, а армия Багратиона начнет отступление на Житомир и Киев. Глубина фронта русских действий на территории противника предполагалась минимальной, тем более, что Наполеон форсировал движение к русским границам.

Напомним, что в ответ на предложение Барклая о наступательных действиях Александр I вынужден был послать тому копию австрийско—французского союзного договора и предложил подождать его приезда в армию, чтобы окончательно определить – что и как делать дальше…

***

Только 14 апреля 1812 г. с появлением российского императора в Вильно начался последний и решающий этап выработки (корректировки?) русского плана.

Колебания по поводу – превентивно нападать или уйти в преднамеренную оборону – вскоре закончились.

Было окончательно решено, пользуясь исключительными потенциальными возможностям страны (необъятные с точки зрения Западной Европы просторы и неограниченные ресурсы, в том числе, людские) вести борьбу на истощение противника. Недаром накануне войны поступили распоряжения о комплексе мер по эвакуации территории: вывозе ценностей, архивов, продовольствия и людей, реквизиции и уничтожения мельниц, магазинов и т. п.

…Кстати, до сих пор среди историков идут дебаты – кто же на самом деле командовал русскими войсками в самом начале войны!? Не секрет, что прекрасно образованный Александр I, отличавшийся непомерным, но тщательно маскируемым честолюбием, всегда стремился быть на первых ролях в развернувшейся исторической драме – его смертельной борьбе с Наполеоном – и мечтал о воинской славе, добытой в соперничестве с величайшим полководцем той поры. В то же время, он не забыл, что его полководческие амбиции привели к войне с Наполеоном в 1805 г., когда на Праценских высотах у Аустерлица ему пришлось со слезами на глазах наблюдать как его армию, в ту пору все еще овеянную славой легендарных суворовских походов, во многом по его вине разбили наголову, а он в отчаянии воскликнул: «Мы все словно младенцы в руках этого гиганта!» Горький Аустерлицкий урок, а затем и очередная катастрофа его армии под Фридляндом, но уже без его личного участия, не прошли даром. Он, так жаждавший собственноручно возглавить армию, все же, осознавал, что не обладает полководческим талантом. Поэтому он не решился на своей третьей войне с Последним Демоном Войны, а для него всего лишь ненавистным «корсиканским выскочкой», открыто взять на себя бремя главнокомандующего с неизбежной при этом ответственностью за все последствия. Но, когда ему это было очень надо, мгновенно принимая личину (маску) «правителя слабого и лукавого», «любимый бабушкин внучек Сашенька» предпочел не внять совету своего военного министра Барклая-де-Толли об острой необходимости назначить главнокомандующего, отвечающего за все принимаемые решения. В результате, сложится весьма двусмысленная ситуация, поскольку согласно §18 «Учреждения для управления Большой действующей армией» – «Присутствие императора слагает с Главнокомандующего начальство над армиею, разве бы отдано было в приказе, что главнокомандующий оставляется в полном его действие». Но поскольку соответствующего приказа отдано не было, прибывший к армии, Александр I, автоматически становился ее главнокомандующим. Вполне понятно, что Барклай де Толли, как человек сугубо военный – в присутствии главнокомандующего – тут же начал действовать только и исключительно в рамках военной субординации. В тоже время, адмирал А. С. Шишков (благодаря своей особой близости к фигуре самодержца) утверждал потом, «что государь говорил о Барклае, как о главном распорядителе войск; а Барклай отзывался, что он только исполнитель его повелений». Многие из ближайшего окружения царя, безошибочно ориентировавшиеся в узких коридорах власти, по сути дела поступали точно также. Военный министр от имени императора отдавал приказы другим главнокомандующим, что в какой-то (но очень трудно определяемой или плохо признаваемой?) мере ставило его выше П. И. Багратиона и А. П. Тормасова, обладавших, как первые лица в армии, абсолютно равными правами и, к тому же, людей в армии – более чем самодостаточных. Но в своей – 1-й Западной – армии в присутствии царя он не мог чувствовать себя полноправным хозяином и считал себя всего лишь первым помощником императора. Дело в том, что Александр I постоянно вмешивался в управление и старался направлять ход событий: сказывались «родимые пятна» «романовых» -императоров, в тайне мнивших себя если не видными полководцами, то по крайней мере, замечательными ратоборцами. Даже корпусные командиры, не говоря уже о Багратионе