Родить Легко. Как рождаются счастливые люди

Состоялась даже уникальная конференция, своеобразное примирение враждовавших ранее лагерей. В зале сидели главврачи многих роддомов, академики и авторы акушерских учебников. А рядом, вперемежку, – непримиримые когда-то борцы с системой: «домашники», альтернативщики типа гипнородов и т. п.

Выступала совсем старенькая, прозрачно-пергаментная, но по-прежнему прямая и элегантная Галина Михайловна Савельева (профессор, академик РАН):

– Вот мы всё клали женщинам лёд на живот после родов. А раньше-то в банях рожали! Явно знали что-то. В Африке вообще на корточках рожают! А мы их всё на спину норовим…

Это виделось чудом, которое пришло навсегда! Казалось, здравый смысл победил и все стали делать одно дело. А именно – насколько возможно поддерживать естественные процессы, вмешиваясь в роды исключительно по необходимости.

Но в угаре перемен мы забыли: оттепели вечными не бывают, после них приходит не лето, а заморозки. Быстро, как все остальные, закончилась и эта.

Появились протоколы, изначально имевшие благие цели – скажем, запрет выдавливать. Или, например, вызывать у здоровой женщины роды в тридцать восемь недель, потому что роддом закрывается на мойку, а доктор не хочет потерять контракт.

Но ни один медицинский протокол не способен учесть бесконечное многообразие живой природы, описать все возможные варианты и ситуации! Он может только установить некие усреднённые правила и границы, что в родах подходит далеко не всем. Это работает в медицине как таковой, при лечении патологий, но не в акушерстве. Да что там говорить – иногда протокол даже не совпадает с учебником! Но сегодня доктор обязан его соблюдать.

Наступил срок сорок одна неделя и три дня? Женщина подлежит обязательному родоразрешению (при этом в учебниках – и под редакцией академика Г. М. Савельевой, и более позднем под редакцией академика М. А. Курцера – «нормальная беременность протекает от тридцати семи до сорока двух недель»).

Все – и женщина, и доктор, и акушерка – видят, что роды зашли на территорию нездоровья и безопаснее для всех сделать кесарево сечение? Нет! По протоколу до тех пор, пока позволяет сердце ребёнка, нужно пробовать капельницы, обезболивание и всё прочее возможное лечение: пока не вышло положенное время или сердце не «упало» окончательно. И вот только тогда можно в операционную. Но уже аврально, бегом – спасать. Потому что не здравый смысл, а протокол.

Меня регулярно хейтят: мол, я враг кесареву и пережившим его мамам и деткам. Знали бы они, как я порой борюсь за кесарево! А нам однажды восемь (!!!) часов не давали операционную: «Вы ещё не всё попробовали!»

ВОЗ давно объявила акушерскому миру: срочно снижайте количество кесаревых сечений, иначе скоро из генома человека полностью исчезнет окситоциновая функция. Вот протоколы его и снижают – путём медикаментозных родов. О последствиях которых гораздо лучше расскажут детские психологи, логопеды, дефектологи и остеопаты. Прокричат многочисленные сообщества родителей детей-аутистов. И горестно промолчат матери паллиативных детей.

Акушерский мир заходит на новый виток. И эта фигура высшего пилотажа всё больше становится похожа на «мёртвую петлю». Вот только уже непонятно, выйдем ли мы из неё. А если выйдем, то куда.

Я не могу уйти из акушерства. Это моя любовь и моя работа. Я не могу стать бескомпромиссным борцом, одиноким воякой, гарантированно неспособным сломить вечную, недвижную махину системы. Я могу – и буду – делать на своём месте собственные маленькие шаги.

Рассказывать на курсах, как самой женщине прожить роды так, чтобы их не требовалось лечить. Чтобы она не мешала собственному телу своими же страхами.

Как распознать и принять роды, которые не стоит рожать нижним путём, а вовремя уйти в операционную. И успокоиться той правдой, что не будь «честного», оправданного кесарева, случился бы естественный отбор.

Как найти в происходящем здравый смысл.

И самое главное – своих. Кому ты во всём этом доверяешь.

Глава 21. СТИРАЛЬНЫЙ ПОРОШОК И ЗАПРЕДЕЛЬНАЯ НАГЛОСТЬ

Лихие постсоветские девяностые вместе с прочим принесли в нашу жизнь и навязчиво вездесущую рекламу. Она мигом закрепилась на телевидении, и все быстро поняли: на этом можно хорошо зарабатывать – и актёрам, и режиссёрам. Рекламный гонорар казался лёгким, даже халявным доходом.

