Господин Уныние

Снова щелчок.

Открылась сначала одна дверь, потом вторая, а на пороге появилась медсестра, но уже другая. У неё было тучное тело, огромные глаза и слипшиеся от туши ресницы. Она сказала, что у меня сейчас будет «большая миграция» и чихнула. Я посмеялся бы от души в любой другой раз, если бы не эта чёртова тревога, заставляющая трястись всё моё тело, не дающая сомкнуть глаз всю ночь.

– Возьми с собой своё постельное бельё, – шутливо улыбнулась она.

Я покорно кивнул, и мы вышли в коридор, оставив кудрявого мальчика одного в боксе.

В пространстве между дверьми лежал мой рюкзак с вещами, и тучная женщина взяла его в одну руку, а другой придерживала меня за предплечье.

Свет ослеплял глаза, и в отражении стёкол я видел свой измождённый силуэт: сальные клочья чёрных волос, пугающий взгляд с оттенком психической неустойчивости, эта серая больничная футболка с печатью, искусанные до крови губы и шрамы… Шрамы, которые невозможно не заметить.

Какое же ты ничтожество. До чего ты довёл себя? Ты не достоин чего-то лучшего, кроме того, что имеешь сейчас, кусок собачьего дерьма!

Я отвернулся от отражения и стиснул зубы. Мы прошли практически весь коридор, прежде чем остановились около бокса номер «шесть». Это явно отсылка.

Когда мы вошли внутрь, я спрятал рюкзак в ящик.

В шестом боксе уже было двое ребят.

– Тётя Женя, а Вы верите в домового? – спросил парень, лежавший у самого окошка, выходящего в коридор.

Он был коротко пострижен. Всего пару-тройку месяцев назад, наверное, был совсем под единичку.

– Я сама домовой, – отозвалась тётя Женя.

– Не уходите, пожалуйста! – набросился на неё другой парень с объятиями.

И я понял, что мне ужасно непривычно. Больше изоляции! Может сделать какую-нибудь дикую стереотипную психическую хрень, чтобы меня отослали в одиночное место?

– А вы знаете, как зовут жену домового? – тётя Женя поставила два указательных пальца к вискам, изображая рога. – Домаха!

Я не выдержал и съязвил: «Так, значит, Вы лесбиянка?».

Глаза тёти Жени стали круглыми, как два фарфоровых блюдца, и она поспешила уйти.

Как только захлопнулась дверь, громкий хохот обрушился землетрясением на всё первое отделение. Они ржали как никогда в своей жизни.

Мне стало ещё хуже, поэтому я просто молча постелил бельё на кровать, находившуюся слева от окна, выходившего на улицу, и отвернулся к стене.

Может зря я сказал это?..

Я открыл глаза. По ощущениям проспал всего часа два. Но как же мне не хотелось просыпаться. Не из-за того, что я не спал несколько суток, а из-за того, что когда ты спишь, возникает иллюзия смерти. А мне просто хотелось выделить всю мою жизнь синим полем и нажать «Delete».

Курить охота. Я готов убить кого угодно за сигарету. Я уже чувствую этот горьковатый аромат табака, как я жадно втягиваю угарный газ через фильтр. О, мучительная фрустрация!

И тут я вздрогнул от чьего-то прикосновения и в ярости обернулся назад.

Я хотел бы сказать им, чтобы они не касались меня без моего согласия, но тут же вспомнил, что, качая права по защите своих личных границ, я должен их хотя бы иметь. Но о чём тут можно говорить, если для меня размыты границы моего собственного тела?

– Что вам нужно от меня? – спросил я.

– Мы теперь соседи, нам тут куковать ещё от пяти дней, – сказал парень с выбритыми волосами.

– От пяти до скольки? – поинтересовался я в ответ.

– А ты посмотри на стену. Люди здесь дни считают до перевода в общее отделение. Где-то шестнадцать палочек, где-то шесть, – улыбнулся другой парень.

Только сейчас я смог разглядеть его лицо: достаточно симпатичный молодой человек, с веснушками и розовыми волосами. Пряди выглядели ярко, словно он совсем недавно решился на такой эксперимент. Ну или хорошенько следит за цветом волос продолжительное время. Стало немного завидно, что у него есть на это силы. У меня-то их не хватает даже на то, чтобы банально помыть голову.

– А чем они эти палочки чертят? – назревает у меня очередной вопрос.

– Вон там, – он показал на плинтус под кроватью. – Мы все им пользуемся. Отковыриваем и острым краем рисуем на стенах.

