Ведьма модной индустрии

Светлана Файзрахманова

Ведьма модной индустрии

Глава 1 Кира

Как-то сразу, ещё до рождения, моя Судьба намекнула мне, что будет не просто.

– Деточка, тебе придётся нести это бремя одной, – сказала мне Судьба.

– Прорвёмся, – оптимистично ответила я, не осознавая, во что вляпалась.

– Я буду давать тебе подсказки, прислушивайся к ним, – попрощалась она.

***

– Бабушка, а ты тоже с самого детства видела будущее? – задала мне вопрос Василиса.

– Не с самого, первый раз я увидела его во сне, а потом стала как будто проваливаться в пространство, – делилась я важной информацией с внучкой.

– А расскажи, как это у тебя получалось? – спросила Василиса.

– Мне было очень сложно принять себя. Долгие годы я пыталась отрицать свою сущность, но отречься от самой себя не получилось, и мне пришлось принять то, что дала мне Судьба, – начала я своё повествование через призму прожитых лет.

– Ну, слушай, дорогая, рассказ будет длинным, так что неси кружки с чаем в гостиную и поудобнее устраивайся в кресле, – начала я.

***

Я родилась очень беспокойной и капризной малышкой.  Да разве могло быть иначе, после такого…

***

Майский вечер радовал глаз своей свежестью и молодой листвой нежного салатового оттенка. Тюльпаны украшали клумбы парка. Молодой капитан Андрей Акуш пригласил свою беременную жену прогуляться. Неспешно шагая по парку, расположенному вдоль берега реки, молодая пара увлеклась выбором имени для будущего первенца.

Время было глубоко советское, когда о таком чуде, как УЗИ, наша бесплатная медицина ещё и не мечтала, поэтому по разным признакам беременности женская половина родни пыталась определить пол ребёнка:

– Девочка будет, – утверждала бабушка Лида. – Живот низко опущен.

– Нет, мальчик, видишь, пупок вывернут, – спорила тётя.

– Да какая разница, главное, чтобы был здоровый ребёнок, – настаивала мама.

Итак, прогулка, и мои родители увлечены выбором имени.

– Я бы дочку Ириной или Наташей назвала, а сына – Алёшенькой.

– Мне нравится Сергей или Виктор, как тебе? – спросил отец. – Сергей Андреевич, смотри, как солидно звучит.

– До Андреевича он может и не дорасти, не обязательно ведь в начальники выбьется, – рассуждала мать.

Тут их диалог прервал грубый голос:

– Закурить не найдётся?

Два подвыпивших аборигена, ой, прости, лица низкой социальной ответственности, пытались выпросить у отца пару сигарет.

– Не курю, – ответил он и стал обходить грубых мужиков, прикрывая собой испуганную жену.

Однако один из них сильно толкнул отца плечом – и началось. Папа был не робкого десятка, к тому же не терпел грубости, и решил разобраться с хулиганами на кулаках.

– Отойди подальше, дорогая, – отодвинул он маму.

Хук справа полетел в челюсть наглого мужика. Но второй бандит выхватил из кармана финку, и в результате этой схватки отец получил, как говорится, «перо под ребро» и оказался на больничной койке с ножевым ранением. Мама, перенервничавшая после нападения, рыдала и переживала на плече у бабушки – такая встряска впоследствии сказалась на моей тревожности.

Пока суд да дело, а суд, естественно, был – самый гуманный суд в мире, – парни получили всего по паре лет «отдыха» в местах не столь отдалённых: ведь они никого не зарезали, пациент остался жив, а мне пришло время появиться на свет божий.

***

– Ну что, герой, оклемался? – зашёл в палату хирург, который оперировал отца. После наркоза того ещё мутило, как после литра спирта. Отец посмотрел на белый, обшарпанный потолок, потом на окно, где висели занавески с рисунком «васильковое поле». Васильков было много: они то двоились в глазах, то троились.

– Оклемаешься – начинай потихонечку вставать, не залёживайся, – продолжал хирург, глядя на расфокусированный взгляд пациента.

На следующий день, найдя у кровати облезлые шлёпки, отец побрёл сначала в туалетную комнату, а потом начал упрашивать медсестру:

– Пойми, Любушка, у меня там жена рожает, а я здесь, – просил он позвонить в родильное отделение.

А тем временем в роддоме мама ходила и стонала, держась за стенки коридора.