При этом у «настоящих» актёров бытовало несколько пренебрежительное отношение к подобного рода заработкам. Мол, сняться в рекламе – чуть ли не уронить своё актёрское достоинство. В профессиональной среде шли вполне серьёзные дебаты: сниматься или не сниматься, если да, то где и как, и допустимо ли, например, соглашаться на гигиенические прокладки или шампунь от перхоти.

Помню, как одна весьма ныне известная, а тогда молодая, только начинающая актриса металась в муках выбора:

– Контракт предложили, такие деньги хорошие, но… рекламировать прокладки!

Появиться на экране и на всю страну заявить: «У меня бывают критические дни, в которые я чувствую дискомфорт!» – казалось нам, воспитанным в ханжеской совковой атмосфере, нелепым и недостойным.

А вот снимать рекламу считалось не зазорным: ты оставался за кадром и, как тогда говорили, не позорился. Сейчас, конечно, это кажется смешным, но в то время сначала реклама, а потом сериалы виделись символом актёрского падения.

Звягинцев и Мишуков в тот период тоже подвизались в каких-то рекламных проектах, а Андрей порой ещё и подрабатывал ассистентом по актёрам, подыскивая кандидатуры для съёмок. И однажды сказал, что для рекламы стирального порошка «Ариэль» проводится кастинг на роль типичной матери семейства – некоей эталонной домохозяйки средних лет. Я же со своей обычной стрижкой под мальчика, молодая, хорошенькая, выглядела эдакой француженкой. Представлялось очевидным, что вообще им не подхожу: ну какая из меня домохозяйка? Но на всякий случай решили попробовать – мало ли что…

Я пришла на кастинг и совершенно очаровала заказчиков. Они как раз оказались французами, и симпатичная, коротко стриженая девушка явно попала в их типаж:

– О-ля-ля! Нам нужна именно эта. Наплевать на каких-то там домохозяек!

В конце проб Андрей заверил – я всех сразила, хотят только меня. Дальше они с Володей наперебой стали твердить: нужно не только не спугнуть французов, но и заработать. Заломить, скажем, целую тысячу долларов! Для нас тогда – да и не только для нас – огромные деньги.

Обычно за рекламный ролик платили от трёхсот до пятисот долларов, но актёр просто играл придуманную для него роль. Реклама же «Ариэль» претендовала на правдивость: меня хотели представить в качестве реального эксперта от дружественной компании – производителя бытовой техники «Вирпул». Что подразумевало некую эксклюзивность, то есть никто не должен понять, что ты никакой не эксперт, а нанятый актёр. И мы стали думать, как бы не прогадать при таком варианте, когда заказчики во мне явно заинтересованы.

Андрей с Володей учили меня быть смелее, чтобы заявить приличную сумму. Я, разумеется, делать этого не умела и как актриса никогда себя не продавала – ушла в семью и детей раньше, чем могла начаться какая-либо карьера.

А тут вдруг одна южнокорейская компания тоже предлагает мне рекламный контракт! С условием, что на полгода я стану их лицом, причём нужно на пару месяцев улететь в Сеул. Понятно, что полететь я не могла и нужно было отказывать сразу, тем не менее предложение пока оставалось актуальным.

И вот я, робея и спотыкаясь, иду на переговоры, по самую макушку напичканная наставлениями типа «Инка, держись! Будь отважной, не стесняйся заломить не тысячу, а полторы или даже две. Если в тебе действительно заинтересованы, то пойдут и на такие грабительские условия». Все мы, конечно, боялись перегнуть с запросами и услышать: «Да идите на фиг с вашими нелепыми хотелками! Найдём домохозяйку за триста долларов».

В красивом, шикарно застеклённом офисе за огромным столом меня ждали представители французского рекламного агентства. Села в удобное кресло и вдруг увидела – я настолько им нравлюсь, что моментально раскрепостилась и почувствовала себя полностью непринуждённо. Что для меня совсем непривычно: я, как правило, преуменьшаю свои достоинства. А уж финансовая сторона в виде всяких сумм, ценников и прочего тем более даётся с трудом.

