bannerbanner
Последний анархист
Последний анархист

Полная версия

Последний анархист

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 5

За секунду светское мероприятие превратилось в не самое приятное зрелище: когтистые руки стали хватать бледную кожу несчастной и тянуть её то в одну, то в другую сторону, словно стая хищников, наконец загнавшая в угол свою несчастную жертву, и пытающаяся разорвать её на куски. Однако не успел «пир» начаться, как вдруг кто-то из присутствующих воскликнул:

– Как это отвратно! Вы словно дикие звери, – в той самой середине стола располагался Павел Дмитриевич, ещё совсем юный монархист, который недавно вступил в это движение и также недавно разочаровался, в чём много раз признавался и самой Виктории Станиславовне, как своей своеобразной «наставнице» не желая принимать такую жестокую правду, но и не стремясь обидеть отца своим непослушанием. Такое событие явно пошатнуло струнки глубины его души, и наблюдать этот кошмар у него желания не было.

– Что же в этом такого? – вопросительно взглянула на него Софья, – противитесь своей природе? Не переживайте, скоро это пройдёт. Вы так молоды, первый раз здесь Вас вижу. Относитесь к этому, как к данному.

– Нет! И после такого низкого поступка вы себя зовёте светом? Извольте, но Вы едите на ужин собственных подданых! Разве это поступок знати?

– Мы никому ничего плохого пока не сделали: всего лишь одна жертва во благо тысячи людей, – произносит уже Виктория Станиславовна, отставив бокал, – это вопрос нашего выживания. И если кому-то что-то не нравится, двери всегда открыты. Выйдите и не наводите смуту своими необдуманными замечаниями. За триста лет не бывало такой наглости, это явное неуважение к хозяину.

– Вы явно ошибаетесь… неужели никто никогда не высказывал возражений? Это вздор, скорее от них тактично избавились. Знаете что, а я уверен, что если бы существовало средство, вампиры бы запросто отказались от своей природы. Вздор!

– Позвольте, но что вам не нравится в долголетии и изобилии еды, которую не нужно скупать в лавках? Другие, более опытные вампиры это понимают. Следите за выражениями и подумайте ещё раз, прежде чем грубить хозяевам дома, – вдруг сделала замечание одна из более взрослых гостей.

– Вы ещё слишком молоды, чтобы рассуждать об этом, нужно время и… – осадила наглеца Софья, но не успела даже закончить.

– Я не буду ждать и в этом участвовать, в ваших глазах горит эта кровожадность, горите и вы вместе с ней, – решительно произнёс молодой человек и поднялся из-за стола.

– Павел Дмитриевич! Настоятельно рекомендую Вам остановиться и вернуться к трапезе и обсуждению дел, иначе больше места среди монархистов Вам не увидеть! Как бы хорошо я не знала Вашего отца, мой дорогой друг, это переходит все границы. Вы меня услышали?

И Павел услышал. Он поднялся и, громко проведя ножками стула о пол, с громким хлопком больших деревянных ставней покинул комнату. Казалось – выступление одного ещё совсем юного монархиста, а теперь у каждого остался небольшой осадок и не лез кусок в горло – одним словом, вечер испорчен. Все присутствующие остались в звенящей тишине и более не притронулись даже к напиткам, тяжело задумавшись о своих обидах.

– И что он из себя возомнил? – наконец пробурчала Лизавета, и за ней потянулись недовольства и возмущения других сидящих за столом.

– А разве он не прав? – вдруг отозвался кто-то из монархистов, – кто из нас в его возрасте не хотел другой жизни? Бессмертие в таком обличии – то ещё проклятие.

– Что вы такое говорите? – возмутилась Виктория, – это не проклятие, а дар, данный нам, дабы одна династия могла процветать много лет, посмотрите, сколько войн за власть у наших соседей, – и тогда зал снова затих. Спорить больше никто не решился.

– Софья Денисовна, неужто это бунт? – вдруг поинтересовалась Лизавета.

– Только этого нам и не хватало, утихли «Памяти Каталонии» и взбунтовались те, от кого это меньше всего можно было ожидать, – вялым тоном ответила Виктория и отставила бокал.

Теперь ужин был окончательно испорчен.

