Вторичка

– Классное место. Наверное, ты частенько зависала здесь с семьей или друзьями.

Я шмыгнула носом, опустила взгляд на носки туфель и спросила:

– Тебе правда интересно или работаешь по методичке для участливого коллеги?

– Назовем это… – Ян подпер кулаком щеку и придвинулся ближе, – завуалированным способом определить степень твоего одиночества.

Я саркастически подняла бровь:

– Степень моего одиночества высчитывается по формуле один к шести с половиной миллиардам.

– Шесть и четыре. Серьезно, Иголочка, сегодня у тебя настолько угрюмое личико, каким оно не было даже тогда, когда ты узнала про судный день! – Он нарисовал галочку в воздухе. – Первый этап игр на формирование успешной команды – разговор по душам.

Я покачала туфлями, продолжая смотреть на ноги сквозь мутную пелену, и неожиданно для себя призналась:

– Вспоминаю, как гуляла здесь с отцом.

– Дай угадаю, свалил «за хлебом»?

– Вроде того. На Елисейские Поля4.

Лазурь блеснула над оправой очков. Ян снял их, чтобы я смогла сполна напиться его секундным замешательством – богатая мимика отразила мираж личных травм. А может, я выдавала желаемое за действительное.

– Давно умер? – спросил Ян.

– В ноябре две тысячи первого.

«…Ты смотри, дочка-то ихняя ни слезинки не проронила, вон, мать сидит – никакая, сразу видно, кому хуже, а соплячка и похороны организовала, и кутьи наварила… Не хотела бы я, чтобы моя кровинушка так же бессердечно к моей смерти отнеслась! Бедный-бедный Женька, царствие тебе Небесное… Ой, Верка, давно ты здесь стоишь? Заходи, как раз с теть Любой о тебе говорили…»

– Иголочка, ты тоже на Елисейские поля отправилась?

Я встрепенулась. Никак не могла отвыкнуть от регулярного погружения в подсознательный омут – то было желеобразное пространство, обволакивающее кровоточащие раны. Их постоянную боль замораживала камера душевной депривации – становилось никак. Легче. Но с недавних пор у меня появился собеседник, которому требуется перманентное внимание, и новое, непривычное чувство роднилось с острым камнем в ботинке, который невозможно достать.

Я переспросила, о чем он. Напарник изогнул густую бровь:

– Ты сирота, спрашиваю?

– Нет, мама есть. Учительница географии в моей бывшей школе. Ну, была ей когда-то – сегодня она макет.

Ян посмотрел на меня поверх оправы «авиаторов»:

– Ты не рвешься проведать воспитателя, прежде чем она откатится к заводским настройкам. Какая кошка между вами пробежала?

– Кошка по имени Олежа, – поморщилась я. – Забей. Лучше о себе расскажи. В твоем родном мире детей выводят из пробирок?

– Пробирки, летающие тарелки… Что за стереотипы! Между прочим, люди созданы по нашему образу и подобию. Мы с тобой устроены идентично… – он осекся, заставив меня слегка зардеться, – за исключением…

Я прокашлялась и вскочила со скамьи.

– Будем считать, с темы отцов и детей ты соскочил, но в следующий раз хотя бы сделай вид, что искренность обоюдна. Как часть команды, я имею право знать, с кем работаю в паре.

Во время прогулки меня отчего-то не покидала мания преследования. Боковое зрение то и дело выделяло из массы макетов осознанный взгляд. Разыгралась фантазия? Наверное. Известное дело – если у тебя паранойя, это еще не значит, что за тобой никто не следит.

Я подняла голову на напарника и чуть отстала, чтобы не отвлекаться на бесстыжие глазенки. Уголки губ приподнялись, в душе замерцал огонек защищенности. Ян не допустил бы присутствия врага в ближайшем радиусе. Но слабая улыбка моментально застыла на губах:

«Все, на что способен этот бог-недоучка – это перемещение моего бренного тельца из одной точки в другую, как это было в погоне за Сердцем этажа. Или с велосипедистом. – Я не выпускала из поля зрения блондинистый затылок. – С этим парнем все не так. Чересчур… беспечен. И все косит под дурачка. О’кей, я в безопасности за спиной Яна, сомнений нет. Но до тех пор, пока не перейду ему дорогу».

– Иголочка, ты мне глазки строишь? Влюбилась?