– Что ты тут шастаешь да ноешь, иди в палату, – шуганула её акушерка, болтающая по телефону с подружкой.

– Рожаю, – ревела мама.

– Больно прыткая! С первым по двенадцать часов со схватками мучаются, а ты только приехала, – поставила на место молодую роженицу опытная повитуха.

А мне, тем временем, не терпелось увидеть всё своими глазами. И мама завыла в голос. Акушерка недовольно положила трубку и пошла выполнять свой медицинский долг. Проводя маму в смотровую, она застонала:

– Погоди, не тужься, у тебя уже ребёнок выходит, ты чего молчала?

– В смысле, я молчала? – не поняла наезда мама.

Так, не мучая маму двенадцатичасовыми схватками, я быстренько появилась на свет.

Выписавшись из больницы – отец после ранения, а мать из роддома вместе со мной, – родители снова начали перебирать имена. Но теперь задача стояла выбрать женское имя своему чаду. Отец нарёк меня Кирой, чему мама была не особо рада. Да уж, так себе имечко, думала я, взрослея. Но однажды, уже в школьные годы, наткнулась на статью «Женские современные имена» и поняла, что имя моё очень даже ничего, если выбирать из того, что могло бы мне достаться.

…Авиация, Алгебра, Варлена, Даздраперма, Индустрина, Лениниана, Олимпиада, Радиана, – читала я с придыханием в голосе. А моё, прямо какое-то антисоветское, что ли, даже в список не вошло.

Отлично, Кира – очень красивое имя, необычное для советского времени. Короче, повезло.

***

– Кира, одевайся быстрее, я из-за тебя на работу опаздываю, – торопила мама.

– Я не хочу идти в садик в зелёном платье, – ныла я. – Я что, лягушка?

– Ага, царевна. Помнишь, книжку читала тебе такую? – уговаривала мама. – Розовое платье я ещё не погладила, пойдёшь в этом.

– Не-хе-хе-е-ет, – хныкала я.

Я доставала маму по любому поводу: то цвет платья не устраивал, то цвет колготок.

– Бабушка Лида подарила мне красное платье на день рождения. Почему я не могу носить его в садик? – спорила я.

– Оно нарядное, – злилась мама.

– А почему я не могу ходить в садик красивой? – снова задавала я вопрос.

В общем, вы уже поняли: маме доставалось по полной программе. Её-то Судьба ни о чём таком не предупреждала.

– Вера Павловна, вам стоит больше времени уделять воспитанию дочери. Вы знаете, она с мальчиками дерётся, и ещё всех, кто садится на её стульчик, за шиворот скидывает на пол, – жаловалась на меня воспитательница.

– Хорошо, я поговорю с дочерью, – обещала мама и строго смотрела на меня.

Дома меня, конечно, ругали, ставили в угол, не отпускали гулять. В общем, как могли, нарушали «Конвенцию о защите прав детей». Хотя, мои родители, наверное, о ней и не знали.

***

– Знаешь, Василиса, методы воспитания советского периода сильно отличались от лояльных, современных методов двадцать первого века. Сейчас – жёсткий правовой контроль: и голос не повысь, и по жопе не шлёпни, – вспоминала я.

– Бабушка, тебя что, били? – возмутилась внучка.

– Не то чтобы, но пару раз по жопе ремнём прилетало, – созналась я.

Родители воспитывали меня, я воспитывала родителей – а как иначе? Это обоюдный процесс: в семье всем приходится притираться к совместному быту и взаимному сосуществованию. Папе повезло больше – он часто был в рейсах.

***

Время бежало неумолимо, школьные годы принесли и радости, и тревоги.

Мама заметила, что мне нравится шить одежду для кукол, поэтому часто собирала для этой цели красивые яркие лоскутки и не мешала мне творить. А вы как думали – с малого всё начинается.

Позже, на уроках труда, я научилась шить настоящую одежду, освоила несложное конструирование. Самым желанным подарком на любой праздник для меня был кусочек красивой ткани.

Сидя на диване в гостиной, я самозабвенно листала «Работницу» и «Крестьянку» в надежде наткнуться на новые интересные модели. Позже я выпросила у мамы выписать журнал «Мода», и мы на пару с ней высматривали модные новинки для себя.

– Верочка, какой бог дал вашей дочери такие таланты? – вещала соседка-еврейка в уши моей маме, удивляясь моему новому творению.