Андрей сидел напротив и сверлил меня взглядом, пытаясь телепатически передать энергетику здоровой наглости и адекватной самооценки. И когда прозвучал вопрос, какой гонорар желает мадам за оговорённый объём работы с учётом дополнительных эксклюзивных условий, то я – может, от ощущения, что нравлюсь, то ли ещё от чего – скинула все внутренние оковы и неожиданно (прежде всего для себя) заявила деловым тоном отлично знающей себе цену профессиональной актрисы:

– Если соглашусь работать с вами, накроется полугодовой контракт в Корее, а это приличные деньги – шесть месяцев гарантированного заработка, каждый из которых обеспечил бы тысячу долларов чистыми. Поэтому готова исключительно на десять, и при всём уважении обсуждать меньшую сумму мне сейчас просто неинтересно.

Повисла драматическая пауза. Звягинцев побелел и перестал дышать. Французские представители переглянулись:

– Да, хорошо. Мы согласны.

Как потом рассказывал Андрей, он чуть не рухнул под стол от такой переходящей в хамство прыти. Конечно, ничего подобного от меня никто не ожидал.

«Эксперта» и в самом деле на целых полгода оформили в качестве работника компании «Вирпул», чтобы никакая проверка не смогла придраться. Даже в трудовой книжке у меня осталась соответствующая запись.

Ролик получился вполне приличным и довольно долго мелькал на голубых экранах. После этого я снималась и в других рекламных проектах, но уже несколько иного уровня.

А на заработанные моей неожиданной наглостью десять тысяч долларов мы тянули ещё долго – безработных периодов в нашей жизни хватало.

Глава 22. ПРО УРАГАН, УНЁСШИЙ ХОРОШИЕ РОДЫ

Эта история прямо как из сказки про злую Бастинду. И девочка пусть зовётся Элли.

Элли родилась и выросла в очень непростой семье. Как и полагается девочке из сказочного дворца, она была юна, прекрасна и ни в чём не знала нужды. Каждый раз, приезжая к ней, я испытывала ощущение, что пытаюсь проникнуть в золотое хранилище Центробанка. Многочисленные посты охраны, пропуска, созвоны, согласования, разрешения, металлодетекторы, чуть ли не рентген.

Где планировались роды, можно легко догадаться: разумеется, в одной из самых дорогих и престижных клиник. Плюс именитый доктор, обладатель множества регалий и большого опыта родовспоможения. Не то чтобы я питала какие-то иллюзии насчёт её отношения к принципам естественного акушерства… Скорее надеялась на то, что безупречная первая беременность и высокий гормональный фон молодого здорового организма не дадут поводов для вмешательств.

Роды начались одним необычайно жарким летним утром так, как я и ожидала: гармонично, активно, с отличными схватками и хорошей динамикой. Пока я ехала, вскрылся пузырь и всё ещё ускорилось. Приезжаю – почти полное раскрытие. Элли в тёмной спальне, тихая музыка, медитативная атмосфера, никакой суеты, полный дзен и красота…

Мне ужасно не хотелось выдёргивать её из тишины и покоя огромной квартиры, где всё шло так хорошо. Вот буквально всё внутри сопротивлялось. Возникло нехорошее предчувствие – в его наиболее остром, тревожном варианте.

Звоню врачу, тому самому, крутому – так, мол, и так, всё идёт очень быстро, наверное, нам лучше остаться дома, вызвав на подстраховку скорую, иначе можем родить в машине. На том конце трубки: «Что это вы такое говорите? Первые роды! Собирайтесь и пулей в роддом!»

Вместе с мужем собираем Элли между сильными схватками, её уже подтуживает. Грузимся в машину, едем – насколько возможно быстро по московским пробкам. Яркий солнечный свет, жара. Суета и напряжение огромного города, с которыми не справляются даже мощный климат-контроль и бронированные стёкла представительского лимузина. Но схватки на глазах затихают.

В приёмном уже поджидает каталка, всё происходит быстро, а роды идут всё медленнее и медленнее. Пока добрались до палаты, они совсем остановились – редкие слабые схватки.

Выдыхаем после переезда, обживаемся в палате, разговариваем, хихикаем – как же это она вот так бурно начала рожать, а тут всё как будто и кончилось…

Пока я ещё не особенно волновалась. Торможение родов от суеты дороги и приёмного отделения роддома – дело обычное и всем акушеркам хорошо знакомое. Рецепт простой: полумрак, отсутствие суеты и громких звуков. Женщина, испуганная, как изгнанный из норки дикий зверёк, выдыхает, возвращается в точку покоя, и схватки возобновляются.