– Ясно, – буркнул я, отводя взгляд на потрёпанный линолеум.

– Ну так что, расскажешь, как ты попал сюда? – снова начал донимать меня парень с веснушками. – Меня, кстати, Эмиль зовут. А его – Алекс.

– Меня Константин. Но я не намерен разговаривать об этом сегодня.

– Ну-у, хочешь, мы сначала расскажем о том, как оказались в дурке? – заворковал юноша.

– Нет.

Парни переглянулись и снова начали безбожно смеяться.

– Эта была лёгкая для него, Валлен! – кричал Эмиль.

– Он дал изейшую! – вторил ему Алекс.

Они схватились за животы и попытались отдышаться, выкрикивая что-то вроде: «Макс Мирный, Лев жирный!».

Я взрывался от этого бесполезного шума, как же я ненавидел этих двух идиотов!

– Это больница и люди здесь, очевидно, больные! Я не знаю, что с вами не так, но прекратите этот кошмар!

Парень с веснушками попытался сделать серьёзное лицо и продолжил: «Даже если ты в своем сознании настолько преисполнился, что как будто бы уже сто триллионов миллиардов лет проживаешь на триллионах и триллионах таких же планет, как эта Земля. Даже если тебе этот мир абсолютно понятен, и ищешь ты только одного: покоя, умиротворения и вот этой гармонии от слияния с бесконечно вечным, от созерцания этого великого фрактального подобия и от вот этого замечательного всеединства существа бесконечно вечного, то тебе явно не в этот бокс».

Алекс залился смехом: «Иди суетись, это твой горизонт познания и ощущения, но он несоизмеримо мелок, по сравнению с моим! Я иду любоваться мирозданием, а ты идёшь преисполняться в гранях!».

– Да заткнитесь вы уже, чёрт бы вас побрал! Невозможно придумать ничего более интеллектуального, чем цитировать бездарные шутки из сети, придуманные олигофренами?

Внезапно лицо парня с розовыми волосами стало действительно строгим.

– Не обесценивай наше состояние и не сравнивай его со своим, считая себя тут самым психически изуродованным. Ты жалеешь себя слишком много и не пытаешься вылезти из дерьма, в которое себя втянул. А мы пытаемся. И в этом разница между нами, малыш.

Он замолчал.

Меня задели его слова. Наверное, потому что это правда. Я почувствовал себя действительно униженным. Он прав, он прав… Я никчёмный, агрессивный, вспыльчивый, эгоистичный, не приспособленный к социальной жизни, придурок.

– Ладно, Эмиль, эта ситуация не стоит ссоры. Всё в порядке, – примирительно протянул Алекс.

Я прикрыл руки одеялом, заметив пристальный взгляд Эмиля.

– Мы всё видели уже, не прячь, – он взял со стола, привинченного к полу, скрученную бумажку и начал имитировать курение сигареты. – Так вот за что тебя заперли.

– Что ты делаешь? – в недоумении пробормотал я.

– Тут совсем рехнуться можно без сигарет. А ты куришь? – Эмиль протянул мне бумажку двумя пальцами.

– Но это же совсем не то… У меня химическая зависимость, а не психологическая.

– Ну, снафф у нас отобрали, малыш, бери что есть. Можешь ещё с закрытыми глазами покрутиться для должного эффекта. Ну или искусственно вызвать гипоксию. На твоё усмотрение.

Щелкнула дверь. Завтрак. Обычно в больницах он начинается в девять утра.

Эмиль подбежал за тарелками и чашками, подмигивая медсёстрам. К нам вошла женщина преклонного возраста в огромных линзах. Она подозвала к себе Алекса и сказала, чтобы тот собирал вещи. Его переселяют.

Что ж такое, зачем постоянно всех переселять? Какая разница, кто где лежит?

– Наверное, плохие анализы пришли, – с грустью буркнул Эмиль. – А вообще-то, он здесь совершенно случайно! —

Эмиль усмехнулся.

– Что это значит? – переспросил я

– Эй, я пока ещё не ушёл, чтобы так нахально меня обсуждать, гномы, – протяжно и недовольно произнёс бритый.

– Это кто ещё гном?! – завопил Эмиль и начал щекотать его.

М-да, вот это у них, конечно, компашка слетевших наглухо…

Эмиль уже собрался смачно чмокнуть Алекса, но медсестра остановила этот процесс, сказав, что у того энтеробиоз.

– Фу, – Эмиль хлопнул бритого по плечу. – А я-то уж собрался тебя облобызать на прощание.

