Преданные

Можно, конечно, подумать, что ему захотелось пообщаться с племянницей? Но нет. К тому времени у него все перегорело, не было никакого желания объявлять кому-либо о своем родстве с известным человеком. Для него это был конец истории. Но в это время подбежала няня, молодая девушка из Молдавии, схватила девочку за руку и рванулась к подъезду. А через полчаса Евгений уже был в отделении полиции.

Объяснять никому ничего он не хотел, но выхода не было. Потом пришел отец. Евгению пришлось ему рассказать и о письме, и о похоронах матери, и о Вячеславе Матвеевиче, рассказавшем ему историю его рождения. Рассказ этот заканчивался тем, что у него нет никаких притязаний, никаких обид или просьб. Отец спокойно выслушал и, не сказав ни единого слова, ушел. А на утро Евгения привезли в институт имени Сербского на экспертизу и сделали первый укол.

Учреждение это, или «Желтый дом», как его еще называли, в Москве место известное. Выбраться оттуда удавалось немногим. Большинство испытуемых там – это умалишенные люди, совершившие тяжкие преступления или собиравшиеся совершить, но среди них были и симулянты, те, кто «косил под психа». Такие пациенты искусно разыгрывали роль сумасшедшего, а таблетки прятали под язык. Евгений тоже понимал, что таблетки могут повлиять на его психику, но он не обманывал, глотал пилюли и никого из себя не изображал. Это вызывало подозрение у медперсонала. Его заставляли открывать рот, пить воду, кашлять. Он производил впечатление вполне здорового человека, а что он совершил, никто из обслуживающего персонала, кроме главврача, не знал. Все удивлялись его спокойствию и небывалой покладистости. Со временем ему стали верить. А Евгений глотал таблетки еще и потому, что в какой-то момент он понял, что они на него не действуют, состояние его оставалось неизменным, как и прежде.

Редкие встречи с другими обитателями стационара, проживающими там ни один год, образовывали Евгения. С некоторыми из них он знакомился и с удовольствием разговаривал. Любое общение между испытуемыми в институте поощрялось, и считалось одним из лучших источников информации для врачей и следователей. Так Евгений познакомился с Григорием. По всей видимости, Григорий был здоровым человеком, просто выдавал себя за психически больного, пытаясь таким образом выиграть время или избежать уголовного наказания. Григорий не допытывался, за какие такие грехи Евгения упекли в психушку. Со временем они лучше узнали друг друга, и Евгений сам рассказал Григорию всю свою историю, и о похоронах матери, и о встрече с отцом. И тогда, признав в Евгении вполне нормального человека, Григорий дал ему спасительный совет.

– За тобой крови нет. От тебя просто хотят избавиться. Так помоги им это сделать, порадуй их и себя, и тогда однажды тебя выпустят. Для этого претворись дураком, потерявшим память, тогда тебя обязательно направят в больничный стационар, ты же ничего противозаконного не совершил. Поэтому тебя направят в нормальную больницу, а там ты начни выздоравливать. Только не спеши, выздоравливай медленно, постепенно. Тогда, может быть, через год или два тебя выпишут, как не представляющего опасности для общества.

Евгений не раз пытался представить себя в роли сумасшедшего, но каждый раз перед ним возникал вопрос – зачем? Зачем ему это делать, что изменится, если он выйдет на свободу? Он все чаще вспоминал свою мать, и понимал, что у нее тоже не было выхода. Даже если бы ее выпустили из лечебницы, ее жизнь только бы усложнилась, и, скорее всего, быстро закончилась бы где-нибудь на улице или на вокзале, как у большинства бомжей.

Но однажды все изменилось. У Евгения появилась надежда. Он познакомился с недавно поступившим в стационар испытуемым Александром. Здесь его все называли Аликом, хотя Александру было уже около пятидесяти лет, и на мальчика с именем Алик он уже не был похож.

– Ты не обижаешься, что тебя даже врачи так называют? – спросил его Евгений.

– Да нет, за всю мою жизнь меня, как только ни называли. А теперь для меня все равно. Для меня теперь все, что происходит и произойдет со мной в этой стране заведомо уже есть прошлое. Ни настоящего, ни будущего в этой стране у меня нет. Я ко всему готов, и все выдержу, а когда выйду отсюда навсегда уеду в Америку.