Между бровей прилетел тычок татуированными пальцами. Я накрыла лоб, задыхаясь от наглой легкости, с которой бог выплюнул сакральное для меня слово. Насупившись, я состроила кошмарную гримасу, оттянула нижнее веко с краем губ и заутробным голосом провыла:

– Это я так улыбаюсь. Влюбился?

Ян в недоумении вздернул брови. Я прошла мимо него. Он какое-то время стоял под пеплом от разрываемых шаблонов о девочках в кружевных платьицах, а как оцепенение спало, нагнал меня. Тему моей мимики больше не затрагивал: поделом вору и мýка.

Под предлогом игр на сплочение бог устроил рейд на аттракционы.

Солнце стояло уже высоко, а беготня по луна-парку не имела конца и края. От экстремальной поездки на американских горках до башни свободного падения. Ощущения те еще. Напарник искал источник адреналина, чтобы, как он выразился, «выплеснуть стресс в простом человеческом страхе». Тем временем я испытывала исключительно дурноту и недоверие к конструкторам аттракционов. На фоне побега от одичавших поездов даже самая рискованная карусель выглядела чем-то вроде детской забавы.

Ян не унимался в поисках корпоративных инициатив – меня тронул энтузиазм, поэтому его подопытная стоически переносила сеансы круговерти. Ведь, если задуматься, я отродясь не зависала ни с кем, кроме родителей. Друзьями обзавестись не успела, а в школе не задержалась. Сегодня у меня был первый опыт тусовки – мало того, развлекалась я не абы с кем, а с пришельцем. Кому расскажешь – не поверит.

Ян предложил «отдохнуть» на цепочной карусели. Сомнительный релакс. Но куда лучше, чем какой-нибудь «Супер-дупер-мега-тошниловка-три-тысячи» – мекка для таких адреналиновых наркоманов, как он.

Мы сели. Цепи крепились к башне – платформе, которая вращалась и поднималась, создавая эффект полета. Бог разместился слева, на соседней качели; аттракцион был парным, но двойные сиденья, к моему спокойствию, не соединялись, а просто располагались рядом. Оператор обошел пассажиров, закрепил перегородки и исчез в рубке.

– Я не уверена, что так можно делать, – сказала я Яну, который вращался вокруг себя, закручивая цепи в толстую косу.

– Не переживай, пророк в день моего рождения нагадал, что я двину кони по-другому.

– Чего-че…

Раздался звуковой сигнал.

Конструкция стала постепенно подниматься. Натянулись цепи. Напарника начало разматывать. Когда мы взмыли так высоко, что я могла видеть макушки прохожих, соседа уже вертело по оси и болтало маятником, как сбрендившую планету. Его качель пару раз стукнулась о мою. У меня вырвался смешок. Наконец мы поравнялись и закружились в воздушном море; после последней ступени подъема перехватило дыхание от вида на столичный район. Автострада, выпуклая гостиница «Космос», шпиль Останкинской телебашни, монорельсовая дорога, что так и не будет достроена.

Я перевела взгляд на напарника. Притих, запрокинув голову и подставляя лицо ветру. Безумные вращения наверняка сказались на человеческом организме. Интересно, он вселился в кого-то или выглядел так в родном мире?

Стоп.

Стоп.

С чего бы это «интересно»? Ни фига не интересно.

Я прикрыла глаза. Голова закружилась, привнося в новые обороты карусели пьянящую невесомость. Мне нравилось летать в темноте, не видя как на ладони Москву, подлежащую утилизации, и потенциального друга, с которым следовало держать дистанцию.

Спустившись после «приземления» с пандуса цепочной карусели, я пригладила распотрошенные волосы. Ян как ни в чем не бывало навострил лыжи к кассе, чтобы взять билеты на новую пытку для желудка. Я потыкала напарнику в спину, пока он стоял в очереди, и сказала:

– Выиграешь мне игрушку в тире?

Глаза у Яна разгорелись так, что никакими «авиаторами» не скроешь. Под шумок я увела его подальше от касс.

«Я – гений. Конечно. Я изучила тебя достаточно, чтобы знать наверняка, что ты поведешься на приманку и не упустишь возможности понтануться перед девушкой в самом эталонном для этого дела аттракционе», – злорадствовала я над богом, который искал палатку с наиболее ценными призами.

Выбор пал на тир, в котором главным призом считался пухлый тигренок размером с половину меня. За несколько шагов до прилавка с пневматикой оператор взял кепку под козырек, улыбнувшись, и предложил несколько винтовок на выбор. Ян взял одну и, исходя из того, как небрежно бог ее держал, я зарыла надежду на плюшевого тигра.

– Чтобы получить главный приз для прекрасной дамы, – парень подмигнул мне, – попадите в призовую мишень не менее восьми раз из десяти выстрелов. Снимите предохранитель… Вот здесь. И смотрите, чтобы мушка находилась в прорези по центру прицела, ясно? Стреляйте на выдохе.

– Плевое дело, – усмехнулся Ян, по-голливудски отточенным жестом снял солнцезащитные очки и припал щекой к прикладу.

М-да, напарник превращал обыденные дела в произведение искусства соблазнения с дерзостью алхимика, отыскавшего философский камень. И для него это было естественно, как для рыбы – дышать жабрами.

Ян погладил спусковой крючок пальцем с римской семеркой. Выпрямив осанку и оттопырив все, что можно и нельзя, он целился с плеча, держа нелегкую винтовку навесу. Я обняла свои локти, увлекшись занятной картиной.

«Ну, чего ты, Цветочек, не плачь!.. Папе надо фотографировать свадьбу. Ему нельзя остаться на выходные. Почему в субботу? Люди обручаются по субботам. Традиция. Однажды ты тоже выйдешь замуж. Будет тебе бесплатная фотосъемка, если жених пройдет мою проверку огнем и медными трубами. Во-от, ты уже смеешься! Другое дело…»

«Я, кстати, не только затворами фотоаппаратов щелкать умею, оптика, она, знаешь ли, схожа. Что в объектив смотришь, что в прицел. Хочешь выиграть вон того медвежонка? Вставай на табуреточку…»

– Опять мимо, – констатировал оператор аттракциона. – Осталось восемь попыток.

– Иголочка, – позвал меня бог. – Хочешь попробовать? Мне кажется, этот парень – жулик. Склеил мишень, чтобы такой блистательный стрелок, как я, потерпел поражение.

Я опустила руки по швам. Неужели бог читал мои мысли? Или был эмпатом? Как у него получалось филигранно ворошить мое прошлое? Выбрать для прогулки наше с отцом место силы и реконструировать ценные моменты моей жизни, не прибегая к телепатии, что казалось невозможным. Он вызывал неприязнь, которую испытываешь к психотерапевту, вырезающему отмершие участки души.

Набрала воздуха, наполненного приторной карамелью.

– Что ж, выведем мошенников на чистую воду, – сыронизировала я. – Передай автомат.

Я пристраивалась к стойке, чтобы установить дуло на подставку, но низкий рост не позволял выбрать удобную позу. Досадное обстоятельство вынудило придвинуть детский табурет-стремянку и под смешки забраться на две ступеньки. Наклонившись, осознала, что переборщила с высотой. Я уперла локти в столешницу, прогнувшись в пояснице, что Ян не преминул прокомментировать:

– Кого ты тут соблазняешь? Давай попробуем иначе…

Я выпрямилась и приготовилась отпустить колкость, но прикусила язык; бог деликатно подошел со спины, зафиксировал приклад у моего плеча и поддержал мою руку на цевье. Благодаря подножке наши головы находились вровень. Его грудь периодически соприкасалась со спиной, вызывая внутри болезнетворный солнцеворот. Я попала в мишень три раза из восьми, и каждое мое «в яблочко» сопровождалось светомузыкальным представлением: сияли разноцветные лампочки, переливаясь на наших с Яном лицах, Меркьюри пел что-то про свободу или безвозмездность5. Перевести не могла, но звучало круто.

Смирившись с поражением, мы покинули тир после еще одной попытки. Довольный выполненной работой, Ян пригласил меня в кафе.

После обеда жара спáла. Я заметила, что, невзирая на летнюю погоду, закат наступал уже после четырех часов. По календарю ночь еще превалировала над днем. Наша «команда» шагала по пыльным асфальтовым дорожкам. У фонтана под названием «Дружба народов» мы остановились на привал. Позолоченные девушки в традиционных костюмах советских республик застыли в хороводе вокруг снопа пшеницы, из которого били белоснежные струи. Напарник сел на край фонтана и, зачерпнув воды, попытался окатить меня, но я вовремя увернулась.

– Сколько тебе лет? – спросила я устало, как мама на прогулке с непослушным ребенком. – Ноль?

– Уж явно побольше, чем тебе, – честно ответил Ян и вытер мокрую ладонь о блузу. – На Инитии я только-только перешагнул совершеннолетие. Считай, что мне около двадцати одного по твоим меркам.

Яснее не стало. Так или иначе, возрастной пропасти между нами не ощущалось, словно Яну действительно стукнуло не больше двадцати. До тех пор, пока в игру не вступали духовно-магические выкрутасы, я не акцентировала внимание на иноземном происхождении напарника.

– А Инитий…

Мой собеседник хмыкнул и, быстро найдя маску на замену, прищурился:

– Кстати… Что, конечно, вовсе не кстати! Я тут подумал о кулинарном шедевре, венце человеческих блюд, который ты обязана попробовать. Вкус напоминает картошку, но слаще.

– Попробуй батат. Мама делала из него пюре, когда я была маленькая. Редкостная дрянь, но похоже на сладкую картошку или тыкву.

– Тыква и батат… – изрек напарник, будто пробуя слова на вкус. – Заметано. Дадим им шанс.

* * *

На ипподроме проходили вечерние занятия по верховой езде: дети верхом на пони выполняли упражнения по выездке под пристальным наблюдением тренера. С трибуны открывался удачный обзор на манеж. Согревая ладони дыханием, я переводила взгляд с бодрого галопа пони на тренера в центре, которая отдавала команды воспитанникам, покручивая стек6.

Мама спала и видела меня спортсменкой – остановила свой выбор на верховой езде. Когда мне стукнуло десять, она поделилась со мной планами, отыскала домашний номер телефона какого-то первоклассного тренера и договорилась о первом занятии. Я загорелась идеей: смахнула пыль с Барби-всадницы, расставила на полочке фигурки разноцветных пони, целыми днями не отрывалась от телепередач про конный спорт.

Но папа оказался против: он боялся, что я получу серьезную травму, как его двоюродный брат, который подростком свалился с лошади, потерял сознание и не пришел в себя. Глотая слезы после категорического отказа отца, я выбросила игрушки в мусорную урну и содрала со стен плакаты с конной тематикой. До пубертата я не вспоминала об инциденте, тяга к верховой езде постепенно сменялась новыми страстями. Однако давний конфликт вбил клин между мной и папой. Образовал трещину, которая росла по мере моего взросления, и к концу его жизни превратилась в пропасть.

Я подобрала ноги и положила подбородок на колени. Тоненькое летнее платье продувалось бойким ветерком, гуляющим по пустырю ипподрома. Ян отсутствовал уже несколько минут: заметив, что холодает, он отлучился за кофтой. Договорились, что дождусь его здесь. Даром я выбрала это проклятое место – рефлексия, накопившаяся за день, вот-вот разорвет меня. Я запретила себе думать об отце, и жизнь шла своим чередом, пока Выставка не вбилась позолоченным гвоздем в вереницу дней.

«День с папой, Цветочек, – не "развлечение для детишек", как ты выразилась. Будь тебе четыре годика или пятнадцать, как сейчас, или все тридцать, мы можем клево проводить время! Я же не "шнурок" 7 какой-то…»

«Разве глупое? Прости, привычка – вторая натура! Хочешь, будешь не Цветочком, а, я не знаю, Цветком? Кактусом? Ха-ха, да ты колючка!»

«Вер! Куда ты?.. Мы же мороженое не доели…»

«Цветочек! Ты… деньги на проезд забыла!»

Я пыталась сбежать от эпизодов, поставленных в декорациях, среди которых гуляла с Яном. Желание было столь навязчиво, что я покинула ипподром и направилась куда глаза глядят. Тенистые асфальтированные дорожки уводили дальше от арены, пони и хлыста в руках тренера. Через кроны аномально цветущих ясеней пробивалось сизое сумеречное небо.

С бега все чаще переходила на шаг, а потом и вовсе остановилась отдышаться. Меня окружил приторный аромат роз – не знала, что на Выставке есть ботанический сад. Я остановилась посреди насыпной дорожки. В начале прогулки Ян спросил меня, когда я была на Выставке в последний раз. Готов ответ: когда оставила папу и ударилась в побег от самой себя. Следующим утром всему миру пришел белый пушистый зверек, людей подменили деревянные болванчики, а я застряла в трехлетнем шоу Трумана. Рейтинги моего реалити стабильно пробивали дно, пока продюсеры не пригласили телезвезду из крутой организации. Я испытала укол негодования и остановилась, удивившись своей реакции.

– Да камон, Беляева, – сказала я себе под нос, – мать ведь пророчила тебе нездоровый финал в богадельне. Теперь весь мир – больной сон шизофреника.

Холодный ветер с потрохами выдавал зиму в облике лета. Я обняла себя и поковыляла искать выход. Но чем дальше уходила, тем головокружительнее становился дурман колючих цветов. В ноздрях свербело, будто внутрь напихали швейных иголок. Ища дорогу к ипподрому, я петляла по саду, но всякий раз возвращалась в исходную точку: она узнавалась по белоснежной арке, обвитой увядшим плющом.

Гравий под ногами становился мягче с каждым шагом – состояние было предобморочным. Мне повстречались силуэты людей – пальцами, словно не принадлежащими мне, я цеплялась за их одежду, но макеты молчали и не замечали меня.

Постойте…

– Постойте…

Я говорю это вслух?

– Я говорю это вслух?

Обмякший язык едва ворочался во рту, веки отвисли как гири, а тело придавило к земле со сверхъестественной силой. Я из последних сил трясла прохожих, прося о помощи. Нет, это же не люди! Среди кустарников возвышались три пугала, раскинувших руки-ветки; макеты в Ти-позах, осмелившиеся поискать ответ на вопрос о мечте. С губ сорвался стон. Я отползла и увидела одноглазого ворона на голове у среднего макета.

А розы же… Розы не пахнут… Вообще.

– А розы же… Розы не пахнут… Вообще, – к такому умозаключению пришла наша героиня. Вы могли бы подумать, что эрудиция Элли ограничена девятью классами и маргинальным окружением, но она была полна сюрпризов. – Кто… кто это сейчас сказал?

Распластавшаяся среди токсичных бутонов в ногах у безликих манекенов, девочка едва держала голову. Пронзительный глаз ворона смотрел сквозь. Она слышала его мысли, вложенные в разум, и понимала вороний язык:

«Бойся врат, ибо двулики посредники между Входом и Выходом – той стороны, что смотрит в мир внешний, ты не узришь, покуда очи твои обращены к внутренней».

– Кто ты? Каким… каким образом озвучиваешь меня? Я не могу говорить… Вот ч%@&! – Элли, конечно, следовало быть избирательнее в выражениях, но мы прощаем канзасской деревенщине ее поганый язык. – Я не ругалась! Я сказала: «Вот ч%@&!»

Элли вновь это произнесла! Тем самым подчеркивая свое невежество. Но проявим же умозрительность: отсутствие должного образования не вымыли из Элли эрудицию. Напротив, девочка была тем еще книжным червем и искала новые смыслы за прутьями витиеватых строк. Она «проглатывала» книги одну за другой: от Достоевского до Голдинга, от рассказов до многотомников, от «Здравствуй, грусть» до «Прощай, оружие!». На горизонте Элли маячило успешное будущее, но ей не доставало усидчивости.

Девочка, не обделенная интеллектом, с твердыми убеждениями и бойким нравом осталась дыханием канзасского будущего, законсервированным в ушедшей эпохе. Кентервильским привидением, страшившимся собственной тени, что упорно летело на солнце.

О, детка, какое тебе солнце! Посмотри на себя. Твоя хроническая апатия, уютный кокон саморазрушения, покрывается трещинами мимолетных улыбок, которые ты даришь Волшебнику! Послушай, дитя, ты знакома с развязкой, вечной как небо. Лицедей, подлый мошенник!..

Элли задумалась: «Раз мое панельное канзасское жилище уничтожило торнадо, я потеряла свой дом?»

Милая, одинокая кроха. Ты нашла пристанище здесь, в Изумрудном Городе…

«Кхм. Известно ли тебе, что земной консультант одолела Дежурную? – перебил дуралей-Ворон, что умничал про какие-то врата, пеняя на ликвидатора АИН, хотя сам яйца выеденного не стоил. – Отставить панибратство. Мы – мукá разного помола, Ясень».

Ворон потряс крыльями, посыпая голову Элли ониксовыми перьями. Она, конечно же, накрылась руками и избежала злодея. Девочка, как вы уже знаете, обладала незаурядным умом и умела отличать врагов от друзей. Страшила был ей другом, чего не скажешь о блохастом вороне, коего пугало гнало прочь – и правильно делало!