Я поморщился. Мне не было жаль Алекса. Я вообще придерживался стратегии: «Меньше народу – больше кислороду», но по лицу Эмиля было заметно, что он переживает.

– Вообще-то острицы передаются только через грязные руки. И аутореинвазивно. Но, пожалуй, это не столь важно в данном случае, – мерзким голосом пробормотал я, а потом пожалел о сказанном. Я стал таким же нарциссичным и мерзким, как моя мать, за всё то время, что рос под её контролем.

– Заткнись, умник, – посмеялся Эмиль и показал мне язык.

Медсестра забрала тарелку Алекса с кашей и чай, повела его в бокс напротив нашего.

Эмиль увлечённо смотрел в окошко. Он собрал пальцы обеих рук в «сердечко» и показал бритому.

– Ну что, Бухенвальдский крепыш, наберём в весе?

– Не хочется есть что-то, – вздохнул я.

В боксе сразу повисла тишина. Как же хорошо, что никто не жужжит на ухо.

У меня снова возникло это странное чувство, как будто я под стеклом. Будто вижу от первого лица, как свисают на глаза мои чёрные волосы. Нахожусь здесь словно впервые и одновременно целую вечность. Но это было неприятное ощущение. Я был на грани распада, расщепления собственной идентичности. Казалось, что ещё один маленький «я» смотрит изнутри каждой из глазниц по отдельности. Всё было в отдалённой перспективе и словно через чёрную киноленту с помехами.

Я встал из-за стола и неуверенно начал взывать стуком в коридор, ожидая щелчок двери.

Открыла тётя Женя.

– Чего тебе?

– Можете открыть уборную?

Она быстро открыла ключом туалет и снова вышла, растворяясь в суете персонала.

Я снял больничную футболку и остальные вещи. Мне нужно было срочно прийти в себя под холодной водой, иначе эти ощущения меня бы разрушили. Я осмотрел помещение на наличие выпирающих балок или ручек, труб… Можно ли здесь повеситься на трусах? Думаю, нет. Разве что на кран можно накинуть произвольную петлю из панталон, но под весом моего тела, пусть и сравнительно низкого, я разнесу тут весь бокс и получу за это нагоняй. Останусь здесь навсегда.

Я включил холодную воду и забрался в ванную. Пробки здесь не было, чтобы никто не утопился. Включая меня. Ноги обдало ледяной водой, а руки моментально покрылись мурашками. Я начал считать про себя: «Раз… Два… Три!». Направил душ прямо на лицо. Капли воды стекали по багровым щекам. Ноги и грудь уже горели изнутри, а я всё лил и лил воду себе на лицо. Время остановилось. Я прекратил подачу воды и лёг спиной на дно так, чтобы было видно тусклый свет лампы. Пусто. Курить хочется невыносимо! Затянуться хотя бы один единственный раз, а потом прижечь себя! И ещё покрутить окурком по запястью, чтобы опаленный верхний слой кожи сжался в комок.

Я начал болезненно и прерывисто дышать, и это вскоре запустило цепную реакцию. Громкий хрипловатый стон невольно вырвался у меня из горла, а потом взахлёб следующий. Крики становились шире и звучнее, и я перестал слышать то, что происходило вокруг. Я зажмурил глаза, сел на колени и за истерикой не мог уже разобрать реальности происходящего. Я жалкий, жалкий кусок дерьма! Почему тогда я не убил себя? Почему?! В голове по кругу проносились одни и те же фразы, внутренние голоса создавали монолог о том, что я ничтожество, перекрикивая друг друга. Или это я кричу на себя с такой яростью? Сдохни, сдохни, сдохни! Уничтожь себя! Ты не достоин жизни…

Внутренняя борьба

Поле. Серое небо. Увядшие цветы. Безжизненные колосья купают тонкие стебли в пепле. Я помню только то, как закрыл глаза, а что было дальше? Здесь прохладно. Даже зябко. Ветер гнёт полумёртвые кроны сухих деревьев вдали. Пахнет огнём и дымом, но в то же время свежесть недавно прошедшего дождя позволяет вдохнуть полной грудью. Я вышел на холм, оглядываясь по сторонам, и увидел внизу фигуру человека.

– Эй, кто Вы? Как я попал сюда? – закричал я незнакомцу.