– В Америку? – протянул Евгений и задумался.

С этого дня Евгений не переставал интересоваться далекой страной. Он жадно слушал рассказы Алика о жизни за рубежом, о том, как получить визу и улететь в Америку и начать все сначала.

«Нет будущего… начать все сначала, – размышлял про себя Евгений, – все с самого начала…»

И тут он вспомнил совет Григория. Внутри у него началась борьба, внутри что-то произошло, что-то разрушилось, что-то поселилось, а что-то исчезло. Началась борьба за жизнь, борьба за то, чтобы стать человеком.

Месяц Евгений боролся с собой, не решался разыграть душевно больного. Наконец он отважился и вошел в роль.

– Как вы себя чувствуете? – спросил его доктор,

– Отвратительно…

– Почему так?

– Потому что вокруг идиоты! – отвечает. – А я вчера беседовал с господом богом, – продолжает шепотом, – и он научил меня творить чудеса…

– Каким же чудесам он вас научил?

– Он просил меня никому не рассказывать об этом.

Это была первая попытка Евгения вырваться на свободу, которая положила начало в его истории болезни. Потом он сочинил свою собственную молитву и читал ее при каждом нужном случае. Было много встреч с докторами, и на каждой из них ему удавалось оставаться преданным «тайнам господним». Его «связь с богом» покоряла всех психиатров института Сербского. Не дрогнул он и тогда, когда его привели на беседу с родным отцом.

– Мне ты можешь открыть все свои тайны, ты же помнишь меня? Я твой отец…

– Я сын божий! И только он – мой отец! – отвечал твердо Евгений.

В конце концов, его привели на комиссию. Кто-то зачитал выдержки из истории его болезни, все внимательно послушали, а в конце одна старушка, не иначе, как тоже профессор, спросила:

– Мы вас решили пересилить на постоянное место жительства, где бы вы хотели жить?

К тому времени Евгений уже вошел в роль сумасшедшего так, что мог легко обмануть кого угодно.

– Поскольку я родился на небесах, там мне и место…

– Хорошо… – ответила старушка.

В стационар его привезли к ужину. Всю дорогу ему вспоминался тот день, когда он ехал хоронить свою мать. И вот вдруг в окне мелькнули знакомые места, те самые, которые он разглядывал из окна такси. Даже та мысль, что ему и в самом деле, может быть, придется закончить свою жизнь так же, как его мать, Евгения не тревожила. За окном мелькал заснеженный лес, а ему вспоминались весенние стихи, в памяти возникли неуютный дворик, голоса лесных птиц и клумбы – те самые клумбы его детства. Потом вспомнился главный редактор, суета в издательстве, своя комната в общей квартире. Все эти воспоминания, дополняя друг друга, сливались в одну общую не скучную историю, которую он с грустью назвал жизнью.

Главный психиатр, та самая крупная женщина с ярко накрашенными губами, Евгения узнала, но вида не подала. Трудно понять, объяснить и уж, тем более, передать ту радость, которую довелось испытать Евгению, переступая порог сумасшедшего дома. Он чувствовал себя победителем. Ему удалось обмануть врачей, выиграть первый раунд своего поединка.

К концу зимы он встретил того старика, Вячеслава Матвеевича Костикова, заговорил с ним, но, опасаясь разоблачения, претворился потерявшим память. Старик расхохотался, сделал вид, что тоже его не помнит. Так они расстались, посмеиваясь не известно над чем, оборачиваясь и глядя вслед друг другу.

Так Евгений прожил в стационаре целый год. Многое увидел, многому научился… И вот настал день, когда его снова привели в комнату для посетителей на медицинское обследование. Так и сказали – «обследование», а Евгению это слово почему-то напомнило таксиста.

Члены комиссии во главе с его отцом, долго о чем-то переговаривались, что-то обсуждали. Потом начали задавать вопросы. Спрашивали обо всем, не стесняясь, и Евгений отвечал легко и уверенно, а последний вопрос задала главврач.

– Вы знаете, кто ваши родители? – спросила она, закрывая папку с историей болезни Майорова Евгения Валентиновича.