Мама здоровалась с тётей Розой, благодарила её и быстро проскакивала в квартиру:

– Какие могут быть боги, двадцатый век на дворе, Гагарин в космос слетал, сказал, никакого бога там не видел.

Но не будем забегать вперёд.

***

– Смотрю я на тебя, Василиса, на твои аккуратные серёжки-гвоздики, и свою школу вспоминаю, – я вздохнула, отпивая остывший чай. – Нас бы за такое к директору отправили. Серьги, даже самые крошечные, считались вызовом. А уж если ресницы подкрасила… Всё, считай, враг народа.

– Правда? – внучка удивлённо вскинула брови. – А нам можно, бабуль. Только неброское, классику. Чтобы без вульгарности.

– Вот именно! «Без вульгарности»… У нас под это определение подпадало всё, что хоть немного отличалось от  школьной формы, – я усмехнулась. – Ой, что-то мы заболтались, чай совсем остыл. Беги, моя непоседа, поставь чайник.

Когда она вернулась и снова уютно устроилась в кресле, я продолжила, поймав её внимательный взгляд.

– И ведь не только в школе так было. Выйдешь на улицу – та же история. Ты даже не представляешь, какой однотонной была палитра города. Не цвета, а оттенки пыли: мышиный, асфальтовый, болотный… Все в одинаковых практичных пальто, в одинаковых платьях. Мы ведь носили не просто одежду, мы носили «скромность советской женщины» и «практичность труженицы».

– А что, мода так сильно зависит от политики? – в голосе Василисы прозвучало искреннее удивление.

Я улыбнулась её наивности.

– Милая моя, а разве мода бывает вне политики? Мода – это зеркало времени. И в нашем советском зеркале должно было отражаться всеобщее равенство. А какое может быть равенство в ярких красках и смелых фасонах? Это ведь уже индивидуальность, а она не приветствовалась. Нам так хотелось цвета, воздуха…

И этот воздух ворвался в нашу жизнь вместе с восьмидесятыми. Олимпиада-80 – это был не просто спорт, это был прорыв. В Москву хлынул целый мир – другой, яркий, свободный. Иностранцы в невиданных джинсах, футболках с принтами, белоснежных кроссовках… Для нас это был культурный шок.

«И не только культурный», – усмехнулась я про себя, вспомнив, какой переполох тогда начался. Наших девчонок с сомнительной репутацией предусмотрительно выслали «за сто первый километр», заявив на весь мир, что в СССР секса нет. Так что всё случилось по чистой и светлой любви! И вот эта олимпийская любовь через девять месяцев проявила себя всеми расами мира в наших роддомах. Но об этом своей шестнадцатилетней девочке я, конечно, рассказывать не стала.

– В общем, после Олимпиады лёд тронулся, – продолжила я вслух. – Молодёжь увидела, что мир может быть другим, и потянулась к западной моде. Хотя старшее поколение ещё хранило верность нашим маэстро: Славе Зайцеву, Юдашкину… Этих-то титанов ты знаешь, надеюсь?

– Ну конечно, бабуль, кто ж их не знает, – согласно кивнула она.

– Но главным символом свободы для нас стали джинсы. О, это была не одежда! Это была мечта, пропуск в другой мир. В магазинах их, разумеется, не было. Их «доставали». По великому блату, через десятые руки. Или покупали у фарцовщиков – таких подпольных бизнесменов – за сумасшедшие деньги, отдавая всю стипендию. Настоящая фирмá была на вес золота. И вот ты идёшь в этих заветных синих штанах, и кажется, что весь мир у твоих ног.

 ***

Лето восемьдесят третьего года навсегда впечаталось в мою память запахом плавящегося асфальта. Мне было одиннадцать, и мир ещё представлялся простым и надёжным, как таблица умножения, которую я знала назубок. Отец, как водится, растворился в работе, оставив нас с мамой вдвоём, и мы летели на юг, в Ростов, в гости к её брату.

Ростов встретил нас густым, тягучим зноем, который, казалось, можно было потрогать руками. Старенькое такси с шашечками на крыше везло нас по широким улицам, и за окном, словно в калейдоскопе, сменяли друг друга залитые солнцем площади. Когда мы проезжали мимо театра, украшенного прохладными струями фонтана, я увидела его – медленно вращающееся колесо обозрения.