Силуэт встал, и тут я уже смог различить пол, пусть и особых гендерных признаков человек не выдавал в своей одежде и движениях. Неестественная худоба, большой чёрный колпак с белым помпоном, комбинезон. Тоже чёрно-белый. Он начал бежать ко мне что есть сил. Это начинало меня пугать, потому что выглядел он больно странно. И вот вблизи я увидел, что на щеках у него разводы, как у клоуна, а на губах – помада. Депрессивный шут? Как занятно…

И тут клоун показал рукой на меня, начал рассказывать что-то жестами.

Что он хочет сказать мне?

– Я… Я не понимаю тебя, – произнёс я озадаченно.

Клоун долго смотрел на меня вопрошающими глазами, а потом схватил за футболку, будто говоря: «Иди за мной».

Через какое-то время мы добрались до леса. Неужели этот молодой человек хочет, чтобы я пошёл за ним в чащу?

Я увидел маленькую хижину вдалеке. Наверное, нам туда. В лачуге горел тусклый свет от свечей. Там явно был кто-то ещё. Парень пытался что-то снова сказать мне. Мычал, шевелил губами и периодически показывал жесты. Я ничего не понимал, меня разъедали до язв волны животного страха.

Шут постучал в дверь, и нам открыла высокая девушка с хвостом и волчьими ушами. Я удивлённо протёр глаза.

Клоун набросился на девушку, поднёс руку к виску, а потом с вытянутым указательным пальцем отдалил её от лица.

– Константин?! – воскликнула волчица.

– Может хоть ты объяснишь мне… Где я и что происходит? – с облегчением в голосе спросил я, предвкушая долгожданное разъяснение всего этого фарса.

– Проходи, пожалуйста, я попробую рассказать всё, что тебе не понятно, – сказала девушка. – Меня зовут Клементина.

– Я Константин. Хотя, очевидно, ты уже осведомлена. Прости, но что означают эти жесты? – я попытался изобразить то, что шут показал мне при встрече.

– Он хотел сказать, что ты должен помочь ему. Нам, – отводя взгляд на стену, выдохнула Клементина.

Я смутился.

– Но как я могу помочь и чем?

– Твой папаша выпустил демонов в наш мир! – закричала девушка, не сдержавшись.

Сжав губы, я вспомнил образ отца: неприятный человек, очень жестокий, гневливый, самоуправный, но не одержимый. Ни о каких демонах и речи быть не может. Да, он настоящий психопат, мне даже страшно представлять его образ в голове, я стараюсь отбрасывать все мысли об этом ублюдке и каждый раз вжимаю голову в плечи при этих воспоминаниях, ожидая удара. Но он вовсе не Дьявол. Он просто мерзкий подонок. Таких много в этом мире.

– Я атеист. Ни в бога, ни в чёрта не верю. А мой «папаша» никого в ваш мир не выпускал. Всё это ложь.

– И это ложь? – волчица подняла пряди кудрявых волос у затылка, показав мне перевёрнутую букву «В» на шее. Она была будто вырезана чем-то острым.

Я нахмурился. Клоун тоже указал мне на свою шею, но его знак гораздо труднее описать. Даже слова подобрать сложно.

– А это твоя метка несчастья, – грустно шепнула мне на ухо Клементина, проводя пальцем по моему шраму на том же месте, что и у них.

– Вы хотите сказать, что все мои беды из-за какого-то шрама? Да кто вы, чёрт возьми, такие?

Волчица достала запечатанный конверт из-под мехового воротника на её плечах.

Я развернул его и, посмотрев на девушку, недоверчиво начал читать про себя:

В огромном замке жил Кларин,

Шутом работал за еду.

Кормил мясцом придворных псин,

Кобылам надевал гурту.

Но слава шла о нём в округе,

О том, что шут он и танцор.

И все хотели на досуге

Прийти взглянуть ему в лицо.

И к того замка властелину

Пришло из ада вдруг письмо:

«Родилось два прекрасных сына

У тех, кто воплощает зло».

В письме том просит Дьявол пылко,

Чтоб Клоун взялся развлекать

Толпу «Фурфуров» и «Сабнаков»

И демоническую знать.

Кларин надел свои наряды

И в пряди ленточки заплёл.

И вот в сиянии заката

Шут в преисподнюю пришёл.

Копыта бурно застучали,

И заревел Ваалберит:

«Пусть дети зла счастлИвы станут,

Тогда путь в ад тебе открыт!

Ты будешь жить в роскошном доме

И есть вкуснейшую еду.

Такие славные хоромы

Не видеть бедному шуту».

Достал Кларин из сумки скрипку,

Ланиты чмокнув детям зла.

И подарил свою улыбку

Обыкновенного шута.

Но взгляд его скользил к портеру,

В попытке Дьявола узрить,

Но только маску-полусферу

Он смог во мраке различить.

И тут же с языка Кларина

Сорвались громкие слова:

«Так о тебе кричит молва,

Что велика твоя гордыня,

Но маску, бражник, носишь ты

От необычнейшей нужды:

Уродца выродила мать,

А маска – бесов не пугать»

И клоун, рот себе зажав,

Зажмурил очи от боязни,

Но из портера тёмный граф

Провозгласил вердикт о казни.

В темнице долго шут сидел,

Так было холодно и страшно.

И на таро, как ни крути,

Всё выпадает карта «башня».

На утро взял его палач,

При всех язык ему он вырвал,

Раздался вдруг Кларина плач,

И был он жалок и противен.

Теперь живёт совсем один

И кормит он зверей.

И каждый день рычанье псин

И ржание коней.

Я резко открыл глаза. За окном шёл ливень. В боксе никого не было. Только зелёная лампа над входной дверью еле-еле освещала помещение. Страшно и очень неуютно. Через стекло было слышно глухие шаги в коридоре.

Я повернул голову к стене и перевернулся на живот, пряча руки под подушку. На зелёной штукатурке было выцарапано много надписей. Чей-то инстаграм (данная социальная сеть является запрещенной на территории РФ), «КГ-шники дебилы», «4:20», «Синий кит», «Макс Мирный», «Лев жирный» и «Он дал изейшую». Более чем уверен, что последнее написали Эмиль и Алекс в своём маниакальном дурмане…

И всё-таки какой же странный сон мне только что приснился.

Хотелось сесть на кровати, но тело будто прилипло к простыне. Страшно, мерзко, противно от себя… От собственного бессилия.

Грузные тяжёлые капли барабанили по стеклу и железному выступу снаружи. С белой решётки стекали струи дождя.

Я снова услышал звук открывающихся дверей. В бокс вошёл Эмиль и пышная девушка с темно подведёнными огромными глазами.

– Клингер – это Вы? Идёмте, – она грустно улыбнулась и, придерживая правой рукой тёмно-синюю папку, левой подозвала к себе.

Я неохотно попытался встать. Тело было ватным, движения слабыми и медленными из-за того нервного срыва в уборной. Пружины гнулись подо мной, веки смыкались. Всё моё существо противилось этому. Эмиль кинул подбадривающий взгляд в мою сторону, который я проигнорировал. Встал через силу и вышел в коридор под руку с девушкой. Мы зашли в кабинет со светло-коричневыми диванами и стулом. Девушка представилась Екатериной и предложила выбрать место. Я примостился на край дивана. Мне было неловко. Екатерина села напротив меня, пододвинув стул.

– Константин, верно? – переспросила девушка.

– Верно, – сухо ответил я.

– Так, я думаю, будет легче, если мы перейдём на «ты», не против такого предложения?

– Не против, если Вы перейдёте со мной на «ты».

– Хорошо. Я клинический психолог-диагност, у меня есть для тебя несколько тестов. Не беспокойся, это нужно для того, чтобы лучше тебя понять. Ладно? – Екатерина достала из папки тетрадь. – Сколько тебе лет? Расскажи о себе как можно более подробно.

– Мне семнадцать. Я много чем занимался, сейчас это не имеет значения. И я не имею значения. Все специфичные продукты своей деятельности я хранил только для себя, поэтому за их кривизну никто не мог осудить меня. И я бы больше не хотел продолжать про себя говорить, если честно. Мне мерзко.

– Продукты своей деятельности… Мило. Почему тебе мерзко говорить о себе?

– Я был мерзким всегда. У меня всю жизнь был отвратительный характер.

– Ты говоришь о своей жизни буквально в прошедшем времени. Ты это замечаешь?

– Разве? – тихо сказал я. – Я не думал, что это вообще важно. То есть… – мысли куда-то пропали, я потерял нить диалога. Я забыл вопрос психолога и то, что хотел сказать. – В смысле… Наверное, я просто долго готовился к тому, что меня не будет. Никогда.

– Хм-м… Ещё ты сказал про то, что ты не показываешь, как ты выразился, «продукты деятельности», поэтому тебя никто не сможет осудить. А что случилось бы, если бы кто-то их всё-таки увидел? – спросила Екатерина, приготовившись записывать мой ответ в тетрадь.

– Не думаю, что что-то хорошее, – я сжался и отвернул голову, чтобы уменьшить страх от близкого контакта.