– Господа! Минуточку внимания, – попросила наконец Софья Денисовна и постучала маленькой ложечкой по краю бокала, хотя и нужды в этом не было – теперь было слышно даже то, как гуляет ветер за окнами и шелест деревьев, – я… в скором времени я выйду замуж, и в честь нашей с Эдуардом Феодосьевичем помолвки я желаю пригласить вас всех на праздник в особняке Овчинниковых. В ближайшее время я разошлю официальные бумажные приглашения каждому из вас, – ровно секунду ничего не происходило, но затем посыпались счастливые поздравления виновницы торжества и благодарности, а о Павле Петровиче все и вовсе забыли, снова заулыбавшись и начав обсуждать по своему мнению более интересные темы.

Своеобразной жертвой Софьи один день был спасён, а бунт оттянут на время подготовки точно, однако надолго ли?

Глава 7. Ангел

Слабый осенний ветер развивал на ветру совсем лёгкое шелковое платьице маленькой романтичной фигурки, стоявшей на пороге небольшого домика, скорее напоминавшего хижинку. Они договорились здесь встретиться в полночь, и она, сложив тоненькие ручки в замок перед своей грудью, всё ждала, устремив чистый взгляд вдаль. Да, уже очень поздно, тёмное небо давно затянулось облаками, но она стояла нарядная, в своём лучшем белом платье и самых красивых серёжках.

Каждая минута ожидания ЕГО казалась часом, нестерпимой вечностью, она уже не могла усидеть дома и, оставив гостей, выбежала на порог, осматриваясь и мысленно повторяя вопрос: «Ну где же? Когда?». Но ОН всё не приходил и уже опаздывал на целый час. Она неподвижно ждала. Что-то дрогнуло в юном сердце – неужели не придёт? Совсем забыл про неё? И ясная улыбка её поникла, румянец спал с щёк. Последний раз посмотрев в даль, она уже повернулась к входной двери, как вдруг услышала знакомый голос где-то с задней части придомовой территории:

– Ангелина, ангел мой! – послышался где-то вдалеке знакомый голос Владимира.

От счастья Ангелина растерялась и хотела уже было спешно сбежать по лестнице, скорее обнять ЕГО и даже была готова ради этой минуты помять своё любимое платье, но вовремя опомнилась и взяла в тоненькие ручки края подола, грациозно, подобно самой настоящей дворянке, спустившись с лестницы и подав бледную кисть возлюбленному, показывая свою белоснежную улыбку во всей красе. Как только Владимир коснулся губами тыльной стороны ладони, глаза её стали буквально сиять от радости, без всякого солнечного света, словно сама чистая душа отражалась в них – наконец ОН пришёл, не забыл своего обещания и не дал отчаяться.

ОН отпустил её руки почти сразу, дабы представить ещё одно, совершенно новое лицо в здешних краях, но, посмотрев в чистые и наивные глаза, снова её обнял, крепко прижимая к сердцу, словно не виделись они годами, а не сутки, ведь в разлуке каждая секунда тянется как вечность, и могли бы ещё долго молча смотреть на друг друга, но из темноты, следом за своим спутником, вышел совершенно новый для Ангелины человек, и она вздрогнула. Поначалу Владимир, не зная, как объяснить свой приход, даже растерялся от волнения, но сразу после взял её за щёки и поднял на себя испуганный взгляд.

– Ангел мой, не пугайся, я хочу познакомить тебя со своим новым хорошим знакомым, я говорил о нём, помнишь? – в надежде взглянул на неё тот и приобнял за плечи, теперь уже взглянув на Глеба, – наконец я могу тебе его представить – Глеб Дмитриевич, коротко «Граф». Глеб Дмитриевич, это Ангелина Егоровна, я тоже о ней вам говорил, и вы знаете…

– Оставь лишние разговоры и объяснения, мне казалось за весь путь сюда я узнал даже больше, чем нужно, – перебил его напарник грубым тоном и кивнул даме в знак приветствия, коротко ответив, – рад нашей встрече.

Но девушка не отвечала и лишь коротко кивнула в ответ, покраснев то ли от стыда, то ли от осознания всей неловкости ситуации, а, выйдя из ступора, засуетилась:

– Что это я… проходите, пожалуйста, вы, верно, устали с дороги, путь от города до моего дома лежит не близкий, – робко заговорила Ангелина и побежала скорее в дом, придерживая дверь для гостей и забежав за ними следом, заторопившись уйти на кухню, дабы поставить на стол ещё одну чашку из своего любимого сервизного набора.

Несмотря на суетливость хозяйки и попытки понравиться новому гостю, Глеб отнёсся к ней даже с некоторой неприязнью – шумная, суетливая молодая леди с совсем не добрым, а просто наивным и глуповатым взглядом (хотя и в некоторой степени можно считать, что это одно и тоже). Прямо как и его сестра.

