Новое назначение

Кратов назначает строителем рудника и коксохимического завода техника Садова, с которым работал в Донбассе. Сумрачный и нелюдимый Садов прошел тяжелый жизненный путь. Он сибиряк, уроженец Омска, не получивший ни высшего, ни среднего образования. Он не курил и не пил, выбился в люди из монтеров, любил Сибирь, был предан Кратову как пес. Рабочие боялись его – он суров и груб, может ударить под горячую руку.

В четырнадцатом и пятнадцатом Садов вел строительство Кольчугинского рудника. Он закончил там проходку шахты, выстроил рабочие казармы, колонию служащих и директорский дом. Дом директора-распорядителя Садов спроектировал сам – там было два этажа, двадцать комнат, бильярдная и зимний сад, столовая на сто человек, комнаты для приезжающих, каждая с отдельной ванной и уборной.

Зимой 1915 года в Кемерове работы велись в тепляках – огромные тесовые коробки покрывали площадь стройки. К весне 1916 года на левом берегу Томи стоял готовый железобетонный каркас коксобензольного завода. Кратов носился по южным заводам, вырывая металл и огнеупор. Оборудование ждали из Англии.

С каждым месяцем внимание Кратова все больше привлекала южная часть бассейна, смыкающаяся с рудами Тельбеса. Становилось очевидно, что лучшие богатства бассейна сосредоточены там. Заведующим южной группой Кратов назначил Перлова – инженера с двумя значками, окончившего Горный институт и математический факультет Петербургского университета.

Перлов восторгался углями Прокопьевска.

– Как могла природа создать такое чудо? Пласт семнадцать метров – и ни одного прослойка породы. Это чистый углерод. Природа герметически прикрыла его и хранила тысячелетья.

– Она хранила его для нас, Алексей Александрович, – отвечал Кратов. – Она ожидала, пока мы родимся.

Однажды Кратов рассматривал географическую карту России. Под рукой лежала готовальня. Он взял циркуль и воткнул острие в центр Кузнецкого бассейна. Другую ножку он оттянул до Минска и одним движением очертил полный круг – линия проходила через Батум, Одессу, Ригу, через пограничные пункты западного рубежа, пересекала Северный Ледовитый океан, шла сквозь Камчатку, резала пополам Сахалин и касалась Владивостока. Радиус круга был три с половиной тысячи километров. В центре находилась точка, вокруг которой сосредоточивалось три четверти угольных запасов страны. Он, Кратов, стоял в этой точке, затаив дыхание, с циркулем в руках. Проносились неясные мечты. Об этой минуте он не рассказал никому.

Копикуз укрепился, но с металлургическим заводом все оставалось неясно. Французы опасались вкладывать капиталы во время войны. Летом 1915 года Трепов повез на Тельбес представителя английской металлургической и пушечной фирмы Виккерс. К финансовой связи переговоры не привели.

Дальнейшее расширение рынка кузнецкого угля упиралось в необходимость иметь металлургический завод, и Владимир Федорович Трепов сделал попытку достать деньги у правительства. Через брата – министра путей сообщения – он получил казенный заказ на восемьдесят семь миллионов пудов рельсов и скреплений. Банк создал новое акционерное общество. Кратов представил расчет мощности завода. Он настаивал на крупном масштабе – иначе не оправдывались капитальные затраты на сооружение железной дороги и освоение района. Трепов уговорил брата сделать следующий шаг – просить у Думы двадцатимиллионную беспроцентную ссуду для сооружения завода.

…Трепов подходит к министерской ложе, приоткрывает дверь и слышит голос кадета Постникова:

– Придворная камарилья, бездарная в священном деле обороны, делит казенный пирог.

Трепов осторожно прикрывает дверь и говорит Кратову:

– Походим еще.

Через десять минут в коридор выходит Шайкевич.

– Провалили, – говорит он Трепову. – Поедем в правление. Я вызову брата по телефону.

Большой Шайкевич молча выслушал рассказ о заседании.

– Скандал! – сказал он. – Общество металлургических заводов придется ликвидировать – с такой рекламой не покажешься на бирже. Строительство завода начнет Копикуз. У нас казенный заказ – это уже капитал.

Правление Копикуза испрашивает у Министерства финансов разрешение на новый выпуск акций в двенадцать миллионов рублей.

Кратов телеграммой вызывает Курако.

II

В центре Юзовки два ресторана смотрят друг другу в окна – «Великобритания» и «Гранд Отель».

Шестнадцатого января 1917 года в «Гранд Отель» не впускали завсегдатаев. У дверей стоял розовый и пухлый человек.

– Ресторан закрыт, – говорил он, таинственно понижая голос. – Провожаем Михаила Константиновича.

Напротив, через улицу, старший официант «Великобритании» сообщал:

– Закрыто. Кутят доменщики. Провожаем Михаила Константиновича.

Даже старый татарин Джэп – так прозвали его англичане: «джэп» по-английски «японец» – не пускает никого в свой подвальчик на Пятой линии. Утром шлаковщик Нестор, удивительный безобразник и знаменитый пьяница, передал Джэпу триста рублей от Макарычева и забронировал, выражаясь современным языком, все наличие ликеров и шампанского.

Кутеж начался в «Великобритании». Когда стол залили вином и в грязных тарелках появились окурки, доменщики всем гуртом перешли на свежие скатерти «Гранд Отеля». На рассвете пир угаснет у старого Джэпа, где подается только черный кофе и шампанское. После кофе доменщики пойдут к печам.

Пятьдесят человек сидят за длинным столом. Вперемежку расселись начальники доменных цехов, старшие и сменные инженеры, горновые, механики и силовики. Из Мариуполя, Енакиева, Краматорки, Екатеринослава съехалось куракинское братство – его ученики, птенцы его гнезда, русские американисты. Старший по чину здесь Белоконь – директор Тульского завода. Он единственный директор в этой компании инженерства и мастеровщины.

Курако сидит в голове стола, сбросив пиджак и оставшись в белой косоворотке, заправленной в брюки, и черной жилетке, застегнутой на пять пуговиц. По правую руку Курако – Максименко, слева – Макарычев.

– С Югом кончено, барбосы! – кричит Курако.

Шум мгновенно стихает. Все, кто сидел за столом, обожали своего Константиныча, и каждый чувствовал себя счастливым, когда Курако подходил к нему.

– С Югом кончено! – повторяет Курако.

Это нелепость. Но все пьяны, и никто не спорит.

– Через год мы устроим пир в Сибири. Кто приедет ко мне?

Все отвечают:

– Приедем, приедем…

Курако приглашает каждого в отдельности. Он знает геройские подвиги за каждым, вспоминает вслух, как лазали вместе в горячие домны, как распаривали «козлы» и перестраивали печи. Каждого спрашивает Курако:

– Поедешь работать в Сибирь?

С ним выезжает завтра десять человек. Остальных Курако зовет к пуску. Никто не отказывается. В ответ кричат:

– Да здравствует Курако, отчаянный доменщик! – Это высшая похвала.

– Вот кто отчаянный доменщик, – говорит Курако, показывая на Макарычева. – Иван Петрович, ты будешь начальником кузнецких печей. Согласен?

Макарычев встает и смотрит на Курако влюбленно:

– С тобой хоть на край света, Константиныч.

III

Три месяца Курако живет в петроградской гостинице «Астория». Он томится бездействием. Южане, которых он взял с собой, ежедневно приходят и спрашивают:

– Когда же наконец поедем?

Курако ничего им не может ответить.

Революцию он встретил вдали от родного Юга. Там шли забастовки, все кипело на доменных заводах, а он сидел, ожидая, чем решится судьба Копикуза.

Владимир Федорович Трепов разгуливал по улицам с пышным бантом из красного шелка. Он первый поднял шляпу при встрече с Шайкевичем-большим. Директор Международного банка не заметил поклона.

Трепов звонил Кратову:

– Осип Петрович! Приезжайте, расскажите о новостях.

– Приехать не могу, занят.

Трепов вздыхал и не сразу опускал трубку – он ждал, не пригласит ли его Кратов к себе. Трубка молчала.

Владимир Федорович надевал бант и шел к Аничкову дворцу. Канцелярию кабинета занял Совет рабочих депутатов.

Революция обесценила связи Трепова и сделала Кратова первым лицом в Копикузе. В новом Министерстве торговли и промышленности Кратов чувствовал себя как в инженерном клубе. Министерством управлял Степанов, горный инженер, приятель Кратова по Донбассу. Директором горного департамента стал инженер Малявкин. С ним Кратов учился в Горном институте и работал на донецких углях.

Посещая министерство, Кратов обычно проходил прямо в огромный кабинет, который занимал Петр Акимович Пальчинский, его ближайший друг, душа директорского выпуска. Смолоду Пальчинский считал себя анархистом, в пятом году был арестован и предан военно-полевому суду, бежал за границу, сблизился с Кропоткиным и женился на его племяннице. Он увлекался утопиями Уэльса и идеей технократии – государства, которым правят инженеры. В первые дни объявления войны Пальчинский вслед за Кропоткиным объявил себя оборонцем, примирился во имя победы с правительством царя, вернулся в Россию, работал в банках. Февральская революция сделала Пальчинского товарищем министра торговли и промышленности и председателем комиссии по государственной обороне. Он возмущался мягкотелостью Керенского, требовал введения смертной казни и разгрома большевистской партии. Он говорил Керенскому: «Объявите Петроград прифронтовой полосой, назначьте меня генерал-губернатором – и посмотрите, как наведет порядок горный инженер». Анархист рвался к власти, к военной кровавой диктатуре.

Кратов просил Пальчинского «провести» через Временное правительство подтверждение договора с кабинетом и казенного заказа на рельсы.

Пальчинский сочувственно кивал. Огромный нос делал некрасивым его подвижное лицо.

– Проведем, – успокаивал он. – Дело бесспорное. Я всегда советовал заняться Кузбассом. Минеральное топливо Уралу – это ведь моя идея.

Кратов знал привычку Пальчинского приписывать себе все крупные экономические планы. О чем бы ни заходил разговор, Пальчинский обязательно вставляет: «Я об этом говорил, я это советовал». Кратов обычно защищал своего друга, когда Пальчинского называли хвастуном, Хлестаковым. Кратов объяснял, что Пальчинский – всеобъемлющий, энциклопедический ум, что он действительно размышлял и высказывался о великом множестве вопросов.

На этот раз Кратов сказал:

– Как же, как же… Ты Еве советовал соблазнить Адама. Все знают, что это твоя идея.

Решение вопроса задерживалось во Временном правительстве. Углепромышленники требовали отмены копикузовской концессии и распространения на Кузнецкий бассейн права свободных заявок, как в Донецком бассейне, как во всех бассейнах мира.

А Курако сидел без дела, впереди темнела неизвестность.

Двадцать девятого апреля утром его вызвал к телефону Кратов.

– Есть важные новости. Буду у вас через полтора часа.

Через час в дверь постучали.

– Входите, Осип Петрович, я жду вас.

В дверях не было Кратова. В комнату вошли четыре доменщика с Юга. Курако расцеловался с молочным братом. Максименко рассказал, что Курако избран членом Юзовского Совета рабочих депутатов. Доменщики звали Курако на Юг. На заводах Юга явочным порядком вводится восьмичасовой рабочий день и рабочий контроль. Недалеко время, когда рабочие возьмут заводы в свои руки.

– Нас послали за тобой, – сказал Максименко.

Курако задумался. Снова раздался стук в дверь.

Вошел Кратов и вопросительно оглядел незнакомых людей.

– Говорите, Осип Петрович, – это мои друзья.

Кратов вынул из портфеля несколько хрустящих бумаг.

– Прочтите.

Курако развернул договор Копикуза с Временным правительством. Оно подтверждало все права и привилегии Копикуза, предоставленные ему кабинетом и свергнутым правительством. Копикуз получал ряд добавочных льгот.

– Когда можете выехать в Сибирь, Михаил Константинович?

– Поедем с нами, Курако. Тебя ждут в Совете рабочих депутатов.

Курако посмотрел на Максименко, потом на Кратова. Он сказал:

– Нет, барбосы, с Югом кончено! Завтра курьерским, Осип Петрович.

Глава пятая

Вагон №…

I

Из Петрограда до Москвы Гапеев ехал двое с половиной суток. Два матроса с маузерами пробили ему дорогу в вагон. Гинденбург стоял в тридцати километрах от Питера. Город эвакуировался. На поезд нельзя было попасть.

В день приезда Гапеев прочел в «Правде» приказ Реввоенсовета: «Каждый чех, обнаруженный с оружием в руках на линии железной дороги, подлежит расстрелу на месте без суда и следствия».

Леонида Ивановича Лутугина уже не было в живых. Он умер в 1915 году в Кузбассе. После приступа астмы, после четырехдневной голодовки, он выпил недоброкачественного молока и отравился. Кратов выслал из Томска лучших врачей. Они застали труп. Цинковый гроб Гапеев привез в Питер. За катафалком шло пятнадцать тысяч человек. Максим Горький вошел в комитет по увековечению памяти Лутугина.

Лутугинская группа не распалась. Каждую весну лутугинцы уезжали в Кузбасс. Бассейн раскрывал им свои тайны. Цифра, названная Леонидом Ивановичем, – двести пятьдесят миллиардов тонн, – была обоснована и подтверждена. Выплывала новая – четыреста миллиардов.

Весной восемнадцатого года никто не послал лутугинцев в Сибирь. Трепова арестовали и после убийства Володарского расстреляли на взморье против Кронштадта. Копикуз, казалось, перестал существовать. Советские правительственные учреждения покидали Питер.

Лутугинцы не могли там добиться толку и послали Гапеева в Москву. Они заканчивали составление геологической карты Кузнецкого бассейна, и бессмысленно было терять лето.

Десять дней Гапеев курсировал от Главугля к Горному совету ВСНХ и обратно. Ему говорили, что в Сибирь едут на крышах и на буферах, что лутугинцы доберутся в Кузбасс только к зиме, что по дороге их укокошат чехи.

Никто не давал средств на продолжение разведок. Будучи решительным по натуре человеком, Гапеев плюнул и обратился в Совнарком. В Кремле его принял управляющий делами Совнаркома.

– Напишите… Я доложу о вашей просьбе… Позвоните мне через неделю…

– Через неделю… Пропадают золотые дни…

– Вы думаете, у Совнаркома нет более важных дел?

Гапеев уходит злой. Хочется бросить все и пробираться обратно в Питер. Он сидит в Москве без дела, мрачный и недовольный.

Через два дня Гапеев застает у себя в номере гостиницы человека в кожаном костюме. Его руки маслянисты и черны. На правом боку висит браунинг.

– Вы товарищ Гапеев?

– Да…

– Я шофер Совнаркома. Мне приказано немедленно доставить вас в Кремль. Пойдемте в машину.

В Кремле Гапеева встречает управляющий делами. Он сообщает, что Совнарком предлагает лутугинской группе выезжать немедленно, по возможности без задержек. Ленин распорядился предоставить лутугинской группе все нужное, не допуская ни малейшей волокиты.

– Владимир Ильич хотел бы, чтобы вы не думали о продовольствии, об одежде, а только о работе. Вам предоставляется отдельный вагон. Он будет продвигаться как военно-оперативный. Вот предписание комиссарам и начальникам станций. Желательно, чтобы вы были на месте через восемь – десять дней. Сколько нужно денег?

Гапеев прикидывает на бумаге. Управляющий делами округляет цифру и выписывает чек.

– Что нужно еще? Продовольствие… Одежда… Вот ордера… Нужны ли инструменты, приборы? Вот мандат… Машина в вашем распоряжении до отъезда. Поезжайте на вокзал и переселяйтесь в вагон. Охрану потребуйте от комиссара узла. Сообщения из Кузбасса шлите прямо сюда – Кремль, Совнарком.

– А чехи? – спрашивает Гапеев.

– Чехи? Мы их раздавим в две недели… Ну, не задерживайтесь, не теряйте времени… Счастливого пути…

Гапеев выходит с мандатами, ордерами и чеком. Его ждет машина. Он садится и не знает, куда ехать. Прежде всего к себе – обдумать, опомниться. Машина взлетает вверх по Тверской.

II

На Страстной площади Гапеев вскочил и дернул шофера за плечо.

– Стой, товарищ!

Гапеев видит знакомую фигуру. Согнувшись, медленно шагает Кратов и тащит на плечах чемодан. Сзади красногвардеец с винтовкой.

«Конец Копикуза», – проносится в голове. Гапеев кричит:

– Осип Петрович!

Кратов оглядывается на крик. Пот заливает глаза, он никого не видит. Присев на чемодан, он вытирает лысину, лоб и шею платком.

Гапеев соскакивает с подножки.

– Куда вас ведут, Осип Петрович? А это что? Останки Копикуза?

– Поднимите-ка, батенька, – весело говорит Кратов.

Когда-то Гапеев славился своей силой. Он берет ручку, отрывает чемодан от земли и бросает обратно: чемодан мягко шлепается об асфальт. В Кузбассе Гапеев нажил грыжу, а в чемодане явно больше двух пудов.

– Чем вы его набили? Образцы тельбесских руд, что ли?

– Здесь десять миллионов восемьсот семнадцать тысяч керенками. Ссуда Копикузу от Советского правительства…

– А разве он не национализирован?

– Пока живем и здравствуем.

Кратов рассказал, что коллегия ВСНХ решила повременить с национализацией Копикуза. Две недели провел он в Москве в непрестанных хождениях по главкам, убеждая, что национализация Копикуза в данный момент преждевременна и развалит дело. Он виделся несколько раз с председателем ВСНХ.

– И вот…

Кратов похлопал чемодан по вздувшемуся пузу.

Гапеев рассказывает о своих новостях.

– Прекрасно… Еду с вами… Возьмете? – спрашивает Кратов.

– Пожалуйста… А почему вы пешком?

– Извозчика не найду… Дали охрану…

– Я вас подвезу… Садитесь…

Рука Кратова тянется в карман. Он нащупывает бумажку, чтобы дать красногвардейцу на чай. Тот стоит, усталый и мрачный, опершись на винтовку. Темное лицо, как истрескавшееся дерево, изрезано морщинами. На губах нет улыбки. Кратов передумывает. Рука выскальзывает из кармана, Кратов хватает ручку чемодана и тащит через площадь к автомобилю.

III

В 1918 году Ленин особенно много думал о востоке. Немцы захватили Украину. Прусские остроконечные лакированные каски появились в Ростове-на-Дону. Советская Россия потеряла Донецкий бассейн и металлургические заводы Юга. Страна потеряла девяносто процентов годовой добычи угля и семьдесят процентов выплавки металла. Ленин думал о востоке. Он писал[5], что Страна Советов, несмотря ни на что, может стать страной крупной индустрии, страной угля, железа, машин, электричества и химии, потому что пролетарская революция имеет в резерве гигантские запасы первоклассной руды на Урале и коксующегося угля в Западной Сибири.

Еще из Питера Ленин посылает на Урал телеграмму с предложением разработать проект создания «единой хозяйственной организации, охватывающей область горно-металлургической промышленности Урала и Кузнецкого каменноугольного бассейна».

Президиум ВСНХ объявляет конкурс на лучший проект создания комбината на основе естественных богатств Сибири и Урала. Срок конкурса – шестимесячный. Премия – десять тысяч.

Общество сибирских инженеров высказывается против конкурса. Кратов, бессменный председатель общества, выдвигает иное предложение. От имени общества он входит в переговоры с ВСНХ, заявляя, что в шесть месяцев проект создать невозможно, что десять тысяч – ничтожное вознаграждение. Общество предлагает выполнить работу в порядке договора и представляет смету. ВСНХ дает согласие, Кратов получает в Москве по смете деньги для общества на полугодие и везет их с собой вместе с десятимиллионной ссудой Копикузу.

Разработку урало-кузнецкого проекта Кратов мыслит как продолжение дела Копикуза.

Он всегда рассматривал Общество сибирских инженеров как одну из подсобных организаций в системе Копикуза, одну из фигур его шахматной партии. Общество и раньше занималось проблемой сбыта кузнецкого угля. Предложение ВСНХ подвернулось кстати. Кратову хочется как можно скорее получить вычисления наивыгоднейших вариантов урало-кузнецкого проекта с точностью до одной сотой копейки. Близится время завоевания Урала эшелонами кузнецкого кокса. Кратову кажется, что в осуществлении этого – его миссия на земле.

IV

В вагоне Кратов неразговорчив и замкнут. С ним в купе поместился профессор Владимир Климентьевич Котульский – крупнейший специалист по рудным месторождениям, приятель Кратова по Горному институту. Котульский ничем не напоминал геолога. Полный, медлительный, с породистым барским лицом и холеными розовыми ногтями, он походил скорее на оперного певца. Котульский и в самом деле обладал превосходным баритоном.

Человек двадцать геологов пристроились к вагону, предоставленному Совнаркомом лутугинской группе. Ехали все, кто оставил в Сибири незаконченную полевую работу.

По вечерам собирались группами, пели хором. Котульский солировал:

Что день грядущий нам готовит?Его мой взор напрасно ловит…

Он ехал на разведки руды в Забайкалье и всю дорогу изводил Кратова. Над урало-кузнецким проектом он издевался:

– Возить уголь за две с половиной тысячи верст… У тебя его раскрадут по дороге…

– В Кузбассе свой завод будет, – вяло отвечал Кратов.

Котульский таил давнюю обиду на Кратова. Он был оскорблен, что Копикуз пригласил разведывать руду в Горной Шории не его, а какого-то Гладкова.

– Завод в Кузбассе? На тельбесской руде? – спросил Котульский и расхохотался.

Кратову захотелось выйти из купе, хохот Котульского действовал ему на нервы.

– О тельбесской руде поговори с Гладковым.

– Что такое твой Гладков? Разве есть в этой сибирской дыре хоть один настоящий ученый?.. Оскандалишься ты со своим Гладковым.

– Владимир, оставим этот разговор…

В Екатеринбург поезд прибыл на шестые сутки. Цвели липы. Белые пушинки садились на желтовато-серый, низкий, как черепаха, бронепоезд. На путях – люди с винтовками. Пулеметные ленты крест-накрест опоясывали грудь. Геологам объявили, что на линии идут бои и дальше вагон не пойдет. Гапеев с мандатом Совнаркома бросается к командующему фронтом. Он уверяет, что геологи стоят вне политики, что чехи не тронут лутугинцев и вагон проскочит в Кузбасс. Командующий рассматривает печать Совнаркома и обещает снестись по прямому проводу с Кремлем.

Геологи разошлись по городу. К вечеру они возвращаются в вагон с покупками и новостями. У Котульского пластырем заклеен нос. В городе он заинтересовался домом инженера Ипатьева. Ограда была обшита неструганым тесом, будто внутри шла стройка. Котульский заглянул в щелку, и доска стукнула его по носу. Кто-то изнутри ударял прикладом и кричал:

– Проходи! Стрелять буду!

В доме Ипатьева сидел Николай Романов с семьей.

V

Вагон стоял на вокзальных путях. Кратов скучал в вагоне. Кремль не отвечал.

Достав циркуль, он вырисовывал диаграмму добычи угля рудниками Копикуза. Кружочки становились крупнее с каждым годом.

Семнадцатый год – год потрясения и развала – по-прежнему давал повышение, добыча возросла на сорок шесть процентов. Кратов не допустил забастовок: не дожидаясь требований, он сам повысил ставки и сократил рабочий день.

Вся промышленность переживала депрессию, крупнейшие общества замирали, много предприятий национализировано, а Копикуз дышал легко и свободно в его, Кратова, руках.

Кратов тихонько напевает по-французски:

Труд-ные положе-ии-я соз-даются для того…

В купе входит Котульский со свежей газетой. Агитпункт вокзала ежедневно выдает для геологов по одному экземпляру «Правды».

– Поздравляю, – говорит Котульский. – Распрощайся с Копикузом. Сегодня декрет о всеобщей национализации.

Кратов кладет циркуль. Вспоминается карта, взмах руки, окружность от Батума до Владивостока. Кратов говорит спокойно:

– Покажи.

Он читает:

«В целях упрочения диктатуры рабочего класса и деревенской бедноты объявить собственностью Российской Социалистической Федеративной Советской Республики все принадлежащие акционерным обществам предприятия…

Подпись: Ульянов (Ленин)».

Кратов читает:

ОТ НАРОДНОГО

КОМИССАРИАТА ФИНАНСОВ

«Все акции и облигации объявляются аннулированными и не подлежат приему ни в государственных учреждениях, ни в частном обращении, как не имеющие никакой цены».

Кратов переворачивает лист. Он проглядывает подвал – «Пророческие слова», статья Ленина.

«Рождение человека связано с таким актом, который превращает женщину в измученный, истерзанный, обезумевший от боли, окровавленный полумертвый кусок мяса. Маркс и Энгельс, основатели научного социализма, говорили всегда о долгих муках родов, неизбежно связанных с переходом от капитализма к социализму».

Кратов говорит:

– Они не родят.

Вагон стоит на вокзальных путях. Кремль не отвечает. Каждый день геологи читают «Правду».

«Правда», 4 июля

«Открытие Пятого Всероссийского съезда Советов состоится сегодня, 4 июля, в 2 часа дня в Большом государственном театре.

На съезд Советов прибыло около 1000 делегатов, большевиков – 617, других партий – 340».

Передовая – «Пятый съезд»:

«Печать буржуазии усердно подсчитывает мандаты левых эсеров, прибавляет к ним максималистов, анархистов, новожизненцев. Некоторые прибавляют еще не менее 50 левых коммунистов и обнаруживают, таким образом, большинство против Совета Народных Комиссаров… Но мы должны разочаровать буржуазию. Ей еще не суждены триумфы. Партия большевиков и на этом съезде выйдет победительницей».