Проходит час, второй, третий, четвёртый… Пятый пошёл… Тишина!

Только потом, снова и снова обдумывая случившееся, я поняла, в чём крылась причина такого долгого затишья. Вечером того дня над Москвой пронёсся страшный ураган – валил деревья, сносил рекламные щиты, почти два десятка погибших. Любая самка зверя, предчувствуя буйство стихии, останавливает роды, инстинктивно затихая до момента, когда минует опасность. Молодая, здоровая, природно рожающая девушка сделала то же самое.

Но тогда, на последнем этаже высотного здания, мы ничего не видели и не чувствовали. Толстые стены и отличная шумоизоляция сверхдорогих индивидуальных палат надёжно отгораживали ВИП-пациентов от внешнего мира. Я молила про себя: «Девочка, пожалуйста, давай! Начни всё заново, у тебя же так здорово получалось…» Но матка молчала, схватки не возвращались. Доктор каждые полчаса заглядывала с вопросом «Ну как? Где же ваша родовая деятельность?».

Я понимала – впереди синтетический окситоцин (уже спасибо, что пять часов не трогали). Сказала ребятам, что им, разумеется, предложат родостимуляцию и спорить вряд ли получится. Я была в полной уверенности, что тут капельница на минимальной дозе: час-полтора – и всё! Полголовы ведь уже в полости таза. Говорю: если заведут речь про капельницу с окситоцином – видимо, разумно согласиться.

И вот приходит доктор и оглашает (так и просится слово приговор) решение:

– Время вышло. Ждать больше нельзя, делаем эпидуральную анестезию.

Я, не веря своим ушам:

– Вы хотели сказать – ставим окситоцин?

На меня не обращают внимания, словно я пустое место. Доктор ласково смотрит на девушку:

– Видимо, роды не идут, потому что вы устали, нужно отдохнуть… Мы вам поможем.

– Я не устала, – отвечает Элли. – У меня ничего не болит!

– А кто тут, простите, доктор? Вы что-то понимаете в родах? Или, может, акушерка ваша со средним образованием?

Потом многим медикам и даже главврачу одного роддома я подробно описывала эти роды, всё ещё сомневаясь в себе – может, чего-то не понимаю? Опыта не хватает? Профессиональных навыков? Высшего образования? Врачи все как один разводили руками: эпидуралка в такой ситуации – полный бред, ни в одном протоколе подобных указаний не найти. Окситоцин – ну да, по протоколам положено, обезболивание – нет. Бессмысленно.

Анестезиолог поставил катетер в спину, ввёл лекарство и дал указание: «Ложитесь на левый бок!» Все анестезии, которые мне приходилось видеть до этого, сопровождались чёткой, недвусмысленной инструкцией – десять-пятнадцать минут полежать ровно на спине, чтобы обезболивание прошло симметрично.

Поэтому я вежливо уточнила у доктора: не оговорился ли он, как-то вроде нелогично выходит? Тот раздражённо вопросил, кто я по профессии. А после ответа саркастически-любезно посоветовал не выходить за рамки своих компетенций (как потом прокомментировал знакомый анестезиолог – ты посягнула на святая святых, врач никогда не опустится до объяснений какой-то акушерке). Ну и я, конечно, заткнулась. А какие варианты?

Но через некоторое время Элли сказала, что половину тела чувствует, а половину нет. Анестезиолог вернулся, снова ввёл лекарство и велел лежать теперь уже на правом боку. Потом пришёл и в третий раз, потому что какие-то следы схваток роженица ещё ощущала, а по настоянию ведущего роды доктора требовалось добиться полного бесчувствия – мол, влагалище слишком твёрдое (!) и нужно его до конца расслабить…

После этой дикой истории миновал не год и не два, а я всё думала: чего же я там не поняла, почему не обезболили нормально с первого раза? Ответ того же знакомого: не нахожу никаких логичных объяснений, кроме одного – в коммерческой медицине каждый выход анестезиолога оплачивается отдельно.

Как понимаете, после тройной дозы анальгезии родовая деятельность Элли не просто остановилась – её буквально уничтожили.