Мой детский, сиюминутный восторг выплеснулся наружу: «Мам, давай погуляем, покатаемся!» Но мама лишь устало прикрыла глаза, и по её лицу пробежала едва заметная тень. Дорожная усталость взяла верх. И я, не до конца понимая, но уже чувствуя это, замолчала.

Дома нас ждал стол, уставленный советскими разносолами. Взрослые говорили, смеялись, звенели рюмками, и этот непонятный, убаюкивающий гул окутал меня, и я, сославшись на сонливость, ускользнула в тишину отведённой мне комнаты.

Сон обрушился внезапно, без полутонов и предисловий.

Я стою на ослепительно-белой палубе теплохода. Под ногами ни малейшей качки, вокруг – стеклянная гладь воды и звенящая, неестественная тишина. А на этой белой палубе, как сломанные куклы, разбросаны тела. Много тел. Рядом стоит мама. Она не смотрит на них. Её взгляд устремлён куда-то вдаль, за горизонт, в молочную пустоту, где небо сливается с водой.

Крик вырвал меня из этого кошмара. Я проснулась от собственного голоса, сев на кровати. Комната была залита вечерним солнцем. Мама уже стояла рядом.

– Кошмар приснился? Воды принести? – спросила она.

Я смотрела по сторонам. Сон был таким ярким, как будто всё это происходило на самом деле. Мы гостили у родственников неделю. Я бодро вышагивала с мамой по городу среди величественных памятников. Мама любовалась архитектурными шедеврами города. Одним из ярких моментов стал волнительный подъём на колесо обозрения, с которого открывался захватывающий вид на городские пейзажи. Тёплым солнечным днём мы расслаблялись на песчаном пляже у живописного Дона. Каждое мгновение прогулки в Ростове-на-Дону оставило в душе незабываемые впечатления.

Потом дядя предложил купить билеты на круизный теплоход: он идёт от Ростова-на-Дону до Москвы, а оттуда – поездом добраться домой. Маме эта идея очень понравилась. Мы поехали в речной порт, и я увидела его. Я увидела теплоход «Александр Суворов» и закричала:

– Я никуда на нём не поплыву!

Мама меня еле успокоила и отказалась от этой поездки. Дядя был в шоке от моего поведения. Сказал маме, что у неё неуправляемая дочь – психичка. И нам ничего другого не оставалось, как лететь обратно домой самолётом.

– Это тогда ты первый раз увидела будущее? – спросила Василиса.

– Да, но тогда я сама не поняла, что это было, – созналась я.

***

Каникулы заканчивались, отец вернулся из рейса и рассказал, что произошло в июне с одним из кораблей на Волге. Оказалось, что теплоход, который шёл из Ростова-на-Дону в Москву, на полном ходу врезался в железнодорожный мост. Ошибка штурмана, направившего корабль в несудоходный пролёт, обернулась катастрофой. Погибло 176 пассажиров «Александра Суворова». К тому же, когда теплоход находился под мостом, по нему шёл железнодорожный состав, который рухнул сверху на корабль.

Мама зажала рот ладонью, покосилась на меня, а потом рассказала папе, какой концерт я устроила в речном порту, когда они пытались купить билеты на этот теплоход. Родители долго молча смотрели на меня. Не понятно, что они хотели увидеть: рога с копытами или нимб.

Василиса хихикала.

Потом мама вдруг вспомнила про соседку-еврейку, которая часто поминала богов.

– Надо будет у Розы спросить, какой иконе лучше свечку поставить, – сказала она.

На что отец посоветовал ей не сходить с ума.

Информации о данном происшествии в прессе, естественно, не было. Цензура в СССР работала жёстко, это в двадцать первом веке пишут о том, что было и чего не было, лишь бы рейтинг СМИ поднять.

***

Сентябрь принёс с собой не только запах мокрой листвы, но и новый, совершенно особенный школьный предмет. Урок труда. Для меня, одиннадцатилетней пятиклассницы, это был целый мир, пахнущий машинным маслом, горячим утюгом и, если повезёт, ванилью из духовки.

Наш класс делили пополам. Девочки уходили в свой кабинет, где ровно в ряд стояли швейные машинки, похожие на чёрных лебедей со склоненными шеями. Мы постигали таинство ровных строчек, учились превращать бесформенный кусок ткани в ночную рубашку, а муку, яйца и сахар – в румяный пирог.