Теперь граф мог осмотреться и прислушаться. С улицы казалось, будто в доме полная тишина и вовсе никто не живёт, но теперь, прислушавшись, он расслышал тихие голоса в дальней комнате коридора. Преодолев свой интерес, Глеб посмотрел уже на своего спутника, что привёл его сюда и так и не объяснил никаких на то причин:

– Верно, мы сделали очень некрасиво, когда пришли сюда вдвоём без всякого предупреждения на второго гостя, и поставили хозяйку в неловкую ситуацию, – сообщил он Владимиру приглушённым тоном, дабы никто кроме него его высказываний не услышал.

– Что вы, другой возможности поговорить у нас возможно бы и не было, к тому же в этом доме гостей ждут в любое время, и вы – один из самых драгоценных из них, граф, особенно сегодня.

– Владимир Владимирович, ну сколько я могу вам повторять… – начал уже было тот возмущаться неприятному себе прозвищу, как вдруг заметил, что Ангелина уже выглядывает из-за прохода и учтиво ждёт окончания их разговора, чтобы выйти.

Будучи замеченной, девушка раскраснелась – всё-таки все выглядело так, будто она просто подслушивает их, право, не самые интересные разговоры. В хрупких руках её потрескивал поднос с ещё двумя чашками.

Сама она вела себя в собственном доме робко, по телосложению казалась хиленькой и слабой, а по характеру чрезмерно скромной – одним словом напоминала маленькую серую мышку. По сравнению с Владимиром она и вовсе казалась чуть живой.

Но она не составляла основную часть внимания Глеба Дмитриевича – более интересен ему был интерьер. Прихожая у девушки была совсем маленькой и узенькой, что и шаг в ней свободно сделать сложно, коридор в доме и вовсе всего один и, помимо кухни, куда уходила Ангелина, ведёт ещё в три комнаты. Сами по себе комнаты и коридор тёмные, еле освещены старыми свечами, что очень сложно в темноте не споткнуться о сложенные друг на друга предметы. Тем не менее, в доме было убрано, словно за его чистотой следили ежедневно, а на подоконниках почти в каждой комнате стояли горшки с живыми цветами. Все полочки и столы буквально сияли от чистоты, даже окна пропускали через себя чистый лунный свет.

– Пойдёмте, Глеб Дмитриевич, – вдруг произнёс Владимир и повёл его через весь коридор в самую дальнюю из комнат, в которой отчётливо были слышны голоса совсем незнакомые.

На секунду Глеб даже задумался: "А стоит ли оно того?". И как он только согласился поехать с человеком, которого едва знает, в маленький домик в лесной глуши? Но думать уже было поздно, перед ним открылась дверь в душное помещение. Это была такая же маленькая комната, большую часть которой занимали диваны и круглый обшарпанный стол посередине. Ни окон, ни картин, ни какой-либо другой мебели.

За столом уже сидели несколько лиц. Двое из них – амбалы ростом под два метра и одинаковые на лица, видимо братья, а в стороне от них совсем маленькая ростом хрупкая девушка с нынче модной у молодежи короткой стрижкой и в аккуратном платьице, но на первый взгляд очень бойкая и крайне самоуверенная. Все они увлечённо разговаривали о чём-то, но, увидев нового гостя, сразу замолчали, окинув его недоверчивым и даже неприязненным взглядом. Оно и понятно – он выглядит как потомственный дворянин и совсем будто не старается этого скрывать всем своим видом, наоборот показывает своё высокомерие во всей красе, брезгливым взглядом осматривая не самую достойную его уровня компанию молодых авантюристов-бунтовщиков в составе трёх калек.

Ангелина Егоровна протараторила: "Присаживайтесь, Глеб Дмитриевич", – и присоединилась к девушке с короткой стрижкой, взяв её за руку без возможности оторвать свой взгляд не от нового гостя, а своего Владимира, кажется, не интересуясь ничем более, в отличие от своей подруги.

Без всяких колебания и страха в глазах, уверенно, будто не первый раз здесь, Глеб Дмитриевич убрал руки за спину и чуть приподнял подбородок, осмотрев всех присутствующих высокомерным взглядом, не смея садиться рядом с ними, словно забыл цели своего прихода. Только по одному волнению Владимира он понял, что он хочет сделать, и прилюдно представился сам, без излюбленной своим новым знакомым приставки "Граф".