– Нет… – ответил Евгений, – у меня никогда не было родителей.

После этой истории Евгений заставит себя думать, что у него не было ни матери, ни отца, ему так и не откроются тайны отношений ни близких, ни далеких родственников. В тоже время, ему окажутся понятны и близки судьбы людей, ненавидевших свое прошлое, растерявших чувства сострадания к людям. Состояние, которого все боятся, но в то же время, каждый рано или поздно попадает в него, станет для него единственным утешением – состояние одиночества.

Преданные

В зале ожидания на Pen Station в Нью Йорке раздался звук губной гармошки. Мелодия была настолько знакомой и родной с детских лет, что узнать ее можно было с первого же аккорда. Звучала цыганочка с выходом. По реакции людей можно было легко определить, кому она уже знакома. А кому она, кроме русских, могла быть знакома? Люди отрывались от своих телефонов, поднимали головы, улыбались. И можно было подумать: «надо же, как много русских в Америке». Конечно же, это не так. Благодаря нашим фигуристам, эта мелодия стала всему миру известна, к тому же, сейчас исполнял ее большой мастер.

Захотелось встать, спуститься вниз, посмотреть на музыканта и поблагодарить его, но звуки губной гармошки напоминали никому неизвестную историю, которая так неожиданно изменила судьбу человека. Эти незамысловатые звуки невольно уносили в далекое военное прошлое, когда почти у каждого немецкого солдата рядом с портсигаром хранилась губная гармошка. Казалось бы, такая маленькая, почти детская игрушка, а не появись она на пути у человека, и прожил бы он другую жизнь.

А озорная цыганочка, ускоряясь, разливалась по залу, как бы убеждая всех, что пройдут поколения за поколениями, а я останусь, чтобы дарить надежду людям и радовать их в самые трудные минуты жизни.

В разведку Томас Коваль попал, будучи еще студентом, под своим настоящим именем Алексея Хуановича Гарсия. Попал, видно, потому, что родился через год после фестиваля 1957 года и не был похож на русского человека. Скорее, он походил на араба или даже на индейца Латинской Америки.

Потом было много имен. Учился Алексей одновременно и в МГУ, и Университете Дружбы Народов. Кроме того, учился драться и стрелять, лгать и изворачиваться, обманывать детектор лжи, незаметно появляться и исчезать, притворяться алкоголиком или богачом, легко тратить деньги и выпрашивать мелочь у прохожих.

Но были и полезные науки. Он изучал языки, историю и обычаи разных стран, учился рисовать, чертить, возбуждать интерес к собственной персоне, завоевывать женские сердца, терпеть боль и унижения, довольствоваться малым и находить выход там, где его не было.

Потом Алексей пять лет работал в центральном аппарате Совета профсоюзов, и все эти годы его учили любить родину, готовили к работе нелегалом в Америке. Далеко не каждый способен любить родину, но этому, оказывается, можно научить любого. Алексей был лучшим из лучших учеником, схватывал все налету. Он научился подавлять в себе эмоции, желания, не пьянеть и управлять собой в любой ситуации. Порой, ему даже казалось, что в нем живет два человека, один – приказывает, другой – выполняет приказы.

По линии профсоюза Алексея часто отправляли то на картошку на две-три недели, то вожатым в пионерский или спортивный лагерь на два-три месяца. Иногда он улетал в краткосрочные заграничные командировки, а порой внезапно заболевал какой-нибудь редкой болезнью и месяцами лечился.

По окончанию командировок он получал грамоты от профсоюза, а после болезней материальную помощь и путевки в санатории. На самом деле здоровье у него было отменное. Никому и в голову не приходило, что ни картошки, ни пионеров, ни санаториев Алексей в глаза не видел. Поэтому, когда однажды он как бы умер от сердечного приступа, никто из сослуживцев не заметил его отсутствия, да и не велика была потеря. Цинковый гроб закопали на сельском кладбище рядом с матерью, а на похоронах была только старшая сестра и несколько школьных товарищей. На этом настоящая жизнь Алексея Гарсия закончилась, и началась жизнь никогда нигде не жившего Томаса Коваля.

Легенда у Томаса была настолько запутана, что в ней сам черт голову сломит и ничего не поймет. В Америку Томас должен был прилететь из Бразилии, куда попал якобы из Португалии, а в Португалию – из Алжира, который по легенде стал его родиной. В Алжир он должен был вернуться из Москвы на похороны своих родственников.

Эта легенда была его прошлым, а португальский язык стал для него теперь родным. Еще он знал французский, испанский, итальянский и английский языки. Языками он овладевал быстро, а вот научиться говорить на русском с португальским акцентом без ошибок, потребовались годы. Для обучения этому и тренировки его частенько подбрасывали в гостиницы с иностранцами, где промышляли валютные проститутки. Девушкам он представлялся иностранцем из Рио-де-Жанейро, и они без тени сомнения этому верили и хвалили его русский язык.

Томас был талантливым учеником, никаких подозрений не вызывал, а на фоне арабов и негров он считался красавцем и завидным женихом. Обидно было только одно, спать с валютными красавицами ему не разрешалось. А какой это был соблазн…

Правда, воспитатели подставляли ему для знакомства девушек, интимная близость с которыми не возбранялась. Но прежде, Томас должен был раскрыть или завербовать подставную красавицу. Все эти девушки имели такие же задания, поэтому ради удовольствия, хотя бы одной ночи, завербовать друг друга им не составляло особенного труда. Они быстро признавались о своих намерениях, сближались и даже обменивались телефонами, что категорически запрещалось. Но и это являлось частью подготовки. Связь между собой они устанавливали конспиративно, через знакомых, а курсанты других специальностей всячески пытались обнаружить эту связь и поймать их с поличным. Постепенно эта игра превращалась в их маленький секрет, а со временем в осознания своей будущей жизни. Хорошо понимая все, что им суждено, что могут никогда больше не встретиться, они отдавались друг другу так, как это делают самые влюбленные пары в последний раз.

Томас и здесь оказался лучшим из лучших. О его частых и неконтролируемых связях с девушкой по имени Маргарита никто не догадывался. Воспитанница детского дома, она была почти на пять лет моложе, необыкновенно красивой, и более подготовленной, поэтому уехала за рубеж раньше Томаса. Скорее всего, у них была взаимная любовь, но к этому времени Томас уже умел убивать в себе все чувства. И все же, расставаясь, он признался ей в любви и поклялся помнить ее до конца своей жизни. А она, хотя только начинала свою карьеру, но уже понимала, что значат слова любви разведчика, тем не менее, тоже поклялась никогда не забывать его.

О своем задании Томас ничего не знал. Порой ему казалось, что о нем забыли. И только весной, когда Томасу было около тридцати лет, ему позвонили и назначили встречу в Сокольниках.

– Вот, паренек, и твоя очередь пришла, – сообщил ему случайный прохожий, попросивший прикурить.

От этих слов у Томаса внутри екнуло. Мгновенно им овладело незнакомое ранее чувство. Ему показалось, что все его обучение, его знания, все, чем он так ответственно и с таким удовольствием занимался, исчезло. А его самого, как будто в тайне от всех, равнодушно, без сомнений и сожаления просто выбросили за борт. И никому нет дела, как он там, в открытом океане будет барахтаться.

– Удачи… – вяло произнес прохожий и вернул зажигалку вместе с клочком бумажки. Томас не спешил читать записку, облюбовал свободную скамейку, сел, прочитал сообщение, сжег бумажку и закурил.

На самом деле все оказалось просто. Легенда его сыпалась ко всем чертям, все его знания, умения и в самом деле оказались не нужными. А в Америку он летел вместе с туристической группой. Задания у него тоже никакого не было.

– Ты там обоснуйся, – инструктировали его перед отлетом, – пусти корни, постарайся разбогатеть, счета в банках открой и жди. Отсюда скоро многие поедут, деньги захотят переводить, так что, готовься встречать гостей. Назад – даже не думай, не возвращайся ни при каких обстоятельствах. Не суетись, живи в свое удовольствие, но не забывай, кто ты и какая у тебя цель, а мы тебя сами найдем, будь готов, связной появится неожиданно.

Ступив на американскую землю в аэропорту Нью-Йорка, Томас подошел к руководителю группы и попросил не поминать его дурным словом, после чего растворился в толпе пассажиров. Руководитель, скорее всего, был предупрежден, поэтому не удивился, ничего не ответил и только задумчиво посмотрел вслед навсегда уходящему туристу.

Оказавшись в стране врага, Томас понял, что только теперь все и начинается, только сейчас, с этого момента над ним зависло облако опасности. Он мгновенно понял, насколько важной может оказаться его жизнь. В то же время, в случае провала его жизнь не будет стоить и ломаного гроша. Жизнь, которую он обязан прожить без единой ошибки и без права что-либо в ней менять. Самым трудным и неприятным оказалось последнее – лишение воли что-либо менять в своей жизни. Только теперь он понял, что его жизнь закончилась, и началась работа, без отпусков, выходных дней и перерывов на обед. Жизнь, сопряженная с ожиданием, бесконечным ожиданием. Может, случится так, что о нем никогда, и никто не вспомнит, но его миссия не имеет срока давности.

Первые дни и недели были самыми трудными. Каждый день казался последним. Казалось, что за ним наблюдают с самого аэропорта, казалось, вот-вот, и его арестуют. Но время шло и успокаивало. Каждый день приносил что-то новое, все время что-то происходило. Все полученные знания волшебным образом выручали и давали невероятные результаты. Медленно, но уверенно Томас добивался всего, к чему стремился. Умения пробуждать интерес к своей персоне и влюблять в себя женщин, оказались очень полезными в первые месяцы. Пока еще Томас жил, где попало, работал от случая к случаю, но он уже знал, что скоро все переменится, он знал, куда ему надо идти.

В большом доме на Манхеттен Бич у самого океана его давно ждала эмигрантка из Одессы, у которой мужа надолго посадили в тюрьму. А в центре Манхеттена его ждала работа в частном сыскном агентстве «Kroll Association». И Томас совершил этот крутой поворот. Все изменилось в одночасье. И так, с эмигранткой из Одессы он прожил несколько лет. Томас, или как теперь его называли Том, успешно преодолел все трудности, получил гринкарту, немного разбогател, открыл счета в банках, а связной так и не появился.

Тем временем над Кремлем уже развивался незнакомый ему флаг. Перестала существовать страна, которой он когда-то присягнул и собирался посвятить ей всю свою жизнь. Жизнь, которая теперь, как чашка, разбилась на две части: никому не нужное прошлое и пустота в каждом будущем дне. Начать новую жизнь было непросто. Требовалось забыть, перечеркнуть в памяти все прошлое, а как это сделать, когда каждый шаг, каждое его движение были результатом долгих лет тренировки и воспитания.

Новая жизнь началась сама по себе, медленно и незаметно, как переход из детства в юность. Какое-то время Том просто пил, а когда закончились деньги, он переехал в самый дешевый, но опасный район Нью Йорка, где жили одни негры и выходцы из Латинской Америки. Так Том оказался в Гарлеме (Harlem) – район острова Манхэттена (Manhattan) и в одном из самых опасных мест Нью Йорка.

До шестидесятых годов прошлого века, когда в Америке еще можно было встретить таблички с надписью «только для белых», в Гарлеме проживали представители избранной части американского общества. Отдельные дома строились по проектам известных архитекторов, с утонченным вкусом. Многие из этих домов принадлежали политикам и миллионерам, гангстерам, известным людям, наркобаронам и представителям высшей аристократии Америки. По улицам этого района прогуливался Френк Синатра, а в одном из особняков останавливалась Марлин Монро и, не исключено, что сюда заглядывал мистер президент. Люди в Гарлеме жили с изысканным чернокожим обслуживанием, в окружении угодничества и подобострастия, обеспеченно и беззаботно, но недолго.

Трудно теперь объяснить, как так случилось, что это невероятно престижное для проживания место всего за несколько лет превратилось в помойку, где проживали отбросы общества. Начиналось все с нищих и бездомных, которых этот район привлекал своими горами мусора. Здесь, в мусорных баках магазинов и ресторанов всегда можно было найти и завтрак, и ужин, и продуктовый запас в консервах. В мусоре у роскошных особняков бездомные находили обувь, одежду, женские украшения и даже деньги. Постепенно цветущие скверы и парки, ухоженные газоны и дома американской знати превращались в места обитания бездомного чернокожего населения Нью-Йорка и соседних городов, здесь можно было выжить и без денег.

Оставаться нормальному человеку в этом районе становилось небезопасно, и, в конце концов, белые люди просто сдались, заколотили свои дома, переселились в другие районы города. На смену сенаторам-законодателям и звездам Голливуда сюда пришли вчерашние рабы: бездомные, безработные, живущие на гроши и подачки от государства, многодетные мамаши, благополучно устроившие свою жизнь за счет пособий на детей, а так же годами разыскиваемые преступники. Как раз последние и установили свои законы не только в Гарлеме, но и во всем Нью Йорке. Один из таких законов знают все жители города и называют его «закон двадцати долларов».

Очень быстро этот район превратился в рай для нелегалов, преступников, проституток, наркоманов и прочих, не поладивших с законом представителей американского рая. Ни полиции, ни офисных зданий, ни больших магазинов или ресторанов – ничего этого здесь уже не было. Двери парикмахерских, прачечных, маленьких магазинов и лавок держались на замке и открывались по звонку посетителя. Вместе с этим на каждом углу кипела оживленная торговля фальшивыми документами, оружием, наркотиками и малолетними негритянками, отпрысками тех самых многодетных мамаш.

– Ты сумасшедший… – шепотом произнесла подружка Тома, когда он впервые повез ее в этот район.

– А почему шепотом? – спросил Том с насмешкой и притворным удивлением.

– Да потому, что нас здесь убьют, если услышат или увидят… ты думаешь, я не знаю, как они ненавидят белых? А если суждено кому пропасть здесь, его даже искать не будут. Полиция не контролирует этот район. Давай, разворачивайся!

Как не уговаривал Том свою подружку, она в истерике заставила его повернуть назад, в нормальную жизнь. А Тому тогда было все равно, где жить. Он уже не ждал связного и был убежден, что о нем забыли или в момент перехода власти просто потеряли его личное дело, как теряют вещь, которой редко пользуются. Большинство людей, переживая чувство заброшенности, уходят жить на улицу и превращаются в бомжей. Том не переживал такого чувства, он просто не знал, что делать, инструкция не предусматривала разрушение страны и исчезновения КГБ.

Белые люди объезжали этот район стороной. Беда тому, кто сбился с пути, заблудился и попал сюда. В таких случаях надо было полагаться только на себя, а если кто, доверившись прохожим, выходил из машины, чтобы спросить, как проехать, то он рисковал остаться не только без машины, но и без денег, обуви и одежды.

В полиции в таких случаях берутся за голову. «Откуда ты такой взялся? – первый вопрос, который задаст детектив в полицейском участке любому прохожему, обчищенному на улице. И, разводя руками, удивляясь и сочувствуя одновременно, объяснит: это больше твоя вина – ты не знаешь „закона двадцати долларов“. Жалко было дать ему двадцать долларов? Неужели тебе не известно, неужели никогда не слышал, как надо себя вести на улице с грабителем. На этот случай у тебя в кармане должна быть двадцатка. Дал бы двадцатку, и сохранил бы свой бумажник, одежду и все остальное».

Конечно, можно и этому удивиться, если вы в Нью Йорке живете недавно и грабят вас в первый раз.

«Представьте себе, это самый лучший выход из ситуации с ограблением, – продолжит объяснять полицейский, – даже в самом безопасном районе города от встречи с грабителем вам гарантий никто не даст. Имейте это в виду и на будущее, носите с собой двадцать долларов. Преступники тоже знают это правило и понимают, что о них помнят и заботятся. И, – откровенно признается страж порядка, – нас, полицейских, это тоже устраивает».

Такие нехитрые тонкости безопасности и благополучия вам объяснит любой полицейский в Нью-Йорке. А владельцу авто он посоветует прикрепить на лобовом и заднем стеклах таблички, указывающие на отсутствие радио и ценностей в машине. Похоже, такие меры предосторожности облегчали задачи воров и полицейских. Но в Гарлеме все эти правила не работали, там могли обчистить до нитки кого угодно, даже того же полицейского. Люди здесь жили только своими желаниями, а не умом, здесь никто ничего не боялся. Поножовщина, перестрелка, залитые кровью тротуары здесь были обычным делом.