А мальчики… Мальчики исчезали за дверью в конце коридора, откуда доносился визг пилы и ритмичный стук молотков. Их мир пах деревом, стружкой и клеем. Они учились тому, что считалось главным мужским умением, – созидать руками. Делать вещи, которые можно потрогать: табуретки, скворечники, полки…

– В наше время всё было просто, – улыбнулась я, глядя на Василису. – Считалось, что руки мужчины должны уметь построить дом, а руки женщины – сделать этот дом уютным. А сейчас смотрю на современных мужчин… не то чтобы они разучились, просто приоритеты, кажется, совсем другие.

– Ну почему же, бабуль, – тут же откликнулась моя представительница поколения Z. – У нас тоже есть урок «Технология». И мы тоже учимся и шить, и готовить. Я на прошлой неделе шарлотку пекла!

– Знаю, милая, я помню, было очень вкусно, – кивнула я. – А мальчики? Тоже табуретки мастерят?

Василиса рассмеялась. – Ба, какие табуретки! Они у нас роботов собирают. Программируют, платы паяют… У них там 3D-принтер, электроника. Говорят, скворечники сейчас не очень актуальны.

Я замолчала, пытаясь представить это. Мальчишки, склонившиеся не над верстаком, а над гудящим системным блоком. Их руки создают не скворечник, а программу. Что ж… Наверное, она права. Просто у каждой эпохи свои скворечники.

***

Особенно меня радовали уроки шитья. Швейная машинка с её мерным стрекотом была моим личным станком, на котором я печатала свой протест серой советской действительности.

Я брала унылые выкройки из журнала «Работница» и начинала своё маленькое колдовство: меняла форму воротника, добавляла дерзкий разрез, укорачивала подол на запретные пять сантиметров. К восьмому классу мои юбки и блузки, признанные слишком смелыми для школьных будней, жили своей, выставочной жизнью, кочуя по стендам от школы к школе.

Официальная мода тогда существовала под негласным девизом: «Будь как все, не высовывайся». Эта серая река людей, вытекающая каждый вечер из заводских проходных, рождала во мне отчаянное желание цвета, формы, индивидуальности.

И в этом тихом бунте я была не одинока. Моя подруга Маринка притащила откуда-то отрез джинсовой ткани советского производства, больше похожей на брезент для палатки. И у нас родился план.

Наше священнодействие происходило на кухне. Эмалированный таз, наш алхимический котёл, булькал на плите, источая едкий запах хлорки. Мы, как две заговорщицы, туго скрутили ткань жгутом, перевязали верёвками и бросили в кипящую «Белизну». Через час мы выловили не просто кусок материи, а знамя нашей маленькой революции. По синему полю расползлись фантастические белёсые разводы, похожие на молнии или далёкие галактики.

Конечно, мы считали себя королевами района. Особенно когда в этих «варёнках» шла Маринка. Голубоглазая, светловолосая, с пухлыми кукольными губками, она была идеальной моделью для наших дерзких экспериментов. Её ангельская внешность в сочетании с бунтарской джинсой создавала такой контраст, что мальчишки-одноклассники спотыкались на ровном месте, а девчонки провожали нас долгими, изучающими взглядами, в которых смешивались зависть и немое восхищение. Мы не застали стиляг из прошлого. Мы были собой – двумя девчонками, которые просто хотели раскрасить свой мир в цвета.

– В чём пойдёшь на дискач? – спрашивала я у подруги.

– В новых варёнках, – удивилась Маринка.

– Да понятно, верх – какой будет? – поинтересовалась я.

Идти в одинаково сваренных брюках, а ещё и в одинакового цвета блузках не хотелось, униформы в СССР и без нас хватало. Мне на днях как раз преподаватель по трудам вернула блузку, прошедшую годовой этап по школьным выставкам и оставшуюся при этом целой. Блузочка была с анималистичным принтом. Так что выбор был очевиден.

– Хотела белую, – начала Маринка, – но подумала, как-то слишком официозно. Как считаешь?

– Если она с рюшечками в романтическом стиле, то ничего, – утешила я её.

Зайдя вечером в клуб на дискотеку, мы направились прямиком к Ольге, ещё одной нашей подружке, которая училась в параллельном классе. Маринку тут же пригласил на медляк Дима Беликов из параллельного, а хулиган и второгодник с нашего двора, Серёжа Мезенцев по кличке Рябой, пообещал тому вечером «вломить», когда Димка будет возвращаться домой с дискотеки. Парень пропустил угрозу мимо ушей и ещё теснее прижал к себе Марину, наряженную в белую блузочку, вызвав своими необдуманными действиями у Рябого зубной скрежет. Мы с Ольгой, подпирая стенку, болтали о насущном, когда Ваня Сергеев пригласил меня потанцевать. На что Ольга вслед мне бросила:

– Новые штаны работают как надо. Похоже, вы сегодня самые-самые.

Я только улыбнулась в ответ – конечно, мы всегда выделялись на общем фоне и выглядели эффектно. Блузка с принтом под леопарда к моим синим брюкам со спиралевидным рисунком не подошла, пришлось надеть бежевый шёлк. Шпильки на дискотеку было обувать чревато: после танцпола ноги сильно гудели. Поэтому выбор остановился на темно-коричневых лодочках и сумочке в тон – маленькой такой, на длинном ремешке.

Моя соседка, на год меня старше, завистливо смотрела нам вслед и зло что-то бубнила, стреляя глазками, а точнее, метая из них молнии направо и налево. После танца мы зашли с девчонками в туалет – место, в которое поодиночке никто из нас ходить не решался. В наше время это было место для девичьих разборок. Когда девочки сделали свои туалетные дела, к нам подскочила моя соседка по подъезду и прошипела мне в лицо:

– Сергеев мой, отстань от него.

– Я и не приставала, – в тон ей ответила я и уже почти вышла из злачного места, как мне в начёс вцепились острые коготки злюки.

– Чёрт, ещё туалетных разборок мне не хватало, – выругалась я.

Вывернувшись из цепких девичьих рук, двинула под дых ревнивой дуре и сбежала. Вечер перестал быть томным, настроение испортилось, и мы решили выйти погулять. Сергеев с Беликовым увязались за нами. После часовой прогулки по набережной – это было излюбленное место для парочек в нашем городе – парни проводили нас домой.

– Дим, а как ты домой пойдёшь, тебя, наверное, там Рябой караулит? – переживала я. – Сергеев, проводи его.

– Он что, девка, провожать его? – возмутился Ваня, но, поразмыслив, решил помочь из-за мужской солидарности.

С чувством выполненного долга мы отправились по домам. Дверь открыла мама, сделав комплимент моему начесу:

– Я упала с сеновала…

Пошла отдыхать. Хоть соседка и пыталась разобрать мою причёску по волоскам, но стойкий начёс с литром вылитого на него лака «Прелесть» спас положение: копну я подправила лёгким движением руки и так и гуляла с устойчивой башней на голове. Но сейчас была невыполнимая задача – расчесать это творение рук человеческих и при этом не остаться лысой. Кое-как справившись с причёской, решила заняться творчеством и засела за альбом с моими рисунками. Штаны сегодня заценили все. Я была рада такой реакции. Собственно, этого и ждала.

Неделя пролетела незаметно, снова начались выходные. В гости забежала Маринка:

– Куда сегодня пойдём? Может, в кино?

– А что там сейчас идёт?

– «Курьер», комедия, – просветила подруга.

– Кир, Ольга пришла, – крикнула мама, открывая подруге дверь.

В комнату зашла Ольга в розово-персиковом безумии. Хотя, розовый – её цвет. Она была сама как солнышко: неброские веснушки, золотой цвет волос. Вот реально, не рыжий, а именно золотой. Просто девушка-лето.

– Какие планы? – поинтересовалась она.

– Мы в кино собрались, – поставила перед фактом Марина.

– Пошли, – согласилась Ольга.

В общем, выбора мне никто не оставил.

Вечером шли и обсуждали фильм.

– Главная героиня его бросила, потому что он бедный, – смотрела Марина со своей позиции. Подруга жила с мамой и бабушкой и была, как говорится, из необеспеченной семьи.

– Катя бросила Ивана, потому что они разные: разные интересы, разные мечты, – спорила я.

– За твоими мечтами вообще сложно угнаться, бедный Сергеев, – перешли подруги на личности.

– Вы серьёзно? – возмутилась я.

В результате чуть не разругались. Я шла молча весь остаток пути до дома.

***

Школьное время заканчивалось, как последняя страница в тетради. В воздухе уже витал тот горьковато-сладкий запах скорого прощания и больших надежд, который бывает только перед выпускным. А я застряла. На столе передо мной лежали эскизы моего бального платья – пять версий моей будущей взрослой жизни, и ни одна не казалась настоящей.