– Глеб Дмитриевич, – подсказал тот Владимиру, но собеседник лишь толкнул его локтем в руку и потребовал таким молчаливым жестом тишины с его стороны, замечая недоверие со стороны остальных к его персоне.

– Я уже заговаривал о том, что познакомился с одним чистокровным анархистом и хочу представить его вам, – начал Владимир, – и я ему безмерно доверяю также, как доверился бы самому себе и так, как доверяю вам. Он прекрасно знает, чем мы занимаемся, и сам принял решение. Теперь за его голову ручаюсь не только я, но и он сам.

Первое время в помещении воцарилось молчание. Два «амбала» на время приняли серьёзные и задумчивые лица (а может и хотели такими казаться), а молодая девушка схватила Ангелину за руку и стала с ней о чём-то шушукаться, затем дёрнув за рукав одного из братьев и став говорить уже с ними. Немного посовещавшись со своими безучастными товарищами, ещё незнакомая Глебу леди показала на свободное место графу и повторила: «Что же вы стоите? Вас пригласили сесть», – деловито положив руки на стол и проследив за ним не менее надменным взглядом, чем он. Всё время, пока Глеб занимал выделенное ему место, они не отрывали от друг друга недоверчивых давящих взглядов.

– Что же Вы, утверждаете, что справитесь? Смотря на Вас, Глеб Дмитриевич, я начинаю сомневаться в том, что вы действительно справитесь, хилых людей вроде вас к нам не берут – вы скорее монархист от мозга до костей. Но вы можете попытаться, поскольку обратного пути у нас уже нет. И, раз за Вас ручается Владимир, держите планку, у вас ещё много времени, чтобы проявить себя как более достойного человека.

– Варвара Алексеевна… – вдруг вступился Владимир за своего друга.

– А Вы не переживайте, Владимир Владимирович, разберёмся, – резко и уверенно ему ответила та самая Варвара, – пройдёт испытание… не только временем. А пока пусть живёт.

– Ваш тон не соответствует нашим отношениям и Вашему статусу. Какое ещё испытание временем? Мы не знакомы, но вы уже переступаете все рамки, – уже было возмутился Глеб такому отношению к себе, получив от девушки такое оскорбление впервые и раскрасневшись от злости.

– Здесь у Вас нет статуса и, раз Вы пришли сюда, мы уже достаточно знаем друг о друге, а я ещё и имею основания в вас засомневаться.

– Извольте…

– Изволю, – ответила коротко Варвара и поднялась, – дорогая, я пойду на кухню за чаем, вы мне поможете? – и обе девушки поднялись, оставив одних братьев, разгорячившегося Глеба и Владимира, не желая больше участвовать в спорах.

Граф даже порывался встать и высказать всё, что о ней думает, а затем гордо уйти из этого неприятного места, но Владимир схватил его за руку и тихо заговорил: «Успокойтесь, Глеб Дмитриевич, Вы выше этих споров, это не более, чем провокация, так просто уйдёте?», – тихим и спокойным тоном.

Немного подумав, Глеб вырвал свой локоть и скрестил руки на груди. На секунду он обратил взгляд на братьев, но они лишь переглянулись и отвернулись от него.

Уставив злобный взгляд в стену, он показывал всю свою гордость. И верно: они должны были зауважать его с первого взгляда и понять, кто теперь их единственная надежда, но они глубоко ошиблись, когда устроили ему такой холодный приём. Все разговоры в этот день прошли мимо него. Непринятый, теперь он был уверен в том, чтобы остаться.

Глава 8. Страшнее смерти

Насколько ценна роль сна в человеческой жизни? Кто-то расценивает это как способ отдохнуть и отпустить все свои мысли, к утру забывая о том, какие картины мог лицезреть за эту ночь (а ведь таких видений не менее трёх). Другие же после пробуждения подолгу копаются в них, ищут тайные знания, читают книги и придумывают связи между реальной своей жизнью и той, в которую они окунулись, попадая в крепкую хватку Морфея каждую ночь.

И все эти люди сходятся в одном – погружаясь в сон, человек мгновенно забывает все свои проблемы, но, как только он вырывается из череды видений, они большой волной стремительно накрывают его с головой тогда, когда он даже не успел открыть глаза и осознать, в какой реальности он оказался сегодня.