Поставили капельницу с окситоцином. На малых дозах не действует. На повышение не действует (степень обезболивания такова, что нижняя часть тела как бревно). На больших падает сердце плода. Уходим на операцию: «Мы спасаем вашего ребёнка!»

…Когда ехала домой, мне казалось, что я соучастник преступления. Иногда дорогу преграждали упавшие деревья, раздавленные ими машины, искалеченные автобусные остановки. Хотелось выпить граммов триста коньяку и всё забыть.

Навсегда стереть, вычеркнуть из памяти этот день.

Глава 23. РЕН ТВ, ГОЛОД И ВОЗВРАЩЕНИЕ

Звягинцев с Мишуковым работали на рекламных роликах до самого кризиса 1998-го, у меня тогда был только маленький сын.

Оба через Виталия Манского устроились на РЕН ТВ и занимались продвижением кабельного телевидения: снимали по нынешним меркам дешёвые и нелепые «бытовые» ролики. С какими-то глубинными семейками, потёртыми мужичками в майках-алкоголичках и замшелыми бабулями, которые, волшебным образом подключившись к заветной коробочке, моментально преображаются в респектабельных персонажей, источающих флюиды жизненного успеха. В общем, стандартная рекламная муть безумного кредитно-финансового угара тех лет.

После дефолта Андрей с Володей оказались на улице – их разом уволили. Наступали нелёгкие времена, лишних денег на рекламу, тем более сомнительного качества, ни у кого больше не имелось – все выживали как могли. Мы с Володей в ту пору практически голодали: спасались грибами, за которыми он мотался на электричках по подмосковным лесам. Случались периоды, когда в холодильнике не было ничего, кроме изморози на стенках и нескольких банок приваренных и присоленных грибов – я жарила их с картошкой и кормила своих мужчин.

Скудость рациона довела до того, что когда однажды моя тётя подарила нам банку квашеной капусты – а мы давно не видели ни фруктов, ни овощей, – я проснулась ночью с отчётливым ощущением, что если прямо сейчас не съем немного хрустящей, сочной, ароматной капусты, то до утра точно не доживу. Тихонько встала, вынула из холодильника банку, ушла в туалет, чтобы никого не разбудить. И там, сидя на унитазе, жадно и незаметно – ну ещё одну горсточку, ну ещё чуть-чуть – умяла её целиком. Остановиться не могла, меня обуяла невероятная жажда хоть каких-то витаминов. Ела и ела, хотя мне было ужасно стыдно, что вот так – в ночи, одна – сижу и пожираю квашеную капусту.

Помню ещё один связанный с едой случай. Звягинцев, тогда совершенно одинокий, снова трудился дворником и прозябал в полнейшей бедности. Я помнила про его день рождения, совпадавший с днём рождения моей мамы. И мы с Володей, желая хоть как-то порадовать Андрея, накрыли в этот день стол. Купили пачку крабовых палочек, банку кукурузы, майонез, сварили яйца и состряпали салат. Тарелка получилась довольно большая, но одна на всех. Плюс бутылка самого дешёвого вина под названием «Свадебное». Содрали с неё убогую этикетку и украсили какой-то цепочкой.

Эта картинка до сих пор живо стоит у меня перед глазами: голый стол с тарелкой салата и безымянной бутылкой с подозрительного цвета содержимым, неумело, но старательно обвитой цепочкой – такое вот праздничное угощение. Андрей растрогался до необычайности, почти до слёз (он всегда был человеком весьма эмоциональным). Говорил, что мы оказались единственными, кто вспомнил про его день рождения. Вместе мигом умяли всю эту тарелку, запив скверным вином. И все остались счастливы: Андрей – что про него не забыли, мы – что доставили ему хоть немного радости.

А потом получилось так, что на РЕН ТВ, в дирекцию по программам, устроилась я – вдруг образовалась вакансия. Тут нужно пояснить, что вакансия на телевидении в те времена – явление невероятное. Зарплаты в той сфере тогда на общем фоне были неприлично большими: рекламный рынок находился на подъёме и за голубым экраном крутились дикие, фантастические деньги.

Нравы же бытовали безгранично свободные, ни о какой цензуре речи не шло, всё решали зелёные купюры. К примеру, любой человек мог прийти, заплатить и запустить в эфир написанную и исполненную им (или тем, кого он привёл) песню, каким бы низкопробным бредом этот клип ни являлся. Особенно любили такой «промоушн» расплодившиеся тогда в неимоверных количествах криминальные авторитеты, хваставшиеся перед своими братками: смотри, мол, как Манька моя на экране-то выплясывает, прям Европа, не хуже Наоми Кэмпбелл какой!