и Платове, были обязаны представлять ему рапорты, помимо присылаемых Барклаю. Надо ли говорить, что такое двусмысленное положение дел очень устраивало «извилистого и изворотливого» монарха и фактически так было и до этого, в преддверии аустерлицкого конфуза 2 декабря 1805 г., и после Отечественной войны 1812 г. – уже в ходе Заграничного похода русской армии в 1813 – 1815 гг. («Времени незабвенного – времени славы и восторга!»), когда огромная союзная «военная машина» уже набрала ход и остановить ее было не под силу даже Бонапарту, потерявшему в России свою «Великую армию». Неудачи в любой момент можно было списать на главнокомандующего, а лавры побед всегда присвоить себе. Недаром, наш отнюдь «непрозрачный самодержец» пишет потом Барклаю 24 ноября 1812 г.: «Принятый нами план кампании, по моему мнению, единственный, который мог еще иметь успех против такого врага как Наполеон… неизбежно должен был, однако, встретить много порицаний и несоответственной оценки в народе, который… должен был тревожиться военными операциями, имевшими целью привести неприятеля вглубь страны. Нужно было с самого начала ожидать осуждения, и я к этому подготовился…» В. М. Безотосный полагает, что смысл первой фразы («принятый нами план…») следует толковать сугубо в духе Александра I – двояко! С одной стороны, Александр I считал создателями плана себя и военного министра. С другой – подразумевал более широкий круг: свое военное окружение. Но в тоже время, письмо ведь было адресовано Барклаю, и в тексте самодержец обращается только к нему: «Как только план был принят, нужно было подготовить все для его исполнения. Мы вполне располагали для этого временем и, однако, многого не было сделано». Далее, император высказал претензии Барклаю, перечислив ряд мероприятий, на которых он настаивал и которые не были выполнены. Весь текст письма свидетельствует, что российский монарх под творцами и исполнителями плана имел в виду только (курсив мой – Я.Н.) себя и своего министра. Из письма, правда, неясно, как подготовился Александр I, ожидая «с самого начала… осуждения». В данном случае он поступил сугубо в своем стиле: подставил сначала Фуля, сделавшегося первым объектом «осуждения» военными кругами, второй жертвой для общественного мнения России стал сам Барклай. Перед отъездом из армии – уже после начала войны – российский император будет обсуждать с ним образ действий против Наполеона. Не сохранилось сведений о «высочайших инструкциях», но известно, что обещал делать Барклай из его письма Александру I от 27 января 1813 г.: «Я уверил Ваше Вел—во, что не подвергну опасности бесполезной или несвоевременной гибели Вашу армию, единственную опору Отечества, и, если не буду в состоянии нанести неприятелю решительных ударов сначала, то вся моя надежда будет основана на ведении кампании в позднее время года. Я сдержал свои обещания». Имеются и другие сведения похожего свойства. Например, еще раньше 30 июля 1812 г. он писал монарху о задаче не подвергнуть «опасности Государство наше без всякой нужды, тем более, что Высочайшая воля Ваша есть Государь продлить сколь можно более кампанию, не подвергая опасности обе армии». В дуэте император – военный министр первую скрипку должен был играть император, возложивший на себя контрольные функции; он же выступал координатором действий всех армий. Барклай как практик являлся главным советником и исполнителем царских идей. Идея отступления, по—видимому, разрабатывалась Александром I вместе с Барклаем. Преобладающая роль, как практику, конечно, принадлежала здесь военному министру, но окончательное решение, все же, оставалось за государем, тем более, что его военный министр всегда «знал свое место». Царь в самом начале войны попытается было взять на себя общее руководство, но эта титаническая задача – противостоять военному гению – окажется ему (военной посредственности) не под силу. Когда из—за ряда совершенных ошибок события выйдут из—под контроля и сложится непредусмотренная планами ситуация, чреватая серьезными осложнениями, благоразумный Александр I предпочтет незамедлительно покинуть войска, оставив командующих – военных, безусловно, первоклассных – самих искать выход из создавшегося очень опасного положения. Но при этом, как за ним всегда водилось напоследок «напустит туману»: конфиденциально и в устной форме «этот грек времен поздней Римской империи – тонкий, фальшивый и ловкий» скажет недоумевающему Барклаю, что именно ему предстоит отдавать распоряжения от имени царя. Так армия останется без главнокомандующего…