Не сказать, что у Виктории Станиславовны были какие-то проблемы, зато было своё чёткое мнение о том, что просыпаться рано утром, в то время как это можно было бы сделать днём, – самое настоящее варварство. Поживи её триста лет и быстро поймёшь, что все проблемы и «точки зрения» в этом мире в принципе относительны. Сейчас не относительно для неё было одно, вернее один – молодой анархист в лице Павла Дмитриевича, что уже несколько минут неустанно кричал под окнами особняка её имя, смущая всех его жителей и побеспокоив сон самой хозяйки.

Еле открыв глаза, ещё не привыкшие к солнечному свету, что единственным лучиком еле пробивался сквозь тьму и падал на подушки и бледное лицо, беспокоя сон, Виктория медленно приподнялась на широкой, заправленной белыми простынями кровати. Мгновенно пространство наполнилось приятным сладковатым запахом, не похожим на запах ни одного цветка, а из тёмных углов вышли ухоженные девушки в одинаковых неброских платьях, с аккуратно забранными волосами. Двигались они быстро, словно по инструкции, делая то, чем занимаются каждый день, но в красивых молодых лицах совершенно не отражалось никакой жизни, а в движениях не было ничего кроме хаотичности, словно душа давно их покинула. Одна из красавиц бережно поставила на пол чистые узенькие тапочки, а следующая за ней поднесла к тонким беленьким ручкам таз с тёплой ароматной водой. Грациозно опустив руки в поданную ёмкость, княжна набрала в ладони немного воды и умылась, утёршись свежим полотенцем. Опустив маленькие ступни в тапочки, она поднялась, и к ней, словно по молчаливой команде, подошла третья девушка, став осторожно расчёсывать короткие каштановые волосы. Взору Виктории предстали на выбор сразу два нарядных тёмных платья и шкатулка с парой мерцающих ожерелий. Пальцем молчаливо указав, что сегодня изволит надеть, она зашла за ширму, где ещё пара девушек крепко затянули корсет до осиной талии и помогли хозяйке одеться. Как только нарядная она предстала перед зеркалом, на шею её бережно одели мерцающую подвеску, а на руки – ещё больше мерцающих браслетов и перстней, зная любовь этой дамы ко всем блестящим и ярким вещам.

– Изволите прогнать? – вдруг раздался тихий голос одной из девушек.

– Пусть ждёт, – произнесла в ответ княжна и остановилась перед зеркалом, выжидая, когда все они уйдут.

Мгновенно в комнате стало тихо. Аккуратно поправив бледными пальцами причёску, Виктория Станиславовна изящно, шурша пышным платьем, прошагала к окну и распахнула шторы, дав свету полностью залить собой пространство. Павел Дмитриевич, даже не думая уходить, не сдавался и продолжал стоять за высокой оградой решительно настроенный, но, лишь завидел он лицо княжны, сердце его замерло, и сам он замер в неспособности говорить ни слова более. Однако теперь на него смотрела только пара холодных, но невероятно глубоких карих глаз. После выступления на вечере «наставница» не ответила ни на одно письмо Павла, и это понятно – он не только проявил себя не с лучшей стороны, не показав должных манер и всего прогресса, что они достигли в течение полугода, но и явился сюда, ведя себя как дворовый мальчишка, не знающий никаких норм и приличий. Но даже так Виктория не может на него злиться. В её сердце теплилась не только забота об этом юном и ещё совсем глупом молодом человеке, но и искренние переживания о том, как он в дальнейшем ступит в своё скрытое мраком и наполненное новыми обычаями их жестокого, пока чужого ему мира, будущее, не имея о нём никаких знаний, но будучи крайне добродушным и ранимым пока ещё ЧЕЛОВЕКОМ, который никогда не смирится со своим предначертанным и будет смело противостоять всем попыткам вложить в него что-то иное, скрывающее в себе истинное зло. Если однажды это его погубит, Виктория, взвалившая на себя эту ношу, никогда себе этого не простит. И она даст ему шанс объясниться и отнесётся к нему со всей должной строгостью и холодом, чтобы он мог дальше если не жить, то хотя бы существовать.

Снова закрыв тяжёлые шторы, она направилась к дверям и открыла их таким же резким движением от своего волнения. В коридоре всё также темно и тихо, никто и не думает распахнуть тяжёлых штор и пропустить хоть немного света. Единственное, что поддерживало жизнь в этом месте – сонная прислуга. Молодые люди, погруженные в себя, словно под гипнозом, в одинаковых нарядах, ходили вдоль одного и того же коридора туда-сюда в ожидании новых указаний. В их взглядах не читается ничего, кроме ужаса и отчаяния. Их лица впалые и болезные от отсутствия какого-либо света и в особняке, и в их жизни, и каждый из них отдал бы последнее за возможность увидеть солнце хотя бы на пару минут. Завидев княжну, они оставили свои занятия и расступились, давая ей дорогу и строясь вдоль тёмных стен в почти неосвещённом узком коридоре, не смея поднять восторженных глаз, а из их уст срывалось лишь короткое «Ваше Сиятельство».

Внутри особняка нет ни картин, ни цветов, ни люстр, ни декора – лишь маленькие догорающие свечи в узких канделябрах. Просто и со вкусом, и было в этом своё очарование.

На выходе Виктория взяла чёрный парасоль у заботливого уже совсем старенького садовника с добрым чистым взглядом и спустилась по лестнице, скрывая лицо под тенью аксессуара. Преодолев длинный зелёный сад, княжна вышла к причине своего беспокойства.

– Доброе утро, Ва… – начал уже Павел, но девушка перебила его на полуслове, не нуждаясь в приветствиях.

– Что Вы такое вытворяете? – совсем не приветливо взглянула на него Виктория Станиславовна. – Сначала опозорили меня своими выступлениями на собрании у Софьи Денисовны, а теперь громко заявляетесь прямо под окнами моего дома без всякого на то приглашения. Стыдитесь! Но, конечно, Вы также имеете право и даже обязаны объясниться.

Виктория существенно ниже Павла Дмитриевича, но смотрела она на него действительно свысока, и, по сравнению с ней, он казался ещё совершенно ребёнком, что пока не набрался должного жизненного опыта и теперь не может свети восхищённого взгляда со своего кумира. Этот юнец происходит из одного из известных, по крайней мере, в соседнем городке дворянских родов. Состоятельный отец отправил его к княжне под предлогом обучения этикету (по старой дружбе). Хоть эти знания и действительно ему пригодятся, старик прекрасно понимал, что больше никто бы не ознакомил его с конкретными деталями проводимых «Сиеррой-Мореной» мероприятий, и просил за него у княжны лишь за этим. Однако была в этом ещё одна важная деталь: молодым Павел Дмитриевич являлся не только из-за своего малого возраста (по меркам контингента), но и из-за того, что вампиром он сам является не больше года – частая практика среди единственных рождённых наследников богатых домов, не получивших способностей своих родителей и потому являющихся самым настоящим горем в своей семье, ведь с малых лет чуждых привычек им не прививали и должного статуса не давали. Потому наставник был нужен вовсе не монархисту, а вампиру, который до того боялся показаться на людях, будучи потрясённым от ужаса его положения – один вид своего будто болезного худощавого тела и новые пищевые привычки вызывали отвращение к самому себе. Вечер в имении Софьи Денисовны был действительно для него главным экзаменом, который Павел Дмитриевич успешно провалил и нескоро получит возможность повторить.

Будто сконфузившись под строгим взглядом Виктории, её собеседник жестом пригласил подойти ближе и отвёл в сторону от высокой ограды, склонившись над ней и совсем тихо став оправдываться, краснея от стыда перед всеми вложенными в него силами:

– Не сердитесь Вы так, Ваше Сиятельство… я очень старался держаться достойно, но… эти лица такие же безжизненные, бесчувственные, безжалостные, как бы я не старался им нравиться и разглядеть в них хоть какую-то родную черту. Я всегда смотрел на них только со стороны, на таких красивых и благородных. Понимаете? Я писал Вам об этих переживаниях, но Вы не давали мне ответа. Прошу, не сердитесь. Всё это мне чуждо, кажется таким жестоким, и как бы я не хотел их оправдать, та… трапеза, меня очень напугала, я боялся сойти с ума при одном виде крови и этого насилия над телом настолько лёгкой, красивой души. Вы ведь понимаете меня? Вы всегда понимали. Я почувствовал от неё всю эту красоту, внутренний милый мир. Никто такого не заслуживает. Прошу вашего одобрения! – вставлял он, казалось, короткие неуместные фразы от волнения в свою речь. – Я думал, что совершенно готов, смотря на Вас, Ваше Сиятельство, и своего благородного добрейшего отца, вы всегда учили меня только всему самому чистому, а те люди они все другие, я не хочу уподобляться им, – говорил он почти в исступлении, ещё не осознавая, как рушится такой родной ему до того мир.

На страницу:
4 из 5