– Ну ладно, Константин, сейчас я дам тебе тест. Ты должен выбрать лишнюю картинку и объяснить, почему ты её исключил. Дай общее название тем предметам, которые остались.

Екатерина достала из папки несколько блоков по четыре картинки на каждом.

На первом блоке были изображены весы, термометр, очки и часы. Я исключил очки практически сразу, но для того, чтобы подумать над названием оставшихся компонентов, пришлось поразмыслить. В конце концов я выдал слово «измерительные приборы». Психолог записывала все мои ответы в тетрадь.

Я кратко выделял лишний предмет или животное, а потом так же кратко говорил, к какой группе относятся остальные картинки. На это уходило слишком много времени, и я ругал себя за свою глупость.

Кошка. Растения. Книга. Ёмкости для хранения вещей. Нога. Обувь, – выдавливал я из себя. Над некоторыми картинками я зависал ещё дольше. К примеру, блок с пионом, яблоком, книгой и пальто поставил меня в полный тупик. Прежде чем я ответил то, что лишний здесь пион, я вздыхал, сопел, думал и снова корил себя за медлительность. Логика ответа заключалась в том, что яблоко, шуба и книга несут в себе удовлетворение для потребностей человека: избавление от голода, обеспечение тепла замёрзшему телу и духовное обогащение. Пион же несёт в себе исключительно эстетическую подоплёку, конкретно для людей.

Екатерина удивилась, но записала мой ответ, и мы продолжили диагностику. После завершения этого этапа девушка предложила мне пройти тест на память.

– Я продиктую тебе десять слов, ты должен мне их повторить. Если у тебя не получится назвать все, я повторю их ещё раз. Не волнуйся, если что-то не назовёшь, это просто тест, хорошо? – ласково спросила Екатерина.

– Кажется, я уже проходил похожий тест. Давайте попробуем.

Психолог положила папку на колени и начала читать слова, делая между ними небольшие паузы: «Дым, сон, шар, пух, звон, куст, час, лёд, ночь, пень».

– Дым, сон, шар, пух, пень… – попробовал повторить за ней я, порядком удивившись тому, что я так мало всего вспомнил.

– Угу, – Екатерина записала количество слов в тетрадь и снова повторила мне задание.

– Дым, сон, шар, час, ночь, звон. – ответил я. Сколько слов я ещё не назвал?

– Четыре, – сказала девушка и вновь воспроизвела вышесказанное.

Она читала эти слова всего в третий раз, но я их уже ненавидел. Год назад я с первого раза называл девять предметов, а со второго я называл все. Какой же я ничтожно глупый, боже, как можно было допустить такой регресс развития?

– Ночь, пух, сон, звон, пень, ночь, шар… – уже шептал я. Слёзы катились по моим щекам от стыда. – Простите, пожалуйста.

– За что? Тебе не стоит извиняться. Что вызвало у тебя слёзы?

– Я такой глупый… Извините… Я проходил этот тест год назад, и всё выходило буквально на второй раз, – задыхался я.

– Ты не глупый. Так, давай мы сейчас оставим это задание, но ты в конце нашей диагностики повторишь то, что вспомнишь, ладно?

Голос Екатерины меня немного успокоил. Её доброжелательность была так несвойственна всем тем, кто меня окружал последние несколько лет. От этого только сильнее хотелось разреветься, но я старался сдержаться изо всех сил, чтобы не раздражать её. Ведь я только и делаю, что приношу людям хлопоты. Пора бы просто смириться и принять то, что у меня всё хорошо, ведь я не достоин помощи. Другим гораздо хуже, чем мне. Я уверен, в этой больнице я только занимаю место для того человека, которому на самом деле плохо.

Слёзы начинают идти с ещё большей интенсивностью.

Господи, какой же ты омерзительный, как же я тебя ненавижу! Ты самый ужасный из всех нытиков, которые только существуют! Самый безвольный и слабохарактерный кусок дерьма. Ты не можешь справиться со своими эмоциональными всплесками, что уж тут говорить о реальности? Ты убогое чмо, безнадёжный комок грязи. Лучше бы тебя никогда не было, заткни свой рот, чтобы ненароком не ляпнуть ещё какого-нибудь абсурда, ты и так уже создал впечатление помойной тряпки, необразованного неудачника. Может быть, ты снова решишь всё испортить? Давай же! Это то, что у тебя получается лучше всего остального. Да кому ты врёшь? Это единственное, что у тебя вообще выходит осуществлять!