С рекламой ситуация выглядела примерно такой же – любая фигня жутчайшего качества при наличии нужной суммы (само собой, левым налом, в конверте) отправлялась в ротацию. И всем трудившимся на ТВ перепадало от этих шальных схем, так что вакансий не возникало в принципе: они исчезали ровно в тот же миг, как появлялись, подобно таинственному бозону Хиггса. Когда я сообщила, что снова беременна и скоро ухожу в декрет, мне нашли замену за пару минут, позвонив первому из длинной очереди жадно ждавших тёплого доходного местечка.

В дирекции программ РЕН ТВ я занималась отслеживанием музыкальных авторских прав. Ещё с двумя коллегами мы сидели в маленьком кабинетике, болтали, гоняли чаи и занимались всякой бумажно-административной деятельностью. Попала я туда опять же по протекции Виталия Манского, отвечавшего на канале за кинопоказы.

И как-то зашла речь о том, что не хватает режиссёра, монтирующего анонсы телефильмов. То есть требовалось взять кино, нарезать из него наиболее выгодные, «боевые» куски и смонтировать в динамичный трейлер.

Я порекомендовала знакомого режиссёра из ВГИКа. Но он не проработал и месяца: будучи довольно сложным по характеру, не сошёлся, как говорится, с коллективом. Меня снова спросили: Инна, нет ли ещё кого на примете? Отвечаю – вот есть такой Андрей Звягинцев, пару лет назад работал здесь и делал весьма симпатичные ролики, для ваших анонсов вполне сгодится. Ну давай попробуем, говорят.

Так Звягинцев получил второй шанс на РЕН ТВ. Он, как человек безусловно талантливый и просто не умеющий работать плохо, стал делать качественные, цепляющие анонсы и скоро сдружился с генеральным директором канала Дмитрием Лесневским, который доверил Андрею снять мини-сериал «Чёрная комната».

А затем случилась история с его первым полнометражным фильмом «Возвращение». Мой второй муж Владимир Мишуков тоже участвовал в съёмках и заодно выступал в роли отца-воспитателя двух игравших там мальчишек. Бюджет заложили совсем небольшой, в четыреста тысяч долларов. Что произошло потом, знают, наверное, все: невероятный успех, всевозможные премии, восторженная пресса и становление Андрея Звягинцева как режиссёра мировой величины…

Обсуждение сценария, жаркие споры, творческие баталии – всё происходило на моих глазах, в тесном сотрудничестве двух моих мужей у нас дома, на кухне. Придумывали, переделывали, несколько раз переписывали сценарий, искали мальчиков на главные роли – всему этому, вплоть до триумфа в Венеции, я была свидетелем.

Центральная линия следующего фильма Андрея, «Изгнание», строится вокруг женщины, в третий раз беременной от постепенно охладевающего к ней мужа. И та, желая вызвать в нём хоть какие-то чувства, говорит, что ребёнок не от него. Вспыхивают африканские страсти, в финале жена под давлением обуреваемого эмоциями мужа делает аборт и умирает от некорректного медицинского вмешательства. Актёры сыграли всё очень чувственно и убедительно, и великолепный Константин Лавроненко заслуженно получил «Золотую пальмовую ветвь» Каннского кинофестиваля.

Тогда я уже начинала вдохновляться темой родов и на этапе написания сценария пристала к Андрею: как настолько гипертрофированная женщина, дважды мать, может по такой причине избавиться от третьего ребёнка? От первого – да, вполне реальная ситуация. Сама через это прошла и знаю: впервые беременные просто не понимают, что у них внутри – плод? зародыш? эмбрион? Как правило, человеком они его не представляют.

Но как, говорю, женщина, на подкорку которой уже дважды записана матрица благополучного материнства, может вот так, из желания спровоцировать мужа, убить своего ребёнка, будущего человека? Нет, не верю, в голове не укладывается.

Андрей, внимательно выслушав мои аргументы, ответил: да, ты совершенно права, но то, о чём ты говоришь, – правда жизни, а есть правда искусства. Оставалось только развести руками.

Наверное, поэтому я и не состоялась в искусстве – мне гораздо более интересна правда жизни.