Доблестные макеты сдвинулись с места и прыжками настигли пернатого неприятеля. «Улетай! Улетай!» – мычали они криво намалеванными ртами.

«Консультант, постарайся запомнить! – Ворон увернулся от Ти-образных пугал и вещал уже издали – Элли не могла слышать его дьявольских речей. – Якорь… У тебя… возможность вернуться. В пространственно-временном… Якорь…»

И был таков наш Ворон. Скатертью дорожка глупцу. Неотесанное бревно, холуй! Что же мнит о себе наш Нолик без палочки? Не сиделось ему в Подполье, нет же – сунул любознательный клюв.

В следующем акте Элли должна уснуть на маковом поле, пока Ясень, Хранитель Шестого этажа бранит нового героя на чем свет стоит.

Но Вера, перебирая локтями и отталкиваясь ногами, поползла. Вливая остатки энергии в конечности, тащила тело по придавленным к земле кустарникам – шипы царапали кожу и резали платье.

Я была Колючкой, одной из них. Ползком до белой арки. Арка – затерянное среди этажей капище. Меня может вот-вот не стать, потому что я повторила ошибку, которую однажды совершила на том же ипподроме.

Сбежала от того, кто был мне опорой.

Не в силах разодрать глаза, слипшиеся от розового нектара, свалилась к основанию садовой арки. Храм – это врата, что смотрят внутрь и вовне, а значит, это дверь, через которую я смогу вернуться к Яну. Я даже подивилась трезвости своего плана на фоне галлюциногенного бреда.

Да-да, блажен, кто верует, Элли. Волшебник Изумрудного Города – клоун и обманщик, а скоморохи, как известно, с незапамятных времен считались посланниками темных сил. Уповаю на то, чтобы у автора хватило духу упокоить негодяя-божка через пару-тройку глав.

Но мы отвлеклись от нашей крошечной и невинной души! Элли уснула среди маков, похожих на розы, и роз, похожих на белый вейнит. Сюда не заявится ни один Трусливый Лев. Раз-два-три-четыре-пять, Гудвин ищет Элли вспять. Но как же отыскать девушку, ударившуюся в побег от реальности?

Элли, мой трогательный эскапист, уже дремлет в недрах Нехорошей квартиры. Ну а вам, друзья, пора чистить клычки, закрывать мне веки и ложиться в меловой круг. Не забудьте заключить в нежные объятия любимую игрушку.

Сон в январскую летнюю ночь упоителен – особенно, когда знаешь, чем закончится комедия в семи актах.

Глава IV. Шестой этаж

Предисловие Консьержа

Дорогие читатели!

В первую очередь признаюсь открыто: автор Этажа, то бишь я, – в некоторой степени графоман. «Автор Этажа?» – спросите вы, а я отвечу: да, мы втянуты в неординарную историю, я такая же жертва, как Элли. «Элли?» – зададитесь очередным вопросом вы, а я улыбнусь, хоть и лукаво. Из концовки предыдущей главы вы наверняка усвоили, что я люблю отсылки к литературе, но, подобно волхвам князя Олега, предрекаю себе смерть от отсылок к кинематографу, которых не терплю в книгах.

Мои друзья! Я, к несчастью, взял неполный контроль над Верой Беляевой; местами вы будете могущественней вашего покорного слуги и сможете заглянуть в ту часть кукольного домика, где рассказчик не властен над героиней.

Я предсказываю будущее – это дар и проклятье Хранителя. Я знаю наперед, чем закончится мой век, поэтому будьте бдительны: ваши следы запутаны, очи наполнены первосортной пылью, а я наблюдаю лишь грядущее забвение своего гения, влекомого далекими-далекими галактиками. А вы пойдете дальше, так что не робейте и держите курс на самую безумную звезду – звезду веры.

И помните, что ликвидатор кроется в мелочах, а хранитель – в деталях.

Хлоп-хлоп.

Элли очнулась от свиста: то могло быть пение пташек, но, увы, самый что ни на есть обыкновенный свист чайника. Девушка встрепенулась, подняла голову и огляделась, будто бы увидела антураж впервые. Элли, разве не знакомы тебе васильки огня, расцветающие над конфорками? Уютная кухонька, что собственноручно ты украшала растениями, эти белоснежные стены, в которых днем застревает само солнце, ночует луна? Дитя, милое дитя, забывшись робким вечерним сном, ты выбросила из головы календарик с фотографией паучка, который висел над столом? День Паутинки. День Паутинки…