Кто такая Даша?

– Для чего тебе нужны деньги? – спросил Роман Викторович, и я вышла из-под его чар. – Ведь не ради одежды.

Я освободилась из его рук и взяла стакан, допила остатки воды.

– Мне надо… сделать ремонт в квартире. Нас топили и… пострадали стены, мебель. Пахнет сыростью и появился грибок.

И это было правдой. Только деньги я брала не для этого. Мой брат наркоман, и я нашла частную клинику, где лечили зависимость «со стажем». В среднем курс лечения длится полгода. Оплата помесячно или сразу за весь курс. Недешево. Но дают гарантию, что возврата к наркотикам не будет. Если пациент настроен на исцеление.

– Ты подавала в суд на соседей? Чтобы они возместили ущерб.

– Нет. Наверху живет одинокая бабушка, у нее маленькая пенсия. Как я могу подать на нее в суд?

– Но смысл делать ремонт, если она снова тебя затопит?

– Я вызвала ей за свой счет сантехника, и ей починили трубу, которую прорвало. Будем надеется, других порывов не будет.

Шеф как будто бы удивился моему ответу. А что я такого сказала? Разве он не поступил бы также, если бы его сверху топил человек, который не мог позволить себе заменить трубы? Страдала моя квартира, какой у меня был выбор?

– Вернемся к нашему разговору, – продолжил Храмцов. – Конечно, ты можешь взять кредит, а потом возвращать его пять лет, отдав банку сумму в два раза больше, чем взяла. А то и больше. Или… ты можешь взять деньги у меня. Ничего не возвращать и получить удовольствие, – он выдержал паузу, сделал глоток кофе и продолжил: – Сколько тебе нужно?

Сколько? Торги начались? Хорошо, Лера, отключи внутренние моральные установки, и подумай, сколько тебе надо, чтобы решить все твои проблемы? Сто пятьдесят тысяч? Двести? А если погасить другой кредит? Что? Мне должно быть стыдно? Если уж продаваться, то задорого! Четыреста? Даст он такую сумму? Или попросить больше, и тогда может он не осилит, и весь этот разговор мы забудем, как первый год жизни?

– Пятьсот тысяч, – говорят мои губы, ещё не успев договориться с головой.

Ещё немножко на ремонт, – соглашается голова.

Он кривит губы, и я не понимаю, много это или мало.

– Сколько комнат в квартире?

– Две.

– Неплохо. Могу дать свою бригаду. Сделают быстро и качественно. И уложишься в эту сумму.

Ох! Я и забыла, где работала. Лучше бы я придумала другую причину. Но для него это был бы идеальный вариант, и он ничего не терял. Но мне не нужен ремонт. Вернее, нужен, но не его силами. Он наверняка станет контролировать финансовые затраты и удивится, если не досчитается четырехсот тысяч.

– Нет, спасибо, я поищу специалистов сама.

– Не доверяешь моим?

– Будет немножко странно, если ваши работники станут делать у меня ремонт. Пойдут всякие слухи. Я думаю, они никому не нужны.

– Да, ты права. Значит, ты согласна?

– Вы дадите мне эту сумму?

– Да. И премиальные каждый месяц. На всякие женские «хотелки».

– Если мне что-то не понравится, я должна буду вернуть деньги?

– Разумеется.

– Все?

– Всё зависит от проведенного вместе времени. Если ты дашь деру в первую же ночь, то вернуть надо будет всю сумму.

– А если ва́м не понравится после первого раза?

– Я терпеливый, – и улыбнувшись, добавил: – У тебя будет испытательный срок. Скажем… три ночи. На четвертую встречу ты должна знать, что мне нравится, и как меня удовлетворить.

– Если я не справлюсь…

– Вернешь девяносто процентов от суммы. Но я уверен, у тебя все получится. Ты способная девочка.

– Почему я должна вам верить?

– Верить – чему?

– Что вы не будете издеваться, все по обоюдному согласию и… что ещё вы говорили?

– Мы можем заключить договор, в котором пропишем по пунктам все условия.

И что я буду делать с этим договором? Он думает, я пойду с ним в суд? И буду обо всем во всеуслышание рассказывать? Но я промолчала. Пусть уж лучше договор – будет хоть что-то, чем можно его придержать.

– Как долго это будет продолжаться?

– Пока мне не надоест.

– А если вам надоест после четвертого раза, я должна буду вернуть какую-то часть денег?

– Нет, если от отношений отказываюсь я, ты ничего не возвращаешь.

– Мы можем установить какой-то срок? Максимальный, после которого я буду с вами в расчете?

– Например?

– Полгода.

Пока идет лечение. Мало ли какие ещё расходы потребуются.

– Хорошо, меня устраивает. Обсудим другие условия?

Я уже согласилась? Ну видимо да.

– Говорите.

– Первое. Внешний вид. Ты позволишь? – он коснулся моего лба, освобождая его от челки. – Ты не должна стричь волосы, или совсем чуть-чуть, чтобы подравнять длину. И надо отрастить челку. Она давно не в моде, и прячет твой лоб. Он у тебя красивый.

Он отпустил волосы и провел рукой по моему уху.

– И красивые уши. Почему они не проколоты?

Они были проколоты. Когда-то. Я носила золотые сережки, которые дарила мне мама. Но когда началась вся эта история с Жераром, все золото в нашем доме оказалось в ломбарде.

– Они заросли.

– Черт с этим. Я все равно больше предпочитаю распущенные волосы, уши будет не видно.

Храмцов провел пальцами по линии моего округлого подбородка, по тонким губам, по маленькому курносому носу.

– Все неплохо. Глаза вообще вне конкуренции.

Я вдруг ощутила себя лошадью, которую выбирают на продажу, и не удержалась от колкости.

– Зубы показать?

– Я видел твои зубы, – усмехнулся шеф. – Меня вполне устраивают.

– Что не устраивает, кроме челки?

– Макияж. Почему ты его не наносишь? Чтобы подчеркнуть глаза, скулы, губы…

– Разве это требуется? Я брюнетка с темными ресницами и черными бровями. Кроме того, у меня смуглая кожа, и летом это особенно заметно. Я и без макияжа яркая. Или вы хотите, чтобы я была похожа на Белобородову и Кудрявцеву?

Обе имели наращённые ресницы, подкрашивали глаза тенями и выводили губы яркой помадой.

– Действительно, зачем? У тебя природная красота, и косметика ее только испортит.

Природная красота? Ещё один комплимент?

Роман Викторович взял мою кисть и посмотрел на ногти.

– Но маникюр и педикюр нужно сделать обязательно. Лучше в салоне. Кутикулу надо убирать, она портит вид ногтей. И может доставлять боль.

Он указал на безымянный палец, где мне пришлось, не имея подручных средств, оборвать кутикулу, которая мешалась. На месте отрыва образовалась ранка.

Я глянула на его ногти и отметила их аккуратную ухоженную форму, полированную поверхность и безупречную чистоту.

– Ноги будете смотреть?

– Я видел, когда мы только приехали. И надеюсь, к следующей встрече в этой квартире они будут в лучшем состоянии.

Зимой я придавила большой палец, когда двигала дома диван, ноготь почернел и до сих пор не сошел. Это не осталось незамеченным моим наблюдательным шефом.

– И сделай депиляцию: на ногах, в подмышечной впадине и в зоне бикини.

Я что – на мамонта похожа?

– К какому дню я должна это сделать?

– Я позвоню знакомой из салона, в нем тебе все сделают уже завтра. Поедешь туда после работы. Артём тебя отвезет, – заметив мою обеспокоенность, добавил: – Он не будет болтать, на него можно положиться. Имей это в виду. Если будет нужно куда-то съездить, позвони ему. Его телефон есть в адресной книге почты.

Он поднялся и взял мой стакан. Набрал в него воды и вернулся с наполненным ко мне, сел на прежнее место.

– Вопросы есть по первому пункту? – спросил шеф.

– Пока нет.

Я отпила немного воды и для себя отметила, что вода имеет приятный привкус.

– Второе. Одежда. Купишь как минимум два приличных костюма на работу. Ты – лицо компании, должна одеваться соответствующе. Все остальное выбросишь. Во всяком случае не будешь носить этого в офис. Туфли на высоком каблуке. Не обязательно шпилька. Можно вариант поустойчивее, но нога в них должна выглядеть изящной и легкой. Артём отвезет тебя, куда надо, я предупрежу. Это на выходных.

Белье. Я уже сказал, что оно должно быть красивое и сексуальное. И пеньюар к нему. Будешь встречать меня в них. Если под пеньюаром ничего не будет, тоже допустимо. Вопросы по второму пункту?

– Нет.

Неужели он думает, я стану обсуждать с ним нижнее белье?

– Тогда внесу уточнения. Я не люблю обман в нижнем белье. Никакого пуш-ап.

Как хотите, Роман Викторович, вас в любом случае ждет разочарование.

– Третье. Ты будешь пить таблетки. Противозачаточные. Ты принимаешь их сейчас? – Я помотала головой, и он продолжил: – Начнешь с первого дня менструации. Когда кстати она?

Я опустила глаза и наверняка покраснела. Мы и это будем обсуждать?

– Через четыре дня. Ориентировочно.

– Заполнишь календарик и дашь мне. Чтобы я знал, когда тебя не тревожить. Первые две недели приема таблеток будем пользоваться презервативом. Если он порвется, у тебя должна быть «спасительная» таблетка. Я напишу тебе название, купишь в аптеке. Она принимается однократно в течение семидесяти двух часов после незащищенного полового акта. И не дури. Предупреждаю сразу, дети мне не нужны.

Я снова потянулась к стакану. Когда же закончится этот сжигающий заживо список? Какие ещё подробности мы оговорим в нашем договоре? Жерар, если бы ты только знал, на что я подписываюсь ради твоего спасения…

– Четвертое. Правила поведения. На работе мы не разговариваем о том, что происходит здесь. Мы говорим об этом только, если прекращаем все отношения. Инициатор рвет договор и на этом все. Работать вместе после этого мы тоже не сможем. Если инициатор ты, я распишу по месяцам, какой процент ты должна будешь вернуть. В тот день, когда я захочу с тобой встретиться, тебе придет от меня сообщение. Там будет указано время, когда ты должна быть здесь и готова меня встретить. Это понятно?

– Да. А если я опоздаю?

– Лучше не опаздывать.

– Какое меня ждет наказание?

– Это отразится на твоих премиальных, – он допил кофе и спросил: – Ты умеешь пользоваться кофемашиной?

– Нет.

– Надо научиться. К моему приходу должен быть готов кофе. Помнишь, какой?

– Без сахара, со сливками?

На работе у нас нет кофемашины, хотя разговоры о ее приобретении шли с тех пор, как я устроилась в компанию. Покупка по разным причинам откладывалась, и вместо добротного кофе я приносила шефу растворимый, а сливки он добавлял сам. Либо пил без них.

– Ты быстро схватываешь. Кроме того, к указанному времени ты должна успеть принять душ, распустить волосы и соответствующе одеться. И расправить кровать. В кухонном гарнитуре есть скрытый динамик, можно включить музыку, негромко.

– Какую?

– Здесь только одна. Классика. Любишь классику?

– Да.

– Замечательно. После секса я ухожу. Я не остаюсь здесь ночевать. Это твой дом…

– Могу я жить у себя дома?

– А как же ремонт? Пока он идет, живи здесь.

Упс, чуть не попалась.

– Да, действительно, я как-то не подумала.

– Но ты не должна никого сюда водить. Твой брат останется дома, если вы живете вместе.

– Я поняла. Если вы уснете, вас разбудить?

– Да. Ещё вопросы есть?

– Пока нет.

– У тебя не будет другой возможности задать их. Если ты соглашаешься, со следующей встречи здесь ни должно звучать никаких вопросов. Ни от меня, ни от тебя.

– Вообще никаких? И даже – какая на улице погода?

– Я имею в виду вопросов личного характера. Мы не лезем друг другу в душу, нам не обязательно все друг о друге знать. Я хочу здесь отдыхать, получать удовольствие, а не чувствовать себя как на допросе.

– На работе я могу задавать вопросы?

– Если они будут по работе. Остальное мы там не обсуждаем. И последний момент. Я не целуюсь в губы. Чтобы ты знала и не касалась губами этой зоны.

Он со всеми так или только со мной? У меня пахнет изо рта? Или у него неприятный запах? Но я не стала ничего спрашивать. Не очень-то и хотелось целовать его. Я ничего не потеряю, если между нами будет это ограничение.

– Я дам тебе ключи от этой квартиры. У тебя есть ночь, чтобы все обдумать. Если не согласна, завтра до двенадцати ты должна вернуть ключи. Положишь их на мой стол. Это будет означать отказ. Если согласна и ключи не появятся на моем столе до двенадцати, после двенадцати ты получишь пятьсот тысяч рублей на свою банковскую карту. И некоторую сумму сверху, чтобы привести себя в порядок. Потом жди сообщения. В день, когда у тебя начнется менструация, положишь мне календарь на стол с указанием всех последующих месячных. Все ясно?

– Да. Ключи?

– Пошли, они в прихожей. Время вышло, я обещал вернуть тебя домой.

Глава вторая

Войдя в свою старенькую затхлую квартирку, я вдруг ощутила себя Золушкой, вернувшейся с бала. Вместо кареты – тыква, вместо шикарной студии – «хрущевка». Но она была мне дорога. Здесь вырос мой отец, здесь родилась и выросла я. И здесь все такое настоящее, даже грибок на стенах.

Кеды Жерара стояли на пластиковой этажерке.

– Жерар, ты дома? Прости, что задержалась. У шефа были деловые переговоры, мне пришлось…

Я вошла в зал и увидела бледного с посиневшими губами брата, как будто бы спящего в неестественной позе на диване. И поняла, что это не сон. Я бросилась к нему и первым делом проверила пульс. От волнения и страха не сразу определила его. Слабый, но пульс был.

– Господи, Жерар, ты же обещал… – проскулила я.

На полу заметила пустой шприц. И ещё один.

– Держись, миленький, я вызову скорую.

Меня затрясло, и перед глазами возникла пелена. Я побежала в прихожую и отыскала телефон. Судорожно набрала скорую и как полоумная заорала в трубку свой адрес. Затем сообщила, что у моего брата передоз и срочно нужна бригада врачей.

Я сделала глубокий вдох и выдох и заставила себя успокоиться. Страх отступил и нужно было спасать брата. Я вспомнила, чему учили врачи, и провела реанимационные мероприятия. Жерар пришел в себя, но еле дышал и не осознал, что происходит. Я разговаривала с ним, прижимала к себе его голову и гладила длинные спутанные волосы. И казалось, сама была охвачена каким-то безумием.

Я вспоминала наше детство. Жерар старше меня на четыре года, но всё равно мы дружили. Он был для меня любимым братом, защитником от любой угрозы, и ни один мальчишка меня не обижал, потому что знал – у меня есть заступник.

Жерар хорошо рисовал, ходил в художественную школу и дома учил рисовать меня. Я очень старалась, и Жерар меня хвалил. Когда мы делали зарисовки нашего отдыха на природе, мама умилялась и удивлялась, откуда у нас такие таланты. Она не умела рисовать, но хорошо танцевала.

А папа вообще был далек от искусства, и единственная его связь с ним случилась ещё до нашего рождения. Когда он встретил маму. В театре. Она была балериной, примой и любимицей публики. Он вынес ей цветы на сцену и между ними проскочила искра. Его ухаживания были недолгими: через месяц мама согласилась выйти за него замуж и ушла из театра. В расцвете лет, в расцвете славы. И уехала с отцом в далекий сибирский городок и никогда об этом не жалела.

Эту романтическую историю мы знали с детства, и она звучала для нас как сказка со счастливым концом.

Но однажды сказка закончилась. Мы возвращались с озер, и в нашу машину со всей скорости въехала фура. Лобовое столкновение. Выжить у родителей шансов не было. И умерли они в один день.

Мы с Жераром выжили, но у брата осталась хромота.

Нас хотели забрать в детский дом. И я даже пробыла там две недели, пока Жерар и бабушка лежали в больнице. Мать нашего отца. У нее было больное сердце, и она еле оправилась от инфаркта, который случился с ней после смерти папы. Но она выкарабкалась. У нее были внуки, и ради них она должна была жить. И жила. Пока мне не исполнилось восемнадцать.

Мои грустные воспоминания прервал приезд скорой помощи, и я помчалась открывать дверь. Жерара увезли в наркодиспансер. Я поехала с ним, чтобы сунуть врачам очередную порцию денег – последних, что у меня были, – и не позволить им поставить его на тот самый проклятый учет, который сломает ему жизнь. Даже несмотря на то, что она и так уже сломана.

Домой я вернулась на рассвете. Спать оставалось не больше трех часов. Я поставила несколько будильников и настроила громкость на полную. Не застилая дивана, упала на него сверху и мгновенно отключилась.

Был ли у меня после этого выбор? Выбора не было.

Ключи остались у меня.

Я вошла в квартиру и оставила сумочку на тумбе в прихожей. До 18.00 оставалось пятнадцать минут, и я торопилась привести себя в нужный вид.

Первым делом пошла в ванную комнату. Еле разобралась с душем. Кабина напоминала космический корабль, в котором несколько кранов и кнопочная панель, и они заставили меня понервничать. Никто не предупреждал, что я должна ознакомиться с инструкцией душевой кабины. Но времени разбираться не было, и я стала крутить и тыкать все подряд, настраивая воду. То она полилась мне прямо на голову, то стала бить по телу из боковых форсунок, то потекла из душевой лейки на панели. Благо, что бежала холодная, и кипятком я не ошпарилась.

Кое-как я победила этот «корабль» и вышла из кабины. Глянула на висевший на стене фен, но решила не тратить на него время. Ничего не было сказано, в каком состоянии должны быть мои волосы – сухом или влажном, и я оставила это на свое усмотрение. Главное – распущенные.

Натянула на себя кружевное белье белого цвета и посмотрела в зеркало. Оно было между кабиной и стеной. Во весь рост. В отражении я увидела длинное худое тело с проступающими костями на бедрах, острыми плечами и неким подобием груди. Она округлая, сосок темный точно по центру, но маленькая и в одежде практически незаметна. Но что ж поделаешь, такой меня мама родила.

Я не всегда была худой. Когда-то на лице присутствовали щечки, и кости прятались за мясом. Но после смерти родителей мое тело стало растворяться и за счет роста казаться тощим и нескладным. И никакие бабушкины булочки не наращивали на него жирок.

Но я не переживала. Сколько девушек мечтали похудеть и у них не выходило, а если и выходило, то, чтобы вновь не набрать вес, сидели на строгих диетах. А мне и мечтать не надо. Все при мне. Поделиться опытом? Но вам такого не надо.

Я надела прозрачный белый пеньюар и вышла из ванной. Оставалось пять минут. Подойдя к кофемашине, открыла сайт с инструкцией к этой модели и принялась готовить кофе. Оказалось, всё просто. Ингредиенты засыпались по специальным отсекам и нажатием одной кнопки готовилось сразу кофе со сливками. И не требовалось их взбивать отдельно.

Кофе успел приготовиться, но Роман Викторович опаздывал. А что ему грозит за опоздание? Однако хорошо, что он задерживался. Была возможность полюбоваться городом.

Я включила музыку, взяла чашку с кофе и подошла к окну. Глянула вниз. Чуть закружило голову, и я отступила. Как здесь все-таки высоко! Люди внизу такие мелкие. Как муравьишки: куда-то спешили, суетились.

Я сделала глоток. Какой божественный вкус и аромат! Эдак я совсем избалуюсь. Как потом пить ту пыль, что у меня дома?

Играла музыка Чайковского из «Лебединого озера» и, закрыв глаза я представила танцующую в этом балете маму. Конечно, Одетту. Она двигалась легко и бесшумно. Делала пируэт, второй… Я повторяла ее движения, медленно и аккуратно, чтобы не разлить кофе. Тянула носок, выпрямляла спину, поднимала подбородок, делала поворот. Один, второй, третий.

Затем открыла глаза и вздрогнула. На пороге стоял Роман Викторович. В офисной одежде с переброшенным за спину пиджаком, который придерживал двумя пальцами за воротник. Его бровь изогнулась, и он пронзал меня взглядом. О чем думал и что чувствовал – непонятно.

Я метнулась к стойке и поставила на нее чашку.

– Извините, я не слышала, как вы пришли. Ваш кофе готов, выпейте, пока не остыл.

Он повернул голову вправо. Я проследила за его взглядом и ахнула. Постель была не расправлена. Я бросилась к кровати, квадратом свернула покрывало и положила его на тумбочку. Тем временем Роман Викторович снял пиджак, повесил его в шкаф в прихожей и подошел ко мне.

– Раздень меня. Я хочу принять душ.

По ноздрям ударил его парфюм и голову закружило: то ли от дурманящего аромата, то ли от его слов. Он остановился в полушаге от меня, и я ощутила его теплое дыхание на лбу. Руки отказались меня слушаться, но я заставила их подняться и прикоснуться к пуговицам на его рубашке. От волнения они поддались мне не сразу. Я не видела его глаз, но чувствовала, что он смотрел на меня. И дышал, словно ему не хватало воздуха. А я и вздохнуть боялась.

Я дошла до последней пуговицы, и чтобы расстегнуть остальные, потянула подол сорочки из брюк. Справилась и с ними. Распахнула полы рубашки и передо мной его грудь. Крепкая, мускулистая, без единого волоса. Мне показалось, я покраснела, и хотела отвести глаза от мужественной красоты, но куда? Он как будто заполонил все пространство.

Не поднимая глаз, я скользнула руками по его плечам и спустила сорочку с его тела. С рукавами пришлось повозиться, ведь он мне не помогал. И вот рубашка в моих руках, и я не знала, куда ее деть. Надо ли повесить на плечики или бросить на кровать? Он молчал, и я выбрала кровать.

Посмотрела ему в глаза и спросила:

– Дальше тоже мне раздевать?

– Не останавливайся.

Я взяла его ремень и попыталась расстегнуть. Но не понимала, как. На нем была незнакомая защелка и без инструкции не разобраться. Я снова подняла глаза на Храмцова и попросила помочь.

– Как в самолете, – только и сказал он.

– Я никогда не летала.

Он взял мои руки и показал, как. Потом отпустил меня, и я осталась один на один с его ширинкой. Чуть оттянула на себя замок и постаралась не касаться того, что выпирало в его брюках. И не просто выпирало, оно шевелилось и будто бы торопилось вырваться наружу. Я подняла глаза и посмотрела на его грудь. Она вздымалась ещё выше, и моя челка ходила ходуном.

Я присела, опустила голову и помогла ему выбраться из брюк. Они последовали за рубашкой. Не задерживая взгляда на его ногах, я встала, посмотрела в глаза шефу и ждала, что он прекратит мои мучения, но больше не узнавала его. Он с рыком сорвал с меня пеньюар и припал губами к моей шее. Разорвал белье, и я слышала, как трещала ткань. Меня охватил ужас.

Но даже звука не смогла издать, чтобы закричать.

В следующее мгновение я оказалась на кровати, и его губы начали жадно целовать мое тело, но чувство такое, будто он искал место помягче, чтобы меня укусить. Но таких мест не нашлось на моем теле. И тогда он раздвинул мне ноги и припал губами туда, где я и не ждала его увидеть. Я напряглась и не могла расслабиться. Ждала, когда он прекратит пробовать меня на вкус, и войдет в меня. И боялась, что мне будет больно.

Как это было в первый раз. Да и во второй удовольствия я тоже не получила.

Мне было семнадцать, ему двадцать, он шептал мне о любви, но делал все резко и грубо, и я думала только о том, чтобы это скорее закончилось. Он говорил, что во второй раз не будет больно, и я поверила. Но в третий не согласилась, и мы расстались. Не о такой любви я мечтала и не так всё себе представляла.

И неужели по-другому не будет? Неужели все мужчины грубые мужланы и им видится удовольствие именно таким?

Я не смогла сдержаться и заплакала: от страха, от разочарования, от обиды и от неизбежности терпеть эти муки полгода.

Но вдруг все прекратилось. Я слышала свои всхлипывания и чувствовала, как уши заливали слезы. Руки сжимали подушку, и мне казалось, она стала частью меня.

Я не открывала глаз, не видела и не слышала Храмцова, и мне было все равно, где он. Я думала о том, что если он потребует вернуть деньги, то мне одна дорога – вниз головой с восемнадцатого этажа. Потому что большей части денег уже нет.

Жерар в частной клинике, кредит погашен. Оставшаяся сумма в банке. На ремонт и на непредвиденные расходы для лечения брата.

Я повернулась на бок, поджала ноги и, нащупав одеяло, укрылась им с головой. Меня била дрожь, и я не могла успокоиться. Я представила маму. Как она гладила меня по голове и прижимала к себе, когда мне было больно, и я плакала. И сильнее вцепилась в одеяло, воображая ее на его месте. Такое же теплое и нежное, как она.

– У собачки боли́, у кошечки боли́, – гортанно заканчивая фразы, говорила мама в таких случаях, – а у Валери заживи.

Но однажды я возмутилась. Почему у собачки и у кошечки должно болеть? Они ведь тоже живые и все чувствуют. И тогда мама изменила присказку:

– У собачки не боли, у кошечки не боли, и у Валери заживи.

И я успокаивалась.

И сейчас успокоилась. Но продолжала всхлипывать.

Вдруг кровать возле меня прогнулась и прохладные полувлажные руки коснулись моего тела под одеялом. Холодные мурашки прошли по коже, и я снова вся сжалась. Господи, пусть это случится побыстрее, и он уйдет. Одеяло ускользнуло из моих рук, и я осталась обнаженной и беззащитной.