Последний анархист

Нужно время, чтобы вернуть всё на свои места и подняться с кровати, опираясь на стенку всё с теми же попытками набрать побольше воздуха, который безуспешно выдыхает с тихим шипением, вспоминая о беспокойном сне. Взгляд графа падает на зашторенное окно, сквозь которое даже не пытаются пробиваться лучи солнца, а за дверями не слышно и единого упоминания о присутствия домочадцев. Даже Анна, суетившаяся с самого утра, ни разу не побеспокоила его и не издала ни звука, зато в комнате царил идеальный порядок. Вместе с тем, как граф лениво поднимается и открывает шторы всё становится ясно – проснулся он далеко не в назначенный час, а ближе к вечеру. Лишь он пытается вспомнить причину таких изменений режима, перед глазами обрывками проносится вчерашний вечер: посиделки в кабаке, встреча с таинственным незнакомцем, разговоры на мосту и ругань встретившей его на пороге сестры – последнее было самым неприятным. Следом приходит осознание – сегодня с Елизаветой он должен побывать на вечере у какой-то графини. Боже, он даже не знает, в каком часу это будет проходить!

Именно по этой причине Глеб Дмитриевич срывается с места и спешно начинает собираться сам не зная куда и нужно ли это вовсе – ему, по крайней мере, точно нет. Пулей вылетев из комнаты, он встречается с молчанием коридоров. Дом как будто опустел. Это навевает воспоминания о детстве – таком же строгом, вычурном и сером. В прочем, улыбка Лизаветы всегда скрашивала его будни, она казалась настолько счастливой и лёгкой, что всегда хотелось брать с неё пример, вдохновляться, вместе мечтать о будущем… всё это в прошлом, теперь она кажется кислотной, натянутой и ядовитой, что невозможно смотреть, прям как эти обои на первый взгляд блеклые. С какой жалостью к нему она давит эту гримасу! Как она вообще смеет смотреть ему в глаза? Оказавшись наедине с этим пространством хочется кричать, ломать все эти портреты, крушить мебель, убежать куда-то далеко и забыться, заливая свежие раны хорошей долей алкоголя.

Но сейчас не об этом. Надо взять себя в руки. Граф решительно проходит все препятствия и наконец спускается на первый этаж, где большие настенные часы пробили семь часов вечера. Из кухни показывается седая голова, а за ней и вся всё также красивая фигуристая женщина, лицо которой не пощадили морщины. Она хмурит на него густые чёрные брови и заглядывает прямо в душу орлиными глазами.

– Проснулись наконец, Глеб Дмитриевич?! Время близится к ужину. Родители ваши давно как уехали на вечер к вашей тётке, не стали дожидаться. Конечно! Посмотрите на себя, такой стыд и свету не покажешь. Тьфу! – проговаривает та и снова уходит в кухню.

Несложно было догадаться. Граф солидно поправляет воротник и проходит вслед за ней, не забывая по дороге передразнить, пока та не видит.

– Вы, небось, есть хотите? – уже более ласково и учтиво проговаривает та.

– Благодарю, я не голоден… только пить очень хочется, – и этой фразы было достаточно, чтобы Анна отвлеклась от приготовлений и налила ему бокал воды, подавая прямо в руки без надобной аккуратности.

– Матери твоей ничего говорить не стала, сегодня о тебе справляться приходил этот твой, пьяница местный… искал он тебя в общем, представился как-то, да всех имён не упомнишь… Совсем стара я стала, а жизни и не знала… слушай вот что, свет мой, ступай, коль не надобно тебе ничего, чего глаза мозолишь?

– Погоди, да кто приходил-то? – оживился граф.

– Покуда же мне знать! Ступай, дел и без тебя много.

Пьяница? У него среди них никогда не было ни друзей, ни приятелей. Вопросов со временем становится больше, чем ответов. Выйдя из кухни, появляется огромное желание вернуться в тёплую постель и продолжить своё путешествие в мир сновидений, даже если и там, и там картина будет одинаковой. В конце концов, какое ему дело до всяких гуляк! С этой мыслью он решительно делает два шага навстречу извилистой лестнице, а через минуту уже хлопает дверью, покидая ненавистное поместье и направившись в сторону дороги, ведущей через сад к мостовой. Конечно, теперь в кабак он шёл по важному делу и пить там никаким образом не собирался: нужно всего лишь узнать имя господина, который смел его побеспокоить в такой поздний час.

