Хотя главный и принципиальный вопрос: где встретить противника – на своей земле или в чужих пределах – стоял и остро обсуждался, по крайней мере, на эту тему есть немало свидетельств.

Был же план 1811 г., по которому Россия и Пруссия при возможной поддержке поляков должны были начать военные действия. Пытался же Александр I договориться с поляками по этому поводу через своего бывшего «молодого друга» А. Чарторыйского, обещая им восстановление независимости и либеральную конституцию. Правда, для этого ему требовалась поддержка 50 тыс. поляков и такого же числа пруссаков. В этом случае он по его словам: «…мог бы без кровопролития добраться тогда до Одера».

Но эта задумка оказалась несостоятельна.

С одной стороны, патриотическое польское дворянство связывало свои надежды на возрождение былой Речи Посполитой только с именем Наполеона.

С другой – пруссаки тоже предпочли выступить на стороне Наполеона.

Несмотря на это еще какое-то время (до весны 1812 г.) в верхушке русского командования (за исключением самого российского императора, который всегда стремился действовать по принципу «семь раз отмерь – один раз отрежь») не исключалась возможность перехода границы первыми.

Докладывал же из Вильно военный министр М. Б. Барклай де Толли 1 апреля 1812 г. своему императору о полной готовности к форсированию Немана! Войска, полагал он, могут «тотчас двинуться». Получается, что Барклай предлагал занять часть территории противника в целях искусственного увеличения глубины отхода/отступления назад, в том числе, уже и по своей территории, т.е. ретирада закладывалась изначально. С военной точки зрения это было абсолютно логически обоснованное решение.

Но уже 7 апреля того же года Александр I весьма адекватно ответил своему министру: «… Посылаю вам союзный договор Австрии с Наполеоном. Если наши войска сделают шаг за границу, то война неизбежна, и по этому договору австрийцы окажутся позади левого крыла наших войск (курсив мой – Я.Н.)…».

Таким образом, внешнеполитические соображения отклоняли такое начало войны: начав первой, русская армия оказалась бы среди весьма негативно настроенных против нее народов и подвергалась бы опасности – и с флангов, и с тылу. Так, у австрийцев «был зуб» на Александра за аннексию в 1809 г. «некоторой небольшой части» ее восточной территории, когда она безуспешно «бодалась» с французским императором, пока после кровавейшей двухдневной ваграмской баталии не предпочла капитулировать в ожидании лучших времен.

В общем, на военные аргументы наслоились политические причины отказа от наступательных действий на наполеоновские полчища.

Повлияли на взвешенное решение русского царя и данные разведки о превосходстве сил противника на всей протяженности границ с Россией, причем, в несколько раз.

При таком раскладе разумно сочли дожидаться агрессии (вторжения) со стороны Бонапарта.

Александр I отлично знал и понимал, что Наполеон, собрав огромную по численности Великую армию вблизи русских рубежей и израсходовав на это очень большие средства, рано или поздно, вынужден будет пересечь границу.

Это был лишь вопрос времени (май – начало июня).

Российский монарх осознанно предпочел пожертвовать возможными военными преимуществами (напомним, что по началу предполагалось лишь занять часть Пруссии и герцогства Варшавского и, применяя тактику «выжженной земли» на территории противника, затем начать отступать к своим границам) в угоду политическим факторам.

В результате он выиграл и стратегически – заставил «неприятеля» действовать по русскому сценарию, приняв четкое решение отступать в глубь России и использовать ту же тактику «выжженной земли», но уже на собственной территории.

Следовательно, можно полагать, что, еще не успев начать войну против России в 1812 г., Наполеон по сути дела уже проиграл ее.

Большинство отечественных историков, пытливо работающих в архивах и с мемуарами свидетелей той эпохи, опираясь на отдельные сохранившиеся секретные документы, полагают, что у России был заранее разработанный и утвержденный императором план военных действий на случай войны.

Причем, поскольку, как очень точно выразился в свое время видный русский генерал, участник войн России с Наполеоном И. Ф. Паскевич, очень крепкий профессионал без заметно слабых мест (есть такой военный термин-характеристика полководческих способностей военачальника) – «Против Наполеона трудно устоять в сражении» – рассчитан он был на затяжную борьбу до победы.

Начиная с 1810 г. на высочайшее имя государя-императора подавалось немало планов военных действий разного толка на случай войны с Наполеоном, причем, не только от российских генералов, но и иностранцев. Всего их было несколько десятков, но поскольку большинство предложений по многим причинам не отвечало требованиям реально складывавшейся и быстро меняющейся обстановки, то всерьез можно рассуждать лишь о нескольких из них, вышедших из-под пера таких видных фигур в российской армейской среде, как М. Б. Барклай де Толли, П. И. Багратион, К. Ф. Толь, П. М. Волконский, А. д’Алонвиль, в какой-то мере, Л. И. Вольцогена, Л. Л. Беннигсена и даже К. Фуля (Пфуля).

…Кстати, о «злокозненном» схоласте Фуле! Уже давно и очень много места в отечественной историографии уделяется так называемому оперативном плану Фуля войны России с Наполеоном в 1812 г.. По сути дела роль самого Фуля и его плана действий русских на той войне слишком преувеличена, как в сознании окружавших его людей, так и последующих поколений историков. Карл Людвиг Август Фуль (Пфуль) являлся прусским стратегом и мало чем отличался от печально известного Франца фон Вейротера, заигравшегося в «оловянные солдатки» с Наполеоном под Аустерлицем. В 1806 г., после провала прусского «блиц-крига» с Бонапартом в 1806 г., закончившегося поражениями его родины при Йене и Ауэрштедте, прусский «кабинетный гений», якобы насмешливо заявил, снимая шляпу: «Прощай, прусская монархия» и устремился на восток – к царю Всея Руси, единственному правителю, который еще мог показать «корсиканскому выскочке», «где раки зимуют», по крайней мере, на необъятных просторах своей империи. Причем, в России он появился с письмом от Фридриха—Вильгельма III, а затем был принят из прусских полковников с повышением генерал—майором на русскую службу Александром I. На него, этот амбициозный пруссак, своими теоретическими познаниями и наукообразными схемами сумел тогда произвести сильное впечатление и по рассказам впоследствии даже выполнял роль советника и учителя российского императора по военной теории, но, естественно, не по практике, поскольку это совсем другая «наука» – умение убивать и побеждать не на бумаге и в тиши кабинета, а на поле боя, где любая твоя ошибка чревата собственной смертью. Историки, в частности, В. М. Безотосный, не без оснований, полагают, что русский самодержец и любимый внук Екатерины II, между прочим, один из образованнейших людей своего времени, прошедший суровую и многолетнюю школу придворного лавирования между крайне строптивым батюшкой и чрезвычайно властной бабушкой, в преддверии «грозы 1812 года» врядли бы доверил разработку плана войны всего лишь полковнику прусской армии, потерпевшей разгром в блиц-криге с Бонапартом, к тому же, не имевшему ни малейшего опыта командования на войне. Александр I, мудро не доверявший абсолютно никому, многоликий политик, склонный к внешним колебаниям, известный и как искусный дипломат, и как изворотливый интриган, не решился бы вверить столь важное дело и, следовательно, раскрыть всю секретную информацию очередному заезжему «кригсшпиллеру» (любителю «войнушки» в тиши кабинета типа печально известного ему по аустерлицкой катастрофе вышеупомянутого австрийца Вейротера), к тому же, не владевшему даже азами русского языка. Двойственный, а то и тройственный (человек с «тройным дном»: думал одно, говорил другое, а делал третье) в мыслях, словах и поступках Александр I, будучи великолепным актером, охотно прибегал к изворотливой маскировке своих замыслов и использовал лесть и обман как тонко отточенное оружие в государственной и житейской политике для достижения поставленных целей. (Недаром же, почуяв после Тильзитского унижения неладное со стороны своей очень амбициозной и энергичной сестрички Екатерины Павловны, на фоне недовольств в российском обществе альянсом императора с «корсиканским выскочкой», вроде бы метившей в новую «государыню-матушку» Екатерину III-ю и искавшей для дворцового переворота свою «шпагу/саблю» в лице сначала героического и авторитетного в армии Багратиона, а потом спустя какое-то время и культового артиллерийского генерала Ермолова, Александр ловко убрал ее с придворной авансцены, выдав замуж за отнюдь не героического супруга и отправив с ним под негласным надзором подальше от обоих столиц; по крайней мере, так полагают некоторые пытливые умы). Незаурядный психолог, он не любил подставлять свою персону под удар мнения общества, всегда старался, подстраховываясь-перестраховываясь, оставаясь в тени, выставить на общий суд другое лицо как мнимого инициатора. В. М. Безотосный не исключает, что именно так и могло обстоять дело с так называемым оперативным планом Фуля, который, не будучи одобрен официально, скорее всего, относился как раз к числу мероприятий, рассчитанных на обман общественного мнения. Фигура Фуля была выбрана как подходящий объект критики военных кругов – своего рода для отвода глаз, если хотите. В результате нашлось немало российских генералов, не раскусивших «хитроумного Одиссея» -Александра Павловича «Романова» (на самом деле – Гольштейн-Готторпа) и с удовольствием «оттоптавшихся» на плане Фуля «по полной программе». А это, как раз было то, что нужно для весьма «непрозрачного» русского монарха: генералитет ругал не императора, а его глупого советника. Следовательно, миф о секретном «плане Фуля» был искусственно раздут, поскольку он обелял в глазах общества (негодующего) в первое время войны (неудачное) императора и в целом русское командование за тактику отступления. То, что предлагал Фуль в 1811 г., звучит так: в начале войны 1-й Западной армии, против которой стояли основные силы Бонапрата, следовало отойти от границы в укрепленный лагерь у местечка Дрисса; тем временем как 2-я Западная армия должна действовать на фланг и тыл Великой армии. Казалось бы, все очень просто. Но схоластически мыслящий Фуль серьезно ошибался! Во-первых, этот укрепленный лагерь, помимо чисто местных позиционных недостатков (в тылу у него находилась река Западная Двина), не прикрывал ни одну из стратегически важных дорог и не был защищен с флангов. Во-вторых, прусский теоретик полагал, что в Великой армии из-за трудности со снабжением продовольствием будет сосредоточено не более 260 тыс. человек (из них только 40 тыс. французов). На самом деле врага было почти в два раза больше. Кроме того, вместо двух армий, русские войска были разделены на три, тем самым не шло и речи о принятии к делу его проекта. Более того, произошло значительное усиление армии Барклая за счет войск Багратиона. С оставшимися 40 – 45 тыс. бойцов армия последнего, по причине своей малочисленности, вряд ли могла выполнить замысел Фуля: нанести удар во фланг и тыл основных сил противника, сдерживаемых у Дрисского лагеря силами Барклая. (Недаром, располагая разведывательными сведениями о значительном численном перевесе трех вражеских группировок по сравнению с русскими частями, русское командование – царь и Барклай – направило Багратиону категорическое письменное предписание не вступать в дело с превосходящим его противником.) И наконец, самое весомое – Фуль не обладал информацией не только о предполагаемой численности Великой армии, но и не владел данными о подлинном состоянии дел в русских приграничных войсках. В связи с этим, В.М.Безотосный (я не единожды цитирую Виктора Михайловича, как одного из наиболее компетентных – по ряду обстоятельств – исследователя войн России с наполеоновской Францией, чья доказательная база не вызывает сомнений в предвзятости и прочих «тенденциях») полагает, «что сооружение в Дриссе укрепленного лагеря носило бутафорский и дезинформационный характер. Так Л. Вольцоген, выбиравший позицию для строительства лагеря, затратил на осмотр и съемку местности в 1811 г. всего полтора дня. Офицерами свиты по квартирмейстерской части инструментальная съемка местности была выполнена лишь в декабре 1811 г. Только 1 апреля 1812 г. белорусскому военному губернатору герцогу А. Вюртембергскому (очень близкому, кстати, родственнику российского самодержца; не путать с боевым генералом Евг. Вюртемберским) поступило высочайшее повеление выделить для строительства Дрисского лагеря 2.5 тыс. рабочих „из самых ближних Витебской губернии уездов“, а для присмотра за рабочими был выделен лишь запасной батальон Кексгольмского пехотного полка. Строительно—инженерный замысел имел достаточно несложное решение, и само сооружение не потребовало от казны больших финансовых издержек.» Итак, последнее на эту «щекотливую» тему: ни Фуль, ни Барклай, ни даже Александр I не видели лично этого лагеря – вроде бы «краеугольного камня при реализации плана отступления» (?) – до прибытия туда 1-й Западной армии. Если, конечно, все это так, то, как говорится, «без комментариев»…

При этом значительная часть вышеперечисленных авторов не знала многих важнейших деталей, необходимых для планирования, в силу отсутствия нужной информации, особенно о состоянии Великой армии Наполеона, а зачастую и русских сил, расположенных на границе.

Так, «победитель непобедимого Буонапартии» под Прейсиш-Эйлау (вернее, первым «сыгравший с ним в ничью») Л. Л. Беннигсен советовал дать французам генеральное сражение недалеко от Вильно.

А суворовский выученик П. И. Багратион (так его наряду с Милорадовичем было принято величать в советской историографии, с чем, кстати, отнюдь не все согласны), мысля категориями своего великого учителя (опять-таки, согласно советской исторической науке), и вовсе изначально предлагал своему государю сугубо наступательную войну против Наполеона, т.е. первым нанести превентивный удар. Стотысячную армию предполагалось двинуть на варшавское предместье Прагу, занять ее и Варшаву. Таким образом, театр военных действий был бы сразу перенесен по дальше от границ российской империи. Следующей целью становился бы Данциг. Резервный 50-тысячный корпус двигался бы позади на случай парирования возможных контрударов со стороны Наполеона. Но дальше Польши двигаться не предполагалось, т.е. все зависело от того, как сложится обстановка. План азартно-рискового героя авангардно-арьергардных боев Багратиона был рассчитан сугубо на срыв стратегического развертывания всех сил Великой армии, лишение ее выгодного плацдарма в Польше, оставление без поддержки со стороны поляков и австрийцев, в немалом количестве служивших в рядах наполеоновских войск.

И действительно, когда значительная часть сил армии Наполеона, вторгшейся в Россию, начала бы проникать в нее все дальше и дальше, то эффективность такого удара могла показаться весьма большой. Если бы армию Багратиона, начавшую громить гарнизоны, продовольственные магазины и дальние тылы Бонапарта, поддержала бы 3-я Обсервационная (или, 3-я Западная) армия А. П. Тормасова (а может быть и Дунайская армия адмирала Чичагова?), то Наполеону пришлось бы существенно корректировать свои оперативные планы. Это вполне могло бы ослабить давление на отступавшую под его безусловным численным напором 1-ю Западную армию Барклая.

Кое-кто полагал, что такая «диверсия» якобы могла поменять ход событий в Отечественной войне 1812 года.

Тем более, что после успехов Тормасова 15 июля 1812 г. под Кобрином, Бонапарту действительно придется спешно передислоцировать союзный ему австрийский корпус Шварценберга и лишь после того как последнему с помощью двух спешно приданных ему ударных польских дивизий удастся-таки отбросить Тормасова, обстановка на правом фланге наступающей Великой армии несколько успокоится.

Безусловно, Багратиону, одному из наиболее ярких (вместе с Милорадовичем, Каменским 2-м и др.) учеников (или, все же, последователей полководческой доктрины?) непобедимого «русского Марса» был присущ некий авантюризм, но и здравый смысл его тоже «не обходил стороной». И он сильно рисковал бы, отрываясь от своих тылов!?

Но, так или иначе, в силу ряда объективных и субъективных обстоятельств эта задумка последователя (что, скорее, ёмче и доходчивее?) «русского Марса» так и осталась на бумаге: вести наступательную войну против Последнего Демона Войны ни русский царь, ни общество, ни народ еще не были готовы. Да и армия была уже не та, что при Аустерлице или под Прейсиш-Эйлау, как качественно, так и психологически: лучшие из лучших уже полегли костьми на тех и другие полях Европы в предыдущих войнах с «корсиканским выскочкой», последний раз – под Фридляндом.

Кроме того, Наполеон – гениальный полководец – конечно, не исключал возможности такого контрманевра русских (Багратиона, чуть ли не единственного в генеральской обойме русского царя, он ценил весьма высоко) и предписывал начальнику своего штаба быть готовым к выпадам русских против его правого крыла, ставя задачей непременно уступать им территорию справа. Более того, полагалось максимально выдвинуть свое левое крыло вперед для сильного давления на русских и угрозы на стратегическом направлении – Минск, Смоленск и далее…

Особняком стоит мнение одного из руководителей Особенной канцелярии (или Особого комитета) военного министерства (т.е. военной разведки), участника, между прочим, легендарного Бородинского сражения, подполковника Петра Андреевича Чуйкевича (1783—1831) – фигуры до последнего времени малоизвестной широкой публике – очень хорошо информированного лица о состоянии дел в Великой армии и знакомого с большинством военных проектов, как правило, попадавших в Особенную канцелярию и хранившихся в ее архиве. Считается, что это был выдающийся руководитель, поставивший на профессиональные рельсы службу внешней разведки российской империи. Он лично неоднократно посещал Пруссию для сбора разведывательной информации. Его глубокий аналитический ум очень импонировал Барклаю, ценившему таких людей и всегда прислушивавшемуся к их мнению.

В своей обобщающей записке от 2 апреля 1812 г. для М. Б. Барклая де Толли Петр Андреевич подвел итог анализу секретных данных, накопленных в течение длительного времени, и выработал конкретные рекомендации русскому командованию.

Чуйкевич очень аргументировано обосновал суровую необходимость стратегического отступления как можно дальше назад от границы с порабощенной Наполеоном Европой, что максимально истощало бы его Великую армию и, в конце концов, позволяло бы рассчитывать на благоприятный исход войны с Последним Демоном Войны. «… Совершенное разбитие 1-й и 2-й армий может навлечь пагубные последствия для всего Отечества. Потеря нескольких областей не должна нас устрашать, ибо целостность государства состоит в целостности его армий. Уклонение от генеральных сражений, партизанская война летучими отрядами, особенно в тылу операционной неприятельской линии, недопускание до фуражировки и решительность в продолжении войны: суть меры для Наполеона новые, для французов утомительные и союзникам их нетерпимы. Надобно вести против Наполеона такую войну, к которой он еще не привык, и успехи свои основывать на свойственной ему нетерпеливости от продолжающейся войны, которая вовлечет его в ошибки, коими должно без упущения времени воспользоваться, и тогда оборонительную войну переменить в наступательную…»; «… заманить противника вглубь и дать сражение „со свежими и превосходящими силами“» – писал он своему начальнику и, естественно, государю.

Это официальное письменное заключение Чуйкевича, построенное на огромном объеме секретной информации, несомненно, убедительно аргументировало идею необходимости стратегического отступления.

…Кстати, в отечественной литературе принято считать, что в преддверии войны российская разведка переиграла французскую по всем статьям. Еще в начале 1810 г. военный министр Александра I Барклай-де-Толли представил своему императору план секретной операции по сбору развединформации о состоянии дел в Великой армии Наполеона, уже явно собиравшегося воевать с Россией. Немало потрудился над ее созданием князь Петр Михайлович Волконский, который после Тильзита специально побывал в Париже для изучения устройства победоносной французской армии и ее генштаба. Как результат после его возвращения из французской столицы в России был создан специальный отдел для координации деятельности русской военной разведки «Экспедиция секретных дел при Военном министерстве», потом переименованный в «Особенную канцелярию при военном министерстве». Разведкой Барклая поочередно руководили полковник Алексей Васильевич Воейков, полковник граф Арсентий Андреевич Закревский и подполковник/полковник Петр Андреевич Чуйкевич. Все трое не только были высокообразованными специалистами, владевшими европейскими языками, но были лично хорошо известны Михаилу Богдановичу: первый с ним воевал со шведами в 1808—1809 гг., а второй и вовсе какое-то время являлся его старшим адъютантом. В крупнейшие европейские города наполеоновской империи – Париж, Мадрид, Берлин, Вену, Дрезден и Мюнхен были посланы шесть особо подготовленных армейских офицеров в качестве военных атташе при русских посольствах и консульствах. Родина должна знать своих героев: в Вене – полковник-квартирмейстер Федор Васильевич Тейль фон Сераскиркен, в Берлине – еще один полковник-квартирмейстер Роберт Егорович Ренни (его затем сменил поручик Григорий Федорович Орлов), в Мюнхене – поручик Павел Христианович Граббе, в Дрездене – майор Виктор Антонович Прендель — участник Итальянского и Швейцарского походов Суворова и в Мадриде – поручик Павел Иванович Брозин. Все они – лично известные самому императору (он утверждал их кандидатуры) – настолько хорошо послужат отчизне, что со временем станут… генералами! Как известно, 2 раза в месяц на стол французского императора клалось «священное досье» – совершенно секретный документ, подготовленный в одном единственном экземпляре и только для императора о детальном состоянии дел в Великой армии, планомерно готовившейся к вторжению на необъятные просторы российской империи. Шесть секретных агентов Барклая кропотливо собирали всю важнейшую информацию о любых «телодвижениях» в Великой армии. Ключевую роль в этой шпионской деятельности играл знаменитый «русский Казанова», светлейший князь Александр Иванович Чернышев (1785—1857) – блестящий русский офицер, полковник, флигель-адъютант российского императора, участник войн с Бонапартом в 1805, 1806, 1807 гг. в рядах привилегированного Кавалергардского полка. [Александр Иванович «рожден был хватом» и со временем стал не только генералом от кавалерии (1826), но и военным министром России (1832—1852) и даже председателем Государственного совета (1848—1856)!]. Этого весьма «оригинального» человека – невероятно удачливого разведчика, лихого «партизанского» (летучего армейского конного отряда в тылу врага) командира и… беспощадного (в будущем) палача декабристов – специально послали к Наполеону в Париж для передачи личной переписки между вершителями судеб (французским и российским императорами), поделенной ими в Тильзите Европы. Неутомимый как павиан «секс-угодник», русский красавец, покорил массу нужных ему высокопоставленных дам в столице Франции, по слухам вплоть до любимой сестры Бонапарта любвеобильной красавицы Полины Боргезе. Ее сердце он завоевал, когда лично вынес из огня на руках во время пожара в австрийском посольстве, случившемся на приеме по поводу женитьбы ее брата на австрийской принцессе. И хотя тогда он спас и ее сестру Каролину, и даже жену маршала Нея (!), но в интимное доверие (войти в ее «райские врата») ему удалось войти лишь к Полине – изысканной коллекционерше легендарных красавцев-«жеребцов». Но это так сказать – секс-присказка! Александр Иванович действительно умел ладить со всеми, кто ему был нужен в тот или иной момент. Считается, что его уважал сам Бонапарт и счел возможным его присутствие (спецпредставителя в ту пору еще очень нужного ему венценосного союзника Александра I) в решающем сражении на очередной войне с Австрией в 1809 г. – знаменитом своим кровопролитием Ваграме. Более того, Александр Иванович, после победного окончания той весьма непроста складывавшейся для Наполеона войны, получил от него очень высокую награду – орден Почетного Легиона. Чернышев с профессиональным блеском провел операцию по получению копий со «священного досье» французского императора. В его «обойме» секретных агентов оказался уже давно завербованный русской разведкой Морис Мишель, ведавший секретным делопроизводством генерального штаба Бертье, который за 30 тыс. франков почти два года «сливал» всю секретную информацию о состоянии дел в Великой армии. Рассказывали, что «в сетях» русского «нелегала» оказались и такие крупные «рыбы», как генерал Антуан-Анри Жомини из штаба маршала Нея и даже «дерьмо в шелковых чулках» (по выражению Бонапарта) экс-министр иностранных дел Талейран. Последний и вовсе предупредил русского царя, что нападение на Россию состоится в апреле 1812 г. Дотошный министр полиции Наполеона Рене Савари не раз докладывал своему хозяину о разведывательной деятельности спецпредставителя Александра I полковника Чернышева в Париже. Но Наполеон, ослепленный своим могуществом и крайней обходительностью Александра Ивановича пропускал всю информацию своего ушлого «цепного пса» мимо ушей. Он лишь ухмылялся: «Вы плохо разбираетесь в людях Савари! Чернышев слишком большой повеса, „облагодетельствующий“ дам, чтобы быть… шпионом!» [Как раз такие «дамские гладиаторы» (от глагола – гладить… там, где надо!), чаще всего и бывают шпионами экстра класса!] Только в феврале 1812 г. стало ясно, что всезнающая (по долгу службы!) «ищейка» Савари был прав, а его всемогущий (судя, по посту?) император глубоко заблуждался, но уже было поздно: легендарный «русский Казанова» очень во время покинул Париж и оказался недоступен разъяренному французскому императору – властелину континентальной Европы. Французская секретная полиция обнаружила в его парижской квартире под ковром письмо, подписанное буквой «М», по которой и был вычислен «крот» во французском военном ведомстве. Мориса Мишеля арестовали и гильотинировали, но было уже поздно: секретная информация успела уйти к русским. Нельзя исключать, что «утечка» этой информации могла быть искусно «разыграна» самим Чернышевым? Возможно, наш герой-любовник «просчитал», что его время секретного спецагента «с двойным дном» уже вышло: прямо перед отъездом одна из его высокопоставленных пассий сообщила своему «жеребцу-мустангу», что «грозовые тучи над ним сгущаются». Дабы не быть снова посланным в Париж – «логово врага», где его уже ждет провал – наш лихой разведчик, исчезая со всей своей секретной информацией на родину, предпочел сдать врагу своего «джокера» и тем самым закрыть тему своей секретной службы на благо родины, когда война уже вот-вот грозила начаться. Впрочем, это всего лишь предположение, но «нет дыма – без огня»!? Именно доклад непревзойденного дамского угодника Александра Ивановича Чернышева императору Александру I и военному министру Барклаю о строгой необходимости избегать в предстоящей войне в Бонапартом генерального сражения в приграничье России и максимальном затягивании оборонительной войны, как путем, единственно ведущим к благоприятному исходу для российского императора, сподвигли Александра I и его военного министра склониться к мысли о неизбежности планомерного отступления вглубь необъятной «матушки» -России. Окончательно убедили их в этом уникальные по своей стратегической глубине вышеупомянутые докладные записки главного аналитика в Особом комитете военного министерства Барклая подполковника П. А. Чуйкевича. Дальнейшие события показали, что русские все правильно рассчитали, а генерал-«математик» Бонапарт… роковым образом просчитался. Более того, помимо стратегической разведки по указу Барклая активно велась тактическая контрразведка. Так большой удачей русского командования стал двойной агент отставной ротмистр Давид Саван из прусских дворян, проживавший в Варшаве. Именно с его помощью удалось организовать одно из крупнейших мероприятий по дезинформации Наполеона: через Савана куратору разведслужбы герцогства Варшавского генералу Станиславу Фишеру был передан подложный приказ Барклая-де-Толли о дислокации русских войск в преддверии их будущей войны с Францией и о том, как планируется ее вести. Главное в нем было то, что русские сами не пойдут через Неман, но обязательно дадут генеральное сражение агрессору в приграничной полосе. Кроме того, в начале 1812 г. российский император вместе с исполняющим обязанности начальника Генерального штаба генералом Беннигсеном демонстративно произвел рекогносцировку местности в районе г. Вильно. Во многом опираясь на эту лже-информацию Савана (не единожды передаваемую им французам в разных инстанциях) Наполеон нацелился на разгром русской армии именно в приграничной битве, тогда как у русских был свой совершенно иной план ведения войны со столь опасным в открытом бою Бонапартом и его численно превосходящими силами. Ответные ходы французского императора не были столь же эффективны! Так агенты русской контрразведки сумели не единожды вскрыть секретную шкатулку французского посла в Петербурге А. Нарбонна с инструкцией с секретными заданиями по подготовке сбора разведданных перед походом в Россию вплоть до вербовки ближайшего окружения российского императора, в том числе, особ женского пола особо приближенных к его… августейшей особе. Кроме того, там оказались досье на 60 видных российских генералов с полной характеристикой их деловых качеств…