Не нужно и говорить о том, что это намерение было не более чем предлогом. По дороге юноша бы и несколько раз забыл о «важном деле», если бы не одно странное обстоятельство: с виду совершенно незнакомый молодой человек, стоящий в тени, молчаливо смотрел в воду и казался совсем обездвиженным. И было бы, на самом деле, всё равно на этого господина, если бы не одно весомое обстоятельство – им оказался Владимир, подойди граф ближе, – молодой человек, с которым они познакомились вчерашним вечером. И до него, конечно, не было бы дела, но уже личные соображения касаемо собственной несуществующей репутации заставляют графа сменить маршрут и подойти к нему, дабы отправить подальше от имения.

– Добрый вечер, Владимир Владимирович, – проговаривает коротко Глеб, обращаясь к нему, причём будучи не совсем уверенным, что в принципе помнит его имя правильно.

– Глеб Дмитриевич… рад вас видеть, надеюсь, Вы в добром здравии? Как вы? – побеспокоивший ныне граф, кажется, ввёл в ступор своего собеседника, что в начале тот даже растерялся, но следом за этим взял себя в руки и встретил его вновь просиявшей на лице улыбкой не без доли издёвки в голосе, напоминающей о дозе выпитого днём ранее.

– Благодарю, я отлично себя чувствую.

– Вы куда-то собирались? Прошу прощения, я побеспокоил Вас сегодня, когда пришёл по личному делу без приглашения, но мне сообщили, что дома Вас нет.

– Не стоит об этом переживать, у меня сегодня было много работы, сами понимаете. По какому такому личному делу? – доброжелательный тон словно по щелчку сменился грубостью, но Владимир будто не замечал этого и не менял своего приветливого вида, ведя диалог с ним как со старым другом.

– Ничего особенного, я хотел немного пройтись после работы и надеялся, что Вы составите мне компанию. Надеюсь, теперь Вы мне в этом не откажите?

«Да как смеет он, бедный дворянин, от которого осталось одно лишь название, заявляться ко мне, графу и единственному наследнику важного рода, с такими незначительными и простыми предложениями?» – подумал первым делом Глеб Дмитриевич, оглядывая с ног до головы незваного гостя. Но интерес берёт верх. У него никогда не было друзей, разве что знакомые из столицы, с которыми успел спеться (а может и спиться) за время учёбы. Нет, это вовсе не шанс, и он не готов довериться людям, особенно из высшего света, какими бы они ни были.

– Не забывайтесь, Владимир Владимирович, Вы не можете так просто приходить к графу с такими предложениями. Мы с Вами никакие не приятели.

– Верно, сегодня я пришёл к своему хорошему знакомому, а не графу, и надеюсь на его расположенность ко мне.

Ещё пару секунд граф тратит время на то, чтобы осмотреть надоедливого собеседника, окидывает его внимательным взглядом и наконец высокомерно произносит:

– Благодарю за предложение, но… – прерывает свою речь тот будто бы в раздумьях, – впрочем, в этой затее нет ничего плохого. Я так вымотался за этот день, что свежий воздух перед сном пошёл бы только на пользу.

– А разве Вы сегодня не собирались ехать на вечер вместе со своей сестрой?

– Нет, Елизавета Дмитриевна уехала часом раньше, а у меня в это время был завал по обязанностям, не успел её сопроводить. А Вы, как я полагаю, всё ещё вне милости у Вашей сестры?

– Вовсе нет, причина моего прихода состоит не в этом. Она к утру уже и забыла все прошлые обиды и согласилась принять у нас Ангелину Егоровну. Уверен, они полюбят друг друга.

– Я бы не был так простодушен на твоём месте: прежде, чем приглашать её на ужин, убедись, что они не подсыпят яду друг другу в бокал.

– Что Вы говорите! Вовсе нет, Наташа… Наталья Владимировна совсем не такая и не станет ради своих целей губить чужую, совсем молодую жизнь, ей просто придётся смириться с моим выбором!

– Отчего же? Девушки крайне коварны, я бы на Вашем месте не стал им доверять.

– Давайте сменим тему, Глеб Дмитриевич, Ваши представления крайне узкие, возможно, Вы просто не были с ними хорошо знакомы. Узнай Вы Ангелину, Ваше мнение бы сразу изменилось! Она – свет моих очей, способный заменить и луну, и солнце, ангел во плоти! Мою любовь к ней не описать одними словами. Она – одна из самых начитанных и добросердечных моих знакомых! Честнее и надёжнее человека не сыскать на всём свете.

Ещё в первый день Глеб заметил, как легко заводится этот молодой человек от любого неосторожного слова и как горячо пытается доказать свою правоту, использую клишированные фразы из романов, которые, в прочем, напрягают не так уж и сильно, но таких моментов было далеко немного – большую часть времени он казался крайне нерешительным и при этом острым на язык человеком.

– Владимир, Ваша любовь ослепила Вас. Я считаю, каким бы человек ни был, верить в него – не самая лучшая идея, никогда не знаешь, что у другого на уме, и против его воли все клятвы будут пустыми.

– Как Вы не правы! Уж простите меня, Глеб Дмитриевич. Что же Вы, никогда не верили и никогда не любили?

– Мне бы Вашу простодушность. Поверьте мне, я любил, и я верил, в моей жизни было много людей, которым я готов был доверить своё будущее, но это в один день сожгло меня дотла.

– Значит, это были не «те» люди, вы неразборчивы и рассуждаете очень неправильно, граф.

– Боюсь спросить, Владимир Владимирович, где Вы нашли свою Ангелину, раз считаете, что я не прав? – вопрос Глеб Дмитриевич задаёт только для того, чтобы сменить тему и уйти от неприятных рассуждений, всё-таки даже если Владимир и прав, он бы никогда не принял его позицию.

– Я вовсе не искал её, мы познакомились пару лет назад ещё будучи студентами. Можно сказать, что у нас были одинаковые взгляды на жизнь и на… будущее Российской Империи, – последние слова тот проговорил очень тихо, чтобы никто не подслушал их разговора, таинственным тоном, словно одержимый.

– Что Вы этим хотите сказать? Какие такие взгляды? – сам не зная почему, граф вздрогнул от одного намёка на то, что сейчас он оказался на тёмной улице совсем один с человеком, у которого чёрт знает что на уме: может он вне милости у государя? Тогда не миновать беды, увидь их кто вдвоём, другие «выходцы из света» найдут способ от него избавиться. По взгляду спутника Владимир и сам понял, что сболтнул лишнего и заторопился, словно собирается уходить.

– Не стоит так беспокоиться, вижу, вы приняли меня за одного из революционеров? Это не более чем мнение, которое мы держим при себе.

– Владимир, шутки с государством всё равно что игра с огнём. У Вас не будет и единого шанса против света, не принимайте опрометчивых решений.

– Не понимаю, в чём Вы меня подозреваете? По-вашему, я похож на анархиста? – судя по тону, слова графа задели собеседника, и он окончательно потерял всякое желание к этому диалогу.

– Чёрт знает, на кого Вы похожи!

– Глеб Дмитриевич, мы ведь похожи даже больше, чем Вы думаете, так к чему Ваше беспокойство? Мы оба не любим монархию, к тому же я сам за себя в ответе, и судьбы наши ничем не связаны.

– Что Вы такое говорите?! – возмущению не было предела, даже если сказанное дворянином было правдой, в которой он сам же и признался минувшим вечером. – Как бы Вы меня не втянули в какую-нибудь историю.

– А чего Вам бояться? Смерть нас давно не пугает, она идёт попятам, а Ваш авторитет на самом деле носит сомнительный характер, когда моего и вовсе не существует более.

– К вашему сведению, я ничего не боюсь и, если бы действительно захотел, давным-давно присоединился к анархистам… да даже к той шайке, о которой сейчас говорят все газеты! «Памяти Каталонии», так ведь?

– Даже так? Я считаю, это было бы очень серьёзным и опрометчивым поступком. Собираетесь играть с огнём, граф? Вы ведь сами говорили, что с моей стороны это безрассудство.

– Нет, я всё ещё в своём уме и не пойду на такой риск, – после долгого напряжённого молчания произносит Глеб.

Конечно, он бы никогда не стал делать что-то настолько серьёзное на спор, потому что самый настоящий трус, который боится в этом признаться. Да, он никогда не пойдёт против воли отца и своего воспитания, как бы он не ненавидел весь этот свет и от этого мнения не отступится. Но что-то в груди больно защемило от одной мысли, что подчиняется монархии он только из собственной слабости.

Глава 4. Красота

Что такое красота? Для некоторых она вся выражена в ярких цветах, приталенных пышных платьях, ровном стане, миловидных чертах лица, тоннах жемчуга на шее и длинных пальцах, чистом взгляде и, конечно, манерах, выраженных в каждом даже непроизвольном движении. Почему-то ради таких незначительных и, казалось, не самых приоритетных в жизни вещей некоторые готовы идти на самые крайние жертвы.

Но эта героиня была не первой красавицей и никогда не отличалась горой поклонников, готовых броситься ради неё в огонь или продать всё своё имущество, чтобы подарить ей одно золотое колье; за её сердце не устраивали боёв, и никто не замирал в невозможности сказать хоть слово при одном её появлении; ей не посвящали стихов, а её взгляд никогда не оставлял глубокий незабываемый след в чужой душе. Она не разбила ни одной надежды, так никогда и не дав её другому. Таких, как она, звали совершенно обычными. А вернее сказать – тенью.

Про Татьяну Алексеевну, младшую Овчинникову, всегда говорили, что она крайне умна и хороша собой. Ей не нужны дорогие украшения или пышные платья, чтобы привлечь внимание, всегда было достаточно вполне естественных образов, но, встречаясь с холодной неприступностью в безразличном взгляде, ни один не осмелился бы сказать ей хоть слово. К ней не тянутся люди, и она не готова вести их за собой. У неё нет и нескольких друзей в высшем свете, но и она не готова с ними общаться. Ей никто и никогда не отдаст свои душу и сердце, а она никогда не сможет их принять и любить с тем трепетом, как это сделали бы другие. Как это бы сделала Софья.

Сёстры Овчинниковы – полная противоположность друг друга. Софья энергичная и яркая, общительная и всегда на шаг впереди, к тому же гораздо привлекательнее и женственнее. Именно она всегда была душой компании, её опорой и мудрым руководителем. В свете такой яркой звезды ещё совсем юная Таня блекла подобно Нептуну. Да, она была умнее и сдержаннее, но разве именно таких примечает свет? Нет.

Часто стоя у зеркала, ранее покрытого багровой плотной тканью, чтобы за отражение не зацепился взгляд, эта героиня думала, почему она никому не нравится, а главное – почему не привлекает саму себя. В этот особенный день от раздумий напротив зеркала её отвлёк стук в дверь и ненавязчивый голос сестры: «Таня, ты там?», – на что она спешно снова спрятала стекло и взглянула на выход из комнаты, но отвечать, конечно, не торопилась: на днях она поссорилась с Софьей и поэтому теперь сильно на неё обижалась, да и причина была не пустяковой – графиня скрыла от неё свою помолвку и рассказала только в вечер перед тем, как он придёт просить руки старшей Овчинниковой у их дедушки, а главное с кем! С этим грубым, эгоистичным, самовлюблённым и заносчивым графом Кровенко. Видеться с ним теперь не хотелось ещё больше, а тем более тратить на него своё драгоценное время, как это делает сестра. А если она выйдет замуж и правда уедет в чужой особняк? Неужели ей предстоит оставаться одной?

– Душа моя! Ну что ты, я уже действительно начала думать, что ты что-нибудь с собой сотворила или вовсе ушла из дома, – Софья Денисовна входит в комнату совсем осторожно, словно сейчас её выставят за порог, хотя причины так полагать действительно были.

– Я плохо себя чувствую и не хочу Вас сегодня видеть. Что-то хотели?

– Да брось ты, я ещё не сделала ничего противозаконного, просто хочу с тобой поговорить, плохое настроение ещё не повод закрыться в этом ужасно тёмном помещении.

– О чём? Мне казалось, ещё пару дней назад ничего сказать мне ты не хотела.

– Перестань, я скрыла от тебя эту новость только потому, что знала, как ты отреагируешь. Разве плохо, что я наконец удачно выйду замуж? Тем более, между нами ничего не изменится…

– Отвратительно! Как можно выходить за того, кто тебе не мил только ради приличного состояния? Ты ведь и сама знаешь, что Эдуард Феодосьевич – не самая лучшая партия. Вы совершенно друг другу не подходите.

– Послушай, да я бы никогда не связала жизнь с тем, кто мне противен, выгодное положение – просто ещё одна причина, к тому же тебе стоит просто пообщаться с ним поближе, чтобы понять его сложный характер, у вас будет достаточно времени, спустись ты сегодня.

– Не собираюсь я его понимать!

– Но я прошу тебя, только ради меня потерпи его всего пару часов, они с братом поговорят с дедушкой, отобедают и уйдут, словно их здесь и не было, больше тебя никто не побеспокоит. Ну? Неужели дело только в этом? – в глазах промелькнуло беспокойство и явное желание поддержать подругу, заботится, даже если причину теперь устранить почти невозможно.

– Дело в том, что потом ты выйдешь за него и уедешь

– Да, но ведь от этого ничего не изменится? Мы также сможем видеться, я буду приезжать так часто, как смогу, вот увидишь, – девушка осторожно берёт в руки край платья и садится на угол кровати, рукой приглашая сесть свою собеседницу будто бы для обсуждения серьёзной темы, – послушай, мы ведь уже не дети, пора что-то менять. Когда-то даже слишком близким людям приходится разъезжаться, у нас впереди ещё много времени, ты и сама понимаешь, что его гораздо больше, чем у прочих, а быть с человеком, с которым пути случайно пересеклись и иметь возможность провести с ним остаток жизни, удаётся не каждому. Может, это мой последний шанс хотя бы быть любимой?

– У вас впереди будет вечность, которую я проведу в одиночестве с твоей подачи. Более чем уверена, что ты забудешь обо мне, как только покинешь эти стены.

– Что ты такое говоришь? Мы всегда будем оставаться друзьями, нас связывают более прочные узы, чем кровное родство, я бы никогда себя не простила, если бы оставила тебя. Ну? Пусть я и не часто это говорю, но дороже вас у меня никого нет, моё замужество ещё никакое не предательство, – заключает графиня и смотрит в самую душу пронзительным серьёзным взглядом.

На миг в комнате воцарилась тишина, казалось, Татьяна провела в раздумьях достаточно времени, и ожидать ответа от неё было невыносимо. Наконец она протягивает Софье бледную холодную ладонь и берёт её руку в свою:

– Хорошо, я поддержу тебя, если ты так уверена, что не пожалеешь о своём выборе, – после таких слов подруги на лице Софьи просияла улыбка, – спустимся вместе, посмотрим на твоего бедолагу и его ближайших родственников.

– Касаемо его брата, хотелось бы тебя заранее предупредить… – но договорить девушке не удалось, ведь раздался глухой скрип чуть приоткрытой двери. Следом за этим в проходе показалась Галина Сергеевна, мать старшей Овчинниковой.

– Софья! Я ищу вас по всему поместью! Вот-вот приедет граф, а ты шатаешься не пойми где! Тебя же сватаем, кого я ему покажу? Живо спускайтесь вниз, что же, на всё нужна рекомендация? – женщина выглядела строгой и чем-то обеспокоенной, в принципе, как и во всё обычное время, но, признаться, очень красивой, по крайней мере именно такой она была в молодости: такая же свободная и ветреная, от поклонников отбоя не было, да всё играла: на балах кокетничала, а предложений о замужестве не принимала, а когда время о браке пришло говорить стало слишком поздно и выбирать некого, поэтому теперь будущее дочери имело причины для беспокойства.

И матушка оказалась права – уже через минуту за дверями стали слышны грохот повозки и засуетившиеся домочадцы где-то на нижних этажах. Взявшись за руки, сёстры спешно спустились вниз, хотя и этот разговор нельзя было считать примирительным.

На самом деле, Татьяне было несложно дать шанс даже этим не самой приятной наружности людям, но то уже стало принципом. Для начала стоит посвятить читателей – кто же эти самые Кровенко, которых так не хотят принимать большинство представителей так называемого «света»?

Старший, Эдуард Феодосьевич – человек достаточно высокий, но складный, коротко пострижен по последней моде и одет, как это говорят, «с иголочки». Он вошёл самым первым, вежливо здороваясь со всеми его встречающими и широко улыбнувшись, первым делом протягивая руку Сергею Константиновичу. Глаза его серые и совсем не глубокие, но светились от искренней радости при встрече с хозяином имения, а может он просто хотел, чтобы эта радость таковой казалась – играть на публику для этого человека было обыденностью, а наглости и решимости ему не занимать, впрочем, как и красноречия.

Вслед за ним в дверях появился Илларион Феодосьевич – обещанный Эдуардом гость, который отличался своей нелюдимостью. Ростом он был несколько выше, метра под два, а взгляд был гораздо строже ко всем окружающим, казалось он и вовсе безразличен ко всем этим прелюдиям. В большинстве своём закрытость его оправдывали тем, что всего три года назад у младшего Кровенко умерла жена, с которой в браке они пробыли всего пару лет, к тому же ходили слухи, что и отравил её он сам. Но ведь то лишь слухи? По крайней мере, всей его родне этого бы хотелось, ведь им составило большого труда «замять» эту историю. Впрочем, со слов его брата, Илларион выглядел жутко абсолютно всегда.

Один их вид вызывал отвращение у Татьяны Алексеевны, и, тем не менее, как и все прочие, приняла она их дружелюбно, обменялась приветствием с каждым и не выдала своей неприязни. Зато этого не скрывал Илларион Феодосьевич, но это не мешало показывать свои хорошие манеры, по всем правилам здороваясь с графом и его семьёй и отвечая крайне учтиво. Понятно в этом человеке было только одно – свет его не интересовал вовсе, а что у него на уме и на душе – чёрт знает.

– Что же вы стоите у прохода? Пожалуйста, оставляйте вещи и проходите, Софья, провожайте гостей в кухню, не стойте столбом, – произносит вдруг Сергей Константинович, и это мгновенно подействовало, чтобы и гости, и сами хозяева дома вышли из ступора и двинулись в трапезную, где снова засуетилась Галина Сергеевна, желая, чтобы обед этот прошёл наилучшим образом. Татьяне Алексеевне выпала возможность сесть напротив младшего из братьев, на которого смотрела она лишь искоса. Схожесть их положений не мешала и даже наоборот подталкивала их к открытой неприязни к друг другу, которую скрывать, однако, приходилось по разным причинам.

– Как Вы добрались, Эдуард Феодосьевич? Слышал, Вы днём ранее из столицы вернулись. Надеюсь, дорога вас не сильно вымотала? – интересуется Сергей Константинович сразу, как только все гости сели за стол.

– Благодарю за беспокойство, нисколько. Эти часы прошли для меня словно минуты, чего не сказать о времени нашего с вами расставания, – улыбка этого человека действительно могла показаться «притягательной» и, вместе с этим, ничуть не искренней, нужной скорее для того, чтобы произвести впечатление, от чего Татьяна поморщилась и уставилась в тарелку с блюдом – словно это замечает только она. – Казалось, мы с вами не виделись целую вечность, но теперь со всеми делами покончено, – после этих слов на миг воцарилось молчание, а тишину прерывал лишь стук столовых приборов о тарелки. На Эдуарда пал косой взгляд его брата, от чего под потолком чётко ощущалось напряжение.

– Раз так, – продолжил Сергей Константинович, – теперь можно говорить и о помолвке?

– Только с Вашего позволения, конечно.

– Вы и сами знаете, что я уже дал тебе своё согласие не без желания самой Софьи Денисовны. Она – то самое дорогое, что только у меня есть, и знай, если Вы отмените свадьбу или посмеете её обидеть, я вышлю Вас обратно туда, где Вы и жили до этого, поэтому, дети, отнеситесь к этом шагу с большой ответственностью. Мы с Вашим отцом были знакомы очень давно, царствие ему небесное, не опорочь его имени.

– Вы можете ни в чём не сомневаться, это самое обдуманное решение, которое я принимал когда-либо. В таком случае, я бы хотел заключить этот брак в ближайшие пару месяцев. Софья, как вы на это смотрите? – такой вопрос застал ту, к которой обращались с таким серьёзным предложением, врасплох. Она действительно думала о том, чтобы выйти замуж, но не ожидала, что это будет так скоро, нужно было время, чтобы привыкнуть к новому статусу.

– Я согласна, однако, не думаете ли Вы, что слишком торопитесь? Нужно как следует всё подготовить, – проговорив это учтиво, но не без намёка, та переглянулась с Татьяной, давая понять настоящую причину такой просьбы.

– У нас ещё будет время об этом поговорить, пусть этот брак принесёт Вам только счастье! – перевела тему Галина Сергеевна, понимая всю неловкость данной ситуации. Следом за этим раздался звон бокалов.

Один лишь Илларион не то что не стал пить, но и отодвинул от себя бокал, выпрямившись и взглянув на своего брата. Как только в комнате воцарилась тишина, а бокалы были наполовину пусты